Л.С. Перепелкин, Г.А. Хизриева

Политические угрозы в Центральной Азии: радикальный исламизм

В России ислам является религией меньшинства. Однако положение ислама в России определяется не только количеством российских мусульман. Оно определяется тем новым государственным окружением, которое возникло вокруг РФ после распада Советского Союза — Азербайджан, Казахстан, Туркмения, Киргизия, Таджикистан, Узбекистан. Эти страны являются членами Организации Исламская конференция и все они (за исключением Азербайджана) лежат в среднеазиатском регионе. Для всех них ислам — религия сельского большинства и почти для всех (за исключением Туркмении) государствообразующий идеологический проект, хотя по примеру РФ религиозные институты здесь также отделены от государства. В целом государственная политика носит светский характер, но не может не учитывать важности исламского фактора, как мы убедимся далее.

Этот регион и в Советском Союзе был наиболее мусульманским: и по соответствующей этноконфессиональной структуре населения, и по сохранению религиозных традиций у сельских жителей (а они составляли 60–80% коренного населения). Сейчас этот регион становится все более «мусульманским» за счет выезда «европейского» населения и миграции сельских жителей в крупные города (традиционно более «европейские»). Аграрное перенаселение создает здесь хорошие условия для развития исламского радикализма, и он может быть перенесен в Россию вместе с неизбежной в миграцией сюда местного коренного населения (этот процесс уже начался). Миграционные процессы в этом регионе особенно активны. При этом население этих государств не только мигрирует само за пределы традиционных ареалов проживания, но и является принимающим для различных политических авантюристов, вытесняемых из собственных стран этого региона. Известно, что регион лежит на пути России к Афганистану, Ирану, Турции, государствам Ближнего Востока, выталкивающим из состава своего населения радикальные и экстремистские слои населения в бывшие среднеазиатские республики Советского Союза. Среднеазиатские республики не удивишь пестротой этнического состава этого региона. Они сами — исторически и геополитически наиболее удобная площадка для осуществления контактов между представителями практически всех мусульманских стран мира.

В Казахстане в 1989 г. при численности населения в 16,5 млн чел. (в 1993 г. — почти 17 млн чел.), в Казахской ССР проживало 46,8% населения, которых по культурной традиции можно отнести к мусульманам. Это собственно казахи, узбеки, татары, уйгуры, азербайджанцы, турки, чеченцы, башкиры, дунгане (хуэй), таджики, курды, ингуши, лезгины. Местные статистические справочники за более поздние годы часть перечисленных народов помещают в графу «другие» [Казахстан в цифрах, 1993. С. 8]. Судя по их данным, доля «мусульманских» народов в населении Республики тогда составляла более 48%. Рассмотрим этно-конфессиональную структуру населения Республики в 1989 г. по областям.

Так как за начало 1990-х гг. административная структура Казахстана несколько изменилась, в частности, число ее единиц увеличилось с 18 до 20 и в ряде случаев они были переименованы [современные наименования административных единиц Казахстана см. в справочнике: Региональный... Казахстана, 1994,], то данные будут группироваться по советской административной структуре. Доля народов, традиционно исповедующих ислам, составляла: в Актюбинской обл. 57,9%, в г.Алма-Ата 29,7%, в Алма-Атинской обл. 57,9%, в Восточно-Казахстанской обл. 28,2%, в Гурьевской обл. 71,4%, в Джамбулской обл. 57,6%, в Джезказганской обл. 48,2%, в Карагандинской обл. 20,6%, в Кзыл-Ординской обл. 80,3%, в Кокчетавской обл. 30,6%, в Кустанайской обл. 25,1%, в Павлодарской обл. 30,6%, в Северо-Казахстанской обл. 21,3%, в Семипалатинской обл. 54,1%, в Талды-Курганской обл. 56,0%, в Уральской обл. 57,8%, в Целиноградской обл.

24,8%, в Чимкентской обл. 76,4%.

