4. Евразийская империя разбилась о Тихий океан

Во Владивостоке кончается континент. Кончается мир. Когда говорят — “Евразия” — представляют пространство, которому нет края. Но край есть, и он именно тут. Здесь можно, стоя у берега Великого океана, который в построениях историков существует сам по себе, отдельно от Евразии, попытаться осознать, что Евразия — отнюдь не некая вселенная, которая благодаря своей бесконечности “все спишет”, а хоть и огромное, но ограниченное водными гладями пространство. А это значит — здесь, во Владивостоке, должна располагаться “точка осознания”, место, дойдя до которого, Россия должна была понять свою геополитическую миссию. Идти до этой точки — 9288 километров. Далеко от Москвы, и наступать дальше некуда.

Этого, однако, не произошло. О том, что Владивосток так и не смог (не по своей вине) реализовать свое кармическое для российской империи предназначение, свидетельствует как история этого города, так и его нынешнее состояние. Помню, как я прилетел во Владивосток ранним утром, в пасмурный, влажный, очень теплый летний день (как-никак, Владивосток южнее Сочи), не вполне сознавая из-за смены часовых поясов, что творилось со мной последние семь часов. Изрезанная мелкими речками равнина, на краю которой угадывались в тумане горы, неестественно зеленая, но все же какая-то невеселая растительность, и сам город, хоть и в горах, но в целом — простой, российский, как Пенза, как Рязань — вот что я увидел в первые минуты и часы, и лишь чуть более того — в следующие сутки моей поездки. Верно говорят, широта крымская — да долгота колымская. Тайна? Нет тайны — ну разве что океан. Но днем океан кажется декорацией, наклеенным на горизонт листом голубой бумаги. И только ночью, когда видишь, что там — мрак, начинаешь слышать зов бездны. Владивосток не более таинственен (и не более трагичен), чем Севастополь, который, при всей его важности как наследника древнего Херсонеса, на роль евразийского интегратора все же не тянет. Они очень похожи, Севастополь и Владивосток. Но довольно — обратимся к его короткой истории и длинной предыстории, поскольку в ней, и только в ней — намек на то, чем мог бы стать этот город для России.

Насколько мало историки понимают значение Приморья и Владивостока для “кармы” России, показывает эта небольшая цитата: “В мировой истории территория Приморья занимает достаточно скромное место. География и климат, а в значительной степени также соседство с древней китайской цивилизацией не способствовали превращению северо-западного побережья Японского моря в очаг формирования и развития единой непрерывной культурной традиции, определив его судьбой быть периферией изначально восточно-азиатских, а затем и европейской (славянской) цивилизаций…” (профессор Виктор Ларин). Правильно ли вообще говорить о том, что якобы до прихода в Приморье славянского этноса, заряженного степной энергией великих кочевых государств — оно спало, ожидая только этого события? А может, лучше поставить вопрос иначе: почему это событие пока (пока?) не оправдало возложенных на него надежд, почему край продолжает спать, почему империя надорвалась именно тогда, когда, достигнув своих естественных границ, должна была воспрянуть? И почему теперь та дославянская предыстория кажется взлетом, откровением, высшим культурным достижением Приморья? Почему история-то не началась?

Писаная история края начинается с момента, когда сюда мигрирует тунгусо-манчжурское племя мохэ. Впервые о мохэ китайцы упоминают в IV-V века нашей эры. Мохэ, заняв Манчжурию, Приморье и часть долины Амура, заселили “зияющее пространство” между архаичными племенами на севере (позже вошедшими в состав империи монголов, ныне — якутами и бурятами), корейцами — на юге, и предками собственно монголов, которым суждено в будущем стать катализатором цементирования Евразии — на западе. К VII веку китайские источники фиксируют несколько десятков пока еще разрозненных племен мохэ, среди которых 7 племен считались особенно влиятельными. Так, в нижнем течении Уссури и Амура обитало сильное племя хэншуй мохэ, а на территории современного российского Приморья доминировало племя хаоши мохэ. Всего мохэ оставили в нашем Приморье примерно 60 археологических памятников. Среди них есть и городища, и неукрепленные поселения. Археологи при раскопках часто находят лепную посуду, железные орудия труда, много оружия, в том числе мечи и пластины для панцирей, а также украшения, среди которых характерными для этой культуры считаются поясные бляхи. По меркам Восточной Европы городища мохэ были очень мощными и сложными фортификационными сооружениями: земляные валы снабжались у мохэ каменными стенами, кладенными из слабо обработанных камней всухую. О таких фортификационных изысках современникам мохэ в Европе, финноговорящим дьяковцам, приходилось только мечтать.

