Дабы не затмить Коран
Когда Умар ибн аль-Хаттаб стал вторым праведным халифом, он отправил Ибн-Масуда в далекий Ирак, дабы тот обучал там мусульман новой религии. «Вы отправляетесь к жителям селения, — напутствовал он, провожая своих посланцев, — которые читают Коран так же [усердно], как жужжат пчелы, так не отталкивайте же их хадисами и не отвлекайте их [ими]! Предавайтесь только Корану и поменьше рассказывайте повествований от Божьего посланника, да благословит его Бог и да приветствует!»[1].
Этот факт из ранней истории Ислама ввергает в шок всякого ригориста, свято верящего в то, что Сунна — второй после Корана источник исламского знания. Об этой истории не услышишь с кафедр мечетей и в стенах медресе, и только пыльные книги, рассчитанные на «посвященных», хранят сию крамольную тайну. Этот и другие аналогичные исторические факты объясняют несколькими способами. Одни считают, что хадисы запрещались, дабы новообращенные мусульмане не путали их с Кораном, другие, дескать, потому, что новообращенцы, не зная предыстории Ислама, всех нюансов происходивших на его заре событий и атмосферы эпохи Пророка, могли бы дать его изречениям и поступкам ошибочное толкование. Но разве последний аргумент не применим и в отношении Корана? И разве современные мусульмане не подпадают под действие этой логики? Поэтому находятся и такие мусульманские исследователи, которым легче поставить достоверность упоминаний о давнем запрете на хадисы под сомнение.
Как бы то ни было, скорее всего, действительно халиф «Умар очень сурово порицал тех, кто много рассказывал хадисов (ман аксара ар-ривайа)»[2]. По некоторым свидетельствам, за «хадисоманию» Умар бросил даже троих сподвижников Пророка на некоторое время в темницу. «Вы слишком много рассказываете хадисов от Божьего посланника», — объяснил он им причину ареста[3]. Не случайно весьма плодовитый передатчик хадисов Абу-Хурайра на вопрос: «Вы так же рассказывали и во времена Умара?» — отвечал: «Если бы во времена Умара я рассказывал так же, как и вам, то он побил бы меня своей плетью!»[4].
Откуда же вообще Абу-Хурайра, принявший Ислам меньше чем за три года до смерти Пророка, знал около половины канонических хадисов, остается загадкой. Впрочем, не только он отличался обильной словоохотливостью. Многие также хотели впечатлить публику рассказами о своей причастности к эпохе Пророка и вершившимся тогда великим делам. О своих собственных ратных подвигах на полях брани люди слагали легенды, подчеркивая таким образом свою особую значимость для истории Ислама. Кто же, что называется, возрастом не вышел, искали другие способы обрести для себя историческое звучание, говоря, например, что состояли в прислуге Пророка: один подносил ему сандалии, другой подавал посох, третий приносил кувшин для омовения. Если верить всем этим сообщениям, то выходит, что в прислуге у скромного и застенчивого Пророка состояло более тридцати «служителей», и почти все они перечисляются по именам[5]. Если кто-то заподозрит их в сочинительстве ради пустого хвастовства, то будет не совсем прав. Позднее государство, признавая особые заслуги сподвижников перед Исламом, выплачивало им щедрое жалованье.
Как бы то ни было, постепенно рассказы об эпохе Пророка получают большое хождение среди мусульман. Сразу же обозначились две тенденции разного к ним отношения: одни не придавали им большого значения, другие — возвели степень их значения практически на уровень Корана. Ярким и крупнейшим представителем первого подхода был «величайший имам» Абу-Ханифа, передававший, по некоторым свидетельствам, не более двадцати хадисов, и в своих богословских изысканиях в основном опирался на рациональные приемы (рай). Ведь он был последователем куфийской школы, у истоков которой стоял Ибн-Масуд, на своих занятиях вообще не произносивший фразу: «Сказал Божий посланник»[6] — и учивший, что «знание не во множестве хадисов, но в богобоязненности»[7].
Некоторое время оба подхода сохраняли примерно равное соотношение сил. Но потом произошла — отчасти благодаря творчеству имама аш-Шафии — своего рода богословская революция, определившая весь дальнейший ход развития исламского фикха.
