С. Б. Сенюткин

К вопросу о периодизации истории Востока

(Доклад на методологическом семинаре кафедры истории зарубежных стран ННГУ,
сделанный 25 декабря 1997 года)

Нет особой необходимости говорить об актуальности заявленной темы. Периодизация истории как метод интерпретации и понимания исторических событий уже ценна и нужна, ибо помогает выделить закономерности процесса развития. Но при первой серьезной попытке это сделать, немедленно всплывают вопросы:

— что есть критерий отсчета,

— каковы сущностные параметры того нового, что пришло на смену старому и т.д.

Конечно, можно закрыть глаза на все это, как это делается в иных нынешних пособиях, учебниках, энциклопедиях. Оно проще: гони фактологический материал, снабжая его живописующими картинками. А при упреках в отсутствии базовой концепции, иные «умельцы» загораживаются, например, ссылкой на современную французскую школу исторических исследований, якобы избегающую выявления причинно-следственных связей между историческими явлениями.

И в этом смысле перед востоковедом стоит, как нам кажется, более сложная задача, нежели перед специалистом по европейской истории. И вот почему.

Очевидно, что в линейном развитии европейской суперцивилизации пришедшая на смену средневековью эпоха капитализма стала неким «новым» временем. Понятно, что, по сути, речь идет о смене феодальной формации капиталистической (или смены способа производства). При этом логичны и уместны вопросы: когда это было и можно ли эту обнаруженную веху экстраполировать на мировой исторический процесс. Позволю себе напомнить, что термин «средневековье», «средние века» возник у ученых эпохи Возрождения. Этим периодом они отделяли античность от Возрождения: нечто срединное. Для нас это интересно как вопрос: было ли средневековье на Востоке, а если было, то когда закончилось. И если установим это, то будет понятно – с каких пор вести отсчет периоду «нового времени». И все будет просто своей пугающей простотой. Вопросы важные, и их значимость рождает разные точки зрения в разных исторических школах.

Так, согласно британской исторической науке, европейский период средневековья завершается в конце XV века (1485 год) финишем войны Алой и Белой Роз[1]. Правда, авторы подробно не расшифровывают – какая эпоха за этим следует — и не квалифицируют ее как «капиталистическую». Они же не делают вселенских обобщений на предмет периодизации всемирной истории.

Американская «История современного мира», изданная в 1995 году[2] под редакцией доктора Корнуэльского университета Палмера и профессора Колумбийского университета Колтона, отделяет Средневековье от так называемого периода «религиозных войн» 1560 годом. Что касается истории Востока, то она не выделяется вообще, ее нет, а первое упоминание о странах Азии относится лишь к середине XIX века. В связи с открытием европейцами Японии. Вот так: европоцентристский подход очевиден. В «Истории современного мира» нет места истории Востока, как будто мир состоит из Европы и США. Путь наименьшего сопротивления: взяли да и выбросили всю восточную историю, не пойми куда. Вот тебе громкое название, могучий кирпич на мелованной бумаге, да с картинками, да с картами…

Другие представители современной американской историографии в базовом вузовском учебнике[3] выделяют 9 разделов, отражающих соответствующие этапы мировой истории. При этом они исходят из признания уникальности каждого сообщества. Выделяя историческое понятие «средневековье» для Европы, американцы заканчивают его со смертью Ричарда III в битве при Босуорте в 1485 году[4]. Применительно к странам Азии понятие «средневековье» не выделяется. Сама история Востока обособляется отдельным потоком. В общем контексте истории восточных стран вычленяются так называемые «золотые века империй». Для Китая и Японии это 300–1650 годы; для Индии и Юго-Восточной Азии – 300–1700 годы. Запомним эту хронологию, а заодно заметим, что никоим образом эти временные рубежи не увязываются с обстоятельствами тогдашней европейской истории.

