О чем умолчал Коран?

Священный Коран есть инструмент Божьего водительства, Его «руководство» для людей, «мерило [добра и зла]», он «поучение» и «увещевание», «предостережение» и «наставление»[1]. Все эти эпитеты отражают практическое предназначение Св. Корана, его стремление помочь людям в обретении истины. И для того чтобы сохранить свою непрестанную актуальность во все времена, Господь делает его слова метафоричными, иносказательными[2]. Другой особенностью коранического послания является общий характер положений, почти полное отсутствие конкретики, что особенно проявляется в практических аятах Св. Писания.

Несмотря на то что Коран принято считать главным и решающим источником практических норм, аятов, касающихся их, в действительности немного. Из 6226 стихов Корана (встречаются и другие цифры) лишь около 228 касаются регулирования социальных вопросов[3], что делает невозможным детальное регулирование всех сторон поведения человека, о чем всегда мечтали некоторые факихи. Более того, Коран не только избавляется от детализации практических предписаний, но формулирует их не всегда однозначно, ведь «среди них есть аяты ясно изложенные, что суть мать Писания, а другие многосмысловые» (3:7). Даже этот аят, указывающий на неоднозначность коранического текста, сам же и является символом такой неоднозначности, ибо его продолжение можно понять и как то, что доступ к тайным смыслам аятов имеет только Бог, и как то, что он может быть доступен и «твердым в знаниях», — смысл определяется в зависимости от того, где будет сделана пауза.

Примером неоднозначности коранического текста может служить аят: «Разведенные выжидают сами собой три периода» (2:228). Слово «периоды» (куру) толкуется по-разному. Одни считают, что речь идет о периодах «чистоты» между женскими циклами, другие о самих циклах. Аят, предписывающий совершать предмолитвенное омовение, также породил немало споров. «О те, кто уверовал! Когда встаете на молитву, мойте свои лица, руки до локтей, протрите головы и ноги до щиколоток» (5:6). Казалось бы, как явствует из текста, ноги перед молитвой достаточно просто протереть. Однако, учитывая, что глагол «мыть» в арабском является переходным и имеет при себе прямой объект в винительном падеже, в то время как глагол «протирать» требует родительного падежа с предлогом, коранические слова аята можно понять не только как «протирайте… ноги», но и в значении «мойте… ноги». В общем, эдакое «мыть нельзя протереть» — смысл определяется самим читателем. Указанное противоречие до сих пор осталось неразрешимым: сунниты моют ноги перед молитвой, шииты — лишь протирают их.

Исторически помочь разобраться с подобными трудностями были призваны повествования об эпохе Пророка — хадисы, в изобилии передававшиеся из уст в уста. «Сунна комментирует Коран» — таков был провозглашенный некогда девиз. Но и здесь картина складывается не лучшим образом. Хотя на каждый, самый мельчайший вопрос, беспокоивший некогда факихов (от пука до отрыжки), всегда чудесным образом находились возводимые к Пророку хадисы, они с систематической неизменностью противоречили друг другу ровно в той степени, в какой шла дискуссия между различными богословскими и юридическими школами. Но и общепризнанные хадисы не давали желанного консенсуса. Так, на основании знаменитого изречения Пророка «Деяния — по намерениям», шафииты признали намерение строго обязательной частью (фард) малого ритуального омовения, в то время как ханафиты — лишь его традиционной составляющей (сунна), т. е. снова пришли к противоположным выводам.

Факт того, что вышеуказанные проблемы не детализированы в Коране, обнажает перед нами одну из главных его задач — дать людям лишь общий ориентир, нацелить на главное. В этом и заключается великое предназначение Св. Писания — великого Послания Бога, а не инструкции по частным и второстепенным вопросам. Мы часто восхищаемся талантливыми профессорами, которые в отличие от своих бездарных коллег умеют из огромного массива разрозненных знаний показать студентам самую суть, но направить аналогичное, безмерно помноженное восхищение на Коран и на исламское послание в целом зачастую бессильны.

