Издательский дом «Медина»
Поиск rss Написать нам
Главная » Исламоведение, политология, международные отношения
Ислам в Содружестве Независимых Государств № 3 (8)' 2012
15.11.2012


 

Межэтнические конфликты: причины возникновения и механизмы предупреждения

 

Лев Перепелкин,
кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Центра изучения
Центральной Азии, Кавказа и Урало-Поволжья ИВ РАН

Конфликтологические теории в социологии, если начинать отсчет от Г. Зиммеля, имеют более чем столетнюю историю. Но пока на практике зачастую не удается ни предупреждать или эффективно регулировать постоянно возникающие конфликтные ситуации, ни составлять соответствующие обоснованные прогнозы. Социальная жизнь в значительной мере есть социальная стихия. Возможно, конфликтность связана с изначальной агрессивностью человеческого вида, как это полагали Р. Адри, К. Лоренц и другие этологи [см., например: Денисов, 1975, с. 76–102]. Не исключено, что правы социологи-функционалисты (тот же Г. Зиммель), которые характеризуют конфликт как универсальное явление и механизм саморазвития общества, выражающийся в изменении статусного состояния составляющих его групп и внутренней организации властных отношений [например: Празаускас, 1991, с. 14]. Следует также вспомнить мнение американского социолога начала XX столетия Р. Парка об основных типах социального взаимодействия, развившего и усилившего идеи Г. Зиммеля.

Р. Парк выделял четыре типа взаимодействия между индивидами и социальными группами: конкуренцию — конфликт — аккомодацию — ассимиляцию. Конкуренция есть взаимодействие без социального контакта, а ассимиляция ведет к исчезновению данного социального объекта. Конкуренция перерастает в конфликт тогда, когда она становится осознанной, т. е. когда встречаются (контактируют) «два разума». Социальный контакт, по мнению Р. Парка, может происходить и без непосредственного (физического) взаимодействия групп — но непременно создает также и симпатии, предрассудки, личные и моральные отношения, которые видоизменяют, усложняют и контролируют конкуренцию. С другой стороны, в пределах, образованных культурным процессом и устанавливаемых обычаем, законом и традицией, группа неизменно стремится создать безличный социальный порядок. При этом «… независимая активность индивида контролируется в интересах группы в целом» [Парк, 1994, с. 63–64].

По мнению Р. Парка, конкуренция нацелена на установление экономического равновесия между индивидами и группами; конфликт функционально ориентирован на создание политического порядка; аккомодация означает установление нового социального порядка, который «закрепляется в привычке и обычае и затем передается последующим поколениям»; в результате ассимиляции взаимодействующие группы становятся «обладателями общего опыта и общей традиции» [Парк, 1994, с. 65], т. е. по существу сливаются, создавая новый социальный организм.

Есть и другие в достаточной степени сложные теоретические построения в области конфликтологии [см.: Дмитриев, Кудрявцев, Кудрявцев, 1993; Бедин, Генова, Перепелкин, Соколовский, 1995 (1)]. Большинство из них трактует этнический конфликт, во‑первых, как особую форму социального взаимодействия, во‑вторых, как форму противостояния между целостными социальными системами (группами), в‑третьих, как вариант «субъективизации» межгрупповых отношений. Вероятно, эти исходные позиции создают проблемное поле для работы в области теоретической или практической конфликтологии.

Социально-психологические основы этничности

Проблему актуализации межэтнических границ можно рассматривать в двух плоскостях: как результат действия «встроенного» в квазигрупповую жизнь спонтанного социально-психологического механизма и как влияние внешних для группы факторов. Ряд серьезных исследований позволяет предположить, что речь скорее должна идти о внутренних закономерностях существования уже сложившейся социальной группы (т. е. о той или иной форме поддержания социальных границ), чем о радикальном воздействии внешних для группы причин.

В частности, заставляет глубоко задуматься феномен «третьего поколения», исследованный в американской социальной антропологии. Эмпирически зафиксировано, что внуки переселенцев в такие страны, как США, во многих отношениях ассимилированные этническим большинством, вдруг начинают возвращаться к своим этническим истокам, претендовать на самобытность. В американской науке и политической практике этот феномен на протяжении 1930‑х — 1950‑х гг. привел к парадигмальному сдвигу от концепции «плавильного тигеля» к концепции «этнического салата» в описании американского полиэтнического общества. Определенные механизмы поддержания межгрупповых границ, пусть даже в «виртуальном» режиме, хорошо известны и будут рассмотрены далее.