И в отечественной историографии нет единства во взглядах по вопросу хронологии новой истории стран Востока. Мы все изучали эту дисциплину по двум имевшимся тогда официальным министерским учебникам: Новая история стран Азии и Африки (Губер, Хейфец и др. М.: ИВШ, 1982; Новая история стран зарубежной Азии и Африки /гл. ред Г.В.Ефимов. Ленинград: ЛГУ, 1971). В них отразилась сложившаяся еще в 30-е годы идея о том, что европейские буржуазные революции середины XVII или конца XVIII в. открыли новую эру в мировой истории. А противоречия между Московской и Ленинградской школами, придавшие солидность дискуссии, сводились к выяснению вопроса – классической или нет была революция в Англии середины XVII столетия.

При этом авторы не слишком обременяли себя задачей увязать упомянутые события в Англии и Франции с якобы общими рубежными явлениями в странах Востока. (Между прочим, не только в Азии, но и в Африке.) Базовая доктрина здесь довольно проста: тогда (XVII или XVIII вв.) весь мир втягивался в рождающуюся систему европейского капитализма, это рубеж мировой истории. (В скобках заметим: соответственно после Октябрьской революции начиналась эпоха новейшего времени в связи с наступившей социалистической эрой.) Несколько смягчая очевидную “топорность” подхода, отечественная историография увязывала российские события 1917 года с окончанием Первой мировой войны, дабы придать мировое значение и переломный характер событиям, опять-таки произошедшим в Европе. Таким образом, по мысли авторов, это есть окончание периода нового времени для всемирной истории протяженностью то ли в 270, то ли в 130 лет.

При близком рассмотрении и эта периодизация, и сама историософия подхода не могут удовлетворить. И вот почему. Сформировавшаяся в 30-е годы придворная историческая наука, обслуживая идеологические интересы режима, была вынуждена повиноваться принципу так называемого «партийного подхода», нагло поставленного в один ряд с принципом объективности. Ну, и подходили, соответственно, должной походкой, строго соизмеряя шаги со “Священным Писанием” по имени «Капитал» и его Евангелиями, важнейшим среди которых был истмат. При этом помня, что ученым в социалистическом лагере шаг влево да шаг вправо в теоретических рассуждениях по востоковедению, вечно не ладившему с марксизмом  (на это деликатно указал Никифоров еще в 1975 году), да шаг в сторону могли обернуться практическим изучением Азии на лесоповале, где-нибудь под Верхоянском, как это и случилось, скажем, с востоковедом Гумилевым или африканистом Гернгроссом, выступавшим под псевдонимом «Юг». А это существенно сокращало верхние хронологические рамки физического существования исследователя и убеждало его в антимарксистской идее, что должное сознание должным образом определяет должное бытие… Ладно. О чем это мы? Да, да, о хронологических рамках.

И нижние, и верхние хронологические рамки периода Новой истории здесь увязаны со сменой способа производства (в марксовом толковании это совокупность производительных сил и производственных отношений или базис; надстройка находится в прямой зависимости от базиса, иногда, правда, сохраняя известную самостоятельность). Однако хоть сколько-нибудь осведомленным известно, что смены способа производства в странах Востока: и в Азии, и в Африке не произошло ни в XVII, ни в XVIII, ни в первой половине  XIX  века. Также очевидно, что после 1918 года так называемый «социалистический способ производства» (даже если признать его существование как исторической категории), не утвердился в странах Востока. Кроме того, европоцентричность и заидеологизированность метода здесь прет прямо в глаза, почти не прикрываясь наукообразными изысками. И на поверхности остаются лишь факты, свидетельствующие, что основополагающие системы ценностей обществ, менталитет, культура большинства народов, входящих в цивилизации Востока, не изменились ни во времена первых буржуазных революций в Европе, ни вначале XX века.