Словно мудрый Учитель, Господь не дает прямого ответа на многие важнейшие вопросы людей. По сей день шииты и сунниты (а также хариджиты) спорят о том, как и по каким принципам в Исламе должна организовываться власть. Коран дает лишь только общие сведения на сей счет: он провозглашает, что она необходима (4:59) и должна строиться по принципу совещательности (3:159, 42:38) и справедливости (4:58). Следуя этой лаконичности Корана, Пророк не оставил после себя никакого преемника. Конечно, у него, как и у любого человека, могли быть соображения по данному поводу. Возможно, он симпатизировал, как считали сунниты, Абу-Бакру, которому поручил возглавить коллективную молитву, когда уже в силу болезни сам не мог этого делать. Возможно, что, как считают шииты, склонялся к кандидатуре Али, которого он особо отметил по возвращении из прощального паломничества в местечке Гадир-Хум. Но однозначного, всенародного акта передачи власти не было, ведь Пророк ни на шаг не мог отойти от замысла Бога, ибо «он ничего не говорит по пристрастию, но только по внушаемому ему Откровению» (53:3) и «И, ежели, измыслил бы он на Нас выдумки, Мы схватили бы его за десницу и рассекли бы его сердечную вену» (69:44–47). А замысел Бога заключался в том, чтобы люди сами решили, кто из них достоин стать правителем. Поэтому, несмотря на то что Пророк заранее знал, что миссия его подошла к концу и настало время его ухода, он не позаботился о том, кто возглавит общину верующих после него. Не случайно, как отмечает Ибн-Хишам, «присягание Абу-Бакру было внезапным»[4].

По-другому и не могло быть. Если бы в Коране Господь определил систему политического устройства, то это бы на некоторое время сняло многие вопросы, но в стратегической перспективе обернулось бы самым настоящим наказанием, ибо навсегда сковало бы развитие общества. Однако Господь поступил поистине мудро: пусть люди сами решают, что для них лучше: монархия или демократия, социализм или капитализм. На протяжении многих столетий мыслители Ислама проповедовали династический принцип, в двадцатом веке разрабатывали концепцию исламского социализма, сейчас же многие из них склоняются к либерально-демократическим ценностям, которые, наверное, по прошествии времени также померкнут перед лицом некой новой формы общественно-политического устройства.

На сказанное можно возразить, напомнив, что вопрос власти — сугубо мирская проблема, а ведь Пророк сказал: «Вы лучше [меня] разбираетесь в своих земных делах». Однако здесь необходимо учесть, что в те времена не было четкого деления между светской и духовной властью. По крайней мере, праведным халифам принадлежала вся полнота власти, в том числе и религиозно-законодательная. Например, второй праведный халиф Умар ибн аль-Хаттаб ужесточил борьбу с пьяницами: вместо прежних сорока палок их стали наказывать восьмьюдесятью, т. е. он изменил положения Шариата, которые принято относить к сугубо религиозной категории хадд. Он перестал оказывать благотворительность, как того требовал Коран, «смягчаемым в сердцах»; объявил, что, хоть во времена Пророка трижды произнесенная за один раз формула развода рассматривалась как одна и была обратима, отныне подобный развод следует рассматривать как окончательный. Впрочем, халиф Умар менял и чисто богослужебные вопросы. Так, Пророк однозначно дал понять, что не хочет обременять верующих ночной молитвой таравих в месяц Рамадан. Поэтому и при нем, и при Абу-Бакре эту молитву если кто и читал, то самостоятельно. Так продолжалось до тех пор, пока однажды халиф Умар не вышел в одну из ночей Рамадана в мечеть и не увидел, как совершенно вразнобой молятся люди. «Я думаю, — сказал он, — было бы превосходно, если всех их собрать, [стоящими] за одним чтецом». Так он и сделал, поручив Убайе ибн Кабу возглавить коллективную молитву. На следующую ночь мусульмане уже молились, руководимые им. И когда Умар увидел это, он воскликнул: «Как хорош этот новый закон (бида)!» (Сб. аль-Бухари).

Таким образом, на усмотрение людей Всевышний оставляет не только вопросы земной жизни, но и правила богослужения. Более того, даже столпы Ислама, т. е. общеобязательный к исполнению минимум религиозной практики, также подробно не отрегулирован в Св. Коране.