Один из них фиксируется термином «этноцентризм» [подробнее см.: Бедин, Генова, Перепелкин, Соколовский, 1995 (2); Панов, 1998]. Этноцентризм (понятие введено американским антропологом У. Самнером в 1906 г.) — это тенденция людей воспринимать и оценивать жизненные явления сквозь призму традиций и ценностей собственной этнической группы, отражающая как отношения внутри самой группы, так и ее отношения с другими. Об этноцентризме можно говорить только при наличии двух составляющих: 1) признания своей группы эталонной, референтной для оценки других этносов, что выражается во внутригрупповой сплоченности, солидарности, уважении внутригрупповых норм; 2) признания других групп худшими и проявления по отношению к ним враждебности, недоверия, презрения. В литературе доминируют взгляды на этноцентризм как на результат социокультурных процессов, а не врожденных свойств людей.

Этноцентризм можно рассматривать как механизм, поддерживающий дистанцированность данного этноса от других. Концепция этноцентризма предполагает наличие особых механизмов поддержания этого типа мировоззрения и, как следствие, — традиционного масштаба межэтнических границ. Их действие в межэтнических отношениях связывается, в частности, с концепцией этнических стереотипов, которая переводит проблему дистанции и социальных границ с группового уровня на персональный.

Этнические стереотипы понимаются как упрощенное, схематизированное, часто искаженное обыденное представление о каком-либо социальном объекте (в данном случае — об этнической группе или ее представителе). Это относительно устойчивые представления о моральных, умственных, физических качествах, присущих членам различных этнических групп. Стереотипы складываются в условиях дефицита информации как результат обобщения личного опыта индивида и предвзятых представлений, принятых в этнической общности. Стереотип фиксирует некоторые, не всегда существенные, но значимые с точки зрения членов общности, черты социального объекта.

Этнический стереотип — это оценочное аффективно окрашенное суждение, которое может содержать предписание определенных действий по отношению к членам других этнических групп. Информация, на которой базируется стереотип, не соотносится с объектом, с представлениями, бытующими в этнической среде. Психологическая роль стереотипа заключается в возможности быстрого и шаблонного реагирования на объект в изменяющихся условиях. Но эффективность стереотипа в ситуациях близкого социального взаимодействия низка. Это обусловлено тем, что, во‑первых, такой механизм идентификации личности и группы подразумевает отсутствие эмпирической проверки ее соответствия реальности; во‑вторых, он является оправданием негативных или позитивных установок по отношению к другим этническим группам, которое мешает гибкому изменению реакций в различных ситуациях взаимодействия.

Стереотип отражает, не всегда в адекватной форме, прошлый и настоящий опыт межэтнических отношений — как негативные, так и позитивные их моменты. У. Липпман — основоположник теории этнических и социальных стереотипов — считал, что они в рамках каждой культуры создаются как определенные устойчивые упрощенные образы идентификации других и как предписание норм отношения к ним в стандартных социокультурных ситуациях. Стереотипы служат для упрощения повседневной жизни людей, иными словами, люди воспринимают ситуации обыденной жизни через идентифицирующие их стереотипы. Это относится и к ситуациям межэтнических контактов.

Большинство исследователей указывает на амбивалентность стереотипов. Стереотипы как проявление экономии усилий в отношениях человека с окружением помогают ему ориентироваться в ситуациях, где от него не требуется индивидуального ответственного решения. Они играют отрицательную роль там, где нужны объективные взвешенные решения задачи, анализ ситуации — поскольку стереотипы навязывают определенное содержание и переживание еще до осмысления поступающей информации. В этом отношении два составляющих звена стереотипа имеют особенно негативные последствия: его предписанность и неправомерное обобщение [подробнее см.: Бедин, Генова, Перепелкин, Соколовский, 1995 (2)].

Целая серия работ посвящена культурным механизмам формирования стереотипов [например: Лебедева, 1998]. Основной вывод, который можно сделать на основе полученных в этих работах результатов, заключается в том, что дети не имеют этнических стереотипов. Последние порождаются в процессах социокультурной коммуникации, первоначально в семейном воспитании. Чем больше у детей контактов со сверстниками из других этнических групп, тем слабее предпосылки для формирования негативных стереотипов. Из сказанного следует, что фенгмены «этноцентризма» и «этнических стереотипов» позволяют воздействовать на межгрупповую дистанцию и делать более гибкими межгрупповые границы посредством контроля за содержанием межгруппового информационного обмена.