В 1989 г. все население Узбекистана составляло 19,8 млн чел., в том числе доля населения, традиционно исповедующего ислам, составляла 88,2%. Среди соответствующих наиболее крупных этнических групп переписью учитывались: узбеки, таджики, казахи, татары, каракалпаки, крымские татары, киргизы, туркмены, турки, азербайджанцы, уйгуры, башкиры, персы. В административной структуре Республики доля «мусульманских» народов составляла: в Каракалпакской АССС 96,2%, в Андижанской обл. 95,9%, в Бухарской обл. 88,9%, в Кашкадарьинской обл. 95,7%, в Наманганской обл. 96,9%, в Самаркандской обл. 91,6%, в Сурхардарьинской обл. 95,2%, в Сырдарьинской обл. 89,0%, в г. Ташкент 54,3%, в Ташкентской обл. 77,2%, в Ферганской обл., 91,6%, в Хорезмской обл. 96,8%.

В 1989 г. в Киргизии численность ее населения достигала 4,3 млн. чел., причем доля жителей, традиционно исповедующих ислам, составляла 71,5%. Среди соотвествующих народов перепись учитывала киргизов, узбеков, татар, казахов, дунган, уйгуров, таджиков, турок, азербайджанцев, курдов. В региональном разрезе доля «мусульманского» населения была следующей: в г.Фрунзе 31,3%, в Иссык-Кульской обл. 81,5%, в Ошской обл. 91,0%, в районах республиканского подчинения — 48,5%. Здесь и далее трудно определить географическое положение этих районов. Судя по справочной литературе, в республиканское подчинение перешел преимущественно ряд районов ранее существовавшей Нарынской обл. [CCCР..., 1974. С. 16, 469–476].

По данным переписи 1989 г., население Туркмении составляло 3,5 млн чел., причем доля тех, кто традиционно принадлежит к мусульманской конфессии, составляла 87,1%. Среди соответствующих народов в материалах переписи учтены: туркмены, узбеки, казахи, татары, азербайджанцы, белуджи, лезгины, персы, башкиры, курды. По административным единицам Республики доля «мусульманских» народов распределялась следующим образом: в г.Ашхабад 57,2%, в Марыйской обл. 87,6%, в Ташаузской обл. 97,0%, в Чарджоуской обл. 89,6%, в районах республиканского подчинения 86,0% (за 1970–1980-е гг. административная структура Туркмении существенно менялась [сравн.: СССР..., 1974. С. 16, 493–503]).

В 1989 г. численность населения Таджикистана составляла 5,1 млн чел., причем доля народов, традиционно исповедующих ислам, составляла в нем 89,4%. Среди подобных этнических групп перепись выделила таджиков, узбеков, татар, киргизов, туркменов, казахов, крымских татар, башкир, азербайджанцев. По административным единицам Республики доля мусульман была следующей: в г.Душанбе 54,5%, в Горно-Бадахшанской АО 96,1%, Кулябская обл. 97,5%, в Курган-Тюбинской обл. 94,1%, в Ленинабадской обл. 91,1%, в районах республиканского подчинения 94,0% (в 1970-е гг. в Таджикистане не существовало Курган-Тюбинской обл., но было 15 районов республиканского подчинения [СССР..., 1974. С. 16, 477–486]).

Существующие в регионе политические режимы можно охарактеризовать как «авторитарные демократии». Такая модель по-своему эффективна и имеет свои преимущества в переходный период от одного экономического уклада и одной политической системы к другой. Действительно, государства ЦА не обладают признаками классических демократий: здесь недостаточно развито местное самоуправление, не в чести политическая оппозиция, сохрани­лась в несколько измененном виде советская модель централизованного управления, не развита многопартийность, сложно говорить о действительном разделении властей, нередки случаи государственного произвола в отношении граждан.

Все это — правда, но вместе с тем значительная часть граж­дан поддерживает государственную власть. Так, приведем мнение узбекского Центра изучения общественного мнения «Ижтимоий фикр». Согласно данным его обследования, Президента Узбекис­тана И. Каримова поддерживает почти 100% респондентов, причем «основной заслугой главы государства опрошенные называют раз­витие экономики, духовное возрождение нации, укрепление обо­роноспособности и безопасности государства, ощутимый рост уважения к закону» [Сотников, 2001]. Подобная ситуация харак­терна и для других государств ЦА и основана она на том, что граждане отчетливо видят альтернативу существующему порядку — радикальный исламизм. Политическая проблема религиозного ра­дикализма представляется для региона ЦА наиболее важной. В ней концентрируется множество различных вызовов и угроз.

