Власть, церковь и крестьянство Нижегородской губернии в годы военного коммунизма (1918–1921 гг.) на примере Нижегородской губернии

Федосеева К. В.

Революционные события затронули все стороны национальной жизни. Они повлекли за собой коренной переворот в отношениях между церковью и государством.

Советская власть в одном из первых своих декретов — Декрете о земле постановила, что «помещичьи имения, равно как и все земли удельные, монастырские, церковные со всем их живым и мертвым инвентарем, усадебными постройками и всеми принадлежностями переходят в распоряжение волостных земельных комитетов и уездных Советов крестьянских депутатов впредь до Учредительного собрания»[1].

Таким образом, в тексте Декрета о земле не было прямых указаний о разделе монастырских земельных владений между крестьянами.

Внес ясность Декрет о свободе совести, церковных и религиозных обществах от 20 января (2 февраля) 1918 г. Декрет устанавливал, что церковь отделялась от государства. В нем подчеркивалось, что все имущества существующих в России церковных и религиозных обществ являются народным достоянием. Монастыри лишались права юридического лица, все их имущества были объявлены народным достоянием:

«12. Никакие церковные и религиозные общества не имеют права владеть собственностью. Прав юридического лица они не имеют.

13. Все имущества существующих в России церковных и религиозных обществ объявляются народным достоянием. Порядок учета, хранения и хозяйственного распоряжения зданиями и предметами, предназначенными специально для богослужебных целей, определяется постановлениями местной и центральной государственной власти.

Здания и предметы, предназначенные специально для богослужебных целей, отдаются, по особым постановлениям местной и центральной власти, в бесплатное пользование соответственных религиозных обществ»[2].

О том, как относилось население Нижегородской губернии, а точнее основная его часть — крестьянство, судить сложно ввиду ограниченного количества документов.

Житель села Кичанизино Каменской волости Арзамасского уезда весной 1918 года написал стихотворение «В селе Кичанзине»:

Кулаку-старшине — понамяли бока,

Отрешили от должности сотского,

Заменить порешили мирского быка

И попа Константина приходского[3].

Судя по всему, на политику большевиков в отношении приходов крестьяне по крайней мере не возмущались.

В периодических изданиях того времени со всех местностей России появляются заметки о том, что крестьяне стали писать письма «о том, что хозяйство на земле надо бы строить по-новому, согласно с указаниями сельскохозяйственной науки»[4].

Более того, новая власть откликнулась на эти призывы крестьянства, указывая на то, «что работа сельскохозяйственных машин, обращение с инструментом и прочее может быть показано кинематографом… зимой»[5].

О том, что народ стал интересоваться новыми достижениями науки, техники, в том числе и в Нижегородской губернии, свидетельствует статья некого А. П. «Голос деревни (из Нижегородской губернии)», опубликованная еще в 1916 г. в журнале «Наша Родина», в которой замечается следующий любопытный факт из повседневной жизни крестьян: «Не могу отметить еще одного явления деревенской жизни: у крестьян усилилось желание к фотографическому снимку; особенно жаждут сниматься уходящие на военную службу и их родные. Это подтверждают и фотографы; один из последних, живущий в Нижнем, говорил, что он теперь завален работой по деревенских обывателей, причем они являются приятными клиентами: нетребовательны и всегда благодарны»[6].

Но не все было так безоблачно, настроения народа и ситуация в стране были неоднозначными. Эта неоднозначность проявлялась во всем.

Например, в журнале «Народная жизнь» (1 мая — 15 июня 1918 г.) соседствовало стихотворение Ив. Стаканова «Степь»:

Ах, какой кругозор! Ни единой души!

Только степь лишь одна предо мною безбрежная,

Только царство цветов, да в безмолвной тиши

Льется песня с небес задушевная, нежная!

