Д. В. Макаров,
руководитель Департамента по связям
с общественными организациями и мигрантами ДУМЕР

Альтернативная мусульманская инфраструктура общин внутренних и внешних мигрантов

Недавно я был в славном городе Иваново. Казалось, не так давно, в 2003 г., там построили красавицу-мечеть, сразу ставшую украшением этого города. Тогда многим казалось, что большая вместительная мечеть не нужна для жителей «столицы рабочего края». Однако сегодня она уже переполнена. Люди читают пятничные и праздничные намазы во всех коридорах, административных и подсобных помещениях, на всех трех этажах. Заполняется все пространство рядом с мечетью, двор и прилегающие территории.

Но, может быть, это единичное явление, и в других крупных городах дело обстоит не так? Нет, аналогичную ситуацию можно наблюдать во многих крупных административных и промышленных центрах России. В Москве количество мусульман, принимающих участие в праздниках Ураза-байрам (Ид аль-фитр) и Курбан-байрам (Ид аль-адха), согласно статистике ГУВД города достигло 170 тысяч человек, причем в последние несколько лет оно растет на 20–40 % в год. Сходные показатели роста выдает и Санкт-Петербург. Но что происходит со всеми этими людьми, куда они движутся? Ведь ключевые элементы мусульманской инфраструктуры — мечети — никак не рассчитаны даже на десятую часть этого количества.

Поставьте себя на место мусульманина, проживающего в российском мегаполисе, соблюдающего нормы религии, но не имеющего возможности делать это хотя бы с минимальным комфортом, при этом — деятельного, активного. Он хочет «создать» мечеть рядом со своим местом работы или в другом удобном для него месте. Но сделать это в одиночку он, каким бы активным ни был, не в состоянии, следовательно, он должен объединиться с другими, такими же активным и деловыми. Но на какой основе может произойти такой объединение? Учитывая колоссальную социообразующую роль ислама, заложенную в самом вероучении, а также характер формирования социальных сетей в исламе, основным объединяющим началом здесь служит единство по этническому, региональному (по месту исхода) или субконфессиональному признаку. Именно так и возникают этномечети — таджикские, азербайджанские, арабские, бенгальские, афганские, мечети суфийские (в разделением внутри), саляфитские, шиитские… По этим признакам легче мобилизоваться самим и мобилизовать других на подмогу. В основном они возникают там, где присутствуют активные мусульмане, способные, кроме всего прочего, вложить необходимые финансы. Дело в том, что практически все эти этномечети существуют в съемных помещениях. В силу этого обстоятельства понятно, почему местом их существования становятся рынки и бизнес-центры.

Именно так образовались все известные и изученные нами (коллективом авторов, работавшим и работающим над составлением серии энциклопедических словарей «Ислам в Российской Федерации») этномечети Москвы, Санкт-Петербурга, Екатеринбурга, Новосибирска и других крупных российских городов.

Некоторые информанты указывают на наличие подобного же рода мечетей на крупных строительных объектах. Общее их количество оценить не представляется возможным. Оно зависит от множества факторов, среди которых:

миграционная привлекательность того или иного населенного пункта или местности;

наличие и степень развитости автохтонной мусульманской инфраструктуры, ее способность или неспособность обеспечить потребности всего мусульманского населения;

желание или нежелание как автохтонного мусульманского населения взаимодействовать с мигрантами, так и мигрантов взаимодействовать с мусульманскими автохтонами.

