Гусева Ю. Н.
старший преподаватель кафедры истории и зарубежного регионоведения Самарского филиала ГОУ ВПО «Московский городской педагогический университет», к. и. н.

Проблема хаджа российских мусульман в решениях и документах советских государственных органов (1923 год)

Рассматривая аспекты духовной жизни последователей Пророка на территории Российской империи и советского государства, исследователи внимательно анализируют возможности для соблюдения мусульманских культовых норм, сложившиеся в различные исторические периоды. Анализ этих обстоятельств дает пищу для размышления как о специфике условий существования российских мусульман, так и о направленности эволюции государственно-религиозных отношений.

Проблема паломничества является одним из наиболее малоизученных вопросов отечественного исламоведения. На сегодняшний день основные усилия историков сконцентрированы на анализе дореволюционной ситуации: имеются публикации хадж-наме (путевых заметок хаджей из Волго-Уральского региона) ^[1], статьи и монографии, освещающие некоторые аспекты проблемы. Следующий хронологический период освещен также довольно фрагментарно . Использование наработок советских исследователей (предметнее всего этим вопросом занимался Л. И. Климович ^[2]) затруднено в силу их явной идеологической пристрастности.

Можно с определенностью сказать, что раннее советское время, 1920‑е годы, в этом отношении вообще представляет собой terra incognita. Настоящая статья призвана заполнить этот пробел. Впервые на основании уникальных, ранее не опубликованных, источников освещаются и анализируются решения государственных органов (Наркомата иностранных дел-НКИД, Восточного отдела ГПУ и НКВД), касавшиеся проблемы организации паломничества мусульман советского государства в 1923 году. Ценность данных документов ^[3] состоит и в том, что они являлись хронологически первыми решениями официальных органов по данному вопросу.

Прежде чем анализировать обстоятельства советского периода, отметим, что в начале XX века численность хаджи из Российской империи по различным оценкам составляла от 8 до 20 тысяч человек в год ^[4]. По сведениям А. Т. Сибгатуллиной, основными направлениями движения паломников были — московское, севастопольское, батумское, одесское. Маршрут путешествия через Одессу, далее в Стамбул и в Джидду был наиболее популярен у мусульман Среднего Поволжья ^[5]. Предприятие это требовало существенных материальных и временных затрат ^[6].

Российские имперские власти занимали в этом вопросе осторожную позицию, так как, особенно в начале XX века, воспринимали хадж как средство разжигания «мусульманского фанатизма в смысле стремления к религиозно-политической обособленности», проистекавшей из отношения к халифу Османской империи как к духовному лидеру мусульман-суннитов всего мира ^[7]. Тогда же с целью предотвращения подобных нежелательных для властей последствий хаджжа обсуждались различные меры по урегулированию различных его аспектов (пошлины, вопросы перевозки, санитарно-эпидемического контроля). Отметим, что уже тогда существовала идея о централизованной переправке паломников через черноморские порты и Константинополь (Стамбул) ^[8].

События в Турции накануне Первой Мировой войны (младотурецкий переворот) привели к тому, что государство пошло на введение запретительных мер: недопущение высадки россиян у турецких берегов, перевозка исключительно на русских пароходах (судах Добровольного флота). Важно подчеркнуть, что это не являлось общей тенденцией, имперские власти относились к хаджу вполне нейтрально и в большей степени реально контролировали вопросы санитарно-эпидемиологического характера (путем создания карантинных пунктов). Остальные вопросы, касающиеся хаджа, в дореволюционный период в значительной степени решались на уровне местной администрации и усилиями наиболее активных и состоятельных мусульман-попечителей ^[9].

Закономерно, что резкое сокращение числа паломников из России произошло в период Первой мировой войны ^[10] и в постреволюционные годы. З. Хабибуллина утверждает, что до конца 1920‑х годов в хадже ежегодно находилось не более 20 российских мусульман ^[11]. Однако имеющиеся в нашем распоряжении факты свидетельствуют, что в начале 1920‑х годов российские паломники заметно активизировались. В документах Восточного отдела ГПУ отмечалось, что в 1922 году из Ферганы выезжало в хадж несколько тысяч человек, паломники из различных мест бывшей империи двигались нелегально, не имея документов. Основным перевалочным пунктом для мусульман Центральной части России, Волго-Уральского региона по-прежнему оставалась Одесса, где также отмечался «наплыв богомольцев» ^[12]. Об этом сообщали в Москву полномочные представители ГПУ в Туркестане и Персии.