Из сказанного следует, что этноцентризм и стереотипизация опыта межэтнического взаимодействия не являются только элементами внутреннего опыта какой-либо группы. Они всегда эксплицированы, т. е. порождают различного рода фобии, направленные на иные группы, с которыми осуществляется контакт (о примерах такого рода в России см.: [Малашенко, 1999, с. 7–11]). Таким образом, существует почва для того, чтобы в результате действия внутренних для группы социопсихологических механизмов возникла напряженность в этнокультурной сфере. Этот процесс порождает межэтническое недоверие, иногда доходящее до вражды.

Формула включения в культуру социума этнофобий описана исследователем дискурсивной природы этого явления: «те общие модели, которые являются социально релевантными, могут быть преобразованы… во фреймы или сценарии семантической («социальной») памяти. Следовательно, можно осуществить последовательный переход от индивидуальных, частных моделей — через модели более общие — к самым общим фреймам или сценариям, разделяемым членами социума» [Ван Дейк, 1989, с. 165]. Таким образом, происходит то, что можно назвать «негативными культурными мутациями». Они могут интериоризироваться [Панарин, 1993, с. 73], т. е. закрепляться в культуре социума, в том числе и в результате деятельности националистических или шовинистических партий, движений, организаций, государственных органов [Малашенко, 1999, с. 11–16], о чем подробнее будет сказано далее.

Приведенные выше рассуждения указывают на социально-психологические механизмы, которые являются питательной почвой для возникновения конфликтных ситуаций. Но подобные механизмы существуют на любом социальном пространстве, в рамках любой группы или системы взаимодействующих групп. Они способствуют преобразованию латентных социальных границ в актуальные, т. е. возникновению новых границ (по Ф. Барту) [Bart, 1969], или укреплению (возрождению) самосознания уже существующих этнических групп. Однако представляется, что этого социально-психологического фундамента совершенно недостаточно для возникновения и распространения межэтнической конфликтности. Если бы это было так, то человечество давно истребило бы само себя в бесконечных войнах — ведь любой конфликт имеет механизмы самоподдержания и эскалации, перехода от мирных форм к вооруженным. Этого, однако, не происходит. Более того, периоды межгруппового противостояния сменяются этапами относительно мирного взаимодействия между народами.

Этничность в идеологии и политике: этническая мобилизация

Почему же иногда «прорастают» всегда существующие в обществе «зерна» вражды? Если перейти от описания групповой психологии к исследованиям в области идеологии и политологии, ответ на этот вопрос, по крайней мере, применительно к истории последних столетий, может быть сформулирован следующим образом. Групповое сплочение, латентное или реальное, значительно усиливается в результате действия идеологического фактора. Идеология (и в первую очередь такие ее формы, как национализм и религиозный фундаментализм) дает осмысленность групповому существованию, повышает субъективную ценность принадлежности к группе, указывает направления группового действия.

Распространение той или иной идеологии тесно связано с прохождением обществом определенного этапа своего экономико-политического развития (что формулируется в терминах теории модернизации). Особенно сильна роль идеологии в переломные исторические периоды, когда привычные нормы жизни или исчезли, или обесценились, а новые еще не укоренились. В результате может происходить этническая (форма политической) мобилизация, направляемая различными гражданскими (партии, движения и т. п.) и государственными институтами. Возникает конфликт групповых интересов и ценностей, и как следствие — межгрупповое противостояние. Рассмотрим этот аспект проблемы подробнее.

Существует множество теорий национализма, причем при анализе современных этнополитических процессов этой идеологии уделяется серьезное внимание [см.: Фомичев, 1991; Геллнер, 1991; Доган, 1993; Хобсбаум, 1998]. Нет смысла подробно рассматривать всю совокупность существующих в этой сфере знания воззрений. Необходимо лишь выделить некоторые значимые моменты. Так, идеология национализма фиксируется исследователями с конца XVIII в., т. е. со времен Французской революции. В различных странах мира всплески национализма как доминирующей идеологии приходились на эпохи масштабных перемен: социальных революций, экономических депрессий, антиколониальной борьбы, краха международной системы баланса сил (распад социалистического блока). Напротив, в стабильной политической и социально-экономической ситуации, при наличие жесткой нормативной системы и эффективно функционирующей политической власти идеология национализма не занимает в общественном сознании значимых позиций.