В 668 году под ударами китайских войск корейское государство Когурё прекратило свое существование. Это был удар и по мохэ, потому что некоторые племена из этого объединения выступали (может быть, вынужденно) на стороне Кореи. Китайцы в наказание переселили на свои северные окраины племена мохэ, большинство которых, видимо, будучи подвергнуто геноциду, быстро там растворилось. Однако часть переселенных копила злость и ждала часа.

В 696 году Китай испытал, мягко говоря, существенные трудности из-за восстания киданей (монголоязычное племя, история которого, интересная сама по себе, показывает много параллелей в истории позднейшей Монгольской империи). Воспользовавшись ситуацией, несмирившиеся мохэ ушли на свои исконные земли и пробудили активность остававшихся там все это время сородичей, словно только и ждавших их возвращения. Китайское войско двинулось на карательную операцию, но было рассеяно. В 698 году лидер племени сумо мохэ объявил об образовании государства Чжень.

В 713 году государство Чжень признало вассальную зависимость от китайской империи Тан, в честь чего Чжень переименовали в Бохай (дословно — “Приморское государство”, совсем как название нынешнего субъекта Федерации: случайно ли это, судите сами). Как это будут потом практиковать монголы (выучившиеся у китайцев), лидеры Бохай должны были держать своих детей в аманатах у китайского императора, а также посылать китайцам дань. Однако историки отмечают, что Бохай ни разу не выставлял по просьбе Китая свои войска, что говорит об отсутствии у Китая реальных рычагов влияния на Бохай. Так или иначе, налицо — редкий на западе, но частый на востоке пример “экспорта государства”. Неизвестно, сколько еще потребовалось бы для образования государства самими мохэ, если бы не тесное знакомство с начатками государственной жизни в китайском плену. Границы Бохай начинались примерно у нынешнего города Преображение на берегу океана, потом шли почти по прямой к северной оконечности озера Ханка и огибали его совершенно так же, как современная граница России. Но если российская граница тут же круто сворачивает к югу, граница Бохай шла почти в широтном направлении на запад, на территорию современного Китая, а потом опускалась круто к югу таким образом, что захватывала северную оконечность Корейского полуострова. В общем, государство было небольшим, но стратегически расположенным очень удачно.

Бохай был сложным организмом — и что поразительно, этот организм развился как бы из ничего (типичный “азиатский тигр”). “Ван” (этот титул обычно переводят как “король”) стоял во главе государства, а его родственники занимали ключевые посты (форма родовой олигархии). Шесть знатных родов занимали посты, оставшиеся не занятыми семьей короля (похожую схему мы позже увидим в Крымском ханстве). Страна делилась на 5 так называемых “столиц”, или областей, которые членились на более мелкие административные единицы. Главная столица государства находилась на нынешней территории Китая, что же касается Приморья, то его территорию занимали две провинции. Во-первых, Шуайбинь: филологи выводят это имя от названия реки Субинь, которая на современных картах помечена как Раздольная. Во-вторых, округ Янь, или Яньчжоу, центр которого располагают на Краскинском городище близ поселка Краскинского Хасанского района. Археологи уже сегодня, даже при слабой изученности края, выделяют 200 памятников, либо чисто бохайских, либо содержащих бохайский культурный слой. Как правило, они занимают наиболее выгодные для земледелия места, располагаются в долинах рек, предпочитая устья, возле океана.

Представлять эти земли какой-то глухой провинцией государства нельзя. Во-первых, именно через эту провинцию государство осуществляло столь важные для себя контакты с Японией. Во-вторых, историки отмечают, что короли, будучи вечно неуверенными в своей власти, в том, что их распоряжения доходят до самого низа, а подданные не затевают сепаратизма, перемещались по всей стране, останавливаясь в той или иной столице, так что поочередно все провинции становились центрами государства. Словом, в Бохай мы видим редчайший случай государства с оседлыми гражданами, но кочевой властью. Как ни парадоксально, изучая Бохай, мы могли бы лучше понять, как функционировала власть в Золотой Орде и других традиционных государствах, в которых столица также считалась местом, где в данный момент находится хан; таких сопоставлений, насколько мне известно, еще никто не проводил.

