§ 2. Просветительский аспект мировоззрения
Хусаина Фаизхана

Просветительские взгляды Фаизхана в наиболее общем виде включали: веру в разум, научное знание как фактора преобразования мира (овладение европейской наукой), антропоцентризм – в центре внимания философия человека, энциклопедизм, критику схоластических методов мусульманского образования, проект реформы медресе, открытие органов печати и концепцию этногенеза татарского народа.

1. Устройство и работа в Санкт-Петербургском
университете (1854–1863)

В начале 1854 года Хусаин приехал в незнакомый город, столицу Российской империи, из провинциальной Казани, надеясь устроиться на работу с помощью знакомого по Казани профессора А. Казембека, наиболее авторитетного и влиятельного из казанских востоковедов. Как отмечалось, Казембек еще в 1849 году уехал в Санкт-Петербург, где устроился на работу в отделение восточных языков историко-филологического факультета Санкт-Петербургского университета. Факультет восточных языков был в то время на стадии становления, поэтому по прибытии в Петербург Фаизхан не смог устроиться на работу в университет. Хусаин полагал, что его знания татарского, тюркских языков, арабского, персидского и турецкого языков рано или поздно будут востребованы на новом месте. Так и случилось впоследствии, но понадобилось значительное время для воплощения мечты в действительность.

По-видимому, Казембек познакомил Фаизхана с академиком Б. А. Дорном – директором Азиатского музея, и в первое время пребывания в столице Хусаин жил за счет переписывания рукописей по заказу Дорна, что помогло ему существовать в первое время и поддерживало материально все последующие годы (подробнее в отдельном разделе).

Фаизхан готов был работать на любой должности, но по специальности. Поэтому в письме к Марджани (1855) он отмечал, что его доход «с одного места был 240 рублей, а с другого – 250 рублей. Однако этой зимой работа, за которую я получал 250 рублей, прекратилась, вместо этого ожидается другая»[1]. Так, перебиваясь частными заработками, шел он к цели – работе в университете, поскольку только педагогическая деятельность в Петербургском университете была заветной его мечтой и могла приносить постоянный заработок.

Хусаин осознавал, что сразу устроиться в университет ему не удастся, так как он не имел светского образования. Он мог судить об этом на примере своего знакомого коллеги М. Махмудова – преподавателя восточной каллиграфии Казанского университета, который сначала устроился на работу без занесения в штат университета, поскольку не имел образования и был приписан к крестьянам. Понадобились годы, прежде чем Махмудов стал штатным преподавателем. Поэтому Фаизхан морально был готов к подобным лишениям. Но недостаток преподавателей восточных языков в университете предоставлял ему реальную возможность для осуществления своего желания в недалеком будущем. Требовались только терпение и воля, несмотря ни на какие лишения, чтобы достичь поставленной цели. Этих качеств у Фаизхана оказалось предостаточно.

В январе 1855 года произошло значительное событие в жизни Хусаина Фаизхана. Он женился на татарской девушке, уроженке Санкт-Петербурга Биби-Фатиме, дочери касимовского татарина Яхъи Масгутовича Бекеева[2]. В конце года в молодом семействе родилась дочь – Айша. Хусаин не без основательно надеялся, что создание семьи будет способствовать его трудоустройству в университет.

Факультет восточных языков Санкт-Петербургского университета, учрежденный 22 октября 1854 года указом императора Николая I, был открыт лишь 27 июня 1855 года. 27 августа состоялось торжественное открытие факультета, где с 1 сентября начались занятия. Уже весной 1855 года Фаизхан начал сбор документов для устройства на работу в университет, но непосредственно ходатайство факультета о его трудоустройстве отправилось в путь по длинной административной лестнице только в сентябре. Он и не предполагал, что этот процесс растянется на целых три года, надеясь на эффективность ходатайства первого декана Восточного факультета Казембека. Таким образом, с начала учебного года Фаизхану устроиться на работу в университет не удалось. Знакомство Хусаина с российскими учеными-востоковедами также не помогло его трудоустройству. Необходимо было время, чтобы убедить чиновников Министерства народного просвещения в необходимости его трудоустройства в университет.