Столпы Ислама

Закят

Считается, что за неуплату положенного закята халиф Абу-Бакр обрушил на ряд племен карающий меч правительственных войск. Этот очень спорный эпизод из истории послепророческого Ислама активно используется для обоснования обязательности выплаты закята. Однако необходимо отметить, что понятия закята в его привычном для нас терминологическим значении во времена самого Пророка, скорее всего, не существовало. По крайней мере, нет никаких достоверных свидетельств о том, кто его собирал, где держался закятный скот и каким образом это имущество расходовалось. Если после Пророка факихи активно обсуждали всевозможное вопросы, связанные с закятом (какие животные пригодны для таких целей, а какие нет, как с того или иного вида животного вычислить размер пожертвования и т.д.), то нет ни одного хадиса, который бы сообщал, что с аналогичными вопросами кто-нибудь обратился к Пророку. Если «маловеры» всячески бойкотировали исполнение общественного долга, кто-то строил из них козни, а кто-то отсиживался дома во время военных сражений и т. д., вряд ли бы такого рода люди с радостью прощались со своим кровным имуществом: они бы непременно искали пути, как уклониться от этого и наверняка бы встретили осуждение Пророка и мусульман. Но хадисы хранят о такого рода сюжетах абсолютное молчание[5]. Отсутствие подобной информации вызывало у крупнейших факихов, таких как имам аш-Шафии, большие трудности при попытках датировать начало введения закята.

Вообще, априори принято считать, что сам принцип закята был обозначен еще в мекканский период пророчества, а затем то ли в девятом (Ибн-аль-Асир), то ли во втором (ан-Навави) году хиджры детализирован в виде конкретных положений. Столь большой хронологический разрыв объясняется просто: данные даты являются гипотетическими умозаключениями и основываются на привязке к хронологии других положений Шариата, ибо, как полагают наши богословы, в девятом году была предписана джизья (подушная подать с иноверцев), а во втором — пост со своей скоромной милостыней (закят аль-фитр). «Однако мы не находим, — отмечает автор двухтомного исследования по закяту современный факих Юсуф аль-Карадави, — ни одного решительного свидетельства (далиль), позволяющего установить год, в котором была определена данная конкретика»[6].

В Коране же закят (букв. «очищение») и однокоренные с ним слова, как правило, употребляются в своем исходном лексическом значении, использование которого в отношении к имуществу (9:103, 30:39) выглядит редким исключением на общем фоне. Поэтому понимание часто встречаемого в Коране предписания «выстаивать молитву и являть очищение» в значении столпов Ислама вполне оправданно относить на счет более поздних интерпретаций. При этом в тех аятах, где однозначно (и не очень) говорится о пожертвованиях, для их обозначения используются совершенно другие термины: садака (9:60, 103), хакк (70:24), канз (9:34), таййибат (2:267), ихсан (2:195), иана (5:2), которые также толкуются в привязке к традиционному понятию закята. Но даже если настаивать на кораническом происхождении этого понятия, то согласиться с тем, что его принятый размер в 2,5% в Коране не устанавливается, неизбежно придется, над чем и необходимо поразмышлять каждому из нас, кто хочет прикоснуться к истине Св. Писания.

Молитва

Молитва неоднократно оговаривается в Св. Коране и упоминается во многих его местах. Однако, как и в предыдущем случае, у нас нет полной уверенности в том, что термин салят, в поздней традиции используемый для обозначения специфического исламского обряда моления, во времена Пророка подразумевал то же самое. Например, Всевышний предписывает салят пророку Моисею (20:14), а сами мусульмане знали о саляте (и практиковали его) еще до небошествия Мухаммада (73:20), после которого, как принято считать, и была предписана каноническая молитва. Более того, не только ангелы, но и Сам Бог творят салят в отношении Пророка, что также предписывается и верующим (33:56). В соответствии с этим предписанием при упоминании имени Мухаммада принято выражать ему (и только ему) благожелание через это, никак не конкретизируемое слово салят. Однако Бог и Его ангелы творят салят также и в отношении простых верующих (33:43). Но выражать и им аналогичное благопожелание почему-то считается кощунственным святотатством[7].

