Мусульмане Северного Кавказа в политической жизни России

Р. В. Курбанов,
научный сотрудник Института востоковедения РАН,
член Исследовательского комитета по проблемам прав человека
Российской ассоциации  политической науки, кандидат политических наук

От князя Владимира, чуть было не принявшего ислам, до Владимира Путина, прямо признавшего Россию «мусульманской страной», наше государство ни дня не было чисто русским или православным. И при князьях, именовавшихся каганами (ханами), и при царях, возводивших свою власть к «милости Владыки миров», и при Иване Грозном, которому Иван Пересветов советовал предпочесть «правду турецкую» (шариат) православной вере, и на сегодняшнем этапе влияние мусульманского фактора на российскую политику было и остается огромным.

Однако востребованность властями конструктивного потенциала мусульман в сегодняшней политической жизни и политической системе России незаслуженно мала. Как и непозволительно низок уровень политической культуры, грамотности и зрелости в среде самих мусульман. На самом деле за подобным фактом скрывается настоящая катастрофа не только в масштабах российской мусульманской общины, но и всего государства российского.

Первая крайность

Влияние мусульман — не как отдельных личностей, а как консолидированной политической силы — на российскую внутриполитическую ситуацию на протяжении всей истории страны было двунаправленным. Первое направление определялось влиянием, которое мусульмане оказывали на российскую политическую систему в качестве силы внутренней, внутрисистемной, признанной самой политической властью.

Однако, если мы говорим о мусульманах именно как о политической силе, как о более или менее оформившейся партии с осознаваемыми политическими целями, программой и методами, внутреннее направление мусульманского участия с ордынских и Смутных времен в истории России сколько-нибудь четко можно проследить только дважды. И оба раза приходятся на периоды крутых виражей, кризиса политической системы и резкой смены политических координат. Первый случай — появление мусульманской фракции в российской Думе в период предреволюционной лихорадки. Второй — появление мусульманских партий и политических организаций в начальные годы ельцинских реформ.

При этом внутреннее направление мусульманского влияния на политическую систему нельзя назвать в истории России устойчиво сильным или достаточно значимым.

Та же самая ситуация наблюдается на сегодняшнем этапе, когда с уходом с политической сцены Исламской партии Возрождения Ахмад-кади Ахтаева и Союза мусульман России Надыра Хачилаева политическая роль мусульман ограничивается молчаливым соглашательством или неправдоподобно горячими признаниями в любви к президенту и его политике.

Причины сегодняшней «маловесности» мусульман в политической жизни страны те же самые, что были на протяжении всей истории их пребывания в составе России. Мусульмане, оказавшиеся внутренним меньшинством в составе огромной немусульманской страны, были в достаточной степени оторваны и отдалены от политических центров мусульманского мира, не были в должной мере консолидированы, не обладали необходимой политической волей, четкими целями и программой для отстаивания своих интересов. Кроме того, среди основных причин их политической маргинализации — низкая политическая культура, незначительная степень интегрированности в общественную жизнь по сравнению с титульным народом, некоторая степень отчужденности и даже враждебности по отношению к покорившему их «неверному» государству.

Однако самым слабым местом данного формата мусульманской политической активности всегда являлось недостаточно грамотное и убедительное обоснование — с чисто богословских позиций — необходимости участия мусульман в политической жизни немусульманского государства.

Проблема же заключалась в том, что духовные лидеры обосновывали именно необходимость поддержки и лояльности, обязательно безоговорочной. Однако они не привили российской умме навыков активного политического участия, допускающего иногда поддержку властей, а иногда критику в их адрес и даже некоторую оппозиционность и не обосновали необходимость подобных действий.

Вторая крайность

Намного большее и значимое влияние на российскую политическую систему мусульмане оказывали в качестве внешней по отношению к российскому обществу и государству силы. Не говоря уже об ордынском владычестве над Русью, покорение разрастающейся империей мусульманских ханств — Казанского, Астраханского, Сибирского, Крымского, русско-турецкие войны, изнурительная полувековая война на Кавказе — все оставляло на российской политической системе намного более значимый отпечаток, нежели политическая деятельность «внутренних» мусульман.

Что касается современного этапа, то наиболее глубокое влияние на трансформацию внутренней политики России оказали вторжение отрядов Басаева и Хаттаба в Дагестан и события в Беслане. Кем бы ни называли тех, кто совершил это, кто продолжает сегодня воевать против российского государства в горах и городах Кавказа — «бандитами, террористами, преступниками», — очевидно следующее.

Во‑первых, они определенное время являлись одной из самых серьезных сил, оказывавших влияние на российскую политическую жизнь. Пугая ими население, в период первой чеченской войны и до начала второй чеченской войны власти обеспечивали нужные результаты выборов и некоторый «порядок» в стране. Во‑вторых, поскольку они воздействуют на политику, они — сила политическая. И в‑третьих, — как бы их ни выводили за рамки «традиционного» ислама российские муфтии, они являются силой мусульманской.