Рядом же располагалась статья В. В. Ивановского «Как крестьянство может само себе помочь в своем хозяйстве», в которой господствовало совершенное иное настроение: «Все дела встали, — говорит крестьянин в любой деревне по всей России; правильнее было бы сказать — почти все дела встали. От такой остановки немудрено ожидать голод, разруху, бестоварье и ту неразбериху, которая царит по всей нашей разоренной и обнищавшей стране. Разорение и обнищание пришли, хотя у крестьян и завелись бумажные деньги…»[7].

В этой ситуации сложно оценивать действа духовенства: с одной стороны, оно стремилось вернуть свои позиции и популярность в среде крестьянства, но с другой — агитация духовенства еще более усугубляла ситуацию.

Известно, что не все духовенство было лояльно большевикам и вело соответствующую агитацию среди населения.

Так, например, в докладе члена для поручений Федулова о положении в Воскресенском уезде (26 августа 1918 г.) сообщалось: «Зачастую Советы волостные разгоняют сами крестьяне по причине нежелания иметь таковой, делается это благодаря агитации контрреволюционных элементов, этих элементов найти легко при желании и имеющейся вооруженной силы».[8]

Выше Федулов пишет: «Теперь объявлена и идет всюду мобилизация для тылового ополчения буржуазии, попов, кулаков и тому подобных элементов»[9].

7 декабря 1918 г. декрет Совнаркома о кладбищах и похоронах отменил оплату могильных мест на кладбищах и тем самым ликвидировал одну из немаловажных статей монастырских доходов. Таким образом, советская власть боролась, в свою очередь, с основным своим противником в то время — духовенством.

Положение монастырей еще более ухудшилось в годы Гражданской войны, когда власти через продотряды отбирали имущество у населения губернии. В своем докладе о положении дел в провинции на заседании президиума губкома РКП (б) (декабрь 1918 г.) Самохвалов говорил о том, что деятельность чрезвычайной комиссии оставляет желать лучшего. Характеризуя ее деятельность, указал на возмутительный случай, когда проводился обыск в монастыре, люди, производившие его, пользовались «чрезвычайно варварскими и гнусными приемами»[10].

В 1918 г. начался набор на военную службу, в том числе и священнослужителей. Были случаи, когда верующие прихожане ходатайствовали в вышестоящие инстанции об освобождении священников от военной службы.

Так, Павловский уисполком, когда прихожане просили за священников из рядов рабочего батальона, постановил следующее (16 января 1919 г.): «Принимая во внимание, что священников как таковых можно заменить более пожилыми, которые могут быть взяты из монастырей… исполком не находит нужным возбуждать ходатайства со своей стороны».

В. В. Кожинов в своей книге «Россия. Век ХХ. (1901–1939)» приводит пример А. П. Блохиной, которая до 1930- х гг. жила в деревне Васильево Моршанского уезда Тамбовской губернии: «Анна Петровна сохранила изначальную нерушимую веру в Бога и до самых преклонных лет постоянно посещала храм. Слово “коммунисты” в ее устах всегда имело бранный смысл, ибо они, по ее представлениям, напрасно свергли царя, порушили вековой уклад жизни и пытались уничтожить Церковь. “Ленин весь свет перевернул”, — часто повторяла она». В 1965 г. поэт Анатолий Передеев, хорошо знавший Анну Петровну, написал о ней восхищенное стихотворение, в котором так обращался к ней:

Ты…

Всею сущностью осталась

В деревне брошенной своей.

Осталась в ней

Улыбкой детской,

Обличья каждою чертой,

И всею статью деревенской,

И деревенской добротой…[11]

Но на большинство все-таки подействовали еще нововведения в церковных делах, проведенные царской властью и продолженные Временным правительством.

Так, в протоколе заседания Арзамасского общественного комитета 23 марта 1917 г. говорилось о желании крестьян с. Волчих.-Майдана «сменить священника». Комитет постановил: «Ввиду существующей теперь свободы совести каждая религиозная община вправе уволить нежелательного священника и избрать себе другого, а потому же и постановление крестьян с Волчих.-Майдана вполне правильно согласуется с духом провозглашенных свобод. Заявление принимается»[12].