Впрочем, даже согласившись с традиционным пониманием этого термина, мы столкнемся с тем, что Всевышний ни разу прямо не называет строго минимального количества обязательных молитв в день. Цифра «пять» начинает фигурировать лишь в возводимых к Пророку хадисах. «Поклоняйтесь своему Господу и молитесь пять раз…» — говорится в одном из них. «Бог предписал Своим рабам каждые сутки пять молитв» — повествуется в другом. Такова характерная для мусульманского богословия тенденция: то, чего «недостает» в Коране, в изобилии присутствует в хадисах. Если Господь не счел необходимым для всех времен и народов назвать цифру «пять», то устами Пророка она, конечно же, обозначается. Если Всевышний говорит лишь общее: «Горе тем, кто к молитве своей небрежен» (107:4), хадис тотчас добавляет: «молитва — первое, за что будет спрошен человек в Судный день», ибо она «отличие верующего от неверного». Будто бы сам Господь не мог сказать об этом, ведь речь идет о нешуточном вопросе: главном условии спасения человека, как принято считать в традиционном богословии.

Нашим богословам пришлось немало потрудиться, чтобы на основе аятов Корана доказать обязательную пятикратность молитвы. Как правило, в пользу этого толкуют часто встречаемое предписание Корана «выстаивать молитву» или иные аяты, где употребляется данное слово (2:238, 4:103), при упоминании которого оно автоматически интерпретируется как пятикратная молитва, что само по себе не может служить доказательством: одно дело понимать слово «молитва» как обязательный пятикратный ежедневный обряд, и совсем другое — признать подобное понимание аутентичным. Поэтому более отчетливо пятикратность молитвы, по мнению богословов, выражена в тех аятах, где исполнение молитвы (11:114, 17:78) либо просто восхваление Бога (20:130, 24:36, 30:17–18), сопряжены со временем суток. Как видим, с учетом важности вопроса таких аятов не так уж и много.

Рассмотрим первую группу доказательств. «Выстаивай молитву в обоих концах дня и в часы ночи» (11:114). Из этого красивого коранического призыва никогда не забывать Бога некоторые авторы умудряются все же выудить необходимый постулат. «Этот аят собрал все пять молитв, — писал факих аль-Касани, — ибо утренняя молитва исполняется в одном из концов дня, а полуденная и предвечерняя — в другом его конце, ведь день делится на две части: раннее утро и вечер. Ранним утром называется первая часть дня вплоть до полудня, а все, что после этого — вечер»[8]. Явная «натянутость» подобной схоластики вполне очевидна и не нуждается в излишних комментариях. «Выстаивай молитву при склоне солнца к мраку ночи, а Коран — на заре» (17:78). Этот аят, убеждают нас, сообщает от обязательности трех молитв, ведь «Коран — на заре» подразумевает утреннюю молитву, а «молитва при склоне солнца к мраку ночи» — вечернюю и ночную[9]. Не менее «убедительная» логика!

Во второй группе аргументов сила их «убедительности» аналогична. «Преславен Бог, когда застигает вас вечер и когда застигает утро! Ему хвала и в небесах, и на земле, и вечером, и когда вас застигает полдень!» (30:17–18). Этот аят также толкуется в пользу обязательности пяти молитв, хотя в нем упомянуты только четыре времени суток, однако фраза «когда застигает вас вечер», снова объясняют нам, подразумевает одновременно и вечернюю, и ночную молитвы. О том, что аят больше говорит о вечной хвале Богу и Его преславности, факихи понимают. Поэтому аль-Касани на помощь призывает авторитетов из прошлого. «Бог упомянул о прославлении, — цитирует он слова Ибн-Аббаса, — имея в виду под этим молитву. Иначе говоря, [слова «Преславен Бог» означают] «Молитесь Богу…», ведь прославление является неотъемлемой частью молитвы»[10]. «Они [сподвижники Пророка — ?] понимали под этим аятом, — уточняется словами аль-Матуриди, — обязательность пяти молитв. А если бы их понимание было аналогично пониманию живущих в наше время, то кроме упомянутого прославления они бы в этом аяте ничего бы не усмотрели»[11]. Аналогичная логика и «убедительность» присутствует и в остальных аятах (20:130, 24:36).