При этом более всего удивляет не эта предельная поляризация мусульман в политическом отношении — на полных конформистов и непримиримых противников российской политической системы. Подобное разделение существует во всем мире, где мусульманская политическая активность также разделена между этими двумя полюсами. Более того, и тот, и другой формат политической активности находят свое обоснование в мусульманской политической доктрине.

Наиболее удивительным в данном разделении является невероятная разница в уровне организованности, консолидированности, мотивированности, целеустремленности между этими двумя направлениями мусульманской политической активности в пользу партии джихада. И проблема здесь не столько в самих мусульманах, не могущих показать должный уровень политической активности и веса в легальном поле. Проблема заключается и в абсолютной невостребованности подобной активности самими властями, которые не знают, как этой активностью управлять и на что «полезное и доброе» ее можно направить.

Два крыла российской уммы

Первоначально стоит отметить, что многонациональная российская мусульманская община по признаку национальной принадлежности условно делится на две крупные общности. Данные общности Алексей Малашенко называет «татаро-башкирским» и «северокавказским».

При этом сам Алексей Малашенко признает условность и даже «неудачность» этих названий, поскольку «кроме татар в Москве, Поволжье, на Урале, в Сибири живут миллионы мусульман, принадлежащих к иным этносам». Но он, все же, предлагает для простоты принять эти термины в качестве рабочих.

Соглашаясь в целом с подобной классификацией, отметим, что к первой, «татаро-башкирской», группе относятся мусульмане тюркских народностей Поволжья, Южного Урала и Сибири — татары, башкиры и их этнические подгруппы, такие как сибирские татары, нижегородские татары (мишари) и т. д.

Ко второй, «северокавказской», группе отно­сят­ся мусульмане народностей Северного Кавказа, компактно проживающие в 7 республиках региона — Дагестане, Чечне, Ингушетии, Северной Осетии, Кабардино-Балкарии, Карачаево‑Черкесии и Адыгее.

Несмотря на то что мусульмане этих двух групп сегодня самым широким образом расселены по всей стране, во многих регионах проживают рядом, молятся в одних и тех же мечетях, представители каждой из этих групп сохраняют присущие им модели социального поведения, менталитет, степень религиозности, отношения к тем или иным религиозным предписаниям, а также к немусульманскому большинству и российскому государству.

Предельно обобщая, можно сказать, что «татаро-башкирский ислам» отличается от «северокавказского» ислама большей интегрированностью в российское общество, большей готовностью к диалогу и взаимодействию с властью, большей размытостью традиционной социальной структуры.

В то же время «северокавказский» ислам отличается большей жесткостью, доходящей иногда до фанатизма, в следовании религиозным авторитетам из собственного народа, большей нетерпимостью не только к немусульманскому большинству, но и даже к мусульманам других национальностей.

И «татаро-башкирский», и «северокавказский ислам» также внутренне крайне неоднородны, и в них можно выделить по региональному или субэтническому признаку различные подвиды, группы и общности, отличающиеся по всему спектру вероисповедных и социальных характеристик.

Стоит также отметить такую характеристику, подмеченную Алексеем Малашенко и присущую обоим исламским ареалам, как самодостаточность, с точки зрения культурной и собственно религиозной традиции, склонность к внутренней консолидации, занятость решением собственных проблем, в том числе политических, и прежде всего — отношений с властью.

«Оба ареала, несмотря на спорадические попытки продемонстрировать желание к интеграции, живут своими отдельными мирами. Мусульманские лидеры из столицы или Татарстана принимаются в Махачкале или Нальчике как дорогие гости, но к ним там относятся, прежде всего, как к москвичу и казанцу».

Внутренняя неоднородность

Чтобы не углубляться в перечисление и описание всех этих подгрупп и подвидов, ограничимся приведением одного примера, который может прояснить степень внутренней дифференциации и разнообразия этих условных групп российских мусульман. Поскольку данная разнородность и «разность» этих групп влияет на характер отношений между духовными структурами российского ислама.

Если на первом уровне классификации российского исламского сообщества мы отметили две группы — «татаро-башкирскую» и «северокавказскую», то спускаясь на второй уровень и более пристально рассматривая, к примеру, «северокавказский ислам» как обладающий бóльшим внутренним разнообразием, можно отметить следующее.

Очевидно, что сегодняшнее кавказское сообщество мусульман — предельно сложное и многогранное явление, в котором усматриваются внутренние различия и оттенки. Во‑первых, Кавказ — самый многонациональный регион России, и каждый народ Северного Кавказа отличается собственной моделью социального поведения и отношения к религии.