Важную закономерность выявил французский социолог М. Доган — «чем выше уровень образования, тем слабее националистические тенденции» [Доган, 1993, с. 56]. Один из наиболее оригинальных исследователей феномена национализма в развитых и развивающихся странах, английский антрополог Э. Геллнер рассматривал эту идеологию в свете требований о необходимости совмещения культурных и политических границ. В частности, он писал о том, что идеология национализма подменяет феномен «народной культуры» представлениями о «высокой», или «профессиональной», культуре, творимой национальной интеллигенцией (этот вывод во многом совпадает с концепцией австромарксистов [см., например: Каутский, 1918]). Известно, что хранителем и проводником националистических идей в любом обществе является интеллигенция.

Если вернуться к выводам эмпирического исследования М. Догана, то можно сформулировать следующие закономерности: возможность возникновения и широкого распространения идеологии национализма тем выше, чем ниже уровень образования и культуры в обществе в целом. Иными словами, чем выше культурно-образовательная дистанция между узкой группой национальной интеллигенции и широкими массами населения; идеология национализма особенно преуспевает на переломных этапах истории социума. Если вспомнить, что формулировка Э. Геллнера предполагает наиболее радикальные формы политического действия, такие как сепаратизм или ирредентизм, то само собой напрашивается следующее заключение: массовым сознанием легко управлять, когда оно дезориентировано или когда слишком велик разрыв между ментальными возможностями управляющего меньшинства и управляемого большинства. Идеология национализма, таким образом, есть закономерный ответ на поиск обществом простых и радикальных решений, т. е. на его потребность в мифе.

Идеология религиозного фундаментализма, кажется, меньше отрефлектирована в научной литературе. Тем не менее, известные нам исследования позволяют сделать выводы, аналогичные изложенным выше, на примере исламского фундаментализма. Так, отечественный востоковед Р. Ланда выявил три крупные вспышки исламского фундаментализма за период XIX–XX вв.: «Сегодняшний исламский фундаментализм представляет собой третью волну идеологического подъема ислама за последние 150 лет. Первой волной был панисламизм, возникший в XIX в., требовавший объединить мусульман в борьбе с колониальной экспансией, ответить на культурно-идеологический вызов Запада и преодолеть идейные и прочие различия среди мусульман…» [Ланда, 1993, с. 35]. Этот и прочие этапы распространения религиозного фундаментализма в исламском мире стали реакцией на учащение контактов с европейской цивилизацией, на определенные стадии модернизации исламских стран, на возникновение здесь групп местной интеллигенции, получившей европейское образование. Конечно, идеология религиозного фундаментализма имеет свою специфику по сравнению с национализмом. Но в интересующем нас аспекте она обладает тем же социальным действием, способным вести к всплеску конфликтности.

Объединение народа под религиозными или националистическими лозунгами (или, как писал Э. Геллнер, «создание нации») — уже серьезная заявка на противостояние другим аналогичным группам. Повышается степень «субъектности» этнической группы, т. е. ее стремление к достижению определенных общих целей, готовность выступать в качестве единого целого, противопоставляя себя другим подобным целостностям. Но теперь настает следующая фаза — политического объединения (мобилизации), поиска ресурсов для реализации своих целей. Наиболее эффектные примеры проведения политической (этнической) мобилизации, репрезентирующие выявленные выше закономерности, связаны с историей итальянского фашизма и германского национал-социализма [см.: Устрялов, 1999 (1); Устрялов, 1999 (2)], но здесь нет смысла их подробно комментировать. Посмотрим, как реализовалась подобная модель в 1980‑е — 1990‑е гг. на территории СССР и Российской Федерации.

С середины 1980‑х гг. в Советском Союзе активизировались национально-культурные и национально-политические движения, вскоре приведшие к возникновению межэтнических конфликтов, в том числе и в вооруженной форме. Анализ этнокультурных процессов на территории России за весь советский период [Mastyugina, Perepelkin, 1996; Перепелкин, 1997 (1)] показывает, что лишь в незначительной степени обострение межэтнических отношений было связано с реальной угрозой ассимиляции отдельных этнических групп. Более того, для народов, проживающих в современных зонах этноконфликтности, был характерен очень высокий уровень сохранения всех аспектов этнической самобытности. Но обращает на себя внимание тот факт, что этносы — субъекты нынешних вооруженных межэтнических конфликтов на территории России и СНГ — так и не успели за короткое время существования СССР завершить модернизационные процессы. По крайней мере, об этом говорят низкие показатели по таким индикаторам, как урбанизированность и уровень образования населения.