Из этого документа следует, с одной стороны, что крестьянство уже не относилось к духовенству как к нечто традиционному и уже чувствовало свои силы, что само может что-то изменить, а с другой — в проблемах в церковном устройстве.

Уже через месяц, 6 апреля 1917 г. Арзамасский общественный комитет рассматривал дело о Петровском, управляющем Полетаевского монастыря, арестованном крестьянами. Дело было передано в Совет при комиссаре. По предложению комиссара была принята следующая резолюция Совета при комиссаре: «Во многих монастырских, казенных, удельных и частновладельческих лесах остаются неиспользованные лесные покосы. Принимая нужду армии и населения, Совет при комиссаре обратил на это внимание волостных комитетов и предлагает войти в соглашение с владельцами указанных имений по вопросам сдачи в аренду лесных покосов, где это возможно без ущерба для леса, а владельцев этих имений просить, — ввиду крайней необходимости в каждом лишнем клочке сена, — пойти навстречу пожеланиям Совета». К этой резолюции комитетом было выслано добавление: «Владельцев, не желающих добровольно сдать лесные покосы, для пользования населения, принудить предоставить покосы для армии»[13].

Кроме того, те священники, которых «выбирало крестьянство», встречали сопротивление духовенства, «не позволявшие вступить в обязанности». Так, в протоколе заседания расширенного президиума 1 апреля 1918 г. было вынесено следующее постановление по заявлению крестьян села Семьян о назначении священника: «Поручается тов. Демидову переговорить с архиереем Лаврентием, почему он не позволяет вступить в обязанности пастыря священнику выбранному прихожанами села Семьян»[14].

Нужды армии учитывались, но в отдельных случаях, когда речь заходила об имуществе самих крестьян, которые «не эксплуатировали чужого труда», делались уступки; в случае же их нарушения виновники предавались суду.

Примером может служить телеграмма Воскресенскому и всем уездвоенкомам Нижегородской губернии (1918 г.): «Единственную лошадь у крестьян, не эксплуатирующих чужого труда не брать. Точка. За неисполнение буду предавать суду № 4343».

Ситуация в снабжении продовольствием становится в это время критической.

Встречаются самые разные документы, свидетельствующие об этом. Так, в порядок дня, заседания президиума 29 апреля 1918 г. было вынесено заявление губернского продовольственного комиссариата о запрещения торговли семечками «за недостатком растительных жиров для питания». В постановлении говорилось: «Поручить губернскому продовольственному комиссариату запретить торговлю семечками в пределах Нижегородской губернии».

По всей губернии был недостаток хлеба. На заседании президиума 13 мая 1918 г. было вынесено постановление, в котором указывалась очередность при распределении продуктов: «Распределение продуктов производится так. В первую очередь идет город, во вторую больницы, в третью приюты, в четвертую уезды и в пятую заводы».

Таким образом, уезды Нижегородской губернии снабжались в четвертую очередь.

Активно приводился в жизнь декрет об отделении церкви от государства. О чем свидетельствует доклад в исполнительный комитет Нижегородского Совета рабочих и крестьянских депутатов (25 июля 1918 г.).

«Со времени организации комиссариата по проведению в жизнь декрета об отделении церкви от государства, помимо наблюдения за правильным проведением в жизнь этого декрета и работы, по ликвидации отношений между религиозными ведомствами и общинами с государством, комиссариат, благодаря самых активных действий, и несмотря на все нежелания со стороны духовных лиц подчиниться в целом этому декрету, произвел прием (национализировал) 12 церковных и 15 монастырских домов, чистый месячный доход от этих домов превышает 7500 руб. Кроме того, комиссариат национализировал и передал в ведение и управление Совета народного хозяйства свечной завод Нижегородской епархии с принадлежащими ему двумя свечными лавками, дает чистого дохода около 40 тыс. руб. в месяц. По имеющимся в комиссариате сведениям, в городе Нижнем Новгороде осталось не национализированных 12–14 церковных и монастырских домов, доход от которых приблизительно выразится в сумме 5 тыс. туб. … в дальнейшем комиссариат по проведению в жизнь декрета об отделении церкви от государства, помимо наблюдения за правильным проведением в жизнь этого декрета, может принести лишь существенную пользу, ибо на содержание комиссариата в среднем требуется не более 6.000 руб. в месяц…»