Сегодня ни сами жители Владивостока, ни прочие россияне, особенно из столиц, не считают в глубине души Владивосток частью цивилизованного мира. Немым укором современности служит то международное признание, которое имело государство Бохай, а значит, и нынешнее Приморье. Только одна трогательная деталь. Когда послы Бохай прибыли в Японию в 822 году, был устроен турнир по игре в мяч (нечто вроде поло — мяч гоняют по полю клюшками), за которым наблюдал японский император. Он сочинил по этому поводу такие стихи:

Ранней весной наблюдаю за игрой в мяч

Прекрасный вид ясным утром в весеннюю пору цветения;

Посольские гости, воспользовавшись удобным случаем, вышли на

передний двор;

Клюшки мелькают в пространстве, и кажется, не молодой ли это

месяц?

Мяч мчится по земле, как метеор.

Левые нападают, правые сопротивляются, идет борьба у ворот;

Массовый топот, неразбериха, громоподобный шум.

Громкие крики, барабанный гром, мечутся воробьи.

Даже богиня Каннон подозревает, не столица ли это переносится в другой город?

Последняя фраза, несомненно, тонкая аллюзия на принятый в Бохай обычай переноса столицы из города в город. Вообще, облик государства Бохай был для постороннего наблюдателя вполне “китайским”. Европеец вряд ли отличил бы китайцев от населения Бохай; похожими были одежды, предметы роскоши, ритуалы. Жители Бохай чаще всего пользовались в быту китайскими иероглифами, но не чужды им были и тюркские руны. Такой же плодотворный разнобой существовал и в религиозной сфере. Хотя большинство населения государства исповедовало шаманизм (с ним можно связать открытые археологами пещерные святилища), вероятно, того же толка, который мы знаем в ранней Монгольской империи, знать подчеркнуто отдавала предпочтение буддизму. Мало отличаются от сооружений Китая, Японии или Кореи и оставленные этим государством руины дворцов, крепостей и храмов, в том числе на территории Приморья (где известно как минимум 5 храмов).

Как ни странно, центром провинции Шуайбинь была не территория нынешнего Владивостока с его выдающейся бухтой (данные говорят, что она вовсе не была заселена), а район современного Уссурийска, который показывает плотную концентрацию археологических памятников бохайской эпохи. Одно только перечисление городищ и неукрепленных поселений, остатки которых вскрыты археологами в том числе на территории самого Уссурийска, где, вероятно, и располагалась столица области, заняло бы не один десяток строк.

Конец государства Бохай был, однако же, печален — в 926 году его завоевали кидани, те самые, восстание которых в свое время стало косвенной причиной образования собственно государства Бохай. Кидани основали свою империю Ляо еще в начале Х века, и тут же стали претендовать на земли Бохай. Борьба была очень напряженной, но в 926 году все было кончено. На месте Бохай кидани создали марионеточное (буферное) государство Дундань, или Восточное Кидань. Во главе его был поставлен старший сын киданьского императора. Но замысел в целом не удался. В том же 926 году покоренные восстали, за что очень тяжело поплатились. Замучавшись воевать с бохайцами, кидани насильственно переселили на глубинную территорию своей империи примерно две трети населения, причем около 20 процентов бохайцев в процессе пертурбаций бежали в Корею.

Однако именно в Приморье жизнь не замерла. Здешних мохэ кидани были вынуждены оставить на своих землях, обложив данью, но сохранив им независимость в рамках вассалитета. С Х века племена хэйшуй мохэ принимают имя чжурчжэней, постепенно приходя в себя на опустевших после киданьского погрома землях Манчжурии.

