Глава II. Духовные ценности в эпоху глобализации
§ 1. ДУХ ВОСТОЧНОЙ (ЛЕВАНТИЙСКОЙ) ЦИВИЛИЗАЦИИ
В пространственном и историческом измерениях Восток является той территорией Восточного Средиземноморья (Леванта по выражению европейцев), которую арабы когда-то назвали Сирией («Биляд эш-Шам»), имея в виду современные Сирию, Ливан и Палестину. А отличается этот район как от остальной части территории, называемой в последние десятилетия Ближним Востоком, так и от Востока Дальнего.
Дело в том, что у этого района имеется своя специфическая, особая культура, корни которой уходят в XXIII в. до н.э. И мы беремся утверждать, что эти культурные традиции устояли несмотря на разного рода иноземные нашествия, и они прослеживаются сквозь разные религиозные конфессии, последовательно доминировавшие в этих краях.
Наиболее предположительно, что местное население прибывало с давних времен из разных уголков Аравийского полуострова в связи с засухой. Люди эти говорили на разных языках семитской группы, из которых сохранился по сей день, главным образом, один арабский. Они разделились на три религиозных направления, проповедующие монотеизм (единобожие). Одновременно схожие и разные, эти религии и сформировали личность человека Восточного Средиземноморья (Леванта). Обратившись в эти религии, он с ними взаимодействовал. Они ему дали веру, а он им богатство речи. Все это происходило преимущественно в естественной среде Аравийской пустыни. Здесь, как и повсюду, различные факторы привели сообща к смешению разных народов, формируя на базе различных гносеологических традиций и схожих культов единую восточную культуру. Таким образом, можно в целом говорить о восточном духе.
Благодаря распространению христианства и ислама во всем мире понятие «Восток» (Левант) перестало быть узкогеографическим. А христианин или мусульманин, на каком бы языке он ни говорил, в какой бы стране он ни жил, исходит, по духу своему, из так называемого «Плодородного полумесяца». Так, духом мы все «восточники». Мы все потомки шумерской, вавилонской, ханаанской цивилизаций. Исчезнув как бы бесследно с лица земли, эти цивилизации перевоплотились в последующие культуры. Многое из того, что есть сегодня, обнаруживает свои корни в Древнем Египте. Разрозненные ручейки слились в единую реку, сначала в Священном Писании, а позже в Священной Книге мусульман.
Конечно, ислам — это изначально религия арабов Джезиры. Там он зарождался еще в доисламских условиях. Там он обрел основную массу сторонников и последователей. Но значительная часть трудов по богословию (догматам, схоластике), мусульманскому праву, суфизму и толкованию Священного Корана была написана в самой Сирии. Христианству, берущему начало в Палестине, суждено было стать мировой религией лишь в Антиохии. Духовность, отшельничество и богословие наибольшим образом отшлифовались, совершенствовались в Сирии за первые восемь веков существования христианства так, что Антиохийская церковь стала первым христианским созидательным актом того времени и главной идеологической инстанцией христианства вплоть до наших дней. Юридически можно считать всех христиан последователями Антиохийской церкви, так как они там впервые были призваны в христианство. Мусульмане же, хоть и по преимуществу не арабы, молятся на арабском, первоначальном языке ислама. Современные арабы, где бы они ни жили, на родине ли, на чужбине ли (где они в большинстве своем христиане), используют стиль, выработанный жителями Аравии.
Совокупность данных элементов одарила эту территорию культурным богатством, из которого черпает весь мир. Ислам, аравийский в указанном выше смысле, перешел с помощью завоеваний от бедуинства к цивильности и завладел через цивилизацию, в становлении которой участвовали христиане, умами значительной части человечества. Точно так же христианство впитало в себя поэтичность старосирийцев и начало использовать старосирийский язык вместе со св. Евфремом и его последователями, а греческий язык вместе со святыми Романом Сладкопевцем и Иоанном Дамаскиным. Можно сказать, что христианство нашего района — это певучее христианство. Древняя византийская музыка, которая дала путевку в жизнь грегорианской музыке, берет свои истоки отсюда. Арабская же музыка — это симбиоз музыки Сирии и Персии. На уровне богословия одинаковым было направление антиохийского толкования и толкования Корана. Оба эти толкования опирались на букву и язык, отбрасывая метафоры и иносказания александрийской школы. Как будто среда сирийского Востока была заранее подготовлена к такому рациональному подходу. Здесь в другое русло пошла византийская литургия, которую изобрел монастырь св. Сабы сначала в Палестине, а потом в Антиохии. Здесь было не обойтись без платонического духа, соединяющего землю с небом или проецирующего небесную жизнь на землю. Однако главное, что характеризует антиохийскую духовность — это нацеленность ее на человека вообще и на его подвижнические усилия в частности. Эта духовность начинается с человека и воздымается к Богу, начинается с Иисуса Назаретского во время Благовещения, поднимаясь к богословскому Апокалипсису, как это проявляется в Евангелии св. Иоанна: очень жесткие упражнения духа у строгих, столбовых святых и одновременно походы монахов в люди, в мир проповедования и пастырства. Эта духовность сочетает в себе и созерцание, и действие, как это будет признанным на Западе, с акцентом на жизнь в молитвах.