Априори, как доказательство пятикратности молитвы, рассматривают также аят, где сказано: «Поистине, молитва для верующих предписана в определенное время» (4:103), с которого при таком понимании лишь начинается весь только что пройденный нами круг. И если в предыдущих примерах, хоть и очень натянуто, но некие смутные намеки на пятикратность молитвы в чем-то просматривались, то в данном случае вопрос о конкретном минимуме молитв вообще поставлен быть не может.

В действительности аяты о молитве необходимо воспринимать в свете задачи милосердного Корана (об этом ниже) снизить жесткую требовательность людей по отношению к самим себе. Обретя во мраке язычества свет истинной веры, самые первые мусульмане были просто ослеплены этим невиданным чудом, вновь и вновь они хотели соприкасаться с ним и потому жаждали всю ночь в молитве непрестанно читать Коран, забыть про сон и все мирские заботы. Но ведь в реальной жизни это невозможно: никто не застрахован от болезни или необходимости отправиться на поиски заработка. Первые мусульмане хотели выстоять в молитве ночи напролет, но у них это не получалось, от чего они мучались и терзались. Потому Всевышний и открыл им верный путь: «Поистине, твой Господь знает, что ты и часть тех, кто с тобой, выстаиваете и меньше двух третей ночи, и половину ее, и треть ее. Бог определяет день и ночь! И Он знает, что вам не сосчитать этого и потому принимает ваше сожаление: так читайте же Коран так, чтобы он был необременителен для вас. Он знает, что среди вас будут и больные, и те, кто странствует по земле Божьей в поисках Его милости, и те, кто борется на Божьем пути. Так читайте же его так, чтобы он был необременительным для вас — выстаивайте [в меньшем объеме] молитвы и являйте очищение» (73:20). Поэтому подлинный смысл пятикратности молитвы заключается в том, чтобы снизить неоправданный накал религиозного рвения. Стало быть, и мы должны воспринимать эту обязанность по нисходящей, а не по восходящей: не как способ обременения, а как путь к облегчению.

Хадж

Данный обряд был известен и до Пророка, ибо восходил ко временам Авраама. Поэтому не случайно Всевышний говорит, что «хадж [совершается в] известные месяцы» (2:197). Историческая миссия Ислама заключалось в том, что узурпированная язычниками Кааба должна была стать общемировым символом Единого Бога. Действительно, Пророк разрушил всех племенных идолов, выставленных в ней, и возвестил, что Кааба — Храм Единого для всех Бога.

Согласно традиционному корановедению, одним из отличительных признаков мекканских и мединских аятов служат то, к кому они обращаются. Если в них говорится более обще: «О люди!» — то скорее всего это аят из мекканского периода пророческой проповеди, обращенной как к мусульманам, так и к иноверцам. Если же сказано: «О верующие!» — то аят касается лишь общины, ядро которой было образовано в Медине. Зная об этом, трудно не удивиться нелогичности многих мусульманских авторов, которые будто намеренно не замечали того, какими словами Всевышний предписывает исполнение хаджа: «И возвести среди людей о хадже: они придут к тебе пешком и на разных клячах с самых отдаленных дорог» (22:27). Эти слова были обращены к пророку Аврааму. Однако и через пророка Мухаммада Бог обращается все к тем же — к людям: «Бог предписывает людям хадж к Дому, для тех, кто сможет осилить дорогу к нему» (3:97).

Остается только поражаться тому, что если Всевышний Сам зовет всех людей в Свой Храм единобожия, то вместо того, чтобы демонстрировать открытость Ислама, власти Саудовской Аравии сделали Мекку (и Медину) закрытыми для посещения иноверцами городами, аналогично тем, что существовали в нашей стране, когда нужно было прятать ядерную заразу. Конечно же, Храм Единобожия, очищенный Пророком от идолов, не может быть вновь осквернен. Поэтому язычники «пусть… не приближаются к Мечети заповедной» (9:28).