В результате, могут получаться совершенно разные цифры соотношения официальной и неофициальной инфраструктуры даже в одном регионе. Например, в соседних Балашихинском и Ногинском районах Московской области они резко отличаются. Так, в Балашихинском районе (он ближе к Москве — выходит на МКАД) степень миграционной привлекательности крайне высока по причине как близости к Москве, так и несколько менее высокой, чем в столице, цены аренды жилья, и количество мигрантов в нем по сравнению с Ногинским районом существенно больше. Однако следует учесть, что многие из мигрантов в этом районе только проживают, а работают в столице. При этом здесь действует только одно сравнительно небольшое молельное помещение — в районном центре. Недавно зарегистрированная община в г. Железнодорожном испытывает серьезные проблемы с помещением. По данным имама Балашихинского района Р. Измайлова, насчитывается 3–4 относительно постоянных (съемных рыночных) молельных помещения, не считая тех, что функционируют на строительных объектах. Между тем, в райцентре проживало в 2010 г. 215,4 тыс. человек ^[1] . В то же время, в Ногинском районе, где количество мигрантов несколько ниже (большая удаленность от Москвы, меньшие зарплаты), в райцентре имеется расположенная в отдельно стоящем здании мечеть. Население самого города составляет 99,8 тыс. человек (перепись 2010 г.) ^[2] , что в два раза ниже, чем население Балашихи. Как было указано выше, миграционная привлекательность в Балашихе также выше, чем в Ногинске, что дает и меньшее количество мигрантов.

Обеспеченность мусульман Ногинского района молельными помещениями также выше, чем в соседнем Балашихинском, и в других населенных пунктах — мечеть имеется также в Купавне, и мусалля в Электростали примерно того же размера, что и в Балашихе. В результате, по утверждению заместителя председателя Совета муфтиев России, руководителя аппарата СМР, имам-мухтасиба Московской области, председателя ЦРО «Мухтасибат Московской области» Р. Р. Аббясова, длительное время руководившего МРОМ г. Ногинска, в районе практически нет рыночных этномечетей, исключение составляют лишь кратковременные молельные помещения на стройках.

На данном примере видно, каким образом лучшая обеспеченность мечетями способствует более высокой степени вовлеченности мигрантов в жизнь района, где они проживают, их интеграции. При этом по ряду других показателей (степень открытости МРОМ мигрантам-мусульманам, желание работать с ними) эти общины практически не отличаются.

Как правило, вокруг этномечетей сразу образуется целый сопутствующий куст: лавки с халяльным мясом, кафе и т. д. В принципе человек может провести там целый день, не выходя за пределы узкого мирка площадью в несколько сот квадратных метров. Учитывая, что жизнь многих мигрантов ограничена работой и домом, между которыми он передвигается на «своих таксистах» (как правило, представители тех же центральноазиатских этносов), то общение за пределами своего рыночно-мигрантского (строительно-мигрантского и т. д.) круга сведено к минимуму.

Ведется в этномечетях и связанном с ними микрокосме и преподавание, понятно, что по каким-то своим программам. Также понятно, что в своих решениях по тем или иным теологическим вопросам подобные мечети руководствуются мнением собственных религиозных авторитетов, хорошо, если грамотных и адекватных, но это бывает не всегда. Создается полноценная религиозная инфраструктура, параллельная традиционным исламским институтам или альтернативная им и от них не зависящая. При этом она контролирует достаточно большой процент мусульманского населения, сравнимый с тем, что контролируется официальными структурами, а, например, в Санкт-Петербурге — пожалуй, гораздо больший.

Но что происходит дальше с этими рыночными этномечетями? Каков итог их деятельности? Просуществовав какое-то время, они привлекают внимание органов — МВД, ФСБ и т. д. Те приходят и просто их закрывают — таков уж их стиль работы. Казалось бы, все — работа сделана, о выполнении отчитались. Но на самом деле, все только начинается. Так как вся инфраструктура — «летучая» и существует без жесткой привязки к каким-то конкретным адресам, то, закрывшись в одном месте, она открывается и продолжает свою работу в другом. Только вот осадок у людей остается не самый лучший. Особенно у тех, кто эту мечеть оборудовал, вкладывал в это деньги, труд (методом хашара — что-то вроде среднеазиатского субботника на благо всей общины) и душу. Отмечу, что, по моим личным наблюдениям, религиозный актив таких рыночных этномечетей составляют в большинстве случаев люди с российским гражданством, имеющие свой бизнес и недвижимость. Кроме того, в социальных сетях, образующихся по этническому или субконфессиональному признакам (а некоторые из этих сетей старше Киевской Руси), эти люди обычно играют роль ключевых фигур, своего рода модераторов.