В период до середины II в.х. термин сунна не всегда связывался с личностью Пророка, и даже более того — с личностями его сподвижников и последователей, и обозначал продолжающуюся практику мусульман, обычаи, которые сохранились до тех дней. Новая концепция в корне изменила содержание этого понятия. Отталкиваясь в первую очередь от тех аятов Корана, где прямо или косвенно говорится о послушании Пророку (4:59, 65, 69, 80; 8:20; 24:48–52, 63; 33:36; 48:10), она объявила волю Пророка выражением воли Бога. В таком понимании Сунна — Закон Пророка — стала вторым после Корана источником знания. А главное ее предназначение стало заключаться в «толковании общего смысла ниспосланного Богом»[8], т. е. Корана.
В действительности же в отношении многих вопросов детализация положений Корана, обретенная через Сунну, не столько истолковала его «общий смысл», сколько под хаосом мнений, выраженных в обязательных к исполнению хадисах, похоронила главную идею Корана — дать людям именно «общий смысл», но не более того.
В ряде же случаев то, что было названо Сунной, не только придавало расширительное толкование Корану, но и прямо подменяло его. Так, в Коране однозначно предписывается: «Прелюбодея и прелюбодейку — каждого из них секите по сто ударов» (24:2). Для тех времен, когда прелюбодеев повсеместно предавали смерти, это было настоящей революцией гуманизма, принять который в эпоху средневековья было непросто, и потому под прикрытием Сунны в Шариат вернули отвергнутую Кораном норму забивать грешных любовников насмерть. Для этого факихи пошли на уловку: мол, в Коране повествуется о грехе девственников (бикр), но не о грехе женатых[9] (мухсан), которых и надлежит казнить. Почему же Господь определил наказание лишь за относительно малый грех, а про более тяжкий умолчал, толкователи объяснять не стали. Почти два столетия возрождению в лоне Ислама этой жестокой нормы древности сопротивлялась горстка мусульманских ученых, говоривших, что в Писании они не находят двух наказаний за один грех. Но их голос не был услышан. К этому мнению вернутся лишь столетия спустя многие исламские мыслители, в частности указывавшие, что предписание забивать насмерть прелюбодеев вступает в прямое противоречие с другим аятом Корана (4:25), где говорится, что рабу надлежит сносить лишь половину наказания свободного, а это в свете обозначенной нормы делает абсурдным уголовное преследование раба, состоящего в браке.
Помимо отхода от практических норм Корана, новая концепция Сунны вступала в противоречие и с главной идеей Ислама — единобожием. Исторически была опасность обожествления в рамках мусульманского богословия самого Корана, который, как известно, был провозглашен несотворенным. Идея несотворенности Корана подразумевает, что Коран — речь Бога, и эта речь — как атрибут Божий — является извечной, т. е. Коран совечен Богу. Представители рационалистической школы муатазилизма напоминали, что нет извечного (кадим), кроме Бога, считая подобную идею отходом от подлинного единобожия. Именно так она выглядит и со стороны — в глазах христианских богословов, усматривающих в ней знакомые нотки. «Мухаммад — пророк, водимый Духом, — отмечает в данной связи Роллин Армур, — как Павел или евангелист Марк, но не божество, а человек, возвещающий святое откровение. Коран же — божественное откровение само по себе, вечное Слово Божье на человеческом языке, так же, как Иисус, по христианскому учению, — вочеловечившееся вечное Слово Божье»[10].
Аналогично этому принятая концепция Сунны чревата намеком на своего рода богосыновство Пророка. Создается впечатление, что Сунна равнозначна Корану, ибо ее принятое понимание подразумевает наличие двух источников Закона, в то время как правовое осмысление монотеизма предполагало, что нет законодателя (хаким), кроме Бога. Более четко идея юридического дуализма была сформулирована через концепцию насх («отмены»). Если аш-Шафии еще считал, что «Сунна не может отменить Писание»[11], то в дальнейшем факихи стали допускать (!) подобную отмену. А Коран, уточняли при этом некоторые, не может (!) отменить Сунну. Иначе говоря, не Коран — судья Сунны, а Сунна стала судьей Корана. Таким образом, все перевернулось с ног на голову: «Бог-Сын» занял место «Бога-Отца».
***
Христиане обожествили великого Иисуса. Не нам их судить — это их «грех». Они сами найдут способы, как ладить с Истиной и самими собою. Но обращая свой внутренний взор к собственной истории и культуре, мы не должны забывать, что призваны быть стражниками Единобожия, хранителями великой истины о Едином. Любые посягательства на нее, любые вторжения в эту «святая святых» без каких-либо компромиссов и уступок должны нами пресекаться.