Пост

Пожалуй, мусульманский пост в месяц Рамадан — единственное предписание из практических столпов Ислама, которое оговорено в привычном для нас смысле: «кто из вас застигнет этот месяц, пусть проводит его в посту» (2:185).

Однако для того чтобы до конца понимать смысл этих слов, необходимо знать два обстоятельства. Во-первых, следует учитывать, что первые мусульмане всегда сравнивали себя с прежними общинами. Они никогда не хотели полностью походить на них, напротив, жаждали иметь что-то свое, собственное как некий знак особой милости к ним Всевышнего. Будто бы ревновали к Нему, боясь, что Бог обделит их Своим вниманием, и словно бы вопрошали: «Ты им дал то-то и то-то, а нам что?». И Он отвечал: «Христианам — воскресенье, иудеям — субботу, а вам — пятницу. Христианам — колокол, а вам — азан». «О те, которые уверовали! Предписан вам пост, подобно тому, как он был предписан тем, кто был до вас…» (2:183). Мусульманам, как они сами того и желали, был подарен особенный пост: не от скоромной пищи, как у христиан, а с ограничением во временном отношении: «Ешьте и пейте, пока не станет отличаться перед вами белая нить от черной нити, до рассвета, а после поститесь вплоть до ночи» (2:187). Бог не обделил вас Своим вниманием.

Во-вторых, необходимо знать: историческая задача Корана заключалась не в том, чтобы вместо прежних предписаний дать новые, а в том, чтобы полностью упразднить многие из них, оставив их на усмотрение самих людей. В первую очередь упразднению подлежали давние уголовные нормы, которые больше отражали суровость и жесткость прежней жизни людей, нежели могли оставаться атрибутами религии в новою эпоху милосердия. Так, согласно Библии, по подсчету Маймонида, существует 36 преступлений, караемых смертной казнью[12]. Однако Коран полностью их отвергает, а не просто ограничивает, как это делали законодатели Талмуда путем герменевтического толкования законов Пятикнижия и установлением некоторых правовых и процессуальных норм. Правда, под прикрытием и под видом Сунны, часто выдаваемой за достоверную, три смертные нормы были возвращены в Ислам стараниями богословов: за многобожие/неверие, вероотступничество и прелюбодеяние состоящего/состоявшего в браке. Но и с учетом этого выполненная историческая миссия Пророка, как некогда и Христа, была поистине огромной. Они, словно два брата-близнеца, научили людей главному: один любви, другой — милосердию (что по сути одно и то же).

Продолжение этой логики милосердия и облегчения, которую сам Коран неоднократно подчеркивает (2:185, 286; 4:28; 5:3; 22:78), прослеживается и в других отраслях права, где если не упраздняется, то по крайней мере снижается жесткость прежних императивов. Например, до Пророка вожди племен забирали у своих подданных четвертую часть трофеев, теперь же размер подобных отчислений был снижен до одной пятой (8:41). И хотя стоит признать, что исторически Ислам так и не смог победить все пороки общества, в частности рабство, все же Коран ставил перед людьми такие задачи (4:92; 5:89; 58:3–4), но, увы, не был услышан до конца.

Обозначенная логика облегчения прослеживается и в богослужебных канонах. Как мы уже видели, Коран ничего не говорит ни о пятикратности молитвы, ни об обязательном размере закята. Осталось увидеть эту логику в отношении поста. Прежде всего следует отметить, что о посте в месяц Рамадан Коран упоминает только в одном-единственном месте (2:183–187) и нигде более. На этом небольшом участке текста Всевышний напоминает, что «Бог хочет для вас облегчения, но не затруднения», что Он близок и отвечает зову зовущего, а также дважды повторяет: «тот из вас, кто будет болен или в пути, то [пусть постится] в другие дни». Более того, Всевышний тут же дает право отказаться от поста тем, кто не обременен вообще никакими трудностями, и заменить его другим видом благочестия: «…а кто в состоянии осилить его [но не делает этого], на того возложено во искупление кормить бедняка», хотя и оговаривает: «…а кто добровольно примет лучшее, то ему же во благо. Так вот, коль станете поститься, то это лучше для вас, о если бы вы знали!». Конечно же, последнее положение о возможности вместо поста кормить бедняков было со временем объявлено «отмененным» (мансух) и стало трактоваться с точностью до наоборот: «а те, кто не в состоянии…». Концепция насха («отмены аятов») требует отдельного богословского разговора. Здесь же ограничимся замечанием о том, что без нее об обосновании Кораном нынче принятой детализированной конструкции столпов Ислама говорить не приходится[13].