Политические события, произошедшие в нашей стране в последнее десятилетие, существенно расширили концептуальные возможности вообще и историков, в частности. Так, в поисках ответов на давние вопросы, кроме формационного подхода, базирующегося на марксизме, ученые стали шире применять обобщения, созданные в трудах Тойнби, Вебера, Шпенглера, Броделя, Вернадского, Чижевского, Данилевского, Гумилева и др.

В 1993 году вышел фундаментальный двухтомный учебник Леонида Сергеевича Васильева[5]. Среди прочего, автор, признающий, что смены формаций традиционный Восток не знал, ставит перед собой давно назревшие конкретные вопросы: что же брать за основу периодизации исторического развития Востока? Что было здесь эквивалентом европейского средневековья? Есть ли смысл выделить его? Что брать в качестве критерия при вычленении восточного средневековья? (Т.1. С. 247). В ходе размышлений Васильев приходит к выводу, что становление индустриального общества в Европе привнесло, как он считает, «подлинную революцию в мировом хозяйстве» и способствовало «энергичной трансформации внутренней структуры Востока, вынужденного приспосабливаться к новым реалиям колониального капиталистического рынка». Васильев видит «завершающую грань восточного средневековья в XIX веке; для большинства стран Востока, скорее, в середине  XIX». (Там же. С. 252). Вот так. Автор рассматривает, как он называет, третий этап в общей истории Востока лишь со второй половины прошлого столетия. Основной мотив всемирной истории задавался индустриальной Европой посредством складывающейся системы колониализма. И так как она просуществовала до середины XX века, Васильев и заканчивает постсредневековый период истории Востока, не называя его «новой историей», а квалифицируя  его как «Восток в период господства колониализма». Тоже ничего.  (Хотя здесь он концептуально повторяет «Новую историю колониальных и зависимых стран», изданную в 1940 году в Москве и ныне ставшую библиографической редкостью.) Пытаясь уйти и от формационного и цивилизационного подходов (о них он говорит с одинаковым снисхождением), Васильев гримирует свою формационную концепцию, заявляя, что со второй половины XIX века под воздействием европейского колониализма Восток в целом начал трансформироваться. (Под этим понимается и выдается смена способа производства, складывание буржуазных отношений в странах Азии и тех новшеств, что они породили.) В известном смысле Васильев прав: к тому времени была несколько сбалансирована дихотомия «Восток–Запад». В некоторой степени пошло стирание отдельных  различий между Западом и Востоком. Создавался взаимосвязанный мир, как результат глобализации исторического процесса.

Все же до конца и полностью такой подход нас не может устроить. И не только потому, что, по существу, он европоцентричен. Очевидно: до середины XIX века восточные цивилизации продолжали оставаться традиционными, живя по большей части согласно своим наборам основополагающих ценностных императивов.

По нашему мнению, к начальному рубежу для многих восточных стран – к середине XIX века — они пришли не “притащенные” туда Западом, а сами, пережив внутренние процессы, не слишком спровоцированные Европой.  Наверное, тогда, в середине XIX века, началась вторая бифуркация Востока и Запада, подготовленная и Западом и Востоком, грозящая восточным цивилизациям гибелью. Но они не погибли, а вышли на новый виток своего развития.

Почему?

Если мы берем на себя смелость говорить о всемирной истории как о целостном явлении, необходимо договориться о некоторых правилах рассмотрения этого феномена. Что касается правил. Можно говорить об истории отдельных стран Европы, Азии, Африки, Америки. Взять и написать. Издать, соответственно, сборник статей. Вот только целостного взгляда на мировой исторический процесс не будет, сколько бы хитроумным не оказался главный редактор сего издания. А потому, пытаясь составить периодизацию, хочу я того или нет, должен представить и общую картину мировой истории. В том числе и историю Европы.

Вопрос: с каких пор следует рассматривать всеобщую историю, а не историю отдельных стран или отдельных цивилизаций. Известно: отдельные цивилизации существовали и в древнюю эпоху: Египет, Вавилония, Крито-Микенская цивилизация, Мохенджо-Даро и др. Но нет возможности говорить об общем историческом процессе. Хотя отдельные взаимодействия между цивилизациями были. Это войны Александра, эллинизм как попытка синтеза Запада и Востока, а до этого — эпоха Нового Царства в Египте, контактирующего с Междуречьем и т.д. Известно и другое.