Мы только что видели, как Сунна при неправильном ее понимании уничтожает идею Единого Бога. Теперь эту угрозу надлежит увидеть и в умеренном отношении к значимости Сунны, при котором ее статус — оставаться подчиненной по отношению к Корану.
Прежде всего следует отметить, что рассказчики даже недостоверных хадисов были истинными борцами за Правду, которую они отстаивали в непростых условиях Средневековья. А в те времена для того, чтобы быть услышанным, зачастую единственным способом являлось выдавать свои идеи под обманным прикрытием великих авторитетов. Это практика называлась тадлис («подтасовка»). Так, некий противник Абу-Ханифы написал от имени имама аль-Газали трактат, ниспровергающий «величайшего предстоятеля». А другой человек (по всей вероятности, ашарит), зная об авторитете последнего, напротив, выдал свое сочинительство как труд самого куфийского факиха под названием «Величайшее знание» (по крайней мере, об этом свидетельствует анализ текста). Конечно же, подобные приемы нам кажутся безнравственными и нечестными, но с философской точки зрения, с позиции служения Вечной Истине — они вполне оправданны. И потому мы не имеем права судить тех людей, кто сочинял хадисы, не зная о их внутренней мотивации. И хотя их поступки нам с «высоты» сегодняшнего дня кажутся в чем-то аморальными, мы должны помнить, что мораль, как известно, подобно закону, не имеет обратной силы. И потому мы не имеем права осуждать тех, кто сочинял хадисы, тем более мы не уверены, что они делали это сознательно, или тех, кто лишь апеллировал к ним.
Однако далеко ли мы сами ушли от методов тех времен? Еще совсем недавно, чтобы быть услышанными, люди были вынуждены оперировать категориями «научного атеизма», а любая книга — по машиностроению или сапожному ремеслу — неизменно начиналась с цитаты из классиков марксизма-ленинизма или, на худой конец, — выдержкой из решения какого-нибудь съезда партии.
А в наши дни? Разве антитеррористическая риторика — это не тот же прием? Когда «мировой полицейский» борется с террором, все прекрасно понимают, что соответствующая риторика — фарс. Но в этот фарс играет и наш президент, который якобы ради борьбы с террором лишает региональных губернаторов возможности быть избранными народом (какая тут связь с террором?). В этот фарс играют и сами губернаторы, когда выколачивают из местных бюджетов деньги на оснащение улиц города камерами видеонаблюдения. В этот фарс играем и мы — институты гражданского общества, — когда пытаемся выбить на свои проекты бюджетные ассигнования у властей. Таковы нынче правила игры, за которые нас будут презирать собственные потомки.
Так, к сожалению, устроены люди — вместо того, чтобы утверждать Истину и следовать ей, они создают под нее некие правила, и сами же потом «пляшут под их дудочку». Маркс был масштабный мыслитель, антитеррор в действительности нужная вещь, но все это истинно до тех пор, пока они остаются «вещью в себе», пока из самих себя они не превращаются в независимые от них образы. На практике же получается, что в центре Храма общественной идеологии вместо Бога, вместо Истины стоит некий незримый идол, которому и преподносятся людские подношения. Идол-посредник, которого люди замаливают, чтобы обрести связь с Богом-Истиной. Этим идолом стали и Карл Маркс, и Усама бен Ладен. А их предшественником был образ благословенного Пророка. «Скажи: “Я не говорю вам, что у меня сокровищницы Божии, и не знаю я сокровенного, и не говорю вам, что я ангел. Я следую только Откровению”» (6:50).
Карл Маркс о некоторых своих горе-последователях написал: «Если то, что вы называете марксизмом, — марксизм, тогда я — не марксист». Иудейское предание гласит, что через тысячу лет после своего прихода Моисей оказался на ученом собрании, где толковалась Тора. Божий избранник старался вникнуть в то, что говорилось, но ничего не понимал. «Мои дети победили Меня!» — сказал Бог, когда узнал об этом. Источник — это всегда истина, а все, что после него, — лишь путь к Истине. Океан, разлитый по кувшинам, перестает быть Океаном, но каждая отдельная капля тоже его часть. Но если, оторвавшись от источника, его часть начинает мешать, если, упав с вершины горы, камень преграждает путь по тропе к самой этой вершине, то мы должны отбросить такой камень в сторону, ибо Пророк учил, что, лишь убрав препятствие по дороге в храм Истины, мы открываем путь в Рай.