Мировой опыт показывает определенную логику развития политического экстремизма на религиозной почве. Его возникновение в большей мере характерно для маргинальных и социально-депрессивных слоев населения. Он развивается в условиях социально-полити­ческого, экономического и духовного кризиса; религиозный экс­тремизм приходит на смену агрессивному национализму; он ук­репляется по мере развития кризисной ситуации (межэтнический, внутриэтнический, межгосударственный конфликты, гражданская война); его «экономической базой» выступает чисто уголовная деятельность (наркоторговля, похищение людей, незаконный оборот оружия и т.д.). Такое «сопровождение» идеологии, эксплуатирующей исламскую доктрину, не может не настораживать население новых стран среднеазиатского региона. Здесь нет необходимости пересказывать событийную канву, отраженную в многочисленных публикациях [вот некоторые наиболее интересные из них, осве­щающие проблему с разных сторон: Егоров, 2000; Игнатенко, 2000; Князев, 2000; Мамаев, 2000 [1]; Мамаев, 2000 [2]; Мама­ев, 2000 [3]; Мухин, 2000; Ротарь, 2000 [2]; Силаев, 2000; Собянин, 2000; Ханбабян, 2000; Хисамов, 2000].

Ныне исламский политический радикализм представляет со­бой разветвленную международную систему, состоящую из разбро­санных по всему миру легальных, полулегальных и нелегальных организаций (применительно к ЦА наибольшую известность полу­им Исламское движение Узбекистана /ИДУ/ и партия «Хизб-ут-Тахрир»). В прессе публиковались сведения о том, что такие организации имеются и в центральных регионах собственно России. Эти организации долгое время пользовались под­держкой со стороны Саудовской Аравии, Пакистана, талибского правительства Афганистана.

Большую опасность представляет тот факт, что правитель­ства некоторых государств предпочитают заигрывать с радикаль­ным исламизмом дабы избежать террористических актов на собс­твенной территории, а иногда и поддерживают его по тактичес­им соображениям [напр.: Гафарлы, 2000. С. 5]. Автору неиз­вестно, насколько исламский экстремизм связан с деятельностью спецслужб, однако существует и такая версия: «…Привержен­ность Намангани /один из лидеров ИДУ — Л. П. и Г. Х./ террористическим методам объясняется отнюдь не фанатичной верностью идее Джи­хада — он работает за большие деньги и по указке зарубежных спецслужб. Некоторые считают его агентом спецслужб Саудовской Аравии» [Комаров, 2000. С. 4].

Заявленная цель исламского радикализма — создание хали­фата, то есть государства всех верующих мусульман независимо от их этнолингвистической принадлежности, живущих согласно законам шариата. В пределе этот халифат должен охватывать всю территорию Земли. Считается, что одним из средств для ее дос­тижения выступает наркобизнес (разложение населения «против­ника», получение финансовых средств) [Гафарлы (2), 2000. С. 5]. Понятно, что эта цель имеет исключительно утопический ха­рактер. Следует предположить, что радикальный исламизм не имеет единого политического центра, но можно считать, что в настоящее время «координаторами» действий соответствую­щих организаций и групп. И не только на уровне идеологической риторики и пропаганды.

Чувствуется определенная параллельность действий «ваххабитов» в ЦА и на Северном Кав­казе. Можно уверенно говорить о том, что одновременные удары радикальных исламистов летом 1999 г. в направлении Ферганы и Дагестана были нанесены по самым болезненным точкам стран СНГ. Цель радикалов догое время заключалась в том, чтобы закрепиться на конкретной территории и удерживать ее, расширяя свое жизненное пространство за счет, прежде всего, территорий компактного проживания мусульман (Фергана, Чечня и Дагестан), организовать здесь свою политическую власть и в дальнейшем из этих центров распространять свое влияние на все новые и новые территории. Долгое время для населения Дагестана оставалась совершенно непонятной авантюрная вылазка Ш.Басаева в Нагорном Дагестане. Люди недоумевали, предполагая, что чеченский полевой командир «не иначе как лишился ума», раз после практически завершенной кровопролитной военной кампании «полез воевать с ближайшими соседями и мусульманами, которые в первую войну сочувствовали чеченцам». Однако логика этой вылазки становится совершенно понятной, если обратиться к опыту Афганистана (контроль талибов на большей части террито­рии страны начался с установления прочного «порядка» на занятых ими территориях).

