Ренат Ирикович Беккин,
к.ю.н. (Москва)
«Исламский прорыв»: мусульманская литература в поисках идеологии
Краткая справка
В октябре этого года был объявлен очередной сезон литературной премии «Исламский прорыв». Премия существует уже второй год, возникнув на основе сетевого поэтического конкурса «Читая сладостный Коран», проводившегося при поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям. Основная цель премии – поощрить интерес российской общественности к мусульманской культуре. В этом году учредителями премии выступили журнал «Дружба народов», издательский дом «Умма» и ассоциация общественных организаций «Собрание». На соискание премии принимаются оригинальные (непереводные) работы ныне живущих авторов на русском языке в трех номинациях: “Поэзия”, “Проза”, “Публицистика”.
В прошлом году я на правах одного из «отцов» премии стал членом ее жюри, куда входили такие разные люди, как писатель и главный редактор «Дружбы народов» А.Л. Эбаноидзе, писатель и политик Э.В. Лимонов, поэт и издатель И.В. Кормильцев, писатель С.А. Шаргунов. Параллельно (по причине скудости средств, предоставленных спонсорами) я выполнял функции ридера и таким образом имел возможность ознакомиться со всеми присланными на премию работами. Поэтому заранее прошу извинения у читателя, если при изложении своего видения результатов первого сезона премии я иногда буду ссылаться на произведения, не вошедшие в Короткий список, но, безусловно, заслуживающие серьезного (и не очень) внимания.
Для удобства я разобью повествование на три раздела и назову их соответственно установленным номинациям: «Поэзия», «Проза» и «Публицистика».
Поэзия
Превращение сетевого поэтического конкурса «Читая сладостный Коран» в литературную премию «Исламский прорыв» за счет учреждения двух номинаций: «Прозы» и «Публицистики» было, как показал опыт, единственно верным решением. Поэтическая составляющая премии, к удивлению его организаторов, оказалась ниже всякой критики. Долго не хотелось верить, что от великой литературы, осчастливившей читающую публику «Подражаниями Корану» Пушкина, не стоит ожидать ничего более достойного, чем стихотворение «Эль-Мина (Взгляд с моря на меня)»:
Море
Корабли
Острова
Лодки
Пляж
Пальмы
Люди
Отель
Ресторан
Терраса
Кресло
Кока-кола
Я
Автор этого стихотворения – рекламы кока-колы – Сергей Исаев, бывший францисканский и иоаннитский монах, принявший ислам. Когда мы познакомились, я первым делом спросил Сергея: «Почему все-таки кока-кола? В стихах, выдвигаемых на «Исламский прорыв», надо пить Мекку-колу». Вместо ответа Исаев грустно улыбнулся: «Терпеть не могу колу: ни коку-, ни Мекку-».
Оправдывая свой выбор, отвечавший в жюри за номинацию «Поэзия», Илья Кормильцев с грустью отмечал, что стихи Исаева – единственное, что относится к собственно мусульманской поэзии. Все остальное – не более чем стилизация «под Восток». Однако не все в жюри разделяли точку зрения бывшего текстовика «Наутилуса». Большинство высказывалось за предоставления первого места петербургскому исламоведу Михаилу Родионову, автору вольного перевода некоторых стихов из суры «Слон», написанного аж в 1965 году:
Гляди: Аллах воздал сполна
владельцам одного слона,
на кознь устроил казнь.
Гордыню обратил в тщету:
стучали клювы по щиту,
зрачки текли из глаз.
И тут ударил Божий гром,
каменьев грянул град,
и, как колосья под серпом,
упала вражья рать.
Но победило все-таки мнение, что главное в стихах – это содержание.
К слову, далеко не все стихотворения, представленные Исаевым жюри, можно отнести к мусульманской поэзии, то есть поэзии, где используются исламские сюжеты. Взять ту же несчастную «Эль-Мину». Пожалуй, действительно мусульманскими у Исаева можно назвать лишь целомудренную «Мусульманку» и растянутую до безобразия «Крепость Синджиль», в котором бывший монах воинственно восклицает:
Оставьте в покое нашу веру!
Оставьте в покое наши мечети!
Оставьте в покое наши города!
Оставьте в покое наш народ!
Сам собой возникает вопрос: если современная мусульманская поэзия ТАКАЯ, то, может быть, не стоит тащить щипцами из утробы матери мертворожденного ребенка раньше срока, а подождать, пока его выносят положенное время?