Если мы признаем только Первоисточник и отвергаем неаутентичную Сунну, то перед нами возникает другой вопрос: а сам Коран не может стать тем же идолом, как и все остальное, преградой на пути к Истине? Неужели Коран, как и все в этом тварном мире, не устаревает? Почти об этом же в период великой Михны («Испытания») мутазилиты, гласит предание, спросили Ахмада ибн Ханбала:
– Коран — сотворен или нет?
– Какой Коран? Тот, что лежит передо мной? — переспросил имам.
– Он самый!
– Этот — сотворен.
Истина Корана вечна, ибо сам он «не от мира сего», но его земное преломление вполне может закостенеть под грузом консервативных форм или устаревших интерпретаций. Истина же выше любых слов, ибо Истина (аль-Хакк) есть Сам Бог. Мы открываем эту Истину через человеческое понимание Корана, но наше понимание Истины рано или поздно устаревает. Истина также может быть скрыта и в Сунне. И нам должно быть не важно, говорил ли так Пророк на самом деле. Нам важно другое: истинны ли возводимые к нему слова или нет. Многое из того, что говорили интерпретаторы Корана и Сунны, было максимально истинным в их собственное время. Но нынче мы не принимаем эти интерпретации не потому, что считаем своих предшественников заблудшими, а потому, что вечная Истина в наши дни формулируется иначе как по форме, так порой и по содержанию.
Формулировки Сунны и Корана иной раз могут выражать одну и ту же истину. Однако между ними есть принципиальное отличие: они подходят к ней как бы с противоположных сторон. Сунна — это творение рук человеческих, ибо представляет собой воспоминания людей, а Коран — вечное Слово Бога, неиссякаемый источник знаний. Коран — это бездонная кладезь Истины, в то время как Сунна имеет свои историческо-гносеологические пределы. Вот почему Коран — это наследие всего человечества, а Сунна — собственность, скорее связанная лишь с мусульманской культурой. Сунна — это ключ к историческому наследию Ислама, а Коран — дверь, открывающая путь к вечной Истине Бога.
***
Итак, согласно традиционной правовой доктрине Ислама, Коран и Сунна — главные источники религиозного знания, от неукоснительного следования которым зависит спасение человека в вечной жизни. Как известно, Коран — это Слово Божье, а Сунна — рассказы, основанные на воспоминаниях людей о словах, поступках Пророка и его отношении к случавшимся событиям. Но не менее известно и то, что все люди могут ошибаться. Следовательно, Сунна на каждом своем участке уже потенциально содержит ошибку. Если в отношении сохранности Корана мы имеем твердое обещание Господа в Его словах: «Мы ниспослали это Поучение и Мы его и сохраняем» (15:9), то в отношении Сунны подобные обещания отсутствуют. Получается, что наше спасение зависит от потенциально ошибочных текстов, а также от того, вспомнят ли конкретные люди то, что для нас имеет принципиальное значение, или нет.
Так оно и случилось: большей частью сборники хадисов посвящены вопросам, которые волновали мусульман в эпоху бурного становления фикха. Причем эти вопросы зачастую отражают дискуссию по самым мелочным вопросам мусульманской религии. И это понятно: то, что было общеизвестно и с чем были согласны все, незачем было лишний раз артикулировать. А вот о чем спорили, то и нуждалось в дополнительных аргументах — хадисах. Именно так были утрачены практически все тексты пятничных проповедей Пророка, которые, как мы полагаем, он читал на протяжении всего мединского периода и от которых до нас дошли жалкие обрывки. Ведь в ту эпоху мусульман заботило не то, на чем сам Пророк акцентировал внимание, ибо все это единодушно признали и никто это не оспаривал, а те сугубо периферийные проблемы, в отношении которых не было четкости и в отношении которых факихи должны были внести ясность, как, например, нужно ли мыть засохшее мужское семя на одежде или достаточно поскрести его ногтем. В результате сохранившаяся часть Сунны гипертрофировалась вокруг второстепенных (если не сказать больше) вопросов Ислама.