Отметим, что к 2000 г. ситуация в Чечне кардинальным образом изменилась. Изменение ситуации в Чечне, а также меняющегося международного климата вокруг действий сепаратистов привели к тому, что основные удары были нанесены в Узбекистане и Киргизии. Вероятными представляются рейды хорошо обученных и вооруженных диверсионных групп (прежде всего принадлежащих к ИДУ), базирующихся в лагерях на территории Афганистана (а до недавнего времени и Таджикиста­на), прежде всего в направлении Ферганской долины, а также проведение террористических актов в городах региона, пропа­ганда радикального исламизма и вербовка здесь сторонников [напр.: Николаев, Кедров, 2000; Одноколенко, 2000,; Сергеев, 2000; Ротарь, 2001 (2, 3, 4); Ниязи, 2001; Магда, 2001; Мама­ев, 2001 (1, 2, 3); Николаев, 2001; Мухин, 2001; Комаев, 2001; Чернов, 2001]. Конечно, будет увеличиваться и наркотор­говля через среднеазиатские государства в направлении России и далее на Запад, тем более что Иран надежно прикрыл для нее свои границы [Ол­котт, Удалова-Зварт, 2000. С. 7].

Все это не было бы столь опасно, если бы население таких районов, как Фергана или Сурхандарьинская обл. Узбекистана не были бы всей своей жизнью «подготовлены» к тому, чтобы если не встретить радикальных исламистов как «освободителей», то, по крайней мере признать их власть (как это сделало большинс­тво населения Афганистана). При этом сохраняется опасность распада региона на северную и южную части. Предполагается, что на Севере (Казахстан, Киргизия) сохранятся светские политические режимы, в которых существен­но усилится элемент авторитаризма. Наибольшая «встряска» ожи­дает южные республики, где нынешние государственные институты вряд ли сохранятся, а возникнут теократические политические системы [Панарин, 2000]. Несомненно, что дестабилизация пере­кинется и в Восточный Туркестан в составе Китая, где почва для этого подготовлена [Хлюпин, 1999. С. 76–89; Собянин, 2000].

Рассмотрим теперь, какие угрозы несет для России этот сценарий. Среди существенных последствий реализации этого небла­гоприятного для России сценария станет предельный рост нере­гулируемой миграции из региона ЦА: отсюда предпочтет уехать или даже убежать все «европейское» и определенная часть «ко­ренного» населения, а это миллионы человек. Кроме того, что Россия не имеет достаточно средств для обустройства вынуж­деннных мигрантов, процессы подобного рода всегда ведут к росту преступности и распространению межэтнических конфликтов на территории принимающей страны. Понятно, что этот сценарий предполагает и существенный рост наркооборота, торговли ору­жием и т.д.

Итак, реализация этого вполне возможного в кратко- и среднесрочной перспективе (но, естественно, не обязательного) сценария развития событий грозит Российской Федерации сущест­венными издержками с частичной (в отдельных регионах) деста­билизацией политической обстановки. Будет полностью утеряно российское влияние в ЦА, этом стратегически важном и богатом природными ресурсами районе мира. Будет нанесен серьезный удар по интеграционным процессам на «постсоветском» прост­ранстве. Под большим вопросом окажется идея совместной разра­ботки и транспортировки (в том числе через российскую терри­торию) энергоносителей бассейна Каспия. Россия предельно ос­лабнет и значительно упадет ее международное влияние. Учиты­вая этот прогноз, рассмотрим, какие меры можно принимать уже сейчас, чтобы направить развитие событий по иному направле­нию.

Понятно, что в долгосрочной перспективе минимизировать угрозы со стороны религиозного экстремизма можно только на пути успешного экономического и социально-культурного разви­тия, что предельно сузит его социальную базу. Но это задача стратегического характера, для которой еще только предстоит создать необходимые политические и психологические условия. В «оперативном» же режиме действий эффективными будут иные, в том числе и вполне традиционные направления усилий.

