Лев Перепелкин,
кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института Востоковедения РАН
Проблема идентичности уже более 10 лет занимает внимание российской научной общественности [см. одну из первых серьезных работ: Олкотт, Тишков, Малашенко, 1997]. Под этим понятием обычно понимают совпадение чего-либо с чем-то, а в более специальном значении — причисление личности к группе, имеющей самосознание. Говоря об идентичности, следует указать на более широкий теоретический контекст, в который это понятие входит. Идентичность в этом контексте равнозначна одной из форм социальных (социально-культурных) границ, разделяющих группы, а лучше — социально-культурные системы. Идентичность также часто ассоциируется с понятием конфликта.
Понятие социальной (социально-культурной) системы ввел в научный оборот американский социолог Т. Парсонс. Сейчас нет необходимости углубляться в суть этого понятия, но следует добавить, что наиболее выраженным типом социальных систем, согласно Парсонсу, выступает общество. В частности, он писал: «Мы определяем общество как такой тип социальной системы, который обладает наивысшей степенью самодостаточности относительно своей среды, включающей и другие социальные системы» [Парсонс, 1997, с. 20]. Принадлежность к группе — важнейшая потребность человека. Более того, это основной источник его ориентации в мире. Этнолог Ф. Барт пишет по этому поводу: «... Принадлежность к группе, идентифицируемой как теми, кто в нее входит, так и теми, кто в нее не входит, конституирует категорию, отличную от других категорий того же порядка» [Барт, 2006, с.
Классик немецкой социологии Г. Зиммель впервые заметил, что принадлежность к группе, к социально-культурной системе связана с конфликтностью по поводу выстраивания социальных границ между подобными системами. Он, в частности, видел в этом этологические корни и полагал, что человеку присущи две базовые потребности. Во‑первых, это потребность в солидарности и симпатии. Она реализуется в первую очередь в рамках своей группы. Во‑вторых же, Г. Зиммель писал о «естественной враждебности между человеком и человеком», он выделял «инстинкт борьбы» и «изначальную потребность во враждебности», отмечал «легкую внушаемость враждебного настроения» [Зиммель, 2007, с.
«Конфликт служит установлению и поддержанию самотождественности и границ обществ и групп. Конфликт с другими группами способствует также упрочению и подтверждению идентичности группы и сохранению ее границ в отношении окружающего социума. /.../ Такие устойчивые структуры антагонизмов предотвращают постепенное размывание границ между группами в социальной системе...» [Козер, 2000, с. 58].
Смена социально-культурных систем, возникновение в ходе конфликтов новых социальных границ и идентичностей — суть исторического процесса, выраженная самым общим языком. Но здесь надо учесть еще несколько вопросов. В современном мире уже несколько сотен лет идентичности, а следовательно, групповая принадлежность, создаются, конструируются. Так, современный английский исследователь наций и национализма Б. Андерсен, исследуя национальные революции в странах Юго-Восточной Азии и Латинской Америки, пришел к выводу, что идентичности этого типа формируются в рамках государственной политики, использующей такие «инструменты», как создание национальных языков и литературы, прессы, проведение переписей населения, распространение географических карт, музеев, создание официальных версий истории, в том числе и в рамках школьного образования [Андерсон, 2001].
Современный немецкий исследователь идентичности В. Хесле настаивает на том, что она постепенно размывается, «сохранение же идентичности предполагает преодоление противодействующих сил». По его мнению, важнейшими факторами сохранения идентичности можно считать историческую память и прогнозирование будущего. Однако если идентичность можно конструировать, она подвержена также деконструкции, названной автором «кризисом коллективной идентичности». Основные ее причины он видит в следующем: «... отрицание символов, распад коллективной памяти, представленной традициями, а также утрата веры в общее будущее, дисгармония между описательными и нормативными образами себя, прерывность в истории, несоответствие между представлением культуры о самой себе и ее образами в других культурах, наконец, чувство неполноценности относительно более совершенной культуры» [Хесле, 2007, с.
Следует добавить, что чаще всего существует иерархия идентичностей, так как любой человек принадлежит одновременно к нескольким группам. Обыденная жизнь не дает много возможностей для постоянной манифестации идентичностей — в отличие от того, что предполагал французский ученый Э. Ренан, когда писал о том, что «нация — это ежедневный плебесцит». Проблема идентичности выступает на первый план во времена кризисов. Современную же эпоху американский социолог И. Валлерстайн характеризует так:
«Мы живем в эпоху „группизма“ — образования групп, имеющих защитный характер, каждая из них стремится к достижению самосознания, на базе которого упрочивается солидарность и борьба за выживание одновременно с борьбой против других таких же групп» [Валлерстайн, 2003, с. 10].