Далее говорится о действиях комиссариата: «За время своего существования комиссариату, благодаря активным работникам, удалось провести работу без особенных эксцессов, имеющих место в других городах Российской Социалистической Советской Республики при этой работе. В Нижнем Новгороде был единственный случай, — это в Крестовоздвиженском женском монастыре и то по происшедший от части по вине монахинь, а главным образом, по недоразумению стоящих на посту близи монастыря милиционеров.

В уездах губернии, несмотря на неоднократные требования комиссариата об организации таких же уездных комиссариатов, не во всех таковые организованы, так, например, в Нижегородском, Балахнинском, Макарьевском, Васильсурском, Сергачском, Семеновском, Княгининском, Ардатовском и Лукояновском упоминаемых органов и по сие время нет, и, следовательно, никаких мер к проведению в жизнь декрета Совета народных комиссаров об отделении церкви от государства, а равно и декрета тех же комиссаров о гражданском браке, о детях и о введении книг актов состояния…».

Во время церковных праздников православное население могло попасть в церковь не иначе как по разрешению исполнительного комитета Нижегородского Совета рабочих и крестьянских депутатов. Последний опубликовывал свои постановления в печати. Так, например, в августе 1918 г. было послано постановление для опубликования в печати: «Гражданам г. Нижнего Новгорода православного вероисповедания разрешается свободный проход для моления в церковь в дни богослужения вербного Воскресения и Страстной недели».

Содержание комиссариата по церковным делам было достаточно дорогостоящим. Так, в протоколе № 33 заседания президиума от 2 сентября 1918 г. в порядке дня был вопрос «о выдаче 2.500 руб. взаимообразно, в счет сметы комиссариату по церковным делам». Было вынесено соответствующее постановление: «выдать из кассы Совдепа 2.500 тыс. руб.»

В протоколе № 59 заседания президиума губисполкома от 21 октября 1918 г. слушалось заявление комиссариата по церковным делам «о выдаче 2391 руб. 57 коп. на выплату мобилизованным служащим». Постановили «выдать из кассы 2391 руб. 57 коп.»

10 сентября 1918 г. всем земельным отделам и губернским комиссарам юстиции Нижегородский губернский комитет препроводил переписку на удовлетворение и распоряжение отдела земледелия. Рассмотрев вопрос о возможности купли продажи строений, находящихся в селениях, Народный комиссариат юстиции «находит»:

1) Что строение, не отделенное от земельной поверхности. Не м. б. самостоятельным объектом юридических действий, а только в связи с земельным участком, как это следует из ст. 20 ч. В.24 и 26 Декрета «о социализации земли».

2) Что согласно ст. 1 вышеуказанного декрета, право собственности на земельный участок отменено.

3) Что согласно примеч. 3 к. с. 39 ст. 45 и 46 право пользования земельным участком не может приобретаться куплей-продажей и в ином порядке, что это установлено вышеуказанным Декретом.

4) Что согласно ст. 8 Крестьянского Наказа о земле, ст. 58 в случае отказа от пользования данным участком земли, право пользования таковым прекращается и земля поступает обратно в земельный фонд.

5) Что согласно ст. 8 Крестьянского наказа право на получение участков выбывших членов получают их родственники и лица, по указанию выбывших.