С точки зрения свой достоверности многие хадисы также не выдерживают строгой критики. Но если о сверхскептическом отношении светской науки к аутентичности хадисов многие мусульмане знают (хотя мало кто утруждается вникнуть в суть излагаемых ею аргументов), то о том, что подобный скептицизм зрел и в недрах мусульманского богословия, известно далеко не всем. Многие почему-то убеждены, что работа по выявлению подложных хадисов была проведена полностью, канонизированным результатом чего стали сборники хадисов аль-Бухари и Муслима с одинаковым названием «ас-Сахих» («Достоверный»). Однако о том, что подобная работа в рамках исламской хадисоведческой традиции велась и после них, практически ничего не известно широкой публике. А между тем, например, видный мусульманский хадисовед VI х. ад-Даракутни написал книгу, в которой доказал, что двести хадисов, включенных в оба ас-Сахиха, являются слабыми.
Порой в пользу необходимости следования хадисам указывают также на то, что их великие собиратели жили гораздо ближе нас к эпохе Пророка, поэтому лучше нас могли воссоздать ее атмосферу. То, что авторы хадисных сборников были действительно ближе нас к эпохе Пророка, никто спорить не станет. Однако здесь необходимо уточнить одну деталь, также нередко упускаемую из вида при обсуждении данной проблемы, а именно непосредственный период, в котором жили и творили великие хадисоведы.
Имам аль-Бухари жил с 194 по 256 х. (810–870 гг.), Муслим с 203 по 261 х. (817–874 гг.), Абу-Дауд с 203 по 275 х. (817–888 гг.), ат-Тирмизи с 206 по 279 х. (821–892 гг.), ан-Насаи с 214 по 303 х. (829–915 гг.), Ибн-Маджа с 209 по 273 х. (824–887 гг.). Другими словами, они собирали хадисы примерно в первой половине III века по хиджре. Если нас попросить вспомнить, кто был главою российского государства два — два с половиной столетия тому назад, т. е. в конце XVIII века, то, конечно же, уважаемый читатель, еще чувствуя аромат тех времен, просто почти зримо витающий в воздухе, безо всякого труда сможет рассказать о той эпохе во всех мельчайших подробностях и деталях. Примерно на таком же временном отдалении от периода правления Пророка жили великие сборщики хадисов. И когда нам говорят, что прежние поколения мусульман, в отличие от нас, жили ближе к его эпохе и потому лучше нас чувствовали и понимали ее, это означает ровно то, что мы так же хорошо чувствуем эпоху правления Екатерины II и Павла I. В действительности же по таком прошествии лет о великой императрице и ее сыновнем антиподе можно судить только по историческим свидетельствам, как и об эпохе Пророка.
***
С течением веков в (суннитском) Исламе были канонизированы четыре толка мусульманского права. Считается, что, несмотря на имеющиеся между ними противоречия, все они одновременно истинны и в равной степени ведут к спасению. В рамках рассматриваемой темы это особенно приятно, ибо первый из четырех основателей канонизированных толков «величайший предстоятель» Абу-Ханифа ан-Нуман ибн Сабит вошел в историю как человек весьма далекий от того идеала, которому должен был отвечать каждый мусульманский ученый в эпоху новой концепции Сунны, ведь куфийский правовед опирался больше на разум, нежели тратил свое время на изучение хадисов. «Сирота хадиса» — язвительно будут называть его оппоненты[12].
Данный факт был настолько очевидным, что в свое время разразилась настоящая буря негодования, многочисленные свидетельства о которой собраны в средневековых хрониках «Истории Багдада». Это про него, говорили противники имама, в Коране сказано: «Они желают задуть Божий свет своими речами» (9:32)[13], ведь не было «по Исламу более великой смуты помимо смуты Даджжаля[14], чем воззрения Абу-Ханифы»[15]. Вот, дескать, почему «воззрения ан-Нумана проникли во все города, кроме Медины, а Божий посланник сказал: “Не войдет в нее Даджжаль и чума”»[16]. Считалось, что «в Исламе не рождался никто, более вредоносный для мусульман, чем Абу-Ханифа»[17]. Был Абу-Ханифа, по мнению его врагов, и самым злополучным[18], самым злостным[19]. Это просто «трудноизлечимый недуг»[20], «из-за него изменилась вся религия»[21] и «горсть пыли лучше мнения Абу-Ханифы»[22], ибо «слова Абу-Ханифы и навоз <…> одно и то же»[23]. Поэтому «паршивый»[24] ученый заслуживает кунью не Абу-Ханифа, а Абу-Джифа — «Человек падали»[25].