Другому татарину – Ибнйамину повезло больше. Его взяли на работу учителем каллиграфии, поскольку знали о его профессиональных качествах каллиграфа длительное время: он проживал в Санкт-Петербурге с 1851 года. Ибнйамин вел замкнутый образ жизни, общественной жизнью не интересовался, но был высококлассным специалистом своего дела. Казембек в докладной записке ректору университета отмечал его высокие профессиональные качества: «Способность Аминова к этому искусству (каллиграфии) так примечательна, что ныне не только он превзошел своим почерком казанского каллиграфа Махмудова, но даже приобрел удивительные познания и в разных турецких почерках, неизвестных Махмудову»[3]. Фаизхан также благоволил Ибнйамину: «У него большие способности к каллиграфии, полагаю, большие, чем у Махмудова. Его почерки – по правилам, хорошие, а насх и талик – красивые. Сам выучил грамматику русского языка, и начал хорошо писать по-русски, способный к получению знания». Со временем Ибнйамин свой недостаток – плохой разговорный русский язык – надеялся преодолеть, так как обучался русскому языку (синтаксису и морфологии) у Фаизхана[4], который разговорный русский язык знал прилично.

24 августа 1855 года министр народного просвещения А. Норов уведомил М. Мусина-Пушкина – попечителя С.-Петер-бургского учебного округа «…о необходимости доставления студентам университета практических уроков в восточных языках», для чего на первый раз допустить способных лиц к практическим занятиям языками «по найму, на счет остатков штатной суммы на жалованье профессорам и чиновникам»[5]. Этим документом министра открывалась возможность для устройства носителей восточных языков, чем незамедлительно воспользовался факультет восточных языков, члены совета которого 20 сентября рассмотрели на собрании указание министра.

>Руководствуясь тем, что преподаватели восточных языков должны быть из «природных туземцев по принадлежности каждого языка», то есть по арабскому, персидскому, турецко-татарскому, китайскому и маньчжурскому языкам, факультет желал бы приобрести по арабскому языку «Ахмет бен Хусейна», по китайскому языку – уйгура «Измаила Абдекаримова», по монгольскому – бурята «Галсан Гомбоева», «по турецко-татарскому языку... по свидетельству профессоров: Мухлинского, Березина и Казембека… симбирского ученого муллу Хусейна Фейз-Ханова [еще в 1828 году в рецензии на проект устава I Казанской гимназии академики Х. Д. Френ и Я. И. Шмидт предложили не выделять отдельно группу татарского языка, а соединить ее вместе с турецкой под названием турецко-татарского языка, так как татарский язык, по ошибочному мнению академика Френа, «есть ничто иное, как грубейшее наречие более образованного турецкого или османского языка»[6]. Так с легкой руки академиков словосочетание турецко-татарский надолго утвердилось в официальных документах]. Приобретение этого природного ориенталиста… весьма было бы полезно по кафедре турецких наречий». Далее добавляется, что Фаизхан готов первое время работать без жалованья, только чтобы служба в университете считалась действительной[7]. Затем пожелание факультета по административной лестнице попало в Совет университета, потом к ректору, который довел его до попечителя Санкт-Петербургского учебного округа.

В свою очередь, имея в виду прошение ректора университета, 2 ноября 1855 года попечитель Санкт-Петербургского учебного округа М. Мусин-Пушкин написал два письма министру народного просвещения А. Норову. Первое – по поводу дополнительного устройства преподавателей практических уроков восточных языков: по арабскому – «Ахмада б. Хусейна», по китайскому – «Абдекаримова», по монгольскому – «ламу Гомбоева» и по турецко-татарскому – «муллу Фейз-Ханова». Причем подчеркивал: «К сему считаю долгом присовокупить, что о мулле Хусейне Фейз-Ханове, предназначенным для практических уроков по турецко-татарскому языку, я вхожу к Вам, милостивый государь, с особым представлением»[8].

Второе письмо касалось исключительно Фаизхана, где описывались его достоинства: «Декан Восточного факультета, действительный статский советник Казем-бек свидетельствует, что он знает Фейз-Ханова в течение семи лет с отличной стороны, а также как ученого ориенталиста, который для факультета восточных языков может быть весьма полезен… Я, по всем этим причинам, полагал бы определить муллу Хусейна Фейз-Ханова преподавателем практических уроков по турецко-татарскому языку при факультете Восточных языков Санкт-Петербургского университета, однако, не в качестве лектора, а с правами службы… без жалованья.