Если бы я и дал Исаеву первое место, то не за литературные заслуги, а за бесценный дар пророчества, которого так не хватает многим талантливым поэтам. Стихотворение «Если завтра начнется война» было написано за год до ливано-израильской войны лета 2006 года:
Если завтра
Начнется
Война...
Что изменится
В мире этом,
Если завтра
Начнется
Война?!
Ветер качает
Ветви
Ливанского кедра –
Злой
Западный ветер.
Я засыпаю
Спокойно,
Без страха –
Но все же:
Что будет с кедром,
Если завтра
Начнется
Война?..
Однако если Исаев прогуливается вдоль древних развалин крепости Синджиль в поисках катарсиса, то для двух других поэтов из Шорт-листа – Марины Кивирьян и упоминавшегося Михаила Родионова путешествие на Восток – это прежде всего увлекательное приключение, иногда с романтической начинкой:
Оказавшись от дома вдали
Во священные дни Рамадана,
Я столкнулась с прекрасным Али
У мечети Большой Кайруана.
После такой встречи у молодой поэтессы и художницы заиграла кровь и возникло непреодолимое желание еще раз увидеть прекрасного юношу:
Если снова мне выпадет путь –
Я отвергну далекие страны,
Но вернусь, чтоб еще раз взглянуть
На Большую мечеть Кайруана.
Единственным противоядием от бессилия современной мусульманской поэзии в России могли бы стать рубаи, если бы: а) их было не так много и б) если бы они были хоть чуточку оригинальны. Не решусь искушать терпение читателя творениями очередных Хайямов.
Исламский прорыв в поэзии не состоялся...
Проза
После разгрома критиками романа об апостоле Павле прозаик из Уфы Светлана Чураева взялась за другой – «Ниже неба», поразивший председателя жюри премии А.Л. Эбаноидзе «красотой нравственного чувства».
Правда, люди, знавшие прототипа главного героя романа – башкирского художника Девлеткильдеева, утверждают, что он был совсем другим человеком. Но важно ли это? В романе говорится не столько о фигуре художника, сколько о проблеме свободы творчества для верующего человека. В данном случае – для мусульманина.
Известно, что ислам запрещает изображение любых живых существ, по крайней мере если речь идет о живописи, а не о фотографии. Девлеткильдеев же, как назло, талантливый портретист. Преодолев все внутренние запреты, художник выбирает свободу творчества. Выбирает, чтобы в конце жизни на вопрос своего юного простодушного ученика прийти к следующему выводу: «Зачем? Бог цветы нарисует прекрасней, чем ты. И болезнь страшней, ароматнее хлеб. Но когда ты смотришь на картину, когда слушаешь музыку, когда плачешь над книгой, ты знаешь, что Бог есть».
Искусство художника становится актом поклонения Всевышнему, восторга перед Его дивными творениями.
В романе Чураевой нет места проповеди, она не морализирует и не просвещает. Если кто-то хочет узнать что-то новое об исламе, то ему вряд ли стоит читать «Ниже неба». Если же читателю интересна жизнь российских мусульман, то роман Чураевой написан как раз для него. В этом смысле «Ниже неба» в той же степени мусульманский роман, как и «Андрей Рублев» Тарковского – христианский фильм.
Полная противоположность роману «Ниже неба» – роман-антиутопия Хольма ван Зайчика «Дело непогашенной луны» – роман о Палестине, но Палестине не настоящей, а вымышленной, которой не было и никогда, возможно, не будет. Арабы, приютившие бежавших от нацистов евреев и живущие с ними в полной гармонии, не менее фантастичны, чем лисы-оборотни или украинские незалежные дервиши из других романов ван Зайчика. Но именно такой увлекательно написанной сказки как раз и не хватает современной русской литературе.
«Дело непогашенной луны» с восторгом встретили в Израиле, что дало повод некоторым мусульманским обитателям форумов позлословить: «Вот, дескать, на чью мельницу воду льете». Что же, выходит из одного только чувства противоречия отрекаться от всего, что нравится твоим врагам? Роман «Дело непогашенной луны» близок мусульманам хотя бы потому, что идеи гуманизма, проповедуемые авторами-«переводчиками» ван Зайчика, ни в чем не противоречат нравственным нормам ислама.
