Бухарские уроки без методик

Чем же мы занимались в Бухаре? О, это был трудный старт, безумно тяжелые первые шаги к Исламским наукам. Прежде всего надо было освоить арабский язык — язык мусульманской молитвы и Священного Корана. Первый год, на первом курсе, я только-только научился алфавиту, немного — грамматике… Представьте себе — узбеки-педагоги плохо говорят по-русски, многое объясняют по-узбекски. Хоть мой родной татарский и похож на узбекский и со временем я овладел узбекским, но все же на это ушли время и силы. Более того — книги: на весь наш класс было всего две книги! Ксерокопирования тогда ведь не было, и мы от руки переписывали в тетради то, что было необходимо. Потом эти тетради передавали вновь приходящим (татары — своим соплеменникам татарам). У меня сейчас лишь одна такая тетрадка с первого бухарского курса сохранилась, остальные пошли товарищам.

Здесь надо вспомнить великого человека Узбекистана — алима Советского Союза, который потом станет муфтием, сменив Мухаммада Садыка, — Мухторджон-дамуллу. Когда мы приступили к учебе в Бухаре, он вел у нас сарф и нахв (синтаксис арабского языка). Впоследствии оказалось, что он был великим знатоком арабского языка, хотя по-русски говорил плохо. Я помню, как он приходил на урок, писал спряжения глагола «дараба» в прошедшем, настоящем, будущем времени и уходил, а мы не понимали и не хотели учить, поэтому долгое время изучение сарфа не поддавалось и понадобилось много времени для изучения этого. В конце концов оказалось, что такой подход — заучивание глаголов наизусть — был верен и важен, так как при чтении арабского языка все это пригодилось. В Ташкентском Исламском институте мы все поняли, чего добивался от нас этот добрейший и мудрый человек, который никому не поставил ни одной двойки.

Была ли методика в преподавании? Нет, ее просто не было. Окончивший университет покидал его не только сам обогащенный знаниями, но и мог передать их другим: сегодня в вузах обучают методике освоения и передачи знаний. Существуют разные школы и направления в методике. Но у нас не было методологии, все как в средние века: учитель просто читает книгу, мы переводим, другие просто рассказывают — не было ни системы, ни методов.

Говорят, пару лет все ребята привозили книги домой, думали, что повторять будут и все пригодится, но потом не притрагивались… Здесь нужно знать азан, из Корана несколько сур да несколько хадисов — вот и все, что необходимо для практики муллы!

Тетрадки и конспекты все по окончании там бросили, оставили — ведь никакого общения с прессой или занятий в воскресных школах не предполагалось (кто бы мог подумать, что это скоро будет востребовано обществом?).

Всему миру известно, сколь велика роль в Исламской культуре духовно красивого и правильного письма — каллиграфии. И действительно, мастера каллиграфии были в Бухаре: у нас был такой урок недолгое время, но мы работали не традиционным каламом с чернилами, а простыми ручками с перьями. Серьезно никто этим не увлекался и не занимался. Коран бы научиться читать да проповеди готовить, и то слава Богу! Куда уж больше… Лекций об истории каллиграфии, об архитектуре и вообще обзора мусульманской культуры просто не было.

Тяжело в ученье — легко в служенье…

После второго курса Талгат Таджуддин всех обучавшихся в Бухаре отправлял на практику по мечетям России. И когда мы его спрашивали: «А что нам там делать, ведь мы ничего не умеем?» — отвечал: «А вам на месте любой мулла все сам покажет!» Так практика и проходила: мы выезжали кто в города, кто в дремучие отдаленные деревни, и там местные имамы нам все наглядно показывали. Так что арабскому и теории мы учились в Бухаре-Ташкенте, а реальной работе с прихожанами — у себя на родине.

Нам в Бухаре сразу так сказали: мы вам даем лишь ключи, а отпирать кладовые знаний вы будете всю жизнь сами! Что же нам дали? Арабскую грамматику, сиру, по ханафитскому фикху хорошие книги, историю Узбекской ССР и арабских стран — никакой истории России и тем более отдельно Поволжья. Но в Ташкенте уже были другие преподаватели — с высшим религиозным и светским университетским образованием.

Про историю советского государства, конкретно Узбекской ССР, лекции читал преподаватель светского университета. Мухаммад Садык, как я уже говорил, был редким человеком, получившим Исламское образование в Ливии, и потому он внес некоторые элементы ливийской школы — что надо по Сунне еще дополнительно читать, как изучать. Тогда был распространен тафсир Джалалайн — он дословный и грамматически подробный (тафсиров ведь много, и надо понимать, где дословно, где иносказательно следует коранический текст понимать). Два раза в неделю нам читали тафсир, а еще географию и русскую литературу. Многие, особенно узбеки, не владели толком русским языком, а мы и сочинения писали, и изложения. А некоторые студенты даже заявления не умели составить, так что уроки русского языка были крайне полезными.

С особым удовольствием вспоминаю, как преподавал нам Коран старец — святой человек. Звали его Садретдин, а прозвище Кари-ака, то есть знаток Корана, хафиз, помнящий весь текст наизусть. Он учил читать Коран буквально с нуля. Вот, помню, я в комнату к нему садился, три-четыре человека рядом тоже на полу — он читает, а мы на слух запоминаем… Он был узбек, полностью погруженный в Коран, милосердный и великодушный, прекрасный человек. Но не было в нем — как хотелось бы от учителя — аристократического, благородно-философского.

Мы все в медресе — и преподаватели, и шакирды — должны были обязательно выписывать и читать общесоюзные газеты «Правда», «Известия» и две газеты бухарские, местные. Так вот, как сейчас помню такую смешную картинку: величественное медресе Бухары, на стенах древние изразцовые орнаменты, а Кари-ака сидит перед своей кельей, у него в руках вверх ногами газета «Правда», а сам читает про себя Коран… Он ведь по-русски читать-то не умеет, а по-узбекски только на старом шрифте — с арабской графикой, но делает вид, что «Правду» читает, так надо…