Различия отдельно существующих цивилизаций были фиксированы давно. Уже античные греки их подметили, сравнивая свой образ жизни и жизнь людей иных известных им цивилизаций – египетской, персидской и др.  Об этом писали Страбон, Фукидид и др. Уже Аристотель в своей «Политике» выделил, среди прочих форм государственной власти, тиранию, ассоциируя ее отнюдь не с началом греческой государственности, а с Востоком, с персидской державой Ахеменидов. В XIII веке его, Аристотеля, сочинения вновь увидят свет, и понятие «деспотия» уже будет восприниматься в негативном смысле, а в XIV столетии под ней будет пониматься государственное устройство Османской империи, которую боялись, не понимали и не хотели понимать европейцы, видя в ней предтечу конца света. До XV века существовал наибольший набор специфических различий в рамках отдельно существующих цивилизаций.

В их ряду:

Исламская (как ядро – Османская держава, с суперэтносом – турками);

Индо-буддийская (Индия, часть Юго-Восточной Азии, полиэтничная);

Дальневосточная (иногда ее называют «Китайско-конфуцианской» с суперэтносом «китайцы-ханьцы»);

Мезоамериканская;

Византийская (суперэтнос – греки);

Европейская, христианская, средневековая (полиэтничная).

Что касается последней, то к  XV веку она стояла на грани катастрофы, и она ее получила. По мнению некоторых специалистов (Моисеев, Кульпин и др.), христианская средневековая цивилизация пережила социально-экологическую катастрофу, вызванную ее отношением к природной среде (подробно об этом пишут Кульпин и Самаркин). В это же время, исламский мир, используя терминологию Тойнби, бросил «вызов» Европе, поглотив цивилизацию Византии и вплотную подойдя к границам католического мира, подчиняя окраины Италии, Венгрии, Австрии, Польши, Венеции. Это время первой бифуркации Востока и Запада. Это время взаимопроникновения системообразующих ценностей от одной цивилизации в недра другой. Это же время попытки выхода христианских средневековых ценностей из тупика, куда она сама себя загнала, благодаря экстенсивным формам осуществления материальной жизни (либо войны внутренние, либо внешняя экспансия вроде броска в Англию в XI веке или на Ближний Восток, либо ограбление природы). Христианская средневековая цивилизация никогда не была самодостаточной. Это ее родимое пятно, переходящее от античного мира в средневековье, а оттуда в индустриальное общество.

К XV веку грабить было нечего. Реконкиста закончилась. Контакт цивилизаций, начавшийся по исламской инициативе, был продолжен христианской цивилизацией отнюдь не от хорошей жизни и, уж тем более, не в поисках нового способа производства. (Это дело вообще очень затратное и небезопасное.)

Таким образом, условно (подчеркиваю – условно!) за нижнюю грань хронологического отсчета мы берем вторую половину XV века (даты могут быть 1453, 1492, 1498).

Как рубежное время, вместившее в себя

— атаку исламской цивилизации на Византию и западноевропейскую христианскую средневековую цивилизацию;

— экономическую катастрофу в Европе, подтолкнувшую европейцев к выходу за пределы своего континента;

— генезис капитализма в Западной Европе;

— а, главное, Великие географические открытия, положившие начало глобализации истории.