***

Многие исламские горе-реформаторы любой ценой пытаются разрушить утвердившиеся с течением времени практические положения Ислама. Подобно Дон Кихоту, во имя «великой» идеи боровшемуся с ветряными мельницами, ревизоры от Ислама также ради абстрактной истины кидаются на хиджаб, длинные бороды и пятикратную молитву. Но в чем смысл такой борьбы? Разве задача в том, чтобы лишить людей молитвы? Это конечная цель? Если быть честным, то и вне религии сами реформаторы исполняют внешне неоправданные обряды. Например, дружеское рукопожатие издревле было призвано демонстрировать открытую ладонь без оружия, рукопожатие — это антипод скрещенных мечей. Но ведь сегодня мы не держим при себе ничего из военного арсенала. И все же продолжаем жать руки тем, кто для нас дорог и близок, ибо это лишь способ выразить свое благожелательное к ним отношение. Если через молитву я также могу выразить свою любовь и преданность Богу, соприкоснуться с великой истиной Единого, то ораторствующий противник этого, который хочет втиснуться в мои интимные отношения со Всевышним, — всего лишь третий лишний, балласт, который только мешает своей болтовней. Если девушка надевает хиджаб, пусть и не строго предписанный Всевышним, стремясь тем самым всецело сберечь себя для своего единственного избранника, дабы принадлежать лишь ему одному без остатка, то имеет ли кто право учить ее, как строить свое собственное счастье? У каждого свой путь — и не нужно, что называется, тыкать человека носом в ту дорогу, которая правильной представляется лишь тебе одному (пусть и с высоты твоего гения).

Другое дело, когда нормы Ислама вынуждаются к исполнению под давлением. Давить на человека морально (и тем более физически!) — это не менее страшный грех, чем тот, который вершат горе-реформаторы, пытаясь давить на мусульман, взывая к общепризнанным стандартам современности. «Нет принуждения в религии!» (2:256). Эту истину Корана должны усвоить все: и практикующие мусульмане, и не практикующая мусульманская интеллигенция. Но эта истина обратима и к тем, кто на протяжении многих веков пытался давить на нас, злоупотребляя нашей безграничной любовью к Св. Корану и благословенному Пророку через неадекватные интерпретации и даже сочинительство хадисов. Мы должны сказать им прямо: «Ваше понимание столпов Ислама — это понимание ваше, а не кораническое!»

«Но зачем же разрушать утвердившееся понимание столпов Ислама, — спросит не самый проницательный читатель, — ведь молитва, Рамадан, хадж — это неотъемлемые символы Ислама, плоть и кровь мусульманской культуры?» Повторимся, в данной работе нет и малейшего намека на призыв отказываться от исполнения столпов Ислама, а если у кого-то сложилось впечатление, что речь идет именно об этом, то в этом вина автора настоящих строк. Поэтому еще раз поспешим внести уточнение: речь идет о том, чтобы исполнять все предписания нашей религии не под давлением или страхом, а исключительно по внутреннему убеждению, так, как и хотел от нас Господь. Молиться, поститься и устремляться в хадж — не потому, что факихи возвели это в строго регламентированные обязанности, да еще и установили уголовное наказание (порой очень суровое) за пренебрежение оными, а потому, что ты сам искренне желаешь неустанно благодарить Всевышнего за такую возможность. Если твои действия основаны на этом, то ни сталинские концлагеря, ни усмешки сослуживцев по работе — ничто не сможет сломить твою несгибаемую волю следовать собственным принципам.