По единодушному признанию специалистов, более исламизированной является его восточная часть — Дагестан, Ингушетия, Чечня, менее — запад региона — Кабардино-Балкария, Карачаево‑Черкесия и Адыгея. Хотя в последние годы влияние ислама в западных республиках стремительно возрастает.

Руководствуясь теми или иными параметрами, специалисты подразделяют Северный Кавказ на два, а то и на четыре субрегиона. Кавказовед Энвер Кисриев полагает, что первым субрегионом является Дагестан, вторым — Чечня и Ингушетия, третьим — Кабардино-Балкария, Карачаево‑Черкесия и Адыгея и, наконец, четвертым — Северная Осетия.

Во‑вторых, само исламское пространство региона предельно разнообразно и состоит из множества различных религиозных общин, следующих различным направлениям и традициям в исламе. Опять-таки, условно их можно подразделить на три группы.

Первая группа кавказских мусульман — это представители версий ислама, превратившихся в прежние века в синтез исламской, местной этнокультурной и суфийской традиций. Большинство современных исследователей именуют данную версию ислама «традиционной». Именно эта версия ислама, возможно, в незначительных вариантах, господствовала на Кавказе до начала наступления на исламскую культуру сперва царской, а затем советской власти. На Восточном Кавказе — в Дагестане, Чечне и Ингушетии — в данном триптихе исламской, этнической и суфийской традиции, наиболее характерным и ярким элементом являлся именно суфийский компонент.

На Западном же Кавказе, где исламская духовная и политико-правовая компоненты ислама имели намного более слабые позиции, на первом месте стояли бытовое людское понимание и усеченная обрядовая версия ислама в очень сильной степени подчиненные местной этнокультурной традиции.

Кроме того, сам суфизм, позиции которого наиболее сильны в трех кавказских республиках — Дагестане, Чечне и Ингушетии, — представлен в регионе тремя тарикатами (орденами): кадирийей, накшбандийей и шазилийей, являющимися своеобразными духовными школами, сочетающими в себе методы и приемы мистического познания истины, особый свод морально-этических положений и формы внутренней организации.

Вторая подгруппа кавказских мусульман представлена дагестанской школой исламских правоведов Шафиитской правовой традиции (мазхаба). Она сформировалась еще до присоединения Дагестана к России, в основном в самоуправляющихся мусульманских общинах даргинцев. В их общинах позиции мусульманских юристов, правоведов и судей были настолько крепки, что во многих обществах они оспаривали власть выборных правителей. В обществе Акуша-Дарго фактически же сложилось двоевластие. Политическими лидерами общества были два человека — выборный правитель и шариатский судья (кадий).

Третья подгруппа кавказских мусульман представлена стремительно растущей общиной фундаменталистов, в простонародье и официальной пропаганде именуемых «ваххабитами», а в среде ученых — «салафитами».

Этот ислам фундаменталистского, или салафитского, толка проповедует возврат к первоосновам веры, к образу жизни Пророка Мухаммада и «праведных предков» (араб. «ас-салаф ас-салихун») и очищение ислама от более поздних нововведений. И он, вопреки тиражируемому государственными СМИ мнению о чуждости и нетрадиционности его для кавказского региона, имеет здесь более чем 300‑летнюю историю.

Если же спуститься еще на один уровень классификации исламских общин рассматриваемого региона, то практически в каждой из отмеченных групп — суфиев, шафиитских правоведов и салафитов — можно выделить более узкие национальные и районные подгруппы.

К примеру, суфизм в Дагестане у кумыков и аварцев отличается по достаточно широкому ряду характеристик. А суфизм в рамках одного аварского народа различается в разных местах его проживания. Например, суфизм, распространенный в Шамильском районе Дагестана, в корне отличается от суфизма, распространенного в Цумадинском районе той же республике.

То же самое и салафийя, внутри которой по степени приверженности тем или иным положениям веры, по моделям социального поведения, отношения к обществу и власти, можно выделить салафитов Южного Дагестана, салафитов гимринских, цумадинских, кадарских, гунибских и т. д. И это несмотря на то, что особенностью процесса распространения салафитской идеологии на Северном Кавказе в последние годы являлось именно то, что они делают все возможное для преодоления «рамок этнической обособленности» и «пытаются выступать в качестве единой идейно-политической силы».

Сложность ситуации состоит еще и в том, что практически во всех кавказских республиках представители традиционных религиозных общин стараются сохранять социальную дистанцию с представителями других религиозных общин, даже если они являются выходцами из одной республики и даже если они являются представителями одной национальности.

К примеру, последователи дагестанских суфийских шейхов Саида-афанди Чиркейского (аварец), Мухаммад-Мухтара Кяхулайского (кумык), покойного ныне Сиражуддина Хурикского (табасаранец) еще некоторое время назад могли приветствовать друг друга, пожимать друг другу руки, обмениваться общими фразами. Но дальше этого общение практически не шло.