Час­тично это направление уже реализуется. Так, Россия в 2000 году предложила свою помощь Узбекистану для отражения агрес­сии исламских боевиков. Руководство России, Узбекистана, Кир­гизии, Таджикистана и Туркмении вырабатывает совместную кон­цепцию борьбы с экстремизмом и терроризмом [напр.: Ханбабян, 2000; Ханбабян, 2000 (2). С. 1, 5]. Сложность вопроса заклю­чается в том, что Узбекистан вышел из Договора о коллективной безопасности, а его лидер И.Каримов постоянно колеблется в выборе стратегии (в том числе ориентируясь на пример Турк­мении, развивающей дружественные отношения с талибами [Пет­ров, 2000. С. 5]).

Непоследовательная политика Узбекистана связана с планами И.Каримова стать признанным ли­дером всего региона. Так, он дал укрытие таджикскому мятежни­ку Худойбердыеву (видимо, чтобы иметь возможность давления на Таджикистан), но требует от последнего выдачи боевиков ИДУ и ликвидации их баз на территории республики (последнее требо­вание было, по сообщениям прессы, выполнено [Ротарь (3), 2000. С. 5]). Узбекистан имеет неурегулированные пограничные споры с Казахстаном, Киргизией и Таджикистаном и пытается ре­шать их односторонним образом в свою пользу.

События в Андижане в мае 2005 г. привлекли внимание всего мира. Тем более, что власти обвинили мятежников в религиозном экстремизме. Так это или нет остается загадкой, поскольку нельзя найти какую-либо информацию о религиозной жизни в стране. Можно предположить, что такими обвинениями власть пыталась вызвать к себе сочувствие мирового сообщества. С другой стороны, в таком заявлении нет ничего удивительного, если учесть сколь неоднороден сам ислам и экономическая ситуация в этой стране. Исследователи отмечают неоднородность ислама, которая совпадет с этническим делением населения Узбекистана. В западной и северо-западной части в связи с поздним принятием ислама в его номадической форме, религиозность населения сохранилась преимущественно в виде традиций и обычаев. В центральной и западной частях республики преобладает заметна деятельность суфийских братств и преобладает традиционный ислам. По словам Е. Абдуллаева, «хотя после либерализации духовной жизни в республике в конце 80-х годов увеличилось число мечетей … за весь период в этой части Узбекистана не было зарегистрировано ни одного выступления под религиозными лозунгами». При этом нормализаторская деятельность государства проходила таким образом, что с 1997 года по 2004 год число зарегистрированных мусульманских общин сократилось на 500 единиц. Специфической чертой современной религиозной ситуации в Узбекистане является растущее число приверженцев христианских конфессий (зарегистрировано 52 немусульманских конфессии). Немусульманские конфессии состоят в Узбекистане из 188 организаций. Это в основном представители протестантских деноминаций, действующих при поддержке США, Германии, Южной Кореи. В этой ситуации остается неясным, откуда берутся радикалы и экстремисты из мусульман. Логично предположить, что таким источником является Ферганская долина, пользующаяся дурной славой очага радикализма в связи с тем, что там наблюдался рост нетрадиционного для Узбекистана сторонников ханбалитской школы движения «Адолят», обосновавшего необходимость строительства справедливого общества на основе исламских ценностей. Эта и подобные ей организации были запрещены законодательно уже в 1992 г. Исследователь Н.А. Белякова приводит свидетельство очевидцев событий, которые отмечают, что события в Андижане произошли на почве недовольства «нищетой, трем фактом, что они живут в нищете, в беспрерывных репрессиях правительства, в коррупции» и «говорить, что это была попытка захватить власть какими-то исламскими экстремистами — это просто не соответствует действительности». События в Андижане и трактовка их официальными властями показали неблагополучность ситуации в Узбекистане. Необходимо убедить правительство Узбекистана снять информационный барьер и начать действовать совместно с Россией как в сфере противодействия экстремизму, так и в экономической и социальной сферах.