6) Что согласно ст. 25 вышеуказанного Декрета количество земли, представленной отдельному хозяйству не должно превышать потребительной -трудовой нормы…

8) Что в вышеуказанном Декрете нигде не указано, что земля представляется в безвозмездное пользование и за таковое Местные Советы не могут требовать вознаграждение…

В 1919 г. начатая политика по отделению церкви от государства продолжалась. Методы оставались прежними. Увеличилось количество дел по обвинению священников в агитации против советской власти. Например, протокол № 3 заседания чрезвычайной комиссии от 15 января 1919 г. Дело по обвинению в агитации против советской власти священника Голубовского.

Поведение духовенства по отношению к власти в 1920 году в сводках НижгубЧК за период с 15 по 31 октября характеризуется как «враждебное»; к населению — «нейтральное»: «Духовенство Макарьевского уезда к советской власти и к Коммунистической партии относится враждебно, но открыто, боясь последствий, не высказывается… Духовенство Нижегородского уезда в селах и деревнях среди крестьян ведет себя нейтрально». Но отмечается: «Иногда замечаются проповеди в церквах, где осторожно намекают на текущий момент, неудачи на фронтах и бедственное положение Красной армии». О крестьянах говорится следующее: «Духовенство к затемнению крестьян принимает огромные усилия, и крестьяне, слушая их проповеди, относится доверчиво».

Так, в сводке политбюро Выксунского уезда о положении дел в уезде с 5 по 20 июня 1921 г. говорилось о деятельности духовенства: «Отношение крестьян в целом и в большинстве более темного и кулацкого к коммунистической партии отрицательное, потому что, якобы, коммунисты виноваты в засухе, и эта работа, конечно, духовных отцов, сильно отразилась на крестьянстве, ибо крестьяне стали ругать коммунистов, что, мол, они безбожники, что они не молятся богу, а поэтому господь не дает дождя… в общем, можно сказать, отношение крестьян к коммунистической партии особенно за последнее время стало скверное и даже отрицательное».

Необходимо вспомнить, что с конца 1918 г. началась «мощейная эпопея». В новых условиях в связи с окончанием Гражданской войны советская власть отказывалась от приемов и методов военного коммунизма, искала новые пути к обустройству страны. В связи с этим на повестку дня вставал как один из злободневных вопрос об отношении к Православной церкви.

Новая экономическая политика, ставшая крупным изменением прежнего курса, требовала более терпимого отношения государства к религиозным организациям. Особенно в деревне, где большинство сельского населения продолжало верить в Бога, а от прочности «смычки» города с деревней, рабочего класса с крестьянством тогда целиком зависел успех нэпа. Но вывод о необходимости смягчения религиозной политики вступал в явное противоречие с общими коммунистическими представлениями о соотношении экономики и идеологии. Либерализация в идеологии, включая сферу религии, рассматривалась лидерами и идеологами коммунистического руководства как некое промежуточное звено между экономическими и политическими процессами, как ступень к политическим свободам, которые неизбежно приведут к потере большевистского контроля над всеми сферами жизни.

В итоге борьба с церковью шла вразрез с политикой государства в 1921–1922 гг., даже усилилась.

Православие как первый член триады «православие, самодержавие, народность» совершенно закономерным образом — после сокрушения самодержавия — стало одним из главных «врагов» советского режима. Дело здесь не только в исторической связи самодержавия и православия в России.

Православие рассматривалось как мощная конкурирующая большевистской «вере» духовная сила со своими «организационными структурами» (монастырями, церквями, «кадрами»), а главное — с мощной традиционной поддержкой абсолютным большинством населения страны.

По-своему большевики были абсолютно логичны, главный свой удар направляя на православную духовность: коммунистическая идеология и чужеродная ей православная духовность не могли «мирно сосуществовать» в пределах единого тоталитарного государства… Именно на отталкивании от этой наиболее влиятельной духовной реальности строилась «культурная полтика» страны социализма.

Однако, как показал А. Ф. Лосев, «… господствующая в СССР идеология с самого возникновения социалистического государства являлась насквозь мифологической».