Представляя это предложение мое на Ваше, милостивый государь, усмотрение, считаю долгом присовокупить, что если Вашему Высокопревосходительству угодно будет на оное согласиться, я, по получении о том уведомления, войду с кем следует в предварительные сношения об утверждении в учебной службе Фейз-Ханова, принадлежащего к ведомству Алатырской удельной конторы, Симбирской губернии»[9].

Не дождавшись ответа, 22 марта М. Мусин-Пушкин пишет повторное письмо, где отмечает: «Я долгом считаю возобновить перед Вами, милостивый государь, мое ходатайство об определении муллы Хусейна Фейз-Ханова, на основаниях, изложенных в вышеупомянутом отношении моем, преподавателем практических уроков по турецко-татарскому языку»[10]. Несмотря на столь высокий протекционизм и хвалебные отзывы о Фаизхане, 9 апреля 1856 года министр А. Норов не дал согласия на определение его на службу, хотя возражений по другим преподавателям не было [указом № 1552 министра народного просвещения от 15 февраля 1856 года преподавателями практических уроков были определены: «Ахмет бен Хусейн по новоарабскому языку», «Абдекаримов – по китайскому», Гомбоев – по монгольскому и Кельзи – по арабскому языкам][11].

Осенью 5 октября 1856 года на заседании факультета восточных языков обсуждался текст прошения студентов ректору университета П. А. Плетневу, как отмечает академик В. В. Бартольд, «…остающегося до настоящего времени едва ли не единственным примером инициативы студентов в деле организации преподавания на факультете, где говорится: «… Студенты факультета восточных языков осмеливаются обратиться к Его превосходительству с покорнейшею просьбою дозволить мулле Хусейну заниматься со студентами этого факультета, первого и второго разрядов, турецким и татарским языками в самом университете, так как частные квартиры не представляют к тому удобства»[12]. Следовательно, о знаниях турецкого и татарского языков студенты судили не понаслышке, а из собственной практики. Видимо, Фаизхан за определенную плату давал уроки восточных языков некоторым студентам факультета у себя на съемной квартире. И эти уроки были впечатляющими, профессиональными, поскольку позволили студентам поднять на факультете вопрос об устройстве Хусаина лектором турецкого и татарского языков.

Имея в виду прошение студентов факультета и университета, 4 ноября 1857 года новый попечитель Санкт-Петербургского учебного округа князь Щербатов возобновил ходатайство об устройстве на работу Фаизхана, где, в частности, писал: «Факультет восточных языков … вошел к ректору Санкт-Петербургского университета с представлением о допущении татарина муллы Х. Фейзуханова… к практическим занятиям в Санкт-Петербургском университете со студентами Восточного факультета. При этом факультет восточных языков объяснил, что Фейзуханов известен факультету своими занятиями и, зная не только турецкий и татарский языки, но также арабский и персидский и свободно владеющий русским языком вполне обладает необходимыми для сего знаниями и совершенной способностью к педагогическим занятиям… Я имею честь об этом представить на благоуважение Вашего Высокопревосходительства, покорнейше испрашивая разрешения допустить муллу Хусейна Фейзуханова к практическим занятиям со студентами в турецких и татарских языках, без производства ему платы.

Паспорт лашмана Хусейна Фейзуханова при сим имею честь представить»[13].

Наконец 14 ноября 1857 года министр народного просвещения А. Норов подписывает приказ за № 10238 о положительном решении трудоустройства Фаизхана практическим преподавателем турецкого и татарского языков без производства платы[14], о чем уведомил ректора университета попечитель Санкт-Петербургского учебного округа в письме от 18 ноября 1857 года[15].

1857 год оказался счастливым для семьи Фаизхана. В начале года в его семействе родился долгожданный первенец, которого нарекли Мухаммад-Рашидом, а осенью маленькой победой завершилась почти двухгодичная борьба факультета с министром народного просвещения А. Норовым по поводу устройства на работу.

В феврале 1858 года Хусаин приступил к работе преподавателя практических уроков по турецкому и татарскому языкам без жалованья, то есть не получая за свой труд материального поощрения. Он четыре раза в неделю приходил в университет, где преподавал разговорный турецкий и татарский языки, а также занимался переводами с русского языка на турецкий и татарский языки материалов из учебника «Русской истории» профессора Устрялова[16]. С осени 1858 года работы у Хусаина прибавилось: он дополнительно взял на себя ведение лекций по арабскому языку вместо уехавшего на родину, в Хиджаз (ныне – Саудовская Аравия), араба Ахмада б. Хусайна (сверх пяти лекций по турецкому и татарскому языкам еще две лекции по арабскому языку)[17].