Я не хочу искать совпадений в развитии витков восточных цивилизаций и выдавать их за общие рубежи, отражающие вехи на пути истории Востока. Их нет. Причина проста: цивилизации все специфичны и оригинальны каждая по-своему, как на Западе, так и на Востоке – в Америке, Европе, Азии, Африке. Восток не един и нет рабочего понятия вроде «истории азиатов». (В свое время Бисмарк весьма негодовал, когда при нем говорили об истории европейцев, полагая, что они суть разные.) Дихотомия Восток–Запад продолжалась. И не только на этом уровне. По-разному бился пульс восточных сверхобществ. Их циклы не совпадают. У них разная протяженность, отличие динамики внутри каждой цивилизации. Однако при рассмотрении витков восточных цивилизаций обращают на себя внимание некоторые моменты.

Поскольку нами избрано время сопоставления Востока и Запада в XV–XVII вв., то наша задача – отразить набор событий в этих цивилизациях. Предельно сжато.

В рамках исламской (османской) субцивилизации — это время ее динамичного подъема и достижения кульминации на рубеже XV–XVII вв. (Точка максимума – время Сулеймана Великолепного.) В областях материальной, политической, военной, социальной – времена успехов Османской империи, между прочим, явили пример гражданского общества. (Хочу оговориться, что термин «гражданское общество» может быть применим не только относительно Европы, как это считает Карл Поппер в его монографии «Открытое общество».)

Индо-буддийская цивилизация переживает  могольский виток (хронологически это 1425–1859) . В рассматриваемое время XVI–XVII веков она достигла своих естественно-географических пределов. Выросло материальное производство при неизменности прежних технологий. Достигла расцвета культура, отразившаяся в таких памятниках мирового уровня, как Тадж-Махал, Красные Форты  в Дели и Агре, Голубая и Жемчужная мечети, дворцовый комплекс в Фатехпур- Сикри и др.

Дальневосточное сообщество в XV–начале XVII вв. – самодостаточно. Повинуясь конфуцианской доктрине, оно живет, сохраняя пока демографический оптимум (для Китая он – 60 млн человек и нарушается при 100 млн). Соблюдая границы расселения своих подданных, применяя одни и те же «рецепты» в организации и управлении обществом. Минская эпоха (или минский виток) в развитии Китая происходит до первой четверти XVII века и демонстрирует достаточную стабильность.

Соблюдаются, сберегаются, доминируют основополагающие ценности цивилизации: стабильность, устойчивость, неизменность, традиция, почитание предков и их опыта, избегание новшеств, сакрализация сильной верховной власти и ее институтов, коллективизм в ущерб индивидуализму. В основе менталитета – иррационализм. Китай идет великим путем  Дао –
равновесия и гармонии между человеком и обществом, человеком и государством, человеком и человеком, человеком и природой. Пока (XV, XVI, XVII вв.) идет.

Сделаем промежуточные обобщения.

1.В то время, как в Европе идет генезис капитализма, восточные сообщества не переживают ничего подобного. Смены способа производства не произойдет ни в XV, ни в XVI, XVII, XVIII вв. Таким образом, нет возможности графически изобразить прерывающуюся линию, как в истории Европы.

2.Новшествам подобного уровня на Востоке нет места, ибо рассматриваемые общества самодостаточны. Говоря вульгарно, им хватает. В отличие от Европы, попавшей в XV веке в капкан  проблем и нашедшей выход в смене формаций, Восток имеет возможность хранить традиционность.

3.Более того, в XVI и XVII вв. эти цивилизации находятся на тех отрезках своих витков, что можно считать их «подъемными». Общих закономерностей тут нет. Есть совпадения.

4.Таким образом, в их истории не просматривается какого-то особого периода, отделяющего некое подобие их «античности» от «нового времени». Нет специфической, восточной античности, под которой обычно понимается в марксистском духе рабовладельческий способ производства, нет и капитализма. И чего-то среднего между ними нет. Поиски средневекового периода в истории Азии лишены смысла. Весь период XV, XVI, XVII, XVIII вв. проходит под знаком неизменности. (Вспомним World History: 300-1650 и 300–1700).

Однако, внутри цивилизаций по разным причинам, но одинаково неумолимо идут процессы к окончанию циклов и на их стыках видны провалы проблем. При первой же попытке сопоставления точек завершения витков цивилизаций бросается в глаза то, что именно к середине XIX века все три цивилизации подходят к концу очередного витка в своем развитии.

