Пути развития гражданского
общества в России

Дамир Зинурович Хайретдинов,
главный редактор официального издания Московского муфтията «Ислам Минбаре»,
кандидат исторических наук, этнолог

Российская Федерация — многонациональное государство. Важность этого факта отображена в преамбуле к Конституции РФ.Согласно данным последней Всеобщей переписи населения 2002 г., в нашей стране проживает более 180 народов, при этом большинство из них относится к числу так называемых коренных российских народов — т. е. этносов, «малая родина» которых находится в рамках современного российского государства.

Из них более 60 народов в подавляющем большинстве исповедуют Ислам. Ислам является, по многим оценкам, второй по численности верующих религией в современной Российской Федерации после православного христианства. Численность российских мусульман оценивается примерно в 20 млн. человек^[1] — эта цифра предложена рядом исламоведов и разделяется большинством муфтиев; она же была озвучена В. В.Путиным на саммите Организации Исламская конференция в Куала-Лумпуре в октябре 2003 года. Так, согласно данным переписи 2002 г., в России на постоянной основе проживало 14,5 млн. человек, относящихся к «традиционно мусульманским национальностям» (татары, башкиры, чеченцы, народы Дагестана и др.). К ним приплюсовывают несколько миллионов неучтенных переписью, а также мигрантов из стран Средней Азии и Азербайджана, которые зачастую вообще не учитываются в официальной статистике. Таким образом, цифра в 20 млн.весьма приблизительна и в зависимости от предпочтений аналитиков ее могут либо значительно приуменьшать^[2] либо, наоборот, крайне преувеличивать^[3].

В любом случае очевидно, что проблема развития (точнее, становления) гражданского общества в России, с одной стороны, затрагивает миллионы российских мусульман и с другой — должна так или иначе учитывать религиозные предпочтения российских граждан — приверженцев Ислама. Каковы же эти предпочтения?

Традиционно считается, что в исламском сообществе религия не отделена от других общественных сфер, в частности политики. Более того, Ислам является государственной религией во многих современных странах Азии и Африки. Но даже и там, где религия отделена от государства на протяжении вот уже более 8 десятилетий (Турция), Ислам продолжает оказывать глубочайшее воздействие на все процессы, происходящие в обществе.

Российские мусульмане в своей истории имели немало примеров, когда Ислам контролировал многие общественные сферы. Так, в Российской империи мусульмане Северного Кавказа, Закавказья и Средней Азии широко руководствовались нормами Шариата^[4], в частности в сфере судопроизводства. По сравнению с этим в Поволжье, на Урале, в Казахстане, Сибири и Крыму сфера применения Шариата была значительно сужена и тем не менее продолжала действовать в отдельных отраслях права, например в семейно-брачной и наследственной сферах. Кроме того, в империи существовала хорошо развитая система исламского религиозного образования (по большому, единственно доступная для мусульман), книгопечатания, система вакфов^[5] и закята^[6]. В семейно-бытовой сфере мусульмане повсеместно и вне зависимости от правового контекста руководствовались исключительно нормами Шариата.

Хотя попытки создания национальных государств, основанных на Шариате, в 1917–1919 гг. потерпели крах (на Кавказе, в Поволжье, Казахстане и Средней Азии), лидеры большевиков хорошо понимали общественно-политический потенциал Ислама. Следствием этого стали известные прокламации со стороны Советов в адрес верующих мусульман с обещаниями невмешательства в дела религии и свободного применения шариата. В первые годы советской власти шариат применялся в семейно-брачной сфере в ряде регионов (Северный Кавказ, Средняя Азия). Однако последующая трансформация общества, сопровождавшаяся масштабными репрессиями религиозных деятелей, привела к секуляризации значительной части мусульман. Шариат уступил свои позиции светскому праву практически во всех сферах жизнедеятельности общества. Процесс религиозного возрождения, начавшийся в конце 1980-х гг., позволил вновь поднять непростые вопросы соотношения религиозного и светского^[7] в современном российско-мусульманском обществе.