Как бы ни было трудно Фаизхану – ни морально (до конца не решенный вопрос трудоустройства), ни материально (безвозмездное чтение лекций), – он не унывал и не покладая рук работал. Его мечты начинали сбываться, так как он попал в благодатную преподавательскую среду востоковедов, многие из которых ему были знакомы еще по Казанскому университету, – А. Казембек, И. Н. Березин, М. Навроцкий, Н. Д. Сонин, араб Ахмад б. Хусайн. Кроме вышеупомянутых преподавателей, на факультете работали ординарные профессора А. О. Мухлинский, араб шейх ат-Тантави, Д. А. Хвольсон, преподаватели практических занятий: Абдекаримов – по китайскому, Г. Гомбоев – по монгольскому и В. И. Кельзи – по арабскому и некоторые другие. Поскольку А. Казембек и И. Н. Березин были первыми учителями Фаизхана в овладении европейской методикой научного исследования, их деятельность мы рассмотрим подробнее.

Мирза Александр Касимович Казембек (1802–1870) – в юности Мухаммад Али, профессор, один из основоположников российского востоковедения, тюрколог, иранист и арабист. Получил мировую известность благодаря трудам по истории Крыма, Кавказа, Ирана, Средней Азии, иранским и тюркским языкам, истории ислама.

По происхождению перс, родом из Персии. Детство и юность провел в Дербенте, где его отец носил звание шейх ал-ислама. Получил хорошее мусульманское образование. В 1819 году написал на арабском языке свою первую научную работу «Опыт грамматики арабского языка». Вскоре его отец хаджи Казембек был обвинен в связях с дербентским ханом, укрывавшимся в Аравии, и сослан в Астрахань, куда в 1823 году приехал его единственный сын. В том же году Мухаммад Али познакомился с шотландскими миссионерами, выучил английский язык, принял христианство (пресвитерианское исповедание – направление протестантизма) и был наречен Александром. Его отец глубоко переживал случившееся, но ему не удалось снова привлечь сына в мусульманскую веру. Александр остался тверд в новой вере и даже помогал друзьям-миссионерам, привлекая в пресвитерианство мусульман.

Но государство решило использовать его для других целей и запретило заниматься миссионерской деятельностью, так как выступало за распространение исключительно православия. Казембеку была предложена работа в Министерстве иностранных дел, которое определило его в Омск переводчиком при генерал-губернаторе и учителем татарского языка в кадетском корпусе.

В 1826 году по дороге на службу Казембек остановился в Казани, где при помощи ректора университета К. Ф. Фукса, пораженного его необычайными познаниями в языках, был определен в Казанский университет лектором восточных языков. Уже в 1829 году Казембек был избран членом Великобританского азиатского общества в Лондоне.

Казембек успешно сочетал занятия со студентами в университете и 1-й Казанской гимназии с научной деятельностью. В 1832 году опубликовал сочинение на крымско-татарском языке Мухаммада Риды (XVIII в.) «Ас-саба ас-сайара» («Семь планет») по истории крымских ханов, к которому написал введение на тридцати страницах. Это издание принесло ему всемирную известность. В 1839 году увидела свет его «Грамматика татарского языка», впоследствии переработанная и изданная в 1846 году под названием «Общая грамматика татарско-турецкого языка», получившая высокую оценку в российском и европейском востоковедении. В 1851 году Казембек опубликовал фундаментальный труд по истории Дагестана «Дербент-наме», за который получил престижную Демидовскую премию.

Благодаря своему старанию и знаниям Казембек в 1829 году стал заведующим кафедрой турецко-татарского языка Казанского университета. В 1831 году его утвердили адъюнктом восточной словесности; в 1835 году избрали членом-корреспондентом Российской Академии наук в Санкт-Петербурге, а в 1837 году – ординарным профессором Казанского университета. В 1845–49 годах его назначили на должность декана 1-го отделения философского факультета и заведующим кафедрой арабо-персидского языка Казанского университета. Помимо работы в Казанском университете, он безвозмездно преподавал арабский и татарский языки в Казанской духовной академии. Одним из его учеников был будущий миссионер Николай Ильминский. В 1848 году он впервые познакомился с Фаизханом, который помогал ему при составлении указателя к Корану.