Конечно же, многочисленные последователи и ученики имама тоже не сидели сложа руки. Они всячески пытались убедить общественность, что у Абу-Ханифы «были сундуки с хадисами, из которых он отобрал четыре тысячи хадисов»[26], и всячески пытались доказать несостоятельность выдвигаемых против него обвинений и выставить их домыслами и ошибочным стереотипом[27].
В последующие века авторитет Абу-Ханифы был настолько высок, что поверить в его хадисное малознание люди просто отказывались. «Боже упаси подумать, что он был невеждой в Сунне! Разве возможно представить его невежество в Сунне одновременно с общемусульманским лидерством в фикхе?! И разве тогда заимствовали бы от него большинство мусульман?!» — негодовал Ибн-Халдун[28]. Однако, как говорится, эмоциями делу не поможешь. Достаточно обратиться к возводимому к Абу-Ханифе сборнику хадисов «Муснад» (согласимся с его авторством данного труда) для того, чтобы понять, насколько правы были его оппоненты. Сама исламская традиция отказывается причислять этот небольшой сборник хадисов ни к шести, ни к девяти признанным сводам. Вообще к нему никогда не апеллируют в серьезной хадисоведческой литературе.
Не зная истории исламского фикха, сегодня очень многие шаблонно говорят, что Абу-Ханифа — великий факих и хадисовед. А между тем это справедливо только в первой части определения. И потому вопрос, поставленный Ибн-Халдуном, требует положительного ответа, над чем бы также не помешало задуматься сторонникам утвердившейся концепции Сунны.
***
После смерти Пророка, когда люди были в величайшей растерянности, отказывались верить в его смерть, ибо не знали, как жить дальше и по какому пути идти, Умар ибн аль-Хаттаб воззвал: «Бог оставил среди вас Свою Книгу, при помощи которой Он наставлял Пророка на истинный путь. Если вы будете придерживаться этой Книги, то Бог наставит вас на путь праведный так же, как Он вел Пророка по нему»[29]. Словно позабыв об этом, нынче имамы с кафедр мечетей, переняв риторику современных фундаменталистов (за какие такие заслуги столь почетный титул?), призывают нас: «Мы должны жить по Корану и Сунне!». Но и их слова тоже сущая правда. Только надо уточнить, что же является Сунной Пророка. Этим однажды и поинтересовались у его супруги Аишы: «Каков был нрав у Божьего Посланника?». «Коран и был его нравом», — ответила она. Другими словами, Коран — суннату Ллах — Закон Божий (33:62, 35:43 и др.), глашатаем которого Пророк был ниспослан, и являлся его Сунной. Сунна Пророка — это его деятельность по неукоснительному следованию Корану в жизни, а не его земной аналог.
На призыв же популярного ныне лозунга следовать не только Корану, но и еще некой отдельной от него Сунне, которая порой, как выясняется, противоречит ему, можно ответить словами досточтимого Али, сказавшего о риторике хариджитов: «Слова их истинны, но цели — ложны» (калимат хакк юридуна би-ха батыль). Следует также помнить, что завещанию Пророка «держаться Корана/Писания и Сунны», которое он якобы изрек во время Прощального паломничества или на смертном одре, сама исламская традиция отказывает в аутентичности, не включив данный хадис ни в один из шести канонических сводов.
Значит ли это, что мы должны отбросить всю Сунну и все хадисы? Нет. Сунна и хадисы — это также инструмент для выражения Истины. А без Истины мы не сможем жить, мы нравственно и интеллектуально задохнемся. Однако даже те, кто тащит из багажа Средневековья не истину Сунны, а саму средневековую Сунну, словно некое расстроенное фортепиано, которое явно фальшивит в наши дни, достойны уважения и всеобщего почитания.
Многим нынешним интеллектуалам кажется, что настал «конец истории», т. е. не самих фактов истории, а многовекового поиска оптимальных форм общественного устройства. В мире еще много зла и несправедливости, многое предстоит сделать, но сам идеал найден. Эволюция человеческой мысли завершена в ценностях либеральной демократии как саморегулирующейся системы. В этом смысле и настал «конец истории». Возможно, данный тезис, высказанный Фрэнсисом Фукуямой и ставший приговором социалистическому проекту и потому особо остро переживавшийся в нашей стране, является правдой. Но как часто в истории люди ошибались! Римская империя, Великая Британия — все они на вершине своего могущества ощущали себя в «конце истории». И если все-таки финал действительно настал? Что ж, либерально-демократические ценности — далеко не худшее из того, что могло бы быть.