Среди поступивших работ и без ван Зайчика хватало так назывемой альтернативно-исторической прозы. Чего стоит один «Русский халифат» Дмитрия Ахтямова, где излагается русская история от князя Владимира после принятия им ислама. Жуткая сивуха. От летального исхода после ее употребления спасают разве что фразы вроде: «Усталые и израненные мусульмане скрылись в ближайшем лесу».
Вместе с тем на премию не было подано практически ни одного произведения, где использовались бы сюжеты из мусульманской истории. А сюжетов таких, как известно, море.
Единственное и, к слову, весьма удачное исключение – красивый рассказ Каляма Алышанова «И узкий серп луны – печали символ», где обыгрывается известный коранический сюжет с исчезновением во время одного из походов младшей жены Пророка Мухаммада – Айши.
Почему же мусульманские писатели не касаются в своих произведениях блестящих страниц прошлого?
Ответ лежит на поверхности. Большинство авторов премии чудовищно безграмотны. Свои знания об исламе они получили из популярных брошюр сомнительного качества, которые вряд ли могут вдохновить на большее, чем сочинение книг, подобных «Русскому халифату», «Исламскому прорыву» и др.
Для того чтобы писать исторические романы, нужны хоть какие-то знания описываемой эпохи. Для того же, чтобы сочинить очередную антиутопию, требуется немного фантазии и максимум литературной наглости.
Публицистика
Слово «публицистика» в России, как известно, все понимают так, как им больше нравится. Для одного публицистика – это то, что печатается на последних страницах толстых журналов. Для другого – это перепалка в ЖЖ на тему, нужно ли мочить пидоров в сортире или нет. Кто-то считает публицистикой записанный на трезвую голову вчерашний разговор на кухне с корешами. «Публицистика – это все, что не поэзия и не проза», – скажет другой. И все будут в какой-то степени правы.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что на победу в номинации «Публицистика» претендовали такие непохожие одна на другую работы, как богословский труд карельского муфтия «Благотворительность в исламе. Закят», записки врача-психотерапевта из Пятигорска «Ислам открывает всему миру путь к физическому и психическому совершенству», воспоминания фронтовика о первой любви к мусульманской девушке, статья о роли женщин в исламской экономике, краеведческая монография «Москва мусульманская», путевой роман о Ливане и многое другое.
Однако если бы в премии была отдельная номинация «Курьезы», то победителем здесь наверняка вышел бы 79-летний инженер-электрик и по совместительству богоискатель-любитель из-под Тель-Авива Лазарь Флейшман, автор работы «Джихад против Израиля – это Джихад против Аллаха». Опираясь на тысячу раз устаревший перевод смыслов Корана Саблукова с «ерами» и «ятями» и возводя его едва ли не в ранг Слова Божьего, бывший репатриант из «г. Орла» доказывает, что мусульмане должны носить на руках евреев, если не хотят навлечь на себя гнев Аллаха.
За неимением реальных оппонентов автор, продолжая славную традицию борьбы Иакова с Богом, ожесточенно дискутирует то с Аллахом, то с академиком Примаковым. «Как славно ты опроверг Академика! (почему с большой буквы? Или Примаков у богоискателя равновелик Аллаху? – Р.Б.)», – хвастается Флейшман, не вполне удачно ввернув несколько цитаток из сочинений бывшего премьера Израиля Менахема Бегина и ряда английских изданий середины прошлого века. После опровержения Академика Флейшман нисходит до критики одного арабского профессора (с маленькой буквы).
Завершается данный памфлет проклятым экономическим вопросом: богоискатель всерьез ломает голову над тем, сколько золота надо заплатить палестинцам, чтобы они без шума и шороха очистили свои земли для тех, кому они принадлежат по праву: «И когда арабы-палестинцы и весь мусульманский мир узнают истинные истины (перед истинными истинами остается только снять шляпу. – Р.Б.) Корана, – Святая Земля Аллахом заповедана евреям и в наследство им передана – и уверуют в эти истины Корана, тогда непременно встанет в полный рост необходимость осознанного добровольного трансфера. Трансфера не простого, а золотого… Стало быть, хотя и подчиняясь воле Аллаха, но не с пустыми руками. Ведь среди них много бедных и даже очень бедных. И если Тора не разрешала еврею-рабовладельцу отпускать с пустыми руками на свободу рабов, то тем боле не должно отпускать без компенсаций родственников наших по Аврааму, Ицхаку и Иакову. И компенсаций не малых, а таких, что назначит Аллах».