В этом высказывании речь как раз и идет о современной кризисной ситуации, о том, что мир стоит на пороге радикального переустройства. Сам И. Валлерстайн предполагает, что заканчивается эпоха либерализма, тесно связанного с капитализмом
С И. Валлерстайном во многом можно согласиться, но, как мне кажется, наиболее вероятный прогноз был сформулирован американским политологом С. Хантингтоном в рамках концепции «столкновения цивилизаций» [Хантингтон, 2003]. Критики идей американского политолога не обратили внимания на самое главное положение его статьи, впоследствии переделанной в книгу. Это положение заключается в том, что он рассматривает цивилизации как становящиеся социально-культурные системы нового, цивилизационного типа, в центре которых лежит близость людей по культурно-религиозным основаниям. В своей последующей книге он логично переходит к проблемам идентичности [Хантингтон, 2004], так как смена базовых оснований мироустройства должна сопровождаться иденификационным кризисом.
Я вслед за С. Хантингтоном предполагаю, что сейчас на смену доминировавшего в течении тысячелетий политического типа социально культурных систем, приходит новый базовый тип, который можно назвать «цивилизационным». Его основные характеристики трудно сейчас предугадать, точно также как людям племенных сообществ трудно было дать сущностную характеристику государства. Однако можно считать, что это будут какие-то объединения уже существующих государств, выполняющие новые функции. Хорошим примером этого направления развития могут служить Евросоюз и блок НАТО.
На мой взгляд, есть все условия для формирования новой социально-культурной системы и в рамках исламского мира. Сейчас он уже выделяется сетью локальных конфликтов на своих границах — от Нигерии и Балкан на Западе до Восточного Тимора и движения моро на Востоке [подробнее по этому вопросу см.: Воскресенский, 2005]. Да и военные операции, проводимые сейчас странами Запада в Афганистане и Ираке, также как угрозы и санкции в адрес Ирана, явно способствуют консолидации мусульманского мира. В этом же направлении действует продолжающийся палестино-израильский конфликт.
За XX в., с. 1990 по 2000 г., исламский мир сделал большой рывок вперед в области численности верующих мусульман. Так, за это время все население мира выросло с 1630 до 6044 млн чел. (на 271 %). Среди всех конфессий быстрее всего шел прирост мусульман: их численность выросла на 446 % (в то же время численность христиан всех деноминаций выросла на 258 %). Правда, за то же время наиболее быстрыми темпами росла численность неверующих — с 5 до 1208 млн чел. (мусульман в 2000 г. было 1180, христиан 1995, индуистов 888 млн чел.). [Жданов, 2003, с.
Важным преимуществом современного ислама является его широкая территориальная экспансия [напр.: Наумкин, 1995; Ланда, 2002]. Так, только в странах ЕС сейчас, по разным данным, проживает от 15 до 30 млн мусульман. Некоторые исследователи предполагают, что к 2025 г. в населении стран Севера выходцы с Юга будут составлять от 30 до 50 % [Валлерстайн, 2003, с. 27], и это будут в большей части мусульмане. Следует добавить, что уже сейчас мусульманские диаспоры не проходят классические стадии интеграции и ассимиляции: выживание, образование общины, зрелая община, упадок [Левин, 2001, с.
Важными факторами формирования на базе исламских стран социально-культурной системы особого типа могут быть и следующие. В экономической сфере это в первую очередь сосредоточение в исламских странах основных разведанных запасов энергоносителей, что ставит эти страны в особое положение в мире. Можно также сказать и о набирающей силу «мусульманской экономике» (особенно быстро развивается ее банковский сектор), которая вполне может составить конкуренцию экономике капиталистической [напр.: Жданов, 2003; Завадский, 2008]. Сюда же можно отнести существование и активную деятельность ряда исламских организаций, наиболее известной из которых является Организация Исламская Конференция. Важным фактором консолидации ислама могут стать принятые международные документы: «Всеобщая исламская декларация прав человека», «Каирская декларация по правам человека в исламе» и т. д.