Некоторое время старый этнос под новым названием был лишен государственности. Тех чжурчжэней, что обитали на юге, в Манчжурии, киданьские завоеватели называли “покорными”, тех, что в Приморье — дикими, и если первые входили в качестве податного населения в состав киданьской империи, относительно вторых дело ограничивалось сбором дани, да и то нерегулярной. Объединившись вокруг хэйшуй мохэ, в 1115 году чжурчжэни сбросили владычество киданей, объявив о создании Золотой империи, вошедшей в историю под ее китайским названием Цзинь. Быстро расправившись с киданями (к 1125 году с их империей Ляо было покончено), чжурчжэни захватили весь северный Китай (империю Сун), устроив столицу близ нынешнего Пекина.

Территория империи Цзинь в целом повторяла геополитическую модель государства Бохай, но в более обширном варианте. Граница начиналась примерно у современного райцентра Светлое на берегу океана, то есть километрах в 600-700 севернее, чем граница Бохай (к тому же, еще севернее тянулись подчиненные, вассальные территории). Заключая в себе всю нынешнюю территорию Приморского края, да еще и прихватывая земли нынешнего Китая, прилегающие к ней с запада, граница опускалась на юго-запад, глубоко погружаясь в земли нынешней КНР, и так же захватывала самую северную оконечность Корейского полуострова. На территории Приморья находилась губерния Сюйпинь, центр которой располагался возле нынешнего Уссурийска. Столица губернии состояла из трех городов, фиксируемых ныне тремя городищами, два из которых лежат в пределах современного Уссурийска и практически разрушены, третье же — хорошо изученное археологами Краснояровское городище неподалеку от Уссурийска. Между городищами на территории Уссурийска находился богатый некрополь знати, причем у могил стояли каменные фигуры: и антропоморфные, и зооморфные (тигры, бараны, особенно часто — стелы в виде черепах).

Расцвет империи чжурчжэней был еще более пышным, чем у государства Бохай, а стиль жизни в стране, где только 10 процентов составляла титульная нация, а 90 процентов — китайцы, был, конечно, проникнут китайским духом. Тем не менее, иероглифы, которые выдумали чжурчжэни, только внешне напоминали китайские — уже через несколько лет после обретения государственности в Цзинь разработана своя письменность. Как и прежде, шаманизм оставался в числе культов, но теперь его более чем в предыдущую эпоху, потеснили буддизм и даосизм.

Золотая империя пала под ударами войск Чингисхана. В 1215 году мы видим императора чжурчжэней, бегущего из своей северной столицы на юг страны, мы видим восставших киданей, которых поддерживают монголы, мы видим цзиньских полководцев, отлагающихся от своего императора. Одному такому сепаратисту (его имя — Пусянь Ваньну) удалось после нескольких неудачных попыток обрести независимость, причем свое государство — Дун Ся (или Дунчэень, то есть Восточное Чжурчжэньское государство, в современной литературе его называют Восточное Ся) — он смог основать только на окраине бывшей империи, то есть как раз в Приморье. Вероятно, залогом успеха Восточного Ся было то, что его правитель объявил себя вассалом монгол, и несколько раз даже совершал с ними совместные походы. Однако то, что столкновение с монголами неминуемо, понимали в государстве все. Основная масса городищ, которые находят археологи в Приморье, выстроены незадолго до 1223 года, в преддверии монгольского нашествия. Характерная находка на городище этого времени — пороховая бомба (в Европе про это даже не слыхивали), которая предназначалась для отражения монгол. Вообще, от Восточного Ся осталось такое количество оружия, что, казалось, они собирались воевать со всем миром, да так на самом деле и было.

В 1223 году монголы решительным броском положили конец Восточному Ся. Так на территории нынешнего Приморского края утвердилось прямое правление великого каана Монгольской империи. Как и в случае России, летописцы свидетельствуют, что монгольское нашествие принесло запустение и хаос. И, наверное, так же преувеличивают. Но фактов перемещения ремесленников (только вот всегда ли насильственного) не скрыть. Так, на одном из монгольских городищ в Туве обнаружены керамические архитектурные детали, явно сделанные теми же мастерами, которые еще несколькими годами раньше успешно работали на правителя Восточного Ся в Приморье. И вообще, похоже, что культура Восточного Ся вошла в культуру монгольских государств, и, в частности, Золотой Орды, куда прочнее, чем мы думаем. Только один пример: зеркало с изображением рыб, преследующих друг друга, найденное на Ананьевском городище (расположено километрах в 50-ти севернее Владивостока). Оно датируется переходным временем между империей Цзинь и Восточным Ся (на городище представлены слои обеих культур). Мотив преследующих друг друга рыб в точно таком же решении стал излюбленным в декорировке золотоордынских зеркал, встречается он и на монетах второй половины XIV века, чеканенных где-то в Поволжье.