В 1849 году по приглашению ректора университета Казембек уехал в Санкт-Петербург, где состоял профессором персидской и арабской кафедр разряда восточной словесности Петербургского университета. Будучи первым деканом и одним из основоположников факультета восточных языков, он 27 августа 1855 года в своей речи на открытии факультета показал «…великую будущность нового учреждения, подобного которому по количеству и качеству ученых сил, по богатству учебных пособий и по разнообразию предметов преподавания не было нигде в Европе»[18]. В 1855–1858 и с 1866 по 1870 год он – декан факультета восточных языков Санкт-Петербургского университета. Казембек – автор более двадцати научных монографий и статей.

Кроме научной и преподавательской деятельности, Казембек занимал и административные должности вне университета. В 1849 году он был назначен инспектором частных пансионов и школ Петербурга и в этой должности проработал до 1854 года. В 1850 году причислен к Департаменту иностранных исповеданий МВД России, а в 1851 году назначен членом особого комитета, учрежденного при 2-м отделении Императорской канцелярии для рассмотрения свода мусульманских законов. В 1852 году за заслуги перед государством стал действительным статским советником, а в 1863 году – тайным советником. За государственную службу Казембек удостоился орденов святого Владимира II и III степени и святой Анны I степени. Умер в почете и славе 27 ноября 1870 года[19]. Похороны состоялись по пресвитерианскому обряду, но по желанию его сына над ним была отслужена панихида православным священником.

Другой знаменитый коллега Фаизхана, Илья Николаевич Березин (1818–1896), – профессор, ученик Казембека. В 1842 году, являясь студентом, вместе с В. Ф. Диттелем был направлен в трехгодичное путешествие по Ближнему Востоку, программу и план которого составил Казембек. Получив звание ординарного профессора Казанского университета, в 1846 году после своего учителя возглавил кафедру турецко-татарских языков. После переезда Восточного разряда университета в Санкт-Петербург в 1855 году уехал в столицу в числе ведущих специалистов, где преподавал на турецко-татарской кафедре. Преемник Казембека на должности декана Восточного факультета (1870–1873). Березин оставил заметный след в истории изучения тюркских языков. Он издал «Исследование о мусульманских диалектах…» (1849), «Турецкую хрестоматию» (1857–1890), «Дополнение в тюркской грамматике» (1846) и другие сочинения[20].

В 1856 году возникли разногласия между деканом факультета, заведующим кафедрой арабо-персидского языка, ординарным профессором А. Казембеком и заведующим кафедрой турецко-татарского языка, ординарным профессором А. О. Мухлинским по поводу подготовки студентов (споры велись на тему: больше уделять внимание практике или науке), которые достигли своего апогея в 1858 году. За включение в программу подготовки студентов гуманитарных предметов других факультетов, (таких, как «История Востока») выступал А. Казембек, в то время как А. О. Мухлинский предлагал больше часов отводить практическим занятиям. После того как осенью 1858 года на заседании факультета предложение Казембека не прошло, он отказался от должности декана по состоянию здоровья, оставив на должности декана своего единомышленника профессора А. В. Попова. Тем не менее 16 января 1859 года на должность декана был назначен А. О. Мухлинский и оставался на ней в течение семи лет.

Академик В. В. Бартольд, описывая деятельность Вос-точного факультета, отдает предпочтение работе на посту декана Казембека в сравнении с деятельностью А. О. Мухлинского: «…хотя, по-видимому, только первый [Казембек] обладал темпераментом инициатора и руководителя. За семь лет пребывания Мухлинского в должности декана (1859–1866) мы не нашли в делах факультета ни одного примера его личной инициативы; его именем, по-видимому, действовали его более энергичные товарищи, в особенности И. Н. Березин… и впоследствии В. В. Григорьев»[21]. Лишь в 1866 году А. Казембек вновь возглавил факультет[22]. У Фаизхана отношения с обоими деканами были хорошими, дружескими. Хотя, конечно, Казембек ему все же был ближе, поскольку он его знал много лет еще по Казани. Смена декана не отразилась на его преподавательской деятельности.

14 декабря 1859 года новый декан факультета восточных языков А. О. Мухлинский от имени факультета написал ходатайство о назначении Фаизхану вознаграждения в четыреста рублей, поскольку тот уже полтора года преподавал предметы безвозмездно. Прошло несколько месяцев, прежде чем министр народного просвещения 20 марта 1860 года разрешил выделить Хусаину деньги из средств университета – правда, лишь триста рублей[23].