По мнению отдельных исламоведов (Л. Р.Сюкияйнен), нормы Шариата могли бы получить применение в некоторых регионах, таких как Дагестан, Чечня и др., в том случае, если они не посягают на роль государства в обществе и не противоречат общероссийскому законодательству. Речь идет, в частности, о комплексе семейно-наследственных правовых норм Шариата. Разумеется, даже если согласиться с такой постановкой вопроса, совместить две правовые школы — действующую светскую и религиозную — будет непросто, достаточно вспомнить нашумевший вопрос о многоженстве. Хотя, по мнению некоторых молодых мусульманских деятелей, многоженство устарело, подавляющее большинство имамов отвергают эту интерпретацию. Де-факто сегодня известно немало примеров двоеженства среди молодых мужчин, особенно на Кавказе, — очевидно, местное общество как минимум терпимо относится к этому явлению, ссылаясь на разрешение Шариата состоятельным мужьям иметь до 4 жен. Можно ли легализовать многоженство в российской правовой системе? Вспоминаются недавние заявления видных политиков, призывающих именно к этому для решения демографического кризиса в России; на этом фоне некоторые мусульманские деятели указывают именно на Шариат как на источник правовой нормы в этом вопросе.

Другим базисом для правового творчества, базирующегося на шариате, является позиция Русской православной церкви (РПЦ) по некоторым вопросам общественной значимости. Так, попытка руководства РПЦ утвердить особый правовой статус недвижимого церковного (монастырского) имущества немедленно отразилась на позиции российских мусульман, лидеры которых заявили и о необходимости восстановления исламского аналога — института вакфа. Другая инициатива РПЦ — легализовать дипломы выпускников православных теологических вузов, семинарий и кафедр — также была поддержана мусульманскими деятелями (через призму вопроса о дипломах выпускников исламских вузов и медресе). Еще одной проблемой, поднятой РПЦ, стал вопрос об отсрочке от службы в армии для молодых священнослужителей и слушателей православных семинарий: многие имамы заявили о поддержке этой позиции, распространив ее и на шакирдов^[8] исламских вузов и медресе.

Однако есть и серьезные расхождения исламских деятелей с линией РПЦ по «восстановлению духовности в обществе», самым главным из которых стал вопрос о введении в качестве обязательного предмета Основ православной культуры (ОПК) в общеобразовательной школе. Многие религиозные и политические лидеры мусульман в данном случае выступили сторонниками отделения религии от школы. Ими было заявлено, что введение ОПК приведет к конфликтам и разделению на религиозной почве в обществе; к полной ассимиляции детей мусульман, проживающих в русском окружении (в частности, крупных городах); к необходимости введения Основ исламской культуры в регионах с мусульманским этническим доминированием. Глава ДагестанаМ.Алиев заявил, что общественность его республики требует в качестве ответа на ОПК внедрения уроков Шариата в школе и что через 10–15 лет «мы в итоге получим в Дагестане исламскую республику». Резко негативной была реакция президентов Татарстана, Башкортостана и т. д. Эта серьезная реакция привела к некоторой корректировке позиции РПЦ: так, сам предполагаемый предмет получил новое наименование — духовно-нравственной культуры; высшие иерархи церкви заверили мусульманскую общественность в отсутствии у них планов по насильственному крещению мусульман и т. п. Тем не менее вопрос все еще не снят с повестки дня.

Таким образом, необходимо констатировать, что в вопросах синтеза религиозного и общественного начал необходимо проводить взвешенную, тщательно продуманную политику, разработанную специалистами, чтобы необдуманные шаги не привели к конфликтам и трагедиям в нашем, пока еще неустойчивом и находящемся на пути становления, многонациональном российском обществе.

Каких ошибок других стран мы должны избежать?

Есть мнение, что у России во всем должен быть собственный, не зависимый от других стран вектор общественного и политического развития. Противоположный подход, напротив, принижает национальные особенности различных стран и сообществ, введя упрощенную классификацию типа «демократическое» — «тоталитарное» государство. Оба этих крайних взгляда на развитие гражданского общества примитивны и ущербны. Умные люди всегда и во всем должны руководствоваться позитивными примерами и учитывать ошибки других, чтобы не делать собственных.

Для российских мусульман были бы актуальны и значимы многие достижения европейских государств на пути развития гражданского общества. Так, один из крупнейших народов в РФ, татары, практически лишен возможности развивать свой язык за пределами Татарстана, поскольку в России де-факто отсутствуют государственные механизмы по защите национальных языков за пределами автономных образований. С другой стороны, роль Татарстана по защите татарской культуры за его пределами сведена к символическому минимуму: возможно, между Москвой и Казанью действовали некие негласные договоренности, выраженные формулой «… необходимо … при нынешней администрации … закрепить в договоре минимальный характер вмешательства Татарстана в дела татарской диаспоры в России» (бывший министр по делам национальностей РФ В. А.Тишков). К тому же роль автономий в нынешнем политическом курсе все больше нивелируется; требования ликвидировать национальные республики раздаются все чаще.