Да таким авторам не на какой-то «Исламский прорыв» надо претендовать, а сразу на Нобелевскую премию мира. А полученные деньги отдать братьям-палестинцам, чтобы убирались скорее ко всем чертям.
Поразительно, но публицистических работ на палестинскую тематику, за исключением упомянутого опуса Флейшмана, не было совсем. Равно как и аналогичных работ о Чечне. Попыток осмыслить происходящее в республике глазами мусульманина на премии «Исламский прорыв» не наблюдалось. Авторов, приславших на премию свои романы о последних чеченских войнах, больше интересовали боевые действия, чем философия.
Не выходили за рамки поверхностного теологического спора, к сожалению, и присланные в большом числе автобиографические очерки новообратившихся (именно новообратившихся, а не новообращенных) мусульман. Большинство таких авторов – интеллектуалы, обнаружившие в исламе ответы на свои вопросы.
Безусловно, исследователю, который возьмется за изучение феномена русских мусульман, будет невозможно обойтись без анализа их литературного творчества. Путь подавляющего большинства авторов в ислам лежал не через эмоциональные переживания, вызванные каким-то важным событием в их жизни, а через познание.
Нередко религиозная пассионарность русских мусульман обретает формы литературного творчества. Собственно говоря, русские мусульмане составляют более трех четвертей авторов премии. Этнических же мусульман, балующихся писательством, больше занимают национальные сюжеты. Так, если проанализировать географию премии, то сразу бросается в глаза практически полное отсутствие работ с Северного Кавказа и Татарстана. В лидерах по количеству присланных работ – Москва, Санкт-Петербург и почему-то Рига.
Особую группу среди авторов премии составляют левые интеллектуалы, симпатизирующие исламу. Самый яркий представитель данной группы в современной русской литературе – Алексей Цветков-младший. Его путевой очерк о Стамбуле «Второй Рим в апреле, или Настойчивое чувство Всевышнего» мог бы посоперничать с известным эссе Иосифа Бродского «Путешествие в Стамбул». И если для Бродского стамбульские мечети – подобия жаб, то Цветков оценивает архитектуру города не глазами натуралиста, а как гурман: «У мечети Беязит запоминаются порфировые, как замороженное мясо, колонны двора»; «Эйуп издали – это сахарная россыпь на холме, заросшем черными кипарисами. Вблизи сахар оказывается бесконечными рядами могил. Долго поднимаясь на холм, сворачиваешь вдруг внутрь кладбища и попадаешь в мемориальный лес белых столбов, обернутых незнакомым алфавитом. У некоторых из них тихо поют родственники, повернув ладони к небу. Хочется навсегда спрятаться в этих сахарных надгробиях от всего на свете или по крайней мере надолго присесть».
В отличие от некоторых мусульманских авторов, так и не разобравшихся в своих отношениях с Богом и в отличие от Бродского, так и не почувствовавшего красоту ислама («Наверное, следовало... взглянуть на жизнь этого места изнутри, а не сбрасывать местное население со счетов как чуждую толпу... психологическую пыль», – пишет поэт в «Путешествии в Стамбул»), Цветкову, кажется, удается и то, и другое: «Муравей, всю жизнь бегущий по строкам, постепенно начинает понимать написанное, а также догадываться об авторе – вот что такое чувство Всевышнего».
Но Цветков не был бы Цветковым, если бы, прогуливаясь среди тысячелетних стен Константинополя и наткнувшись на зарытого в землю древнего мраморного зайца, не отыскал красных алавитов – мусульманских сектантов, борющихся за справедливость под смесью исламских и коммунистических лозунгов.
Я неоднократно слышал от уважаемых мною авторов советы никогда не писать путевых очерков. «Кому нужны путевые заметки в наше время, когда любой может совершить если не реальное, то виртуальное путешествие практически в любую точку мира», – говорил мне один доброжелатель. Прочитав цветковский «Второй Рим в апреле», я понял, что жанр путевого очерка пока рано отдавать на откуп участникам премии «Дебют», страдающим от нехватки сюжетов.