Если моя гипотеза верна и если в дальнейшем мир будет консолидироваться в рамках социально-культурных систем цивилизационного типа, следует предполагать рост мусульманской идентичности. Однако с этого момента возникает больше вопросов, чем ответов на них. Например, такой. Классик исламоведения Г. Э. фон Грюнебаум писал: «Абсолют ислама самодостаточен; абсолютная правда самодостаточна...» [Грюнебаум, 1999, с. 344]. Он имел в виду, что ислам это целостная религия и что мусульманская идентичность не требует дополнительных усилий. Но буквально через несколько абзацев он указывает на причины конфликта между исламским началом и местными культурными образцами:
1) соотношение «большой и малой традиций»;
2) соотношение сунны и бида;
3) расхождение между правовыми нормами, в том числе между ними и шариатом;
4) создание сектантских общностей и движений в рамках ислама;
5) возможность в исламе различных локальных организационных вариантов;
6) противопоставление универсальной нормы и локальной практики;
7) более высокий уровень культуры в некоторых регионах, куда ислам пришел [Грюнебаум, 1999, с.
Действительно, на пути подавляющей общеисламской идентичности стоит разделение религии на суннитскую и шиитскую ветви; выделение крупных региональных блоков, говоря условно, арабский ислам, индоиранский ислам, тюркский ислам, северокавказский ислам, европейский ислам, индонезийский ислам; выделение как минимум трех типов стран с мусульманским населением: страны с доминирующим традиционным исламским населением, страны с традиционным исламским меньшинством, страны с мигрантским исламским меньшинством. В связи с этим трудно прогнозировать, какое место займет ислам в иерархии идентичностей в том или ином регионе. А поэтому трудно и дать ответ на чисто политический вопрос: какому цивилизационному центру исламское население того или иного региона будет проявлять наивысшую лояльность.
Литература:
1. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М.: Кучково поле, 2001.
2. Барт Ф. (ред.) Этнические группы и социальные границы. Социальная организация культурных различий. М.: Новое издательство, 2006.
3. Бэрон Р., Ричардсон Д. Агрессия. Спб.: Питер, 1999.
4. Валлерстайн И. После либерализма. М.: Едиторал УРСС, 2003.
5. Воскресенский А. Д. (ред.) Этносы и конфессии на Востоке: конфликты и взаимодействие. М.: МГИМО (У), 2005.
6. Грюнебаум Г. Э., фон. Становление и особенности исламской цивилизации // Ерасов Б. С. (сост.) Сравнительное изучение цивилизаций: Хрестоматия. М.: Аспект Пресс, 1999.
7. Жданов Н. В. Исламская концепция миропорядка. М.: Международные отношения, 2003; Завадский М. Коран для гонконгского финансиста // Эксперт. 2008. N 7.
8. Зиммель Г. Человек как враг // Апокалипсис смысла. Сборник работ западных философов XX — XXI вв. М.: Алгоритм, 2007.
9. Козер Л. Функции социального конфликта. М.: Идея-Пресс, 2000.
10. Ланда Р. Г. (ред.) Мусульмане на Западе (сборник статей). М.: Институт изучения Израиля и Ближнего Востока, 2002.
11. Левин З. И. Менталитет диаспоры (системный и социокультурный анализ). М.: ИВ РАН, 2001.
12. Малашенко А. Исламское возрождение в современной России. М.: Московский Центр Карнеги, 1998.
13. Наумкин В. В. (ред.) Мусульмане в иноконфессиональной среде. М.: РЦСМИ, 1995.
14. Наумкин В. В. Исламский радикализм в зеркале новых концепций и подходов. М.: КомКнига, 2005.
15. Олкотт М. Б., Тишков В., Малашенко А. (ред.) Идентичность и конфликт в постсоветских государствах. М.: Московский Центр Карнеги, 1997.
16. Парсонс Т. Система современных обществ. М.: Аспект Пресс, 1997.
17. Синелина Ю. Ю. Изменение религиозности населения России: православные и мусульмане. Суеверное поведение россиян. М.: Наука, 2006.
18. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. М.: АСТ, 2003.
19. Хантингтон С. Кто мы? Вызовы американской национальной идентичности. М.: АСТ, 2004.
20. Хесле В. Кризис индивидуальной и коллективной идентичности // Апокалипсис смысла. Сборник работ западных философов XX — XXI вв. М.: Алгоритм, 2007.
Источник: central-eurasia.com