В таком контексте и образовалось религиозное искусство в регионе. Начиная с 3-го столетия после появления иудаизма мы видим настенные изображения (фрески) в Ооига Еигорез на Евфрате. Еврейское наследие, отвергавшее изобразительное искусство, здесь воспринимает его. В XII в., веке фресок на Леванте, мы приобщаемся к византийскому искусству, «природнив» его к себе (сделав его родным), т.е. отдав ему часть своей души, как это видно на примере монастыря св. Моисея Эфиопского в Наб-ке (современная Сирия), или на примере многих монастырей и церквей Севера Ливана. Мы сохраняем корни, адаптируя все, но не впадая в популистское искусство. Мы приближаемся к природе, к человеку, не погружаясь в природу.
Со временем церковные мелодии, когда-то вывезенные в Константинополь, возвращаются к нам после соответствующей адаптации. Бережно относясь к их основным мотивам и первоначальной атмосфере, мы их рядим в наше национальное одеяние.
То же самое мы проделали с римским искусством. Строили Баальбекские храмы, «исправляя» в то же время Юпитера, сделав его баальбекским. Мы несколько отдаляемся от Рима в Петре, но еще больше в Пальмирской скульптуре. Строительство мусульманских мечетей начинается у нас от византийского искусства и направляется непосредственно христианами. Ими же адаптируются византийские фрески для Омейядских дворцов Иордании. И вопреки расхожим представлениям о том, что ислам-де изображения запрещает, мусульмане, как сунниты, так и шииты, используют в средневековье византийские изображения в местном духе, а также миниатюру, что явится результатом влияния распространенного там искусства. Узоры на тканях, каллиграфический орнамент — все это было хорошо знакомо местным христианам, а мусульмане перехватили эти виды изобразительного искусства, усовершенствовав их и внеся в них дух своей религии. Такое же положительное отношение мусульман было и к христианскому суфизму в Ираке. Вначале исламский суфизм приближается к влюбленности в Бога у христианских аскетов. Например, Рабия аль-Адауийя тесно связана с сирийским Исааком, а оба они из Месопотамии.
Всем вышесказанным хочется подтвердить, что единая среда взращивала близкие ощущения, схожие идейно-художественные стили выражения. Стиль творчества один, а формы проявления его разнятся. На поприще искусства, в области народных традиций, в плане духовных верований и религиозных направлений левантийский Восток выглядит словно место слияния различных притоков. Не думаю, что нас можно в данном случае обвинить в поверхностном соглашательстве или в ослабляющем творчество синтезе, будто мы заимствуем многие вещи и преобразуем их, ибо как армии многих завоевателей встречались на нашей земле, так и встречались, соединялись многие цивилизации.
Этим я объясняю нашу взаимную терпимость. Мы и спорим, и соглашаемся друг с другом. Земля наша широка и просторна, как плодородная равнина. Некоторые ее части воюют с пустыней. Это война от пустынь до дамасской долины, которую Пророк мусульман пожелал видеть только издалека, чтобы не входить дважды в рай. И если в раю мусульманском много фруктов, то христиане Византии молятся, чтобы Всевышний оставил для их покойных родственников место спокойствия, зелени и воды! Именно воды!
Кажется, этим объясняется то, что и боги и люди рождались из воды четыре тысячелетия тому назад. Но религиозное мировоззрение, дошедшее до идеи монотеизма, представляло дух божий «витающим над акваторией». Мы на этой земле открыли Бога для себя и других, чтобы возвысить его над миром, чтобы он стал для человека и началом, и концом. У нас всегда был Бог номер один, Бог главный («Аллах велик»), который возглавляет собрание более второстепенных богов, олицетворяющих наши похоти. Таково было шествие всех народов. Но мы совершили чудо. Мы поняли в состоянии самоочищения, что необходимо подавить в себе похоть, что чистота — это истина, а истину может нести в себе только Бог единый.
Однако мы не остановились на открытии Бога. Воздвигнув Его на вершины наших гор, признав за Ним несравненные эпитеты (позже это будут прекрасные имена), мы установили с ним постоянную связь: не должен же Он изолироваться от нас, чтоб мы не «умирали одинокими». Через эту связь он должен проявить свою нежность и любовь к нам. Должны быть соответствующие слова, с которыми он к нам обращается. Но мы этих слов не знаем. Он знает самого Себя, знает Свои нравы, знает и наши нравы. Так пусть Он заговорит. И Он заговорил. Выбрал среди нас Своих избранников, чтобы говорить с нами через них. И были пророки. Тогда и мы отошли от немых богов, о мыслях которых люди только догадывались. Пророки использовали слова из нашего языка, но сказали, что это не их слова. Это Бог высказался их устами, выразился их сердцами.