В мае 1860 года горе постигло семью Фаизхана – скончался четырехлетний сын Мухаммад-Рашид[24]. Виной тому стала сырость и влажность в квартире, которую он снимал. Об этом 17 июля 1859 года Хусаин писал Марджани: «Я, нижайший раб [Аллаха], еще живу на старой квартире. Скоро собираюсь переехать. Эта квартира, несмотря на то, что находится далековато [от университета], для летнего времени очень удобная. Однако зимой – немного влажная, что вредно для детей [Айши и Мухаммад-Рашида]»[25].

Летом 1860 года Археологическое общество Академии наук направило Фаизхана в научную командировку в г. Касимов (подробнее в разделе «Восточное отделение Общества археологии»). По возвращении из г. Касимова он несколько дней провел в Оренбурге, где надеялся поправить здоровье, поскольку у него появился кашель, первые признаки которого дали о себе знать еще в 1859 году. Его организм, хотя и был привычным к сельскому физическому труду, оказался бессилен перед сырой погодой Петербурга. Сказались и постоянные мытарства, вызванные сменой снимаемых квартир из-за сырости и отдаленности от места работы. Для лечения ему посоветовали ехать в теплые края, и, выбрав Оренбургский край, Хусаин решил совместить полезное с приятным времяпрепровождением, поскольку там он не мог только лечиться. Он не в состоянии был сидеть без дела – не такой у него был характер. Он начал ездить по казахским аулам, где впервые познакомился с бытом и традициями казахов, собирая лингвистический и фольклорный материал для своих будущих книг (подробнее в разделе – «Казахско-русский словарь» и учебное пособие). Там он познакомился с языком и обычаем казахов и сдружился с казахским просветителем Ибрахимом Алтынсариным, о чем сообщал в письме к Н. И. Ильминскому[26].

Хусаин мечтал посетить Турцию, чтобы поработать в стамбульских библиотеках, полных рукописей, и воочию увидеть достижения турецкой цивилизации. Еще в 1860 году он собирался поехать в Турцию, но тогда ему не удалось этого сделать[27], поскольку он был командирован в Касимов. 24 апреля 1860 года Хусаин писал Марджани: «Если Всевышний Аллах пожелает, то на следующий год поеду в Стамбул»[28]. Однако его мечтам так и не удалось сбыться. Его командировка должна была состояться по линии академии, но она так и не случилась[29]. В университете также не нашлось денег на поездку преподавателя турецкого языка. За пределы России Хусаину выехать не пришлось.

Неудовлетворенные шатким положением Фаизхана – безвозмездным чтением лекций, преподаватели факультета решили ходатайствовать о наделении Хусаина званием почетного гражданина, надеясь таким путем получить необходимые ему средства. В донесении декана факультета в Совет университета, в частности, отмечается: «Желая удержать такого полезного преподавателя, отличные знания которого в мусульманских языках со значительною пользою могут быть применимы к занятию со студентами, посвятившими себя изучению восточных языков, определил в заседании своем 19 октября сего года покорнейше просить Совет университета исходатайствовать Фейз-Ханову, в вознаграждение за его безвозмездные труды и в поощрение будущих его занятий, звание почетного гражданина»[30].

После уточнения ректора университета о процедуре назначения звания почетного гражданства декан факультета 15 января 1861 года пишет новое ходатайство о наделении Фаизхана в потомственное почетное гражданство за весьма важную пользу студентам факультета восточных языков[31]. Через два дня, 17 января, ректор университета Плетнев, имея в виду вновь открывшуюся вакансию практического преподавателя в четыреста рублей, поскольку Г. Гомбоев, ранее занимавший эту должность, стал лектором, просит производить эту плату Фаизхану[32].

Новый министр народного просвещения Е. П. Ковалевский оказался благосклоннее предыдущего министра в отношении Фаизхана. 14 февраля 1861 года Е. П. Ковалевский после очередного обращения попечителя о выплате Фаизхану денег за свой труд из освободившихся за повышением в должности практического преподавателя Г. Гомбоева дал согласие платить преподавателю практических занятий Фаизхану четыреста рублей ежегодно[33]. Однако согласие министра было лишь временным решением проблем Хусаина, поскольку оплачиваемой вакантной должности у него по-прежнему не было. Помог представившийся случай, хотя и прискорбный.

