Фактор миграции в формировании мусульманской общины Санкт-Петербурга

Ахмад Макаров,
Руководитель отдела по работе с общественными организациями и мигрантами Духовного управления мусульман Европейской части России, этнолог

Если про некоторые государства говорят, что они «страны мигрантов» (США, Канада, Австралия), то про Санкт-Петербург можно сказать, что он является «мегаполисом мигрантов». Почти все петербуржцы являются потомками мигрантов XVIII–XIX века, ведь население шведского Ниена, состоявшее из шведов, немцев, финнов и русских новгородцев, было достаточно небольшим. Разумеется, и мусульманское население города не является исключением из общего правила.

В имперский период мусульмане проживали в Санкт-Петербурге со дня его основания. Недаром уже на первых картах этого города появляется топонимика, связанная с татарами. Первыми питерскими мусульманами являлись татары, приписанные к адмиралтейству — выходцы из Казанской, Нижегородской и Воронежской губерний (в последнюю частично входила территория современной Пензенской области). Были также активно представлены мусульмане среди военнослужащих. В этой категории состав был гораздо более разнообразным. Помимо татар из вышеперечисленных губерний, были также представители других мусульманских народов — башкиры, позже представители казахской, азербайджанской и северокавказской аристократии. Некоторые из них занимали важное место при дворе императора, например, служили в личном конвое Его Императорского Величества. Другой частью лейб-гвардии с большим количеством мусульман был Уланский полк. В XIX веке фиксируется наличие в столице империи немногочисленных арабов, служивших главным образом в азиатском департаменте Министерства иностранных дел. Часть мусульман Санкт-Петербурга не была связана с государственной службой, из них выделяются купцы-домовладельцы — касимовские и темниковские татары, представлявшие вместе с представителями казахской, бухарской, хивинской, азербайджанской и литовско-татарской военно-феодальной элиты высшие страты мусульманского столичного сообщества. По роду занятий касимовские татары владели ресторанным и гостиничным бизнесом, занимались торговлей, связанной с импортом из Средней Азии (например, поставка мерлушек, выделка и продажа их в России).

Ситуация изменилась с началом бурного промышленного роста, произошедшего в пореформенный период. На заводах и фабриках требовались все новые рабочие руки, за ними следовали коммунальное хозяйство и сфера обслуживания. В эти сферы потянулась масса безземельных и малоземельных крестьян, в том числе татар. Основными регионами, из которых шла рабочая татарская миграция в Санкт-Петербург, были Пензенская, Тамбовская и Нижегородская губерния. Причем наибольший поток направлялся из западных районов современной Мордовии (Темниковский, Атюрьевский, Зубово‑ Полянский и др.), в настоящее время почти лишившихся своего татарского населения.

После революции эта миграционная тенденция в целом продолжилась. Несмотря на кратковременное снижение населения столицы более чем наполовину, к середине 1920‑ х годов Петроград, ставший Ленинградом, полностью восстановился. Постепенно к уже имевшемуся мусульманскому населению присоединяются все новые волны миграции. Большинство из них в 1920–1930‑ е годы были связаны с бегством от разрухи, коллективизации, репрессий. Люди ехали в большие города и промышленные центры, чтобы скрыться и затеряться в них, поэтому ситуация, когда имам и учитель становился дворником, была для этого времени достаточно обычной. Отчасти близка к этой категории была и группа приехавших по оргнабору на предприятия Ленинграда, остававшегося одним из крупнейших промышленных центров страны. Другая категория была представлена советскими работниками и выдвиженцами, которые попадали в столицы из различных регионов страны. Среди них было немало и представителей мусульманских народов. Несмотря на далекость от ислама многих из них, эта категория очень важна в плане формирования мусульманской интеллектуальной элиты (зачастую даже не из самих партийно-советских выдвиженцев, а их потомков). При этом следует отметить, что для этой группы в советское время не характерны такие черты, как образование социальных сетей, общин, и уж тем более анклавов. При этом они сильно разнообразили мусульманскую общину северной столицы.

Начиная с конца советского времени, начинается массовый приток населения из тогда еще советского Азербайджана, ощутимый еще по переписи 1989 года. Первая волна была беженцами из Карабаха и прилегающих районов. Почти в это же время начинается активное движение из некоторых регионов Северного Кавказа.

В результате в межпереписной период 1989–2002 годов азербайджанцы с ранее учитывавшимися вместе с ними талышами увеличили свое представительство в северной столице с 11,8 до 16,9 тыс. чел.

С миграционным движением из рес­публик Северного Кавказа ситуация несколько иная. Повысили свое представительство в Санкт-Петербурге вайнахские этносы (чеченцы и ингуши) — чеченцы с 1,2 до 1, 7 тыс. чел., ингуши — с 0,3 до 0,7 тыс. чел., и народы Дагестана — с 4,7 до 5,6 тыс. чел. При этом наиболее возросло число лезгин (с 1,4 до 1,8 тыс. чел.) и аварцев (с 1,2 до 1,5 тыс. чел.).

В то же время количество представителей народов Северо-Западного Кавказа снизилось в сумме с 2,4 до 2,2 тыс. чел.