Что было в Приморье между приходом монголов и появлением тут русских — наука откровенно не знает, а точнее, знать не желает. Бытует тезис о том, что таежные пространства Приморья были “никому не нужны”, что не интересовались Приморьем и Китай с Кореей, которые проводили политику “самоизоляции”, что редкое население этих мест после монгольского погрома ушло в глубинные чащи и законсервировалось в первобытной дикости. Вероятно, в этом есть доля истины. Сохранилось странное монгольское предание о том, будто Чингизхан где-то на востоке достиг страны (вероятно, как раз Приморья), в которой со страшным шумом восходит солнце. Шум так силен, что выносить его невозможно, разве только надо бить в барабан, дабы заглушить грохот, и так спасаться. Другие предания говорят, что в этой стране солнце и особенно луна, не желая восходить над горизонтом, так кричат и упираются, что от этого крика гибнет все живое. Чингизхан не знал, как бороться с криком светил, и бежал. Монголы не увидели экономической пользы в обладании этими странами, а столкнувшись с недружественной природой, и вовсе махнули на них рукой.

Однако полной пустоты не бывает — природа ее не терпит. И Приморье не может быть исключением. Другое дело, что не только тут, но и вообще во многих областях нынешней России монгольский и постмонгольский период — самый темный, который изучают нехотя. За неимением источников мы можем лишь заметить, что монгольские владетели Китая, как известно, уже менее чем через столетие оказались ассимилированными и “мягко свергнутыми”, так что великий Китай по сути восстановил свои мощь и влияние, тогда как интересы Орд джучидских государств сосредоточились на западе. Отсюда выходит, что Приморье должно было контролироваться Китаем. В принципе понятно, почему об этом ныне не принято говорить: территориальные претензии наших соседей на востоке еще никто не снимал с повестки дня.

В 1639 году казачий отряд Москвитина достигает побережья Охотского моря. В 1644 году другая экспедиция видит морские волны после плавания по Амуру. Она зимует в низовьях великой реки, заставляя местных нивхов присягать русской короне. Наконец, Ерофей Хабаров в 1649-1652 присоединил к России весь Амур до Татарского пролива. За пионерами с 1650-х годов потянулись первые переселенцы. В 1655 году казаки строят Албазинский острог, очень мощную крепость, которая, уже будучи населенной несколькими сотнями людей, в 1684 году становится центром воеводства.

Исследователи единодушно признают, что на присоединенных территориях до прихода русских наблюдалось “наличие отсутствия” государственности. С этим вряд ли согласились бы лидеры новой, манчжурской династии Мин (у власти — с 1644 года), которые восприняли явление России на Амур очень болезненно. Как известно, для Китая все прочие народы являлись “варварами”. С “дальними варварами”, каковыми они до этого считали русских, надо было заигрывать с тем, чтобы натравливать их на “ближних варваров”. На деле эта доктрина никогда не работала, но китайцы этого так трогательно не замечали, что, при чтении соответствующих анналов, даже жалко их становится. Но вот русские сами стали “ближними варварами”. Отношение к ним резко изменилось. Их теперь звали “лоча”, что означает “демоны”.

Насколько известно, первое нападение на людей Хабарова манчжуры совершили в марте 1652 года. В 1658 году флотилия китайцев напала на казаков на Амуре. Но настоящее наступление развернулось с воцарением императора Канси (1662-1722). После ожесточенной осады, в ходе которой китайцы применили артиллерию, русские потеряли около ста человек и вынуждены были сдать Албазинский острог. Интересно, что 25 казаков из трехсот пожелали переселиться в Китай; им отвели район на севере Пекина, где они быстро растворились в местном населении. Русские уже эмигрировали в Китай прежде: во времена Монгольской империи рядом с Пекином существовали русские поселки, а при дворе монгольского императора, покорителя Китая, служила русская гвардия (воспоминанием об этих контактах, на мой взгляд, является топоним «Китай-город» в Москве). В августе 1689 года в осажденном китайскими войсками Нерчинске русские подписали тяжелый для себя договор, по которому они уходили с верхнего и среднего Амура, уничтожали Албазин, оставляя за собой, правда, побережье Охотского моря. Со своей стороны, китайцы также обязывались не заселять эти края. Такое решение и привело к картине “запустевшей земли”, наблюдавшейся в XVIII-XIX столетиях. “Плюс” от этого договора был один, но существенный — больше по-серьезному Китай и Россия не воевали ни разу.