Для исламской цивилизации это окончание ее второго витка и выход в межсубцивилизационный стык, за которым последует ныне идущий третий виток.

Полностью завершился очередной могольский виток внутри индийской цивилизации. В середине XIX века исчезла Могольская держава. Исчезла она не потому, что была съедена английской Ост-Индской компанией, а в силу внутренних причин циклического развития этой цивилизации. Империя возникла в XVI веке, росла, наматывая на себя завоевываемые княжества и царства, достигла кульминации при Акбаре Великом и наибольших размеров при Аурангзебе Аламгире. Причем жизнь показывала, что в XVIII веке на смену ей шло какое-то иное объединение, возглавляемое либо маратхами, либо сикхами, либо бенгальцами, либо еще кем-то. На практике собирателями земель индийских выступила Британия, вмешавшаяся в естественный ход циклического развития индийской цивилизации.

Было подавлено сипайское восстание, как и последняя попытка сохранения могольского сообщества — и Индия стала британской. Цивилизация вошла в свой новый столетний колониальный виток.

Дальневосточная цивилизация. К середине  XIX века завершился второй социально-экологический цикл в развитии Китая. (Таких циклов в истории Китая  было два, и они измеряются веками и даже тысячами лет.) И вовсе  не потому, что дальневосточная цивилизация испытывала на себе европейское воздействие. Китай и Япония вообще были закрыты для иностранцев, прежде всего, для европейцев. Завершается этот  громадный по времени цикл трагически. Экологический кризис, начавшийся на рубеже XVII–XVIII вв. (а по другим данным в 1623 году), имел свои страшные социальные последствия и к середине XIX века привел к социально-экологической катастрофе, уполовинившей население страны. В ходе разразившегося тайпинского восстания были привнесены не только элементы новой идеологии в сознание миллионов китайцев – дальневосточная цивилизация стояла перед угрозой уничтожения. Но этого не произошло.

Результатом глобализации исторического процесса (середина XIX– cередина  XX вв.) стало создание взаимосвязанного единого мира. Для Запада был характерен переход от индустриального общества к постиндустриальному.

На Востоке можно наблюдать движение от конца витков восточных цивилизаций, их зависимости от Запада до обретения «своего лица» к середине XX века. На Восток пришли новации, грозящие гибелью восточным мирам.

Исламская цивилизация со второй половины XIX века демонстрировала явное ослабление. Так, например, Египет не только выпал из состава Османской империи, но и втянулся в зону влияния европейской цивилизации, в отличие от Индии, обретая ее ценностные императивы (даже внешне – театры, долой паранджу, костюмы европейские и т.д.). Само османское сообщество принимает со второй половины XIX века такие элементы как парламентаризм (на 30 лет раньше, чем в России), изменяя тем самым святым ранее основам халифатизма. Распространяются партийная система, СМИ. В экономической области появляются кредитование, процентные ставки и т.п., что было немыслимо на начальном этапе второго витка исламской цивилизации.

Идет межсубцивилизационный стык и выход в современный  третий виток исламской цивилизации. Турки утрачивают роль суперэтноса и ныне нелегко понять, кто заменил их – саудиты, палестинцы или иранцы. Ряд мусульманских стран обретает статус полуколоний. С середины XX века  большинство стран исламского мира добилось полной независимости. (Турция к 1944 году выплатила долги, тянувшиеся за ней аж с XVIII века; свободными стали Египет, Сирия. Иран, страны Северной Африки, Саудия и др.) Ныне блок арабских государств занял видное место, по-своему влияя на расклад мировых сил.