Я всегда был до занудства любознательным туристом. Оказавшись впервые в Стамбуле, я попытался увидеть в этом городе все или почти все. Вернувшись в Россию, я не без удовольствия смотрел передачи о Стамбуле, упиваясь тем, что видел больше, чем среднестатистический турист. Прочитав очерк Цветкова, я понял, что так и не узнал настоящего Стамбула…
К числу левых интеллектуалов, симпатизирующих исламу, можно отнести и Юлию Прудникову, вошедшую в Шорт-лист с эссе «Главная мусульманская книга» и критической статьей «Ислам от противного».
Редко когда стихи, помещенные в конце прозаического произведения того же автора, оказываются удачными. Случай с Прудниковой, занявшей второе место в номинации «Публицистика», увы, подтверждает это правило. Три стихотворения в конце эссе «Главная мусульманская книга» существенно портят впечатление от ранее прочитанного прозаического текста, рассказывающего об отношениях молодого автора с Кораном.
Два из трех стихотворений представляют собой вольный перевод смыслов двух коротких сур Корана «Хулитель» и «Землетрясение». Однако при всех их недостатках в сравнении с переводом Пороховой, беспомощно повисшим в безвоздушном пространстве между наукой и литературой, стихи Прудниковой выглядят как-то убедительнее. Учитывая слабый уровень работ в номинации «Поэзия», я бы усилил ее стихами из «Главной мусульманской книги».
Статья «Ислам от противного», которая камня на камне не оставляет от книги, давшей название премии, – весомый довод в пользу беспристрастности членов жюри. Поначалу создается впечатление, что автор палит из пушки по воробьям и целиком сосредоточивается на критике и без того беззащитного романа Ахтямова, но в конце статьи автор приходит к важным выводам, имеющим отношение к мусульманской художественной литературе в целом. Сравнивая «Исламский прорыв» Ахтямова с «Мечетью Парижской Богоматери» Чудиновой, автор утверждает: «Идеи “православного” романа Чудиновой так же далеки от христианства, как идеи “исламского” романа-проповеди Ахтямова – от ислама».
Если роман Ахтямова способен вызвать негативную реакцию у людей, симпатизирующих исламу («Главная мусульманская книга» не оставляет в этом никаких сомнений), то что же говорить о тех, кто относится к мусульманской религии по меньшей мере с недоверием? Тысячу раз права Прудникова: «произведения», подобные «Исламскому прорыву» Ахтямова и «Мечети Парижской Богоматери» Чудиновой, способны нанести куда больший вред исламу и христианству соответственно, чем любая вражеская пропаганда.
В отличие от текстов Цветкова и Прудниковой познавательный биографический очерк Альфиноры Гафуровой «Атаулла Баязитов» написан сухо и не балует читателя эмоциями. Но интересен он не этим.
Дело в том, что в 1990 году именно Альфинора Гафурова возродила созданную в начале XX века татарским общественным и религиозным деятелем Атауллой Баязитовым газету «Нур» («Свет»). Правда, дореволюционная «Нур» в отличие от нынешней, постсоветской была все-таки в большей степени исламской, чем татарской. В наши дни газета, напротив, отдает приоритет национальному перед религиозным, хотя (очередной парадокс эпохи глобализации) и выходит на русском языке.
Выводы
Возможно, последующие сезоны позволят подкорректировать некоторые выводы автора, касающиеся премии. Пока же поступающие в оргкомитет «Исламского прорыва» в ходе объявленного в октябре этого года второго сезона работы лишь подтверждают сделанные ранее и обобщенные ниже наблюдения:
– большинство авторов произведений на исламскую тематику – русские мусульмане-неофиты;
– высоким литературным качеством и пониманием сущности ислама обладают произведения, написанные представителями левой интеллигенции, симпатизирующими исламу;
– среди присланных на соискание премии работ нет произведений, в которых использовались бы сюжеты из истории ислама и мусульманского мира;
– ни в одном (!) произведении нет ненависти к представителям других религий, не содержится критика в адрес других конфессий, даже там, где речь идет о переходе из христианства в ислам;
– поэзия, как правило, очень низкого качества, с преобладанием ориентальных мотивов;
– в прозе отчетливо прослеживается бытоописательная направленность;
– наблюдается новая тенденция в жанре альтернативной истории: изложение основных догматов ислама в художественной форме;
– в представленных произведениях не предпринимались попытки посмотреть на войну в Чечне глазами современного российского мусульманина.