Никто и никогда не сможет запретить нам любить Бога через молитву и хадж, закят и пост. Даже те, кто хочет убить эту любовь через обязанность. Как писал Низами Ганджави, одержимый Маджнун так и не женился на красавице Лейли[14]. Но даже выйдя замуж за другого, она оставалась верной ему, ведь ее связывали с возлюбленным не формальные узы брака, а неисчерпаемая сила ее чувств. Ее «законный» супруг тоже так и не познал ее, ведь всякому известно, что когда в близости нет ничего, кроме супружеского долга, — это начало конца, предвестник развода, но если ты движим исключительно любовью — это и есть путь к счастью, путь к нравственной истине.

«Приходите невольно» —

Приводной механизм для разумных.

«Приходите добровольно»[15] —

Весна тех, кто потерял свои сердца[16].

***

Божий Коран и исторический Ислам — понятия далеко не тождественные. Порой они расходятся и даже противоречат друг другу. Упрекая христиан и иудеев в злонамеренном искажении Божьего Писания, многие средневековые факихи формально чтили Коран, а практически держали его в узде. Они разработали, а затем на протяжении веков оттачивали очень хитроумную, не лишенную оригинальности дисциплину под названием усуль аль-фикх — теорию и методологию мусульманского права. «Великая» миссия этой дисциплины часто заключалась в том, чтобы стоять на страже исторического Ислама, отлавливать на пути к Корану любые попытки его иного прочтения. Усуль аль-фикх стал хитроумным лабиринтом правовой казуистики, блуждания по которому приведут каждого к «правильным» выводам. Но если кто чудом все же выйдет на просвет какой-то коранической истины, которую не заметили факихи или неправильно истолковали, то ему непременно напомнят, что он использовал не те методы толкования Корана и попросят пройти путь сначала. Вновь и вновь блуждая по этому лабиринту, факихи создали такой дискурс исламского богословия, при котором милосердное царство Корана нередко превращалось в его уродливое зазеркалье.

Подобно египетским жрецам, они хранили доступ к скрываемому от профанов сакральному знанию: подлинному Корану, который можно было только зубрить, но не понимать. Если еще Абу-Ханифа считал, что Коран даже в рамках канонической молитвы можно читать на персидском (родной язык его народа), равно как и азан[17], то уже после него в Исламе, как и в Христианстве, утвердился запрет на любой перевод Писания, отголоски которого мы по сей день слышим даже в нашей стране. Знание арабского языка было объявлено обязательным условием для занятия богословскими науками. И хотя, как известно из истории, многие неарабы порой превосходили в религиозных науках самих арабов, все же арабизированность Ислама стала бичом нашей общемусульманской культуры, ибо придала его универсальному учению некий оттенок локальности. Впрочем, среди самих арабов положение оказалось не намного лучше. Вместо того чтобы прививать культуру литературного арабского языка, открывающего прямой доступ к Корану, мусульманские богословы если не поощряют, то и активно не борются с его повсеместными диалектами, которые сегодня отошли от литературных норм на расстояние, сопоставимое с разрывом между русским и украинским или даже польским языками. У жречества разные инструменты, но цель всегда одна.

Сегодня некоторые простодушные представители мусульманского богословия, дабы преодолеть косность исторического Ислама, призывают нас вновь открыть «врата иджтихада». Иджтихад (творческая схоластика), конечно же, намного лучше полного бездумья, однако это также путь в никуда. Иджтихад — это игра по правилам средневековой дисциплины усуль аль-фикх. А это всегда «игра в одни ворота». Но, как справедливо замечает ряд мусульманских интеллектуалов, мы не имеем права вновь наступать на одни и те же грабли. Слишком высоки ставки: нынче речь идет о выживании религии как вида. «Благоверный не должен быть укушен дважды из одной и той же норы» — учил нас Пророк.

Мусульмане сегодня нуждаются в такой методологии, которая во всем богатстве раскроет подлинную духовность и красоту Св. Корана, всю мелодичность его надысторического звучания. И эта методология у нас есть. Это сам Коран.

Спрашивай о смысле Корана только сам Коран

И того, кто поджег свои пустые фантазии и уничтожил их,

Кто принес себя Корану в жертву, низко кланяясь в уничижении,

Так, что Коран стал сущностью его духа.

Если розовое масло посвятило себя полностью розе,

Можешь нюхать либо масло, либо розу — как тебе угодно[18].