Как же поступать в этой ситуации? Оставлять такие образования в нынешнем виде вроде бы нехорошо, так как, по сути, их деятельность направлена не на интеграцию, а на обособление — эдакий европейский вариант с небезызвестными парижскими последствиями. Но закрывать их — еще хуже, потому что пополняется протестная социальная база, прекрасно мобилизуемая, причем изнутри. Между прочим, численность населения, посещающего этномечети, даже учитывая, что она варьируется в разных городах, достаточно велика. Может быть, выход в том, чтобы вести с ними планомерную работу, направленную на их интеграцию? Опять же, для этого потребуется их официальное оформление, и возможно — постоянная «прописка» по определенным адресам. Понятно, что это потребует немало усилий, больших кадровых и прочих ресурсов, но без этого, похоже, уже не обойтись.

Существует два варианта подобной параллельной инфраструктуры. Один из них, вышеописанный «летучий» — характерен для большинства территорий Российской Федерации и обладает определенными характерными чертами. Он базируется в съемных помещениях и в связи с этим может в любое время поменять место дислокации. Единственная проблема состоит в оповещении собственной «клиентуры» о новом месте, но, учитывая плотность межличностных коммуникаций и социальных связей в мигрантских общинах (так называемое сарафанное радио, в том числе активно использующее самые современные технические средства — мобильную связь, ip-телефонию и т. д.), эта проблема решается достаточно просто. Описанный вариант не способствует образованию анклавов в классическом понимании этого слова. Т. е. присущий населению, проживающему в анклавах, стереотип сознания (жесткое разделение «свой–чужой» и др.) четко фиксируется, но самих анклавов как неких территориальных кластеров при этом не возникает.

Второй вариант, который можно условно назвать «астраханским», заключается именно в образовании территориальных анклавов. В Астрахани — городе, который сам по себе является своеобразным полуанклавом (находясь в нем, чувствуешь некую оторванность, «особость», причем проявляющуюся на каждом шагу; Казань, на мой взгляд, гораздо больше вписана в общероссийскую действительность), имеются на сегодняшний день полностью сформированные дагестанский и азербайджанский анклавы в черте областного центра. Оба имеют в своем составе мечети (соответственно, Красная кавказская и Криушинская), которые собственно и являются базовыми элементами этнической инфраструктуры этих народов в этом городе. О существовании в Астрахани отдельных узбекских или таджикских этномечетей автору неизвестно. Однако, учитывая сложившиеся современные тенденции, а также ослабленность городской татарской общины, которая традиционно выступала главным инструментом адаптации мигрантов ^[3] , образование узбекских и таджикских этномечетей и связанных с ними этнических анклавов — лишь вопрос времени.

Основное отличие «астраханского» варианта мигрантской (а азербайджанцы и дагестанцы в Астрахани все же мигранты — внешние и внутренние соответственно) инфраструктуры от «московско-петербургского» состоит в том, что все ее элементы являются стационарными. Здесь, в отличие от других городов, четко прослеживается тенденция к образованию анклавов по этническому признаку.

Один из этих анклавов носит народное название «Новой Махачкалы» и включает в себя не только Красную Кавказскую мечеть и рынок на Больших Исадах, но и прилегающий к ним район частной застройки. Попадая в него, ощущаешь себя скорее в Дагестане, а не в другом южном регионе России. При этом коренные астраханцы, регулярно общающиеся с дагестанцами, отмечают плохое знание астраханскими дагестанцами, особенно вторым поколением, своих родных языков при сохранении маскулинного комплекса в культуре.