Но и в период ликования всегда следует быть начеку, думать о будущем и смотреть, что называется, дальше собственного носа. А что, если путь, по которому идет нынешний мир, окажется тупиковым? Куда тогда разворачивать махину нынешнего проекта? Откуда черпать силы? Где искать альтернативу на выжженном глобализацией поле погибших культур? Если ты, уехав в город, продал свой деревенский дом и «сжег за собой все мосты», куда ты вернешься, когда жестокий мегаполис отрыгнет тебя? Вот почему надлежит почтенно склониться перед людьми традиционной религии, которые выполняют важную миссию на Земле: хранят вечное наследие, резервный запас для всего человечества. Мы не знаем, как долго этот запас пролежит на складе нынешней цивилизации вдали от магистрали общественного развития, но избавляться от этого запаса вообще — опасное преступление. Нынче традиционные формы культуры — это провинции, обитающие на обочине жизни. Но когда наступит Судный день, «когда небо расколется, когда звезды осыплются, когда моря смешаются, когда могилы перевернутся, тогда каждый человек узнает, что он сотворил и что оставил после себя!» (82:1–5). Именно в эти дни техногенного и/или нравственного Апокалипсиса из трущоб выйдут люди земли, люди традиции, и последние станут первыми. Они поведут за собой растерянных горожан к горизонтам спасения, помогут пережить тяжелые времена.
Впрочем, и сейчас далеко не все хотят жить в бетонно-холодном мегаполисе разума, каждый имеет право на то, чтобы спрятаться в интеллектуальную глушь. Главное, чтобы аборигены нынешней цивилизации могли жить в свое удовольствие, но и не устраивали набегов за мясом тех, кто хочет двигать локомотив истории вперед.
Примечания:
[1] Ибн-Сад. Ат-Табакат аль-Кубра. Бейрут, 1968. Т. 6. С. 7; 31.
[2] Мухаммад Аджжадж аль-Хатыб. Ас-сунна кабля ат-тадвин. Бейрут, 1981. С. 92.
[3] Там же. С. 106–110.
[4] Там же. С. 96.
[5] Ибн-Касир. Аль-Бидайа ва ан-Нихайа. Т. 5. С. 311–339.
[6] Мухаммад Аджжадж аль-Хатыб. Указ. соч. С. 93.
[7] Там же. С. 96.
[8] Аш-Шафии. Ар-Рисаля. Бейрут, б.г. С. 106.
[9] Или хотя бы прежде состоявших в браке.
[10] Ролллин Армур. Христианство и Ислам: непростая история. М., 2004. С. 38.
[11] Аш-Шафии. Указ. соч. С. 106.
[12] Аль-Хатыб аль-Багдади. Тарих Багдад. Т. 13. Бейрут, б.г. С. 443.
[13] Там же. С. 417.
[14] Т. е. Антихриста.
[15] Там же. С. 416.
[16] Там же. С. 415.
[17] Там же.
[18] Там же. С. 419, 420, 422.
[19] Там же. С. 419.
[20] Там же. С. 421, 422.
[21] Там же. С. 423.
[22] Аль-Хатыб аль Багдади. Указ. соч. С. 448.
[23] Там же. С. 439.
[24] Там же. С. 417.
[25] Там же. С. 432.
[26] Халиль Мухъйиддин аль-Маййис. Аль-имам Абу-Ханифа ва ильм аль-хадис. // Аль-Мулля Али аль-Кари. Шарх Муснад Аби-Ханифа. Бейрут, б.г. С. 5
[27] Манна аль-Каттан. Тарих ат-ташри аль-ислами. Бейрут. 2001. С. 233–235; Абу-аль-Музаффар Иса ибн Абу-Бакр ибн Айюб. Ар-рад аля аль-Хатыб аль-Багдади. Бейрут, б.г.. С. 411–417.
[28] Цит. по: Манна аль-Каттан. Указ. соч. С. 233.
[29] Ибн-Хишам. Жизнеописание Пророка Мухаммада. М., 2002. С.474.