Совершенно очевидно, что для углубления взаимодействия в оборонной области между Россией и странами ЦА необходим соот­ветствующий международный климат. В этом дипломаты должны по­могать военным. Эта работа уже ведется, и достаточно эффек­тивно. Так, за последнее время существенно изменилось мнение влиятельных государств и основных средств массовой информации по поводу противостояния религиозному экстремизму на террито­рии «постсоветских» стран [напр.: Максаков, 2000. С. 1]. Ситуация диктует необходимость продолжить дипломатичес­кие и пропагандистские меры, направленные на то, чтобы донес­ти до мирового сообщества всю опасность терроризма на религи­озной почве. Цель этого направления деятельности — сформиро­вать на Западе если не благожелательное, то, по крайней мере, нейтральное мнение по поводу усиления российского военного присутствия в ЦА. Но, как кажется, пока не следует ожидать от Запада, и в первую очередь от США, более эффективной помощи в деле противодействия «ваххабизму» (несмотря на имеющиеся по этому поводу заявления [напр.: Панфилова (2), 2000. С. 5; Му­хин (3), 2000. С. 5; Горностаев, 2000. С. 5]). Более того, военное сотрудничество с Западом в этом отношении способно скорее принести ущерб российским позициям в мусульманском ми­ре, чем улучшить ситуацию. Здесь можно скорее рассчитывать на такие региональные государства, как Китай, Индия и, возможно, Иран: необходимо интенсифицировать деятельность «Шанхайской пятерки» и стремиться к увеличению количества ее членов.

Очень важно, чтобы меры противодействия исламскому экс­тремизму не воспринимались как борьба с мусульманской религи­ей, как исламофобия. К сожалению, подобные тенденции наблюда­ются как в России, так и в регионе ЦА. Особенно активную ан­тимусульманскую политику проводит Узбекистан, где практически поставлен знак равенства между исламским экстремизмом и фун­даментализмом. В результате репрессий против «мирных» исламс­ких активистов в 1999–2000 гг. сотни беженцев-мусульман ушли в Таджикистан и Афганистан, пополнив отряды боевиков ИДУ. В 1998 г. был создан союз Таджикистана, Узбекистана и России против «ваххабизма», но в том прочтении этого понятия, которое выгодно И.Каримову. В том же году в Узбекистане были внесены изменения в Закон «О свободе совести и религиозных организаций», который зафиксировал усиление вмешательства государственной власти в дела религии, и в частности, наруше­ние права мусульман на создание собственных партий. Антиму­сульманская риторика узбекских властей, как представляется, камуфлирует гегемонистские устремления этого государства и, в частности, оправдывает его вмешательство в дела соседей (Кир­гизии, Таджикистана). Исламофобские тенденции развиваются даже в Туркмении [Пономарев, 2000. С. 4], но здесь исламу как религия титульного населения приходится конкурировать с идеологией, выработанный трудами самого Туркменбаши, а это неравная конкуренция, если учесть, что недавние номады туркмены в целом индифферентны по отношению к любой религии и ориентируются на авторитет сильной власти. В целом, современный Туркменистан мало изучен с любой из сторон, поскольку до сих пор он представлял собой один из наиболее закрытых режимов в пределах стран ЦА. Однако причины исламофобии в этой стране не трудно понять, исходя из логики действующего режима. Правящая элита Туркменистана оформлена в структуру, не имеющую аналогов ни в Европе, ни в Азии. По мнению В. А. Бойчевского «Пожалуй только специалисты по современной политической истории Центральноазиатских государств могут объяснить истоки возникновения той формы власти, на которой основано государство Туркменбаши — Отца туркменского народа». Политические группы формируются на основе племенных кланов (тайпов), территориальных кланов (землячеств), родовых кланов и личных отношений. Эксперты выделяют шесть племенных групп, участвующих в политической жизни страны: ахалтекинский, ташаузский, балканский, чарджоуский, кизил-араватский и марыйский. Туркменбаши — член ахалтекинского клана. Стабильность этой сложной системы достигается постоянными ротациями в окружении президента. Вся духовная жизнь сосредоточена вокруг изучения «Рухнаме» — главного идеологического труда Туркменбаши. Никакие альтернативные идеи не могут конкурировать с идеологией, выраженной в этом произведении. Поскольку Туркменистан придерживается курса жесткого изоляционизма, то в его логике отношения с соседями — Узбекистаном, Казахстаном и региональными партнерами Ираном и Турцией — вращаются только вокруг экономических вопросов. С западными странами Ашхабад строит свои отношения также пока лишь на экономической основе. Все счета этого государства содержатся в немецком «Дойчебанке». С немецким бизнесом правящие круги поддерживают стабильные отношения. В отличие от своих соседей С. Ниязов не заигрывает ни с Западом в целом, ни с США в частности. Он не предоставил США ни аэродромов, ни воздушных коридоров для проведения афганской операции. Но он также не заигрывает и с Москвой, оставаясь непреклонным в отношении невозможности предоставления двойного гражданства русскоязычному населению. При этом его режим никак не притесняет русскоязычное население и оттока его из Туркмении, равно как и оттока из страны самих туркмен практически не происходит. И хотя политика Туркменбаши вызывает удивление, следует признать, что именно эта стратегия помогла молодому туркменскому государству перенести социально-политические бури, бушевавшие в регионе, периоды политических кризисов и парализовать деятельность любых антигосударственных сил, деятельно сотрудничая и с Востоком, и с Западом в экономической сфере. Исламский фактор, конечно, не может быть сброшен со счетов даже в условиях, когда коммунистическую идеологию заменили на идеологию, выраженную в Рухнаме. Возможно, туркменское руководство из-за близости к воюющему Афганистану лучше других осознало те опасности, которые несет с собой резкая смена ценностных установок и идеологического климата, и придерживается такой необычной стратегии именно в силу обстоятельств отсутствия просвещенных имамов, умеющих донести этические принципы ислама и наличия малограмотного сельского населения, которое является традиционно социальной базой радикализма и экстремизма. Возможно, политика этой страны и кажется кому-то «несовременной», а мусульманам соседних стран и вовсе неприемлемой, но это уже дело вкуса. И сторонники скорейшей модернизации, и сторонники «традиционализации» туркменского общества пока не у дел.