Общение между дагестанцами и чеченцами, являющимися последователями традиционных версий ислама, также ближе к официальному, не говоря уже о таких географически более далеких друг от друга этносах, как народы Западного и Восточного Кавказа.

Кроме того, представители традиционного ислама особенно стараются сохранять предельно возможную социальную дистанцию с представителями фундаменталистского, реформаторского ислама.

Политическое преломление

Вышесказанное свидетельствует о том, что и сегодня российская мусульманская община не представляет собой консолидированной силы. Она не объединена не только в политическом отношении, но даже и в религиозном. В отличие от православной общины, в мусульманской среде нет четко иерархизированного клира, управляемого из единого центра, который мог бы придавать культурно-идеологическую однородность сообществу верующих, задавать ему единую социально-политическую повестку, консолидировать умму и представлять ее в диалоге с властями.

Мусульманская община, в отличие от православной, фрагментирована не только в религиозном отношении на сторонников Равиля Гайнутдина, Талгата Тажуддина, противников вообще каких бы то ни было духовных управлений, представителей «свободных джамаатов», верующих, полностью равнодушных ко всем религиозным вертикалям и т. д. Мусульмане России также предельно фрагментированы и в национальном отношении. Они не представляют собой такого же единого, однородного культурно-национального сообщества, как русский народ, с единым языком, культурой, самосознанием и признанием духовного руководства единой Церкви.

Несомненно, политическое взросление и консолидация мусульманской общины России будут происходить, это неизбежно. Но это очень долгий и трудный процесс. Особенно, учитывая фрагментированность российской общины мусульман, ее известную периферийность по отношению к ведущим интеллектуальным и политическим центрам исламского мира, малообразованность и запуганность широкой кампанией по борьбе с экстремизмом, бьющей даже по легальным фигурам.

Долгий путь впереди

Но без этого политического и гражданского взросления мусульманская община так и будет постоянно проваливаться в пропасть между двумя крайностями — Кавказским Имаратом и непримиримым джихадом Доку Умарова, с одной стороны, и «всенародным обожанием» властей как федерального, так и регионального уровней, с другой.

Далее, настоящей катастрофой всей российской политической системы является ее абсолютная неспособность найти механизмы кооптации нарастающей мусульманской политической активности. Имитация работы на данном направлении со стороны властей, выражающаяся в административной поддержке мусульманских форумов, которые в благодарность принимают обращения к президенту, опять-таки никак не отражается на политических позициях и поведении уммы.

А в это время активность мусульман прорастает или мимо властей, или целенаправленно по этим же властям бьет. Даже если вынести за скобки Кавказ с его неутихающей внесистемной военно-политической активностью мусульман, выражающих свое отношение к властям периодическими убийствами президентов, министров, силовиков и работников местных администраций, ситуация в остальной России весьма неутешительная.

Организованная мусульманская политическая сила продолжает оставаться самым страшным пугалом не только для всей России, но и для самих мусульман. К огромному сожалению, сами верующие пока слабо представляют, как они могут организоваться в политическом плане: для чего, что потребовать и что предложить властям. А тот факт, что власть точно так же ничего этого себе не представляет, не готова предоставить места мусульманской партии в политической системе, в свою очередь, пугает мусульман.

Любая инициатива снизу сорганизоваться в политическом поле воспринимается самими мусульманами как провокация, как абсолютно нежелательное дело, поскольку может спровоцировать совершенно неадекватную реакцию и даже преследования со стороны властей.

Данный замкнутый круг, в котором и власть, и мусульмане боятся друг друга, предельно напуганы каждым новым движением в противоположном лагере, и не может породить ничего другого, кроме обоснований, подводимых под любые действия властей, а также самоубийственного протеста, выражающегося в массовом уходе молодых мусульман к боевикам.

При этом власть упорно продолжает предпринимать попытки «окучить» мусульманский электоральный ресурс. Однако, учитывая дезорганизованность и фрагментированность российской уммы, заинтересованным лицам приходится работать с ней по принципу сегментации рынка — с дагестанцами отдельно, с чеченцами отдельно и т. д.

Поскольку такая работа с электоратом должного результата, кроме малого процента голосов стариков‑мусульман, польщенных тем, что в их мечеть приехал сам Жириновский, мало что дает. Интерес политиков к мусульманам также низок. Очевидно, что еще долгое время ни на выборах в Думу, ни на выборах президента мусульмане консолидированной силой не выступят и не обозначатся.

Мусульмане, идя на выборы, делают это не как единая общность, а как представители каждый своего маленького сообщества — национального, профессионального, социального и т. д. Российским мусульманам еще предстоит огромный путь для нахождения своего места в политической системе России, осознания своих интересов и прав, полноценной интеграции в российское общество, включения в политическую систему и внесения собственного вклада в судьбу своей страны.