Любой конфликт для своего продолжения (до «победы» одной из сторон) требует определенных затрат, т. е. наличия ресурсов. Важнейшие из них — степень идеологического сплочения группы, уровень ее политической организованности, наличие моральной поддержки внутри страны и за ее рубежами. К их числу можно отнести также компактность проживания этнической группы, ее дистанцированность от большинства населения, наличие одноименной территории с собственным политическим руководством, существование влиятельной диаспоры или смежной территории с одноэтничным населением. Все эти социально-психологические, моральные и политические ресурсы в конечном счете легко «конвертируются» в материальные — деньги для закупки вооружения, обучения комбатантов, поддержания жизни невоюющего населения. Понятно, что если ресурсная база для вооруженного конфликта недостаточна, мало оснований предполагать, что межэтническое противостояние достигнет этой стадии.

Но для возникновения вооруженного противостояния все-таки недостаточно простой «возможности», т. е. сплочения этнической группы, наличия единой цели, существования общей политической воли и необходимых ресурсов. Война — это очень серьезный выбор, который политическое руководство может сделать лишь в том случае, если оно уверено в тотальной поддержке. Для вступления в вооруженный конфликт необходимы достаточно веские основания, возможно, раздутые националистической пропагандой (пусть даже и в отношении уже «подготовленной» аудитории). В этом аспекте несомненна эвристическая ценность исследовательских проектов типа программы ЮНЕСКО MOST [Звягельская, Наумкин, 1999].

В данном проекте на основе сообщений с мест анализируется конфликтогенный «фон» той или иной территории, т. е. по существу те аргументы, которые могут быть использованы в националистической пропаганде (46 конфликтогенных факторов). На наш взгляд, не столько сами по себе негативные, с точки зрения группы, социальные, экономические, политические, экологические и прочие процессы, а в первую очередь их динамика, т. е. скорость изменений, дают наилучшие основания для роста конфликтных настроений и для успехов националистической пропаганды. Это хорошо известно на примере резкого повышения конфликтогенного потенциала территории в результате быстрого изменения ее этнодемографической структуры, связанного с интенсивными миграционными процессами. В наиболее обобщенном виде основные доводы, которые оправдывают в массовом сознании возможность перехода от мира к войне, латентно присутствуют в следующей типологии вооруженных конфликтов:

«1. Территориальные конфликты:

а) приграничного характера;

б) вооруженные столкновения в споре за обладание конкретной территорией.

2. Межэтнические, межобщинные, межплеменные, межконфессиональные конфликты (“войны непохожести” — “мы–они”, “войны старшинства”).

3. Экономические войны — перешедшие в стадию вооруженного противостояния и столкновения конфликты в борьбе за сферы экономического влияния, рынки сбыта, пути транзита, в том числе межгосударственные, региональные, транснациональные мафиозные “разборки”.

4. Гражданские войны — борьба классов, социальных и политических группировок за власть, за доминирование в обществе, восстание против диктатуры, определенного политического режима.

5. Сепаратистские войны — результат “суверенизации” новообразований, стремления выйти из-под контроля “метрополии” (“неоколониализм”).

6. Идеологические войны (войны инакомыслия: коммунистического — капиталистического, коммунистического — фашистского, геноцид по расовым, национальным, конфессиональным основаниям).

7. “Неистовые движения” — войны с неопределенной мотивацией, серии террористических и диверсионных актов устрашающего характера, войны псевдореволюционных группировок по принципу “против всех”.

8. “Войны национальных интересов” (защита своих политико-экономических интересов державами-гегемонами в различных точках земного шара под видом защиты демократических ценностей и поддержания мирового порядка).

9. Войны (операции) по поддержанию мира (ОПМ) — защита демократическими странами, региональными союзами либо всем мировым сообществом политико-экономических интересов и демократических ценностей, соответствующих общепринятым стандартам мирового порядка.

10. Войны-казусы — локальные, как правило, краткосрочные, умышленные либо непреднамеренные столкновения принадлежащих различным странам военных подразделений и объектов, находящихся в режиме боевого дежурства, плавания, полета, пограничного дозора и т. п.» [Насиновский, с. 13–14] (подробнее о типологии межэтнических конфликтов см.: [Перепелкин, 1997 (2)]).