Интересен тот факт, что, в отличие от многих других городов, в Казани — достаточно крупном и миграционно привлекательном мегаполисе — образования этномечетей не происходит. По крайней мере, даже в таких мечетях, как «Султан» (находится рядом с железнодорожным вокзалом и рынком, в районе, откуда из-за ветхости домов отселилось почти все местное население), с преобладанием среди прихожан узбеков и таджиков, говорить об образовании здесь этномечети не приходится.

Таким образом, неразвитость местной мусульманской инфраструктуры, ее полное несоответствие требованиям времени является одной из главных причин образования инфраструктуры параллельной, а подчас и альтернативной уже имеющейся. К числу других причин относятся такие, как желание сохранить свою этничность, добровольный отказ от интеграции в местный мусульманский социум (понятно, что интегрироваться в общероссийский социум они тем более не собираются), наличие препятствий к взаимодействию между мусульманами-мигрантами и автохтонами.

Нередко бывает, что действуют все три причины с различной степенью влияния на общий результат. Независимо от причин, само по себе наличие альтернативной инфраструктуры дает почву для развития неподконтрольных групп и течений и уж никак не способствует интеграции внутренних и внешних мигрантов в принимающий социум. Но борьба с ней по принципу «держать и не пущать» чревата еще большей опасностью, так как порождает перманентно конфликтогенную среду. Осмелюсь утверждать, что подобный метод просто приведет к формированию социальной базы деструктивных групп и движений, причем не из люмпенизированных элементов, а из представителей среднего класса, пассионариев.

Между тем, есть регионы, где параллельная мигрантская инфраструктура не развивается, причем препятствием к ее развитию служит как высокая степень развитости автохтонной мусульманской инфраструктуры, так и хорошо поставленная работа с мигрантскими группами. Например, одним из основных принципов такой работы является кооптирование лидеров этнических общин в состав руководства мусульманской общины, постоянная забота, проявляемая по отношению к мигрантам. В результате в этих общинах мигранты изучают культуру и традиции местных мусульман, вписанных в общероссийский социум, а также русский язык и основы российской правовой культуры. В качестве примеров можно привести мусульманские общины Нижегородской, Ивановской, Саратовской областей, некоторые районы Московской области.

Именно на базе обобщения опыта этих МРОМ и ЦРОМ на VII Мусульманском форуме в ноябре 2011 гг. Москве прозвучало предложение о регулярном обмене имамами и преподавателями между странами — донорами и акцепторами мигрантов, причем обмене по официальным каналам. Смысл его заключается в том, чтобы подобным образом укреплять единство евразийского пространства, и не допускать распространения деструктивных течений, в том числе среди мигрантов.

Не секрет, что в стране происходит активный процесс десекуляризации. Он характерен не только для мусульман, но и для представителей других конфессий. Получил он большое распространение и в среде мигрантов. Между тем, наша мусульманская инфраструктура (мечети, учебные заведения, халяльная инфраструктура), в первую очередь в крупных городах, которые обладают и наибольшей миграционной привлекательностью, просто не в состоянии этот напор выдержать (за исключением халяльной инфраструктуры, которая больше приспособлена за счет рыночных методов стимуляции). В результате часть мусульман, в первую очередь мигрантов, стала образовывать иную, параллельную инфраструктуру, подчас сопоставимую по своим масштабам с официальной. Результатом является явная или неявная анклавизация (своего рода экстерриториальные анклавы), что противоречит самой идее интеграции мигрантов и образования российской политической нации. Силовые методы решения проблемы не только не решают, но и усугубляют ее. Единственный метод, как мне кажется, состоит в укреплении автохтонной мусульманской инфраструктуры, в том числе при государственной поддержке (главная цель — интеграция мигрантов‑мусульман в российскую политическую нацию — полиэтничный поликонфессиональный российский народ, а значит, главным благополучателем является государство, как выразитель политической воли этого самого народа). Вторым по важности компонентом комплексного решения проблемы является изучение и распространение опыта регионов, где эти проблемы спешно решаются. Работа по изучению этого опыта отчасти ведется, требуется ее усиление и перевод на постоянную основу.