Киргизия хотя и является самостоятельным политическим «игроком» в ЦА, более того, она несколько раз испытывала удары со стороны исламских боевиков, но в силу своего географического положения и потен­циала она скорее может идти в русле политики более крупного государства региона (Казахстана или Узбекистана). На формирование политики современного Кыргызстана оказывают влияние США. Из аэропорта «Манас» происходила переброска сил американской армии в Афганистан. Деятельность западных неправительственных организаций в Киргизии имела немаловажное значение в поддержке оппозиционных настроений в обществе. В целом можно отметить рост антиамериканских настроений в регионе. Открытость Западу режима А. Акаева «стоила» Киргизии тем, что она не раз становилась объектом вторжения членов радикальных организаций соседних стран (из Узбекистана на территорию Киргизии входили члены «Исламского движения Узбекистана»), поддержанные местным населением.

В особой ситуации находится Таджикистан. 27 февраля 2005 г. прошли парламентские выборы. Они показали, что единственным серьезным оппонентом правящей партии является Партия исламского возрождения. Она имеет право на легальную деятельность с 1997 г. ПИВ является единственной исламской партией региона, действующей легально. В 1997 г. эта партия была довольно радикальной. Это было время, когда Таджикистан начал оправляться от гражданской войны, в которой потерял более 100 тысяч человек убитыми, значительная часть населения покинула страну. В результате этих событии и было сформиро­вано коалиционное правительство, включающее и недавних боеви­ков-исламистов (что не характерно для других государств ЦА, но, возможно, не лишено рациональных оснований [Умнов, 2000. С. 5]). Это правительство было достаточно слабым и не в силах пол­ностью контролировать ситуацию в стране (более того, публико­вались данные о том, что некоторые его члены сами участвуют в наркоторговле). Российские военные предпочитали не вмешивать­ся во внутренние дела государства, выполняя по преимуществу пограничные и миротворческие функции. Таджикистан постоянно существует в условиях двойной угрозы: с Юга (исламские ради­калы, наркоторговцы, беженцы) и с Севера (восстание в север­ных районах при помощи или сочувствии со стороны Узбекиста­на). К 2005 г. ПИВ утратила свое прежнее значение и уступила свои позиции коммунистам и правящей Народно-демократической партии Таджикистана. Потомки мигрантов из Таджикистана растут, что говорит о наличии серьезных проблем политического и экономического характера в этой стране. От нее стали отходить самые радикальные ее члены, участвовавшие в гражданской войне (Власов, с.161). Главным скандалом этой предвыборной кампании стал арест в Москве в декабре 2004 г. М. Искандерова — одного из лидеров Демократической партии Таджикистана. Он обвинялся в бандитизме, незаконном хранении огнестрельного оружия, покушении на убийство, хищении государственного и общественного имущества. Искандеров был одним из наиболее авторитетных полевых командиров во время гражданской войны. Интересно, что за защитой чести и достоинства члена своей партии она обратилась к Президенту России. Особенностями этой кампании, по мнению А. В. Власова, исследовавшего ситуацию выборов в стране, было полное отсутствие политической рекламы на телевидении, отказ всех шести партий от теледебатов, участие официальных лиц в работе избирательных комиссий, предвыборные съезды правящей партии носили закрытый характер, никакие СМИ не были допущены на эти мероприятия, отмечалось влияние на ход кампании США и России. Долг Таджикистана России составляет 300 млн долларов. США вложились в перевооружение таджикской армии и переподготовку ее офицерского корпуса. Фигура нынешнего президента воспринимается населением как меньшее зло по сравнению с возможной гражданской войной, которая может вспыхнуть, если претенденты на власть почувствуют возможность прихода к власти своей партии.