И поскольку Он этими словами с нами общался, ими Он нас создал, мы осознали, что с ними рождаемся на свет божий и с ними же умираем. Мы поняли, что слово не прерывается, оно сопровождает нас где бы мы ни оказались, что оно не статично, а всегда в движении. И поэтому он сказал: «Я буду вам Богом, а вы мне народом», т.е. мы каждодневно исходим из чрева Его.
В христианстве Бог более нам не ниспосылает слова, а одно свое единственное слово. Во Христе Он не только живет с нами через своих посланников, а живет в нас, и поэтому мы Его осознали не только пастырем, но и любимцем. Человечество осознало любовь, поняло, что Он посылает единственного сына своего на смерть, чтобы в его смерти было наше воскрешение. Во времена язычества мы представляли связь между жизнью и смертью через легенду об убиенном и воскрешенном Адонисе, а теперь перед нами человек по имени Иисус Назаретский, реальный, настоящий человек, который умер и воскрес! Значит, Восток и есть тот, кто смерть убил.
Разные по конфессии, мы утверждали, что мы божий народ. И в этом нет никакого расизма, никакого высокомерия и самовосхваления. Это лишь означает, что мы на службе у Него, что единственный повод нашего существования — заявлять во всеуслышание о Славе Его. Значит, существовать в истории и цивилизации — это кланяться Его Величеству везде и всюду. Нет искусства или идеи вне зависимости от Бога. Нет народа без приказного слова божьего, без исторического тяготения к нему.
Да, слишком много народов сожительствовало на земле Востока. Разнились их религии потому, что они соревновались меж собой в верности Богу, кроме которого нет божества. Они воевали между собой, репрессировали и угнетали друг друга, но понимали в пору успокоения, что правилом жизни должно быть признание права ближнего жить в покое и молиться своему Богу рядом с тобою. Поэтому и гостеприимство было естественным выражением сосуществования отдельных людей и целых народов. Какая-то общность должна быть между теми, кто живет в пределах стены и теми, кто живет за ее пределами, как будто и стены нету! Именно этот регион научил человечество любви: ты себя реализуешь по мере того, как ты уходишь от своего «Я». Только тогда и сформируется твой новый мир, мир сердец. Я открыл для себя, что Человек важнее вселенной, что вселенная служит человеческому разуму, человеческим возможностям. Сейчас он должен и может измениться, ибо он не страшен после того, как Бог изгнал из него страх перед злыми духами. Этот Восток, придумав столько мифов и легенд, сам разбил мифы и легенды единобожием, отверг идолопоклонство и сделал человека хозяином мира под божьим присмотром.
Он также понял, что мир имеет свой язык, свою манеру, свои процессы и механизмы. Освободившись от магии, еще древние греки признали человеческий разум как средство познания во всех областях. И именно как следствие этой свободы они возвысили Бога и поселили его в сердцах людских, дали познанию и науке свободу, а философии свою логическую самостоятельность. Это было яснее видно у восточных христиан, знающих путь к Богу и путь к знаниям. В исламе только языкознание было связано с Кораном, а естествознание имело свою полную самостоятельность. Однако история распорядилась так, чтобы другие перехватили инициативу и продолжили шествие по пути прогресса. Запад не был инициатором освобождения науки от мифов, мы это сделали.
В какой-то части Востока мы в православии установили гармонию между государством и церковью с разными статусами, но не объединили их. Современным историкам стало ясно, что византийский император не был ни главой церкви, ни распорядителем ее судеб. Она издавала относящиеся к ней законы, а он законы, к нему относящиеся, хотя империя частично заимствовала свои законы у церкви. Но государство не было исполнительным органом церкви, и мы не знаем такого тесного альянса между церковью и короной, как на Западе. Даже в исламе правление не было теократическим. Халиф не навязывал и не диктовал мусульманам веру, не толковал религиозные законы, он лишь занимался их мирскими делами и нуждами. И в исламе, и в православии много секуляризма в смысле разделения, различия понятий и до Средневековья, и в Средние века.
Оба они зиждятся на политических структурах. Византия — это Новый Рим, и она имеет римскую структуру с некоторым христианским содержанием, а в исламе есть четкие законы, значит, обе религии опираются на политический ум. Поэтому неправильно думать, что Восток — сплошная мистика. Он мистичен, но наряду с этим живет полноценной культурной, политической, военной и хозяйственной жизнью.
Главное, что Восток был творцом в какие-то времена. Он давал божественную жизнь, что раскрывало его способности к познанию себя самого, своей личной ответственности и необходимости взаимодействия с другими. Все это помогало раскрываться и расти гуманным тенденциям, несмотря на разложение, которое порой пронизывало левантийский, восточный организм.
Древние римляне не ошиблись, когда сказали «свет идет с востока». Эти черты, свойственные восточной личности, присущи также любой человеческой душе. Но только Восток хранит правду о красоте и великолепии человеческой души.