И. В. Нестеров
сотрудник фундаментальной библиотеки ННГУ им. Н. И. Лобачевского

Отношения Казани и Москвы 2-3-й четверти XV века в «Повести о Тимофее Владимирском»

При описании коллекции отдела редких книг фундаментальной библиотеки ННГУ1 в одном из сборников2 был обнаружен список «Повести о Тимофее Владимирском».

Археографически это находка регионального значения. По российским меркам степень распространенности можно охарактеризовать как среднюю3 (М.О. Скрипиль говорит о 24 списках4), а степень заинтересованности в изучении – как очень невысокую (в предельно коротком библиографическом списке работа М.О. Скрипиля упомянута как первая и пока последняя из числа крупных5).

Нижегородский список «Повести...» относится к первой (полной) редакции. Значительных текстуальных разночтений в нем нет, кроме пропуска слова «дщи» (дочери) во фрагменте, упоминающем родителей пришедшей на исповедь девицы – «...девица некая красна зело, (дщи) славных града того»6. Особенностью нижегородского списка является поздняя хронология – по наличию штемпеля с нечитаемой (вследствие плохой сохранности) легендой, он датирован второй четвертью XIX – началом XX века. Возможно, это самый поздний из известных списков (М.О. Скрипиль сообщает о двух списках XIX века). Непрерывность рукописной традиции памятника говорит о незатухающем интересе к нему до конца существования самой традиции, то есть до событий 1917 года.

Краткое содержание «Повести...» таково: священник неназванной владимирской церкви совершает блудный грех во время исповеди. Боясь сурового наказания, он переодевается воином и бежит в Казань, где поступает на службу к тамошнему царю. Поменяв веру, заново обзаведясь семьей, разбогатев и сделав успешную военную карьеру, Тимофей тем не менее несчастлив – ведь все его достижения связаны с преступлениями против родины, в набегах на которую он участвует. Случайная встреча с русским пленником, бежавшим из Казани, помогает ему получить прощение по грамоте великого князя. Кульминация «Повести...» – раскаявшийся преступник умирает от радости после прочтения грамоты.

Значимость памятника в том, что вполне естественное влияние жанра христианских житий не превращает «Повесть...» в печально знакомую археографам «историческую туфту». Достоверность описанных событий несомненна. Формат статьи не позволяет нам рассмотреть эту проблему подробно, в качестве примера укажем лишь на один факт: от митрополита Филиппа, инициатора помилования главного героя, дошло 7 посланий,7 из заголовков которых ясно, что минимум два посвящены вопросам помилования. Видимо, для Филиппа это был важный элемент политики, а значит, и типичная для него модель поведения в подобной ситуации.

Датировка событий «Повести...» также не вызывает значительных затруднений, хотя и невозможна с точностью до года. Отправной точкой служит упоминание великого князя Ивана Васильевича и митрополита Филиппа. Вполне очевидно, что это не Иван IV и Филипп II (Колычев), так как время нахождения на должности последнего – 1566–1568 гг. – приходится на период после взятия Казани. Иван III и Филипп I (уже упоминавшийся выше) как раз являются действующими лицами «Повести...». Кстати, в одном из списков второй редакции против имени Филиппа добавлено «первый»,8 но список поздний – XVIII век, поздним могло быть и добавление.

Филипп I занимал митрополичью кафедру в 1464–1473 гг. Именно этим временем датируются события заключительной части «Повести...». Ее начало – на 30 лет ранее. Именно столько пробыл в Казани главный герой, покинувший родину 20-летним юношей.

М.О. Скрипиль сужает возможные хронологические рамки концовки «Повести...» до 1467–1473 гг., то есть времени после неудачного похода на Казань в 1467 году9. Обоснование подобной датировке автор не дает. Логически убедительно выглядит и противоположный вариант – 1464–1467 гг., так как в «Повести...» о столь крупном событии, как попытка ликвидации ханства, ничего не говорится, жизнь главного героя безоблачна, на протяжении 30 лет он «соседям (то есть Руси) то и дело наносил обиды смело», и душевный перелом происходит у Тимофея в результате нравственных страданий, а не из опасений попасть в руки бывших соотечественников.

Есть в «Повести...» и еще один не рассматривавшийся ранее датирующий элемент. Это упоминание в списках второй редакции имени казанского царя, к которому между 1434 и 1443 годами бежал Тимофей. К сожалению, транскрипция имени – Маной10 – не соотносится напрямую с именем основателя ханства Улу-Мухаммеда (1438–1445).

Как источник по истории взаимоотношений Казани и Москвы XV века «Повесть...» может дать следующее:

а) Казань охотно принимала русских перебежчиков. Именно туда, а не в Литву, например, показалось удобным бежать Тимофею, несмотря на необходимость перемены веры.

б). Преимущественно принимались беглецы-военные. Конечно, Тимофей со своей основной специальностью востребован в Казани быть не мог. Тем не менее варианты все-таки имелись, но он их не выбрал. Приоритет военных, очевидно, говорит о том, что именно нападения на Русь были существенной, если не главной, статьей доходов молодого Казанского ханства.