В Казахстане особенность ситуации заключается в том, что к активному участию в политической жизни страны, кроме дочери президента Дариги Назарбаевой, привлечен племянник Н. Назарбаева Кайрат Сатыпалды. Он был представлен обществу как носитель идеалов просвещенного исламизма (Власов, Харитонова, 2005:80–81). Возникновение этой тематики в процессе подготовки выборов, по мнению исследователей, «говорит о желании власти привести в действие еще один канал электоральной мобилизации». В условиях характерного равнодушия большинства населения к вопросам веры и делам религий, но при этом достаточно благосклонного отношения людей к авторитету ислама, особенно на юге, этим ведется внушение, что Казахстан — исламская страна. Кайрат Савпалды является начальником департамента кадров Комитета национальной безопасности, генерал-майор, вице-президент государственных нефтяных и газовых кампаний. Его роль, по замыслу властей, возможно, пока сводится к тому, чтобы перетянуть электорат возможной оппозиции и всякий протестный электорат, который может поддержать оппозицию. Это попытка работы с сельским населением, которое в последние 15 лет активно передвигается в города и более уязвимо к пропаганде радикального ислама, поскольку, по сути, пополняет маргинальные городские слои общества.

В целом ситуация в регионе не выглядит утешительной даже после того как «отцвели» недавние революции и успокоились предвыборные страсти. Кажется, что эту ситуацию можно переломить исключительно дипломатическими и экономическими мерами. Возможно, России следует предложить государствам ЦА выработать концепцию региональной безопасности. Эта проблема может стать частью более широкой за­дачи — создания скоординированного плана экономического раз­вития и регионального разделения труда в рамках ЦА с участием Российской Федерации (в первую очередь имеются в виду погранич­ные с ЦА территории).

В центральноазиатском регионе Россия уверенно сохраняет свои позиции и как ближайший сосед, и как экономический партнер. Именно поэтому России не выгодна дестабилизация ситуации в регионе, какими бы силами она не была организована — исламистскими или прозападными. Не устроит Россию ни приток в страны региона радикалов из других стран арабо-мусульманского мира, ни развитие на этих странах международных террористических сетей, эксплуатирующих религию ислам. Не выгодно России развитие исламофобских и ксенофобских тенденций и в собственной стране, граничащей с таким количеством мусульманских стран. Распространение исламофобии в поликонфессиональной стране способствует разрушению и без того не очень прочного, только лишь становящегося на ноги единства российского общества. Оно пусть уже и не оправдывает в глазах верующих му­сульман террористическую деятельность религиозных экстремис­тов, но отталкивает от России мусульманские народы ЦА и других стран, подрывает доверие российских мусульман к власти. Наконец, распространение исламофобии на государственном уровне значительно подрывает междуна­родный имидж страны, сдерживает инвестиции.

Сказанное означает, что и в политической риторике, и в пропаганде следует четко разделить ислам и ре­лигиозный экстремизм. Необходимо на государственном уровне развивать поддержку традиционного ислама, тесно связанного с национальными цен­ностями, в том числе развивать систему традиционного мусуль­манского образования. Возможно, следует продолжить поиск союзников в исламском мире, в том числе с учетом все еще немалого международного веса России, чтобы создать на наших южных границах альтернативный пояс дружественных му­сульманских стран.