Обратим внимание, что ключевую роль в освоении Приморья играли казаки. Конечно, это были уже не те ордынцы-изгои (напомним, что тюркское “казак” = “изгой”), которые когда-то скитались по европейским степям, а потом стали переходить под руку московских правителей, и силами которых в конечном счете были сокрушены последние обломки ордынских государств. Но все-таки они называли себя именно “казаки”, и с этим символическим фактом нельзя не считаться. После Нерчинского договора казаки сосредоточились в районе Забайкалья, и принялись ждать своего часа.

Ждать пришлось долго. Зато в конце концов Китай уступил спорные земли без боя. Поднебесная оказалась истощена опиумными войнами, развязанными европейскими державами. Поскольку Россия также столкнулась с европейскими странами на тихоокеанском театре, Китай и Россия оказались вроде союзников. Земли в ничейной, буферной зоне так и оставались пустыми, причем сил освоить и защитить их у Китая уже не было. Если бы не Россия — туда пришли бы европейцы. Так, по крайней мере, это преподносилось. И Китай решил уступить Приморье России, сочтя ее, очевидно, меньшим злом. В 1858 году Россия и Китай заключили Айгуньский договор, по которому Приморье стало зоной совместного ведения обеих держав. В Приморье появились первые великорусские колонисты. Уже в 1860 году Пекинский договор полностью закрепил регион за Россией.

Освоение Приморья казаками проходило очень тяжело. Тяжело еще и потому, что первая волна переселенцев была принудительной. Забайкальские казаки в этническом плане представляли из себя русских с сильной примесью таких народов (наследников бывшей Монгольской империи), как, например, буряты, и даже внешне некоторые из представителей казачества больше напоминали азиатов. Однако благодатный край оказался слишком экзотичным для этих, тоже довольно экзотичных, поселенцев. Непривычный климат, незнание торных дорог, подчас нелепые приказы основывать поселения там, где их никогда прежде не было (поскольку решения принимались в кабинетах, а не на местности), —
все это превращало жизнь переселенцев в адские пытки. Неудивительно, что в первых рядах шли проштрафившиеся казаки (старая российская традиция, когда кровь штрафных батальонов решает все). Вторая волна, несколькими десятилетиями позже, была уже добровольной и состояла из “европейских” казаков (регион Дона, Урала), прямых потомков кочевой постордынской вольницы, и с их приходом освоение края пошло быстрее. Уже в 1861 году к казакам присоединялись и крестьяне, которые, лишенные земли в большой России, ехали на край света за угодьями.

Вряд ли случайно, скорее, символично — для главного своего города русские выбрали прекрасную бухту, которая, однако, не была заселена ни одной из перечисленных выше цивилизаций. Эту бухту русские прозвали, за сходство с известной турецкой (в Стамбуле), Золотым Рогом. Подлинное китайское название бухты тоже имеет отношение к золоту: Хайшенвай, или Залив Золотого Трепанга. Китайские ловцы трепанга, иначе “морского женшеня”, верили, что тут иногда попадается этот мифический Золотой Трепанг, приносящий счастье.

Но, кроме них, людей здесь до русских не было. Этому могут быть две причины — невнимание к морю со стороны кочевых и сухопутных насельцев края (что опровергается той ролью “моста с Японией”, которую играл регион еще со времен государства Бохай), или какими-то религиозными соображениями (табу на территорию), которые могли иметь как чисто ритуальный, так и практический смысл (нездоровый климат, например). Интересно, что Золотой Рог в проливе между Эгейским и Черным морями также был освоен не сразу, и, видимо, тоже поначалу был табуирован. Прежде того, как греки построили Византий, предшественник Константинополя-Стамбула, напротив него, вне знаменитой бухты, уже существовало более древнее греческое поселение. Когда будущие основатели Византия пришли на это место, они поразились, что их предшественники “не заметили” столь удачной бухты, и сочли их “слепцами”. Скорее всего, бухта была табуирована одними, что не помешало воспользоваться ею другим.