Но если даже унитарная Франция сегодня вынуждена прибегнуть к политике регионализма и автономизма для снижения общественного накала в среде малых этносов, не говорит ли это о необходимости более продуманных шагов в этой сложной сфере? Если же попытаться сравнить с Россией страны Центральной и Северной Европы, то можно сделать ряд предположений из области фантастики. Если бы наша страна была похожа на Австрию, дореволюционное законодательство в отношении, например, Шариата на Кавказе действовало бы до сих пор^[9]. Поглядывая на Швейцарию с ее 4 государственными и национальными языками, чиновникам пришлось бы учить второй, а то и третий региональный язык. Пытаясь «равняться» на Германию, нужно было бы создать особые условия для деятельности региональных политических партий крупнейших этносов^[10]. Примерив на себя опыт Дании в ее взаимоотношениях с автономиями, пришлось бы смириться с тем, что Татарстан или Чечня вошли бы в СНГ на правах равных членов, а Тува вдруг отказалась бы от членства в ШОС^[11]. Пример Норвегии и Швеции настолько нереалистично смотрится в нашей стране, что даже и представить себе аналогичную ситуацию непросто: где-нибудь в рамках нижегородского субъекта федерации действует автономный парламент татар, принимающий особое законодательство в рамках Татарского округа^[12]. Если же попытаться «примерить» на Россию опыт Финляндии, то придется провозгласить татарский язык вторым государственным языком страны^[13].

Немало удивительного в этой сфере мы обнаружим и в законодательстве азиатских стран. Так, в иранском парламенте зарезервированы места для представителей конфессиональных меньшинств, официально защищенных конституцией Исламской республики: зороастрийцев, иудеев и христиан; при этом депутаты от них приносят присягу в соответствии со своим вероучением. Практически во всех мусульманских странах Ближнего Востока конфессиональные меньшинства, такие как различные христианские деноминации, сабии, иудеи^[14], имеют собственную национально-религиозную автономию, защищенную законом, — Ислам, согласно Корану, толерантен по отношению к иудаизму, христианству, зороастризму и т. д., хотя и ведет с ними доктринальный спор. Церковь в мусульманских странах (Сирия, Иордания, Ливан, Египет и др.) пользуется полной автономией в церковных делах и делах своей общины; обладает контролем за своими прихожанами в области гражданского права; официально регулирует семейно-брачные отношения; имеет свои церковные суды, решения которых признаются правительством; собственную финансовую систему, независимую от государства, и т. д.

Таким образом, позитивных примеров в опыте других стран в деле построения равноправных отношений (с позиций этнических и конфессиональных меньшинств) немало. Но, разумеется, не следует слепо копировать их общественно-политическую систему в нашей стране. Так, согласно социологическим опросам большинство российских граждан с явным неодобрением относятся к моральной деградации в странах Запада; яркими и настойчивыми выразителями этой позиции являются руководители крупнейших российских конфессий — Христианства, Ислама, Иудаизма и Буддизма. Им, и в первую очередь иерархам РПЦ, удалось сделать свою точку зрения на этот вопрос почти официальной, что не раз выражалось в заявлениях Д. А.Медведева, В. В.Путина и других ведущих политиков. Соответственно в России сегодня невозможен даже дискурс о свободном обороте наркотиков, «правах сексуальных меньшинств», легализации эвтаназии и т. п.

Другая крайность, в виде построения теократического общества и государства, также неприемлема в современной России. Хотя руководство РПЦ не прочь заявить о себе в качестве «духовного наставника» российского народа и политических лидеров, во многом это виртуальная, условно-символическая уступка со стороны власти. Доподлинно допустить первоиерарха церкви на роль «рахбара»^[15] власть не захочет и не сможет, т. к. общество не готово к такой конструкции. Несмотря на попытки отдельных политологов создания теоретической базы под такого рода государственное устройство, оно вряд ли достижимо, особенно учитывая многомиллионные этнические и конфессиональные меньшинства, составляющие большинство населения в целых регионах РФ^[16].

Отвечая на вопрос, по какому пути следует идти, чтобы развить гражданское общество в России, следует согласиться с тем, что национально-религиозное и региональное разнообразие в РФ (не говоря уже о богатой истории России) коренным образом отличает нашу страну от многих других государств мира и дает предпосылки для выстраивания собственных, не похожих на опыт других стран, схем социостроительства. Любое слепое копирование североамериканского, западноевропейского, китайского или ближневосточного опыта в этом вопросе приведет к неизбежному столкновению с нашей действительностью с непредсказуемыми последствиями. Вместе с тем передовой зарубежный опыт построения гражданского общества имеет полное право на изучение и частичное воспроизведение в России с учетом местных особенностей.