В заключение следует задаться таким вопросом: возможно ли манипулирование межэтническим конфликтом извне? Кажется, что логика позволяет дать на него положительный ответ. Для управления межэтническим конфликтом есть несколько “опорных точек”: социально-психологическое состояние общества (степень развития этноцентризма, наличие негативных этнических стереотипов и этнофобий); наличие и авторитетность националистических движений и объединений; имеющаяся и возможная ресурсная база; уровень и формы этнополитической мобилизации группы; существование аргументов в пользу невозможности дальнейшего мирного сосуществования в рамках более широкого общества. Понятно, что этот «рычаг» может быть использован как для нагнетания уровня напряженности, так и для снижения конфликтного противостояния.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Бедин В. И., Генова Н. М., Перепелкин Л. С., Соколовский С. В. Этническая конфликтология: Учебное пособие. М., 1995 (1).

Бедин В. И., Генова Н. М., Перепелкин Л. С., Соколовский С. В. Этническая социология: Учебное пособие. М., 1995 (2).

Ван Дейк Т. А. Язык, познание, коммуникация. М., 1989.

Геллнер Э. Нации и национализм. М., 1991.

Денисов В. В. Социология насилия (критика современных буржуазных концепций). М., 1975.

Дмитриев А., Кудрявцев В., Кудрявцев С. Введение в общую теорию конфликтов. М., 1993.

Доган М. Сравнительный анализ спада национализма в Западной Европе: динамика взглядов поколений // Международный журнал социальных наук. Сравнительная политология: демократия, национализм, режимы третьего мира, правящий класс. 1993. № 3.

Звягельская И., Наумкин В. Исследовательский проект: “Раннее предупреждение и управление этническими конфликтами в процессе социально-политической трансформации России через общественный диалог и образование” // Бюллетень «Конфликт — диалог — сотрудничество». М., 1999.

Каутский К. Национализм и интернационализм. Пг., 1918.

Ланда Р. Г. Исламский фундаментализм // Вопросы истории. 1993. № 1.

Лебедева Н. М. Введение в этническую и кросс-культурную психологию. М., 1998.

Малашенко А. Ксенофобия в постсоветском обществе (вместо введения) // Витковская Г., Малашенко А. (ред.) Нетерпимость в России: старые и новые фобии. М., 1999.

Насиновский В. Вооруженные конфликты. Поиск решений. М., 1996.

Панарин С. Восток глазами русских // Россия и Восток: проблемы взаимодействия. М., 1993. Ч. 1.

Панов Е. Н. На острие социальной эволюции: «Я»–«Мы»–«Они» // Человек. 1998. № 3–4.

Парк Р. Э. Конкуренция и конфликт // Вопросы социологии. 1994. Вып. 5.

Перепелкин Л. С. Социальные предпосылки современных межэтнических конфликтов в Российской Федерации. М., 1997 (1).

Перепелкин Л. С. Типология этнических конфликтов (на примере Кавказского региона) // Ближний Восток: история и современность (сборник статей). М., 1997 (2).

Празаускас А. А. (ред.) Межэтнические конфликты в странах зарубежного Востока. М., 1991.

Устрялов Н. В. Итальянский фашизм. М., 1999 (1).

Устрялов Н. В. Германский национал-социализм. М., 1999 (2).

Фомичев П. Н. Социологические теории национализма: Научно-аналитический обзор. М., 1991.

Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 года. СПб., 1998.

Bart F. (ed.) Ethnic groups and boundaries: The social organization of cultural differences. London, 1969.

Mastyugina T., Perepelkin L. An Ethnic History of Russia. Pre-Revolutionary Times to the Present. Westport, Connecticut; London, 1996.

 

Источник : central-eurasi om



Контактная информация

Об издательстве

Условия копирования

Информационные партнеры

www.dumrf.ru | Мусульмане России Ислам в Российской Федерации islamsng.com www.miu.su | Московский исламский институт
При использовании материалов ссылка на сайт www.idmedina.ru обязательна
© 2024 Издательский дом «Медина»
закрыть

Уважаемые читатели!

В связи с плановыми техническими работами наш сайт будет недоступен с 16:00 20 мая до 16:00 21 мая. Приносим свои извинения за временные неудобства.