6 февраля 1861 года скончался молодой коллега Фаизхана, учитель каллиграфии Ибнйамин Аминов, не выдержавший сырого климата столицы и страдавший чахоткой почти пять лет. В то время эта болезнь была трудноизлечимой и требовала смены климата, что не удалось осуществить Ибнйамину.

Смерть Аминова послужила толчком для администрации факультета в возобновлении очередного ходатайства «…впредь до определения учителя каллиграфии производить Фейз-Ханову плату за занятия по каллиграфии с 9 февраля, по тридцать два рубля шестьдесят шесть с половиною копеек в месяц»[34]. Другого пути занять вакантную должность с постоянным заработком у Фаизхана не было, тем более что он был одним из немногих специалистов в области восточной каллиграфии. 7 марта 1861 года попечитель Санкт-Петербургского учебного округа разрешил с 9 февраля платить Фаизхану по тридцать два рубля шестьдесят шесть копеек в месяц из штатной суммы факультета восточных языков[35].

Хусаин уже в феврале 1861 года приступил к занятиям по каллиграфии, пройдя по конкурсу (большинством двадцати трех голосов против двух) и фактически временно исполняя обязанности учителя восточной каллиграфии[36].

Следовало узаконить временный статус Фаизхана и отказаться от уже потерявшего актуальность ходатайства о наделении званием почетного гражданства. Поэтому 28 марта 1861 года ректор университета Плетнев от имени Совета университета обратился с ходатайством к попечителю С.-Петербургского учебного округа «…об утверждении Фейз-Ханова, по надлежащем исключением его из податного состояния, в должности учителя восточной каллиграфии, с окладом жалованья этой должности присвоенным из штатной суммы факультета восточных языков, с правами государственной службы и с прекращением производства Фейз-Ханову платы по 400 руб. в год, разрешенной предложением Вашего Превосходительства от 21 февраля сего года № 1002, за практические занятия со студентами факультета восточных языков, с тем, чтобы Фейз-Ханов получал вознаграждение за этот особый труд, на общем основании согласно 89 ст. Общего устава Российских университетов.

При этом Совет университета имеет честь покорнейше просить Ваше Превосходительство об отмене прежнего постановления Совета 16 января 1861 г. касательно исходатайствования Фейз-Ханову звания почетного гражданства»[37].

В апреле попечитель С.-Петербургского учебного округа сообщил ректору университета, что он довел до сведения министра народного просвещения ходатайство Совета университета, перечислив все его основные пункты в отношении Фаизхана[38].

Весной 1861 года Хусаин на время студенческих каникул вновь съездил в Оренбург, где подлечился, о чем сообщал 24 мая Марджани: «В среду в полдень я сел на пароход в Казани и отправился в путешествие по воде. На следующий день в 12 часов дня был в Самаре. В тот же день в субботу в седьмом часу вечера я в добром здравии на почтовых лошадях достиг Оренбурга»[39]. Татарский ученый-педагог, как и в прошлом году, посещая казахские аулы, собирал сведения для своего «Казахско-русского словаря» и учебного пособия.

В сентябре Фаизхан приступил к работе в университете. Однако через некоторое время у него вновь появился кашель. Петербургский врач П. Боков в свидетельстве о болезни Фаизхана, выданном 17 декабря 1861 года сообщал, что тот уже на протяжении двух лет страдает кровохарканьем, сопровождавшимся кашлем, и рекомендовал пациенту «…для предупреждения несчастного исхода болезни, что обыкновенно случается в сыром климате», поездку ранней весной в Киргизские степи для питья кумыса[40]. В то время киргизов и казахов часто отождествляли, поэтому в документах употребляется словосочетание «киргизские степи», хотя имеется в виду территория, населенная казахами.