в) Многочисленность упомянутых в «Повести...» набегов – свидетельство того, что военная инициатива в борьбе Москвы и Казани во 2–3-й четверти XV века было явно на стороне последней. Находясь потенциально под прикрытием «Большого брата» – еще не рухнувшей Золотой Орды, – Казань могла себе позволить подобное в отношении Москвы, занятой в это время внутренним разборками (гражданская война при Василии Темном и т. д.).

г) Успешность военной картеры Тимофея, а также наличие в его владимирском доме комплекта вооружения (перед поспешным бегством он никуда, кроме дома, не заходил), говорит о получении Тимофеем в возрасте до 18 лет11 какой-то начальной военной подготовки и, видимо, о периодическом привлечении его для участия в боевых действиях (иначе зачем оружие). Необходимость мобилизации священников в качестве воинов12 косвенно подтверждает наличие постоянной военной опасности со стороны Казани, раз уж приходилось вооружать все слои населения, в том числе такие далекие от военных проблем, как духовенство. Не забудем, что Владимир – место жительство Тимофея – отнюдь не пограничный город.

Упоминание большого числа русских пленников вкупе с аналогичным положением гл. 72 Стоглава 1551 года «О искуплении пленных» («которых окупят царевы послы в Ордах, и во Цареграде, или в Криму, или в Казани...»13 – и все это всего лишь за год до падения последней!) характеризует отношения с Казанью как Hannibal ante portas, ведь оплачивать расходы приходилось всей страной – через специальный налог с каждой сохи14.

д) Наименование бывшего священника «варваром» и «бусурманом» со стороны автора «Повести...», а также фраза самого «обусурмашившегося» Тимофея в разговоре с русским пленником «заклинаю тебя богом вашим Иисусом Христом» – очевидное свидетельство того, что обоюдное противостояние шло по всем направлениям, в том числе и по религиозному. Жесткость терминологии, а также полное забвение прошлых «заслуг» (Тимофей – бывший христианин и «бывший русский») – лишнее тому подтверждение.

Резюме. «Повесть о Тимофее Владимирском» – интересный и информативный исторический источник. Будучи источником не летописного, а «человеческого» уровня, он и ценен как взгляд «с маленькой колокольни». Отношения между Москвой и Казанью характеризуются им как бы изнутри. Автор «Повести...» таких задач перед собой не ставил, но рассказанная им история позволяет сделать вывод: Москва и Казань в середине XV века (а с небольшими оговорками – и в дальнейшем) – не волк и овца, а два намертво сцепившихся хищника, схватка которых могла окончиться только гибелью одного из них. Что в конечном счете и произошло.

 

Примечания:

1 Далее – ОРК ФБ ННГУ.

2 Научное описание см. № 129 в: Нестеров И.В. Каталог рукописных книг Фундаментальной библиотеки Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского // Открытый текст. Электронное периодическое издание. 03.02.2009. http://opentextnn.ru/history/arkheography/specification/?id=2664. Ранее другой список той же редакции был обнаружен в коллекции Нижегородской областной библиотеки. Научное описание см. № 37 в: Нестеров И.В. Каталог рукописных книг из собрания НГОУНБ. Часть 2. Раритеты XVIII – нач. XX вв. // Открытый текст. Электронное периодическое издание. 21.05.2009. http://opentextnn.ru/history/arkheography/specification/?id=2838

3 Условно к числу редких можно отнести памятник, известный не более чем в 10 списках, к числу средних – в 20–30, к числу часто встречающихся – от 40 и более.

4 На 1951 год. См.: Скрипиль М.О. Повесть о Тимофее Владимирском / ТОДРЛ М – Л., 1951. – Т. VIII.

5 Не считая публикаций текста с комментариями других авторов. См.: Дмитриев Л.Л. Повесть о Тимофее Владимирском / Словарь книжников и книжности древней Руси. 2-я пол. XIV–XVI вв. Вып. 2. Ч. 2. – Л., 1989.

6 Л. 1б Списка.

7 Не считая, разумеется, упомянутой в «Повести...» грамоты, текст которой там не приводится. Список посланий Филиппа I см. в словаре Брокгауза-Ефрона, статья: «Филипп...»

8 ГИМ. Барсов № 934. См.: Скрипиль М.О. Ук. соч. С. 298.

9 Скрипиль М.О. Ук. соч. С. 289.

10 Публикация текста: Скрипиль М.О. Ук. соч. С. 305.

11 Формула расчетов следующая: 20-летний Тимофей на момент бегства имел уже «детей», а значит, не менее двух; неженатых в священники, как правило, не рукополагают, следовательно, священником он стал как минимум в 18.

12 Случай хоть и нечастый, но почти нормальный на протяжении всей истории России, включая XX век. Примеров сколько угодно.

13 Российское законодательство Х–ХХ веков. Т. 2. – М. 1985. – С. 350. Сюда же можно отнести и свидетельства Казанского летописца.

14 К близким по тональности выводам пришел и Е.В. Арсюхин, считающий, впрочем, что экономически от ликвидации Казанского ханства Москва больше проиграла, нежели выиграла. См.: Арсюхин Е.В. Полумесяц над Волгой. – Н. Новгород. 2005. – С. 181–182.