М. С. Кузнецова

Роль японской государственной идеологии в 70-е 80- годы XIX века.
Оценка с позиций СЕИ

Особенностью научно-преподавательской деятельности Сергея Борисовича Сенюткина, его творческой жизни был постоянный поиск новых путей, возможностей, новых методов, интерпретаций. Одним из таких направлений научного поиска была СЕИ. Именно в рамках социоестественной истории была поднята проблема создания различных систем ценностей для разных цивилизаций. В связи с этим необходимо отметить, что Сергей Борисович очень многое сделал в плане переосмысления различных исторических процессов с точки зрения проблемы ментальности, считая одной из важнейших задач умение находить уникальность каждого сообщества (китайского, тюркского, западноевропейского и т. д.) и анализировать его развитие в контексте взаимодействия вмещающего ландшафта, технологии, системы ценностей.

Одним из аспектов научного интереса Сергея Борисовича Сенюткина была попытка переосмысления истории Японии, в частности, эпохи Мэйдзи, с позиций СЕИ. Вторая половина XIX века – своеобразный рубеж в истории Японии. События Мэйдзи-исин 1868 года явились своеобразным итогом кризисных тенденций, постигших общество. Это и явления экологического характера, которые становятся ощутимыми уже с конца XVII века, и социальные противоречия в самом режиме Токугава, и, так называемое «насильственное открытие» Японии в 1853–1854 гг., которое явилось катализатором данных процессов. В такой ситуации представляется интересным рассмотреть позицию властей, отраженную в официальной государственной идеологии, поскольку большинство преобразований Мэйдзи направлялось «сверху». В этом отношении, на наш взгляд, важно выявить те императивы, которые в условиях столкновения различных систем ценностей – западноевропейской и конфуцианской — предлагались государственной идеологией. Тем самым, мы сможем определить, какой путь развития японские власти видели наиболее приемлемым для Японии в тот момент.

Все это представляется возможным проследить по таким документам, как «Конституция Японской Империи 1889 г.», закреплявшая основные нормы взаимоотношений в государстве, и первые указы Мэйдзи[1], имеющие некую идеологическую окраску. Сравнение данных документов с базовым конфуцианским законодательством эпохи Токугава[2], регулировавшим все принципы жизнедеятельности в токугавской Японии, позволяет выявить целый ряд новаций.

Суть данных новаций состоит в том, что традиционные конфуцианские ценности, определенные Э.С. Кульпиным для дальневосточной цивилизации[3], получают несколько иную интерпретацию. В частности, на смену таким неотъемлемым характеристикам ценности «государство», как замкнутость, консервативность[4], приходят представления о государстве нового типа, нацеленном на активное открытое взаимодействие[5]. Что касается такой важнейшей ценности, как «стабильность», то специфика ее проявления в Японии заключалась в абсолютизации и принятии такой категории, как «абсолютная неизменность»[6]. В XIX веке наблюдается отказ от категории «абсолютная неизменность» и признание идеи развития. Вместе с тем, категория «стабильность» сохраняется. При этом, идея развития получает воплощение именно на практике, в ценностно-мировоззренческом же аспекте приоритет отдается стабильности[7].

Таким образом, в контексте взаимодействия цивилизаций, японские власти, видимо, пытались выбрать следующий путь: сохранить основные ценности, но заключить их в несколько видоизмененные формы, более приемлемые для новой ситуации. Тем самым, на наш взгляд, они смогли наиболее оптимально и безболезненно для собственной системы ценностей приспособиться к новым историческим условиям и выработать адекватный ответ на вызов Запада.

В связи с этим, правомерным будет выявить, какие внутренние ресурсы японского общества способствовали выработке ответа подобного рода. В результате роста кризисных тенденций в Японии к рассматриваемому моменту возникла необходимость в определенных изменениях. В этой связи, Запад заключал в себе готовый вариант, как альтернативу развития, предпосылки которой имелись в самом японском обществе в виде набирающих силу товарно-денежных отношений. Это позволяло перенять часть чужого опыта и формировало терпимое отношение к неким изменениям. Однако ключевую роль в данном процессе сыграла специфика японского отношения к информации, которая определялась, с одной стороны, широкой практикой заимствования, с другой — высокой степенью избирательности, что позволяло выработать особые механизмы усвоения чужого опыта применительно к собственным традициям[8]. Кроме того, необходимо отметить еще и такой фактор, как принадлежность Японии к Дальневосточной цивилизации. Э.С. Кульпин подчеркивает, что именно в рамках Дальневосточной цивилизации наиболее полно проявилась взаимосвязь человека и природы, которая характеризовалась особой гармонией[9]. В Японии это еще поддерживалось и специфическими факторами социально-экологической стабильности, связанной с благоприятной климатической ситуацией[10]. В связи с чем, можно предположить, что сама специфика социально-экологического баланса в Японии обуславливала необходимость подобного варианта ответа, исходя из принципа минимума диссипации энергии. И если сначала тактика властей складывалась, по всей видимости, интуитивно под воздействием данных факторов, то впоследствии она превратилась в целенаправленную политику, которая определяла внедрение новаций в японском обществе.

Необходимо отметить, что сходные идеи были заметны также и в среде, так называемой, первоначальной оппозиции, выраженной в «движении за народные права», и в ряде документов, отражающих интересы крестьянских слоев[11]. С одной стороны, это свидетельствует о том, что японская государственная идеология отражала настроения, характерные для политической действительности того периода. Вместе с тем, документы народного характера были не столь многочисленны, а документы политической оппозиции полностью ориентировались на принципы западной формы правления. В связи с чем, мы можем сделать вывод о том, что идея некоего компромисса между западными нормами и традиционными японскими ценностями полностью принадлежала правящей элите. А массовость первых указов Мэйдзи о преобразованиях в данном направлении при отсутствии решительного давления на государство со стороны общества подтверждает тот факт, что инициатива по выработке нового пути развития Японии в 70-е – 80-е годы XIX века практически полностью исходила от властей.