В Приморье русским пришлось учиться жить вместе с корейцами и китайцами. Откуда они там взялись, ведь выше мы говорили, что Приморье, дескать, было пустым? Считается, что корейцы появлялись в Приморье до прихода туда русских лишь время от времени, и постоянных поселков у них там не было. После того, как по Пекинскому договору Россия получила с Кореей общую границу, через нее стали просачиваться корейцы, доведенные до нищеты в своем отечестве. Что касается китайцев, то отрицать их присутствие “в диком краю” еще до прихода русских у науки смелости все-таки не достает. Ученые пишут о нескольких китайских деревнях, но на самом деле китайцев должно было быть довольно много. По Пекинскому договору китайцы продолжали подчиняться законам своей страны, но в то же время и русские законы обязывались не нарушать; в итоге все, конечно, перешли в русское подданство, да к ним еще и новые эмигранты прибавились.

Когда сегодня с трагическими интонациями в голосе говорят о “колонизации” края корейцами и китайцами, забывают, что дело это не новое, и во второй половине XIX века тех и других было в Приморье хоть отбавляй. Но в 1930-е годы и корейцы, и китайцы были депортированы в Среднюю Азию, другие отдаленные районы страны, наконец, высланы к себе на родину. Как только в Россию вернулся либерализм — вот они, снова здесь, и с этим, наверное, ничего поделать нельзя (если вообще нужно непременно “что-то делать”).

А что же прямые потомки великих империй, таких, как Бохай, Восточное Ся? Их в Приморье осталось совсем немного. На эту роль в первую очередь могут претендовать удэгейцы, которых насчитывается 907 человек. Это племя упоминается в составе мохэ еще в китайских источниках рубежа I-II тысячелетий. Другие племена совсем малочисленны, например, нанайцы и тазы (207 человек); последние образовывались, как считают исследователи, от браков аборигенного населения с китайскими купцами и “авантюристами” (ставлю это слово в кавычки, хотя в современных исследованиях встречаются куда менее политкоректные выражения).

Что ж, вот уже больше сотни лет Владивосток — российский город на Тихом океане. И?

Всякая доктрина, учение, всякая государственная или любая иная концепция проходят наиболее жестокое испытание, сталкиваются с самыми большими трудностями в пограничных областях своего применения. Для геополитики же понятие “граница” имеет прямой смысл. Россия позиционировала себя как евразийская держава. Факт расположения ее столицы, Петербурга, на берегу Балтийского моря сам по себе был вызовом, с которым Россия, в конечном счете, не справилась. Она не сумела совместить “атлантизм” окраины-столицы и степной дух центра-провинции, хотя это должен уметь всякий евразиец: Евразия рано или поздно в любой своей точке заканчивается морем, и там тоже живут наши, “нашенские”, как сказал тов. Ленин, люди. Но если провал концепции в Петербурге не был катастрофой для собственно Петербурга (по двум причинам как минимум: столица как-никак, плюс новгородский еще опыт балтийского бытия), то такое же неумение вести себя у воды, проявленное в Приморье, обернулось уже прямой катастрофой.

Владивосток достоин большего. Я бы сказал, что он достоин просто чудовищно важной роли форпоста Европы на берегу Тихого океана. Россия сумела поставить этот форпост, честь ей и хвала. Россия не сумела сделать так, чтобы этот форпост смог выполнять предначертанную ему роль — это позор. Я даже не говорю о том, что во Владивостоке очень трудно жить человеку. Хотя и это важно: не может город выполнять геополитические задачи и быть какой-то мышеловкой для своих жителей. Я говорю о том, что Россия постоянно балансирует на грани утраты Владивостока и всего Приморья. На деле это будет означать катастрофу не только в России, но и в Тихоокеанском бассейне в целом, потому что разрушится баланс между европейским и азиатским. Вот так грустно все может обернуться. Не в свои сани не садись. Пусть лучше Бохай и монголы, чем такие евразийцы. Но что сделано, то уж сделано.