Индо-буддийская цивилизация, как показало столетие с середины XIX до середины  XX века, не погибла. Она, как оказалось, имела должный запас пластичности и за рассмотренный век сохранила свои параметры и традиционный набор ценностных ориентиров (например, касты, общинность, взаимотолерантность этносов, цикличность восприятия мира и др.). Даже при том, что в жизнь общеиндийского социума вторглась масса новаций, способных изменить менталитет, восприятие пространства, времени, государства, Бога и т.д. По Тойнби, индо-буддийская цивилизация ответила на «вызов» индустриальной цивилизации Запада тем, что самосохранилась в условиях почти полной зависимости. Почему это произошло? Необходимо вспомнить деятельность Индийского Национального конгресса, идеи Ганди, формы и методы развития предприятий, систему британского владычества и т.д.

Дальневосточная цивилизация. Со второй половины XIX века Китай преодолевал катастрофу, разразившуюся в 50-х годах. Он принял некоторые императивы буржуазной цивилизации, что нашло выражение в политике «самоусиления» (60–90-е годы), выводящей страну из провала. (Кстати, наглядный пример, как элементы новаций или, как говорят на Западе, прогресс, приходят лишь при скверной жизни. Во всяком случае, для Китая.) Однако Китай утратил роль лидера в рамках дальневосточной  цивилизации – и ему на смену пришла Япония, а на роль суперэтноса стали претендовать японцы. С середины XIX века они начали блок преобразований, что принято называть «революцией Мэйдзи». (Кстати, насчет революции, спорно: менталитет японцев не изменился —  и отношения между японцами остались почти прежними.) Возможности для развития материальной жизни были заложены еще в эпоху Токугава, когда японцы достигли пределов в совершенствовании материального производства при явной ограниченности естественной среды. В XIX веке в традиционном наборе культурообразующих ценностей меняется только один элемент: категория «устойчивость» у японцев сменяется на «развитие» (с XVIII века). 

На базе новых технологий предельно быстро было создано японское индустриальное общество (конституционное, парламентское, насыщенное СМИ, обладавшее партиями и при этом феноменально сохранившее конфуцианско-буддийское мышление). Оно заявило о своем лидерстве в рамках дальневосточной цивилизации впервые в 1894–95 годах, победив Китай в войне и расширив свои границы. Через 10 лет оно снова расширилось территориально за счет успеха в русско-японской войне. Затем приобретения в Первой мировой войне, после захват Манчжурии и четверти Китая. Наконец, это попытка создания японской крыши для так называемой Великой Азии в ходе Второй мировой войны. После поражения в войне японцы удержали роль суперэтноса дальневосточной цивилизации, демонстрируя наиболее удачные образцы обеспечения жизнедеятельности не за счет завоевания и захвата, не за счет грубой экспансии, как это было у арабов, турок, римлян или англичан.

Все три рассматриваемые восточные цивилизации, испытав мощное воздействие индустриального Запада, сохранили самое себя, что стало вполне очевидным к середине XX века. Для этого имелись конкретные причины внешнего и внутреннего порядка.

В период с середины XIX и до конца XX столетия исламская цивилизация играла роль одного из факторов сохранения баланса мировых сил в условиях экологического и энергетического кризиса.

Индийская цивилизация показывает, что некоторые идеи (например, гандизм), рожденные ею, могут выйти за пределы своих прежних границ распространения (М. Л. Кинг). Гандизм становится  неким противовесом европейской идее оправданного насилия.

В рамках дальневосточной цивилизации происходили процессы, требующие сравнительного анализа. Китай вошел с 1949 года в новый «монархическо-династийный период» развития после одоления 40-летнего периода неустойчивого восприятия чужих ценностей (1911–1949). Коммунистический режим имел специфические китайские черты: коллективизм на севере, признание сакральности верховной власти, собственной исключительности и др. Япония сумела осуществить так называемое «японское чудо» и сохранить в рамках постиндустриального общества прежний менталитет, сложившийся 2,5 тысячи лет назад.

(Заключением доклада был предложенный С.Б. Сенюткиным проект структуры учебника по всеобщей истории.)