Администрация факультета и коллеги-преподаватели на болезнь Хусаина отреагировали мгновенно. 18 декабря 1861 года декан факультета А. О. Мухлинский обратился в Совет университета с просьбой о направлении Фаизхана по рекомендации врача в летнее время на излечение в Киргизские [Казахские] степи сроком на четыре месяца и выделении ему четырехсот рублей как не имеющему необходимых средств для поездки. Понимая, что разрешение от вышестоящих органов получить будет непросто, декан добавляет, что Фаизхан будет там заниматься исследованием киргизского наречия и собиранием пословиц и поверий киргизов[41]. Ходатайство начало свой долгий путь по административной лестнице. 18 января ректор университета направил ходатайство попечителю Санкт-Петербургского учебного округа. Наконец через четыре месяца – достаточно быстро по меркам того времени – 30 апреля 1862 года от попечителя Санкт-Петербургского учебного округа пришло разрешение дать отпуск Хусаину для излечения в Киргизские степи сроком на четыре месяца с поручением заняться там исследованием киргизского наречия, пословиц и поверий киргизов[42]. Решение университета поддержала и Академия наук, которая по ходатайству общего собрания Общества археологии от 5 февраля 1862 года выделила ему сто рублей для поездки в Киргизские степи с целью археологических исследований[43].

20 декабря 1861 года после студенческих выступлений высочайшим указом С-Петербургский университет был закрыт с увольнением всех штатных преподавателей. Фаизхан опять остался без средств к существованию по основному месту работы. Об этом Хусаин писал Марджани: «В этом году из-за беспорядков в нашем университете царским указом на неопределенное время он был закрыт. Мы остались за штатом»[44]. Вскоре, в начале 1862 года, университет был открыт.

И только через полтора года после обращения факультета, а именно 3 ноября 1862 года, приказом управляющего Министерством народного просвещения статс-секретаря Головнина Фаизхан был утвержден к «…исправлению должности учителя мусульманской каллиграфии»[45]. Таким образом, Фаизхан стал лектором по восточной каллиграфии с окладом в 400 рублей и исполнял обязанности практического преподавателя турецко-татарских языков безвозмездно. Поэтому в формулярный список Хусаина, приведенный на первых страницах книги, вкралась ошибка о его зарплате, поскольку туда был включен и оклад практического преподавателя (дополнительно 400 рублей), который приказом министра народного просвещения был отменен. Фаизхан имел только один оклад – 400 рублей.

После того как Хусаин поступил на государственную службу, его необходимо было исключить из лашманов – государственных крестьян, уволить из крестьянской общины. Сельская община фактически привязывала крестьянина к земле и наделу, поскольку для выхода из нее нужно было, наряду с уплатой налоговых недоимок, решение сельского схода. Об этой процедуре свидетельствует документ-приговор от 25 сентября 1861 года, где сообщается, что по предписанию «Алатырской удельной конторы от 12 минувшего августа за № 10146 уволить государственного крестьянина деревни Собачий Остров Хусейна Фейз-Ханова на службу по учебному ведомству»[46]. Прошел еще год, прежде чем состоялось утверждение приговора Сенатом от 13 августа 1862 года с исключением Фаизхана из подушного оклада с 1 апреля 1861 года[47]. Таким образом, большая семья Фаизхана б. Файзаллаха, платившая ежегодно подушный налог за Хусаина, даже после его отъезда в Санкт-Петербург, о чем свидетельствуют ревизии 1850 и 1857 годов, оказалась освобожденной от этого тяжелого бремени, хотя, по-видимому, потеряла надел земли, полагавшийся Хусаину как государственному крестьянину.

Так Хусаин Фаизхан, потомственный крестьянин татарской деревни Сафаджай Симбирской губернии, своими знаниями, благодаря непомерным усилиям воли в достижении цели несгибаемому характеру добился небывалых для представителя татарского общества того времени высот: стал лектором Санкт-Петербургского университета, государственным служащим VIII класса по служебной иерархии (это было достаточно высокое положение, поскольку IX класс должен был обеспечиваться магистерской степенью, тогда как VIII класс предполагал ученую степень).

В конце апреля 1862 года Фаизхан вновь отправился через Оренбург в казахские степи, где он не только лечился, но и занимался сбором материала по поручению университета и академии. По дороге он посетил аулы Горной стороны Волги, где в селениях Тарханы и Урюм обнаружил три надгробных камня, о чем написал статью (подробнее в разделе «Концепция Фаизхана по проблеме этногенеза татарского народа»). По возвращении из командировки Хусаин подал на факультет отчет о ее результатах, который высоко оценил профессор И. Н. Березин: «Отчет Фейз-Ханова заслуживает только одобрения и поощрения, а труды над собранными им материалами во время путешествия по окончании их могут принести большую пользу при преподавании студентам Восточного факультета»[48].