По прогнозам аналитиков, в период НЭП паломничество должно было принять широкие масштабы ^[13], что заставило официальные органы принимать превентивные меры, а именно: сформулировать свое отношение к этому явлению, обозначив свою позицию в отношении паломников. Проанализируем, какими соображениями руководствовались чиновники, решая судьбу мусульман, какими были законодательные возможности для совершения хаджа в это время?

Как уже отмечено, озабоченность властей вызывало начавшееся и потенциальное массовое движение мусульман из СССР в Мекку и Медину. Основной проблемой представлялось то, что оно могло стать стихийным, неорганизованным, следовательно, неподконтрольным государственным органам. Для чего был необходим контроль над паломниками? Письмо НКИД ^[14], направленное в НКВД и ГПУ 17 февраля 1923 года, является одним из самых ранних официальных документов по этой проблеме и дает однозначный ответ на этот вопрос.

Легализация этого процесса и организованный характер выезда хаджи напрямую отвечали внутри- и внешнеполитическим интересам СССР. Это давало возможности: 1) избежать массового скопления паломников в портах Черного моря, как следствие, предотвратить проблемы социального и медицинского характера; 2) упорядоченность в этом вопросе имела бы положительный международный резонанс; 3) организованный характер хаджа давал бы возможность явного и скрытого воздействия на мусульман «специальных людей». Для этого НКИД предлагал организовать точный учет хаджи, выдачу им заграничных паспортов, а также отправку их группами в специально предназначенных для них вагонах ^[15].

В специальном заключении, подготовленном уполномоченным I‑го Отделения Восточного отдела ГПУ ^[16] А. Степановым спустя пять дней после получения письма НКИД, содержалось изложение позиции политической полиции. Мнение чекистов во многом перекликалось с представлениями дипломатов ^[17], но отличалось резкостью оценок и неприятием самого факта паломничества ^[18]. Аналитики Восточного отдела исходили из того, что Мекка, находясь под влиянием западных держав (в особенности Великобритании), якобы являлась центром панисламистского движения, и российские мусульмане, очутившись там, могли попасть под нежелательное влияние «агентов панисламизма». Результатом этого могло стать превращение верующих мусульман в «... еще более сознательных и опасных проводников этих идей среди массы мусульман СССР» ^[19]. Опасения были связаны и с тем, что пропаганда идей единства мусульман всего мира теперь могла стать более масштабной и проникать не только через наиболее ярких представителей национально-религиозной элиты, но и через рядовых верующих-хаджи.

По мнению чекистов, вторая опасность коренилась в экономической плоскости. Они предполагали, что бюджет хаджа для одного человека превышал 200 рублей золотом, которые было разрешено вывозить различным категориям выезжающих, и «очевидно придется... разрешить им к вывозу большую сумму (более 200 рублей — Ю. Г.), что повлечет для СССР значительную бесполезную потерю ценностей» ^[20].

Поэтому неудивительной выглядит жесткость позиции Восточного отдела: «Если было бы возможно запретительными мерами воспрепятствовать к выезду мусульман в Мекку, ВОГПУ, безусловно, стояло бы на этом запрещении...» ^[21]. Но все же был ряд факторов, которые не позволяли ГПУ настаивать на подобных радикальных мерах. Во‑первых, наличие возможностей для нелегального выезда (особенно в местностях Средней Азии); во‑вторых, нежелательный международный резонанс подобного решения. В этой ситуации единственно верным для политической разведки решением проблемы представлялось «примирение с неизбежным злом» ^[22] и принятие ряда мер, способных придать хаджу организованный и, соответственно, подконтрольный характер ^[23].

Что означали «организованность» и «подконтрольность»? Они подразумевали устройство аппарата регистрации паломников, который накануне и после хаджа мог аккумулировать всю информацию о конкретном человеке. «Далее путь следования мусульманских богомольцев должен обслуживаться хорошей осведомительной сетью, с целью установить настроения едущей массы, чтобы впоследствии можно было бы судить о размерах произведенной над ними в Мекке обработки» ^[24].

Тогда же, в феврале 1923 года, путем рассылки секретных циркуляров ВО ГПУ была начата работа по сбору сведений в регионах ^[25], которые содержали комплекс вопросов о том, как сейчас и до революции 1917 года была организована отправка хаджей, каково было их количество тогда и ныне, что в настоящее время препятствует (способствует) их отъезду и как к паломничеству относятся местные власти и широкие слои населения ^[26].

