5. Эпилог

Нижегородское княжество могло бы стать мощным центром “другой Руси”, не московской, а полицентричной. В городе, где восточную речь можно было услышать на каждом перекрестке, могла сложиться открытая, ориентированная на Восток политика, не имеющая ничего общего с московской ксенофобией. В княжестве, жившем транзитной торговлей, могла сформироваться “либеральная экономика” по образцу западных стран, как раз в это время вступавших в эпоху Возрождения. Об этом красноречиво говорят нижегородские монеты. Их не так мало, хотя нумизматам непросто выделить нижегородский чекан из эмиссий других, подчас неизвестных центров (про одного нижегородского князя начала XV века известно, что он чеканил монеты “в степи и в лесу”). Признано, что чеканить монету славяне научились у Золотой Орды. В Москве чекан начинается лишь после того, как на Куликовом поле удается захватить в плен ордынских мастеров. Нижний мог просто пригласить мастеров из Булгара, что, вероятно, и сделал. Первые монеты А.Орешников относит к чекану Дмитрия Константиновича (1365-1383) — то есть Нижний на самом деле начал чеканку раньше Москвы. Стремление подражать во внешнем виде ордынским монетам имеет чисто экономическую причину: такую валюту лучше принимали на мировых рынках. Монеты чеканили и Василий Кирдяпа (нижегородский князь в 1387-1391), и Борис Константинович (1383-1394), другие правители. В свое время Г.Федоров-Давыдов опубликовал огромный Саранский клад, включавший в том числе множество нижегородских монет, однако, как говорят мои коллеги-русисты, его двухтомную публикацию уже надо в корне пересматривать.

В целом, судя по монетам, экономика княжества дала резкий старт, но потом захлебнулась. Как мы видели, проблемы у Нижнего начались тогда, когда князья нижегородские стали искать помощи в династических распрях не в Орде, а в Москве. В дружбе с Ордой был залог крепости княжества. Более того, кто знает — Нижний мог бы поспособствовать более длительному существованию самой Орды, если бы оказался верен ей до конца. Но обаяние Москвы, которая всегда умела мягко стелить, было непреодолимым.

Историки не любят сослагательного наклонения, но автор этих строк — не историк, и может себе его позволить. Был ли у Нижегородского княжества шанс стать центром Руси? Скорее, нет, потому что для этого пришлось бы огнем и коварством подчинять себе русские земли, на что нижегородцы, люди прагматичные и торговые, вряд ли были способны. Но что мог сделать Нижний Новгород — так это стать особой волжской торговой и политической столицей, великим, хотя и небольшим, государством в сердце Восточной Европы. Здесь бы перекрещивались торговые пути. Тут Восток встречался бы с Западом. Если бы это государственное образование чудом дожило до наших дней, не в Женеве, а в Нижнем Новгороде искали бы мировые дипломаты мирного посредничества для разрешения локальных конфликтов.

Увы, это фантазии. Исторический шанс Нижегородского княжества стать синтетическим, истинно евразийским государством на небольшой, но стратегически важной территории, не осуществился потому, что рядом располагалась Москва. Идеология, которую несла Москва в мир, была качественно противоположной. Такой разрушительной идеологии не было ни у Рязани, ни у Твери, ни даже у Великого Новгорода, который, впрочем, тоже не вызывает особых симпатий. Это была идеология подчинения и разрушения — но чужими руками. В Москве царила дикая убежденность в своей исключительности и универсальной правоте. Откуда она взялась? Тщетно искать истоки в дебрях души рядового москвича. Люди везде — примерно одни и те же. Идеология, которую мы пытаемся описать, овладела верхушкой, властями. И она принесла страдания прежде всего собственному народу, но также и народам, населявшим другие русские и нерусские государства. Причем всякий раз, и это станет традицией, когда кто-то приходил покарать Москву за ее самоуправство, власти скрывались — чаще всего в Костроме, в лесной окраине, предоставляя народу страдать за свои проступки.

Конечно, вину за то, что колесо истории повернулось именно так, нельзя снимать с Нижнего Новгорода и его правителей. Бывает так, что в решительный период истории у руля оказывается вовсе не тот, кто достоин этого момента. Так произошло и  в Нижнем. Предав Тверь, предав даже и Литву, Нижний Новгород исключил себя из собственной геополитической ниши. За что ему и воздалось. Отныне на долгие века там, где мог прежде торговать купец, стояли мрачные солдаты. Там, где звучала разноязыкая речь,  если и говорили по-иностранному, то лишь пленные.

Был, конечно, еще один фактор, который разрушил эту конструкцию. Смута в Золотой Орде. Выходит, что и ее правители в какой-то момент оказались не готовы жить и творить так, как это делали их собственные великие ханы, Токта, Узбек и Джанибек. Тохтамыш мог бы претендовать на роль «нового Джанибека», но предательство, к которому он был, видимо, патологически склонен, обрекло его на конфликт с Тимуром, этой машиной для разрушения.

Конечно, читатель возразит мне, что, если так много факторов сходятся «против», то это уже судьба. Наверное, так и есть. Вероятно, кому Бог многое дает, с того и спрос. И не каждый выдержит этот спрос. Нижнему Бог дал очень многое. Но многое и взял.