22 февраля, вероятно, Я. Петерсом, начальником Восточ­ного отдела, была написана записка, адресованная заместителю председателя ГПУ И. С. Уншлихту ^[27], в которой содержалось предложение созвать межведомственное совещание по этому вопросу с участием представителей НКВД, НКИД, Наркомнаца, Наркомфина. Позиция ГПУ оставалась неизменной: «Совещание созвать, но золота вывозить не позволять и приложить усилия, чтобы в нынешнем году паломничества не было» ^[28].

Cогласно этой инициативе 5 марта 1923 года в стенах НКВД состоялось совещание вышеуказанных ведомств, на котором обсуждались проекты и были приняты «узловые» решения об урегулировании вопросов паломничества. Они гласили следующее: «В целях предотвращения большого скопления при портовых городах паломников признать нежелательным широкое оповещение мусульманского населения о возможности паломничества в Мекку и Медину»; формировать группы из паломников, которые будут получать специальные паспорта в Отделе Управления НКВД; «необходимо зафиксировать для урегулирования пути следования паломников: Батум — для Закавказья, Одесса для УССР, Новороссийск для Северного Кавказа, Евпатория для Крыма» ^[29]. Также оговаривалась необходимость получения разрешения по линии НКИД о возможности въезда в Турцию, дабы провозить хаджи транзитным путем через Константинополь.

Вскоре, 1 апреля того же года, начальником I отделения Восточного отдела В. Г. Соколовским на основании постановлений совещания был подготовлен проект секретного циркуляра, который должен был выйти из-под пера НКВД и им же разослан на места. Циркуляр в общих чертах повторял решения совещания, несколько конкретизируя их, а также вводя ограничения для выезжающих. Так, для транзитного пропуска хаджи ^[30] через Константинополь требовалась виза турецких консулов в Советских республиках; при увеличении числа паломников ввиду ограниченного количества судов на Черном море необходимо было административными мерами затягивать выдачу документов или отказывать под благовидным предлогом; вывоз золота ограничить суммой до 200 золотых рублей, то есть в соответствии с общими нормами.

Опираясь на вышеизложенное, можно утверждать, что в 1923 году были предпринятые первые шаги по государственному урегулированию проблемы паломничества «советских» мусульман. Вполне закономерно, что усилия различных государственных органов в этом направлении диктовались не столько желанием обеспечить комфортные, благоприятные условий для выезжающих в Мекку, сколько стремлением использовать паломничество в своих тактических и стратегических целях, а, по возможности, свести его к минимуму или изжить вовсе.

Обобщая вышеизложенный материал, заметим явное сход­‑ ство отдельных установок советской власти в этом вопросе с реалиями имперской политики. Они закономерно определяли отношение государства не только исламу в целом, но и к мусульманским религиозным практикам. Гипертрофированная боязнь «панисламизма», типичная для досоветского периода, была идеологической «ширмой», скрывавшей опасения ГПУ о возможности объединения мусульман под антисоветскими (как прежде: антиимперскими, антироссийскими) лозунгами. Сходными также могут быть названы практика выдачи паспортов, проекты организованного вывоза паломников.

Как и ранее, проблема хаджа рассматривалась в тесной увязке «мусульманского вопроса» с внутри- и внешнеполитическими задачами. Тактические соображения международного порядка (именно в 1923 году были предприняты первые попытки установления дипломатических отношений с королевством Хиджаз, на территории которого находились священные города; формирование негативного имиджа СССР как страны, ограничивающей свободы) тесно смыкались с задачами ограничения влияния национально-религиозных лидеров, проживавших в Союзе и за его пределами, на местное мусульманское население.

Однако не стоит напрямую отождествлять имперскую и советскую позиции в отношении паломничества, так как налицо ряд существенных отличий. Манипулирование общественным мнением, сознательное сокрытие информации, стремление к регламентации и установлению тотального контроля над всеми этапами хаджа, отношение к нему как к «неизбежному злу», с которым стоит примириться на время в угоду тактическим соображениям — все это существенно отличает позицию советских властных структур от установок государственных органов имперского периода российской истории.

Отметим также, что при сравнении этих установок с послевоенными реалиями, ситуацией 1950‑х — 1980‑х годов, становится очевидно, что концептуальные подходы государства к этой проблеме практически не претерпевали изменений.