Наиболее значительное снижение испытали в межпереписной период татары (с 43   997 до 35   553 тыс. чел.), аналогичный процесс испытали башкиры (с 3   014 до 2   453 тыс. чел.). Нам представляется, что этот процесс был связан как с прекращением миграционного притока, так и с деэтнизацией части татарского и башкирского населения северной столицы. Последний процесс отчетливо виден на примерах в ходе включенного наблюдения. Сокращение же и практически полное прекращение миграционного притока связано в первую очередь с обезлюдением основных регионов исхода (татарские села запада Мордовии, района Касимова в Рязанской области, и частично Нижегородской области). Сокращение татарского населения, его частичная деэтнизация вызвала и другой процесс — утрату татарами лидирующей роли в мусульманской общине Санкт-Петербурга.

Интересные процессы произошли также и среди представителей коренных народов Центральной Азии, проживающих в Санкт-Петербурге. По переписи 1989 их насчитывалось 20,9 тыс. чел, из них узбеков — 7,9 тыс. чел., казахов — 6, 3 тыс. чел., киргизов — 2,8 тыс. чел., таджиков — 1,9 тыс. чел., туркменов — 1,4 тыс. чел., каракалпаков — 0,4 тыс. чел, уйгуров — 0,2 тыс. чел. При этом следует учесть, что многие из этих народов имеют опыт проживания в столице Российской империи с XVIII–XIX веков. Более того, «советская формация» народов Центральной Азии в культурной столице СССР и колыбели революции была представлена преимущественно национальными кадрами советской интеллигенции — людьми, зачастую пробившимися «наверх» благодаря своему «нацменскому» происхождению, но при этом более являющимися частью «новой исторической общности — советского народа», нежели своих этносов. Большинство советской национальной интеллигенции в Санкт-Петербурге (как и в Москве) состояли в смешанных браках.

К переписи 2002 численность всех данных этносов сократилась более чем вдвое и составила всего лишь 9,8 тыс. чел., при этом выделялись узбеки — 3,0 тыс. чел., казахи — 2,8 тыс. чел., таджики — 2,4 тыс. чел., туркмены — 0,8 тыс. чел., киргизы — 0,6 тыс. чел. Налицо двухкратное уменьшение численности всех групп, за исключением таджиков. Рост числа таджиков связан в первую очередь с массовой миграцией от происходившей в Таджикистане в 1990‑ е годы гражданской войны. Уменьшение количества представителей остальных этносов связано с несколькими процессами (если не учитывать возможных подтасовок данных). Среди них деэтнизация советской национальной интеллигенции в Санкт-Петербурге и частичная миграция этой же интеллигенции на родину, во вновь образовавшиеся национальные государства.

С 2000‑ х годов начался поток трудовой миграции из трех стран Центральной Азии: Таджикистана, Кыргызстана и Узбекистана. Время его начала было различным для этих трех стран: если политическая эмиграция из Таджикистана сменилась экономической уже в конце 1990‑ х, то из Кыргызстана она начала приобретать массовый характер уже в 2005–2006 годах, а из Узбекистана еще позже. Различной оказалась и степень их организованности, модель взаимодействия как внутри общины, так и с другими этносами, сфера занятости. Ввиду того, что в переписи 2002 года не принимали участия ни трудовые, ни условно-временные мигранты, то даже миграция жителей Таджикистана (преимущественно таджики — 70   % и узбеки — 20   %) не отразилась в переписи 2002 года. Необходимо отметить, что ехали на заработки (работа на стройке, системе ЖКХ, торговля) совсем не те же люди, что уезжали в новообразовавшиеся государства несколькими годами раньше. На смену людям, нередко забывавшим свой родной язык, ехали люди, плохо владеющие русским языком. На смену людям, почти поголовно имеющим высшее образование, приехали люди, нередко не окончившие сельскую школу. Система образования в странах Центральной Азии после развала СССР деградировала гораздо быстрее, чем в России. Кроме того, стоит отметить, что навыки межнационального, межкультурного общения у людей, нередко до совершеннолетия такого общения не имевших, заметно снижены.

Всеми этими последними обстоятельствами была обусловлено то, что в качестве модели своего поведения центральноазиатские мигранты в Санкт-Петербурге выбирают почти исключительно анклавизацию. Питерская анклавизация, в отличие от знаменитых парижских пригородов или Гарлема, не означает отдельных узбекских или азербайджанских кварталов (для последнего этноса характерна та же модель), но границы анклавов проходят по стенам квартир и домов. Вторым важнейшим фактором, сыгравшим роль в этом процессе, стало заметное снижение роли татарской общины в жизни питерских мусульман, которое обеспечило почти полное обособление мусульман из Центральной Азии, а также азербайджанцев. Почти вся их религиозная жизнь протекает в «этномечетях» (этномусаллях), расположенных в местах совместной деятельности. В настоящее время в Санкт-Петербурге имеются «этномечети» таджикские, азербайджанские и узбекские.

При этом в полевых наблюдениях замечен весьма интересный факт: при одинаковом сроке проживания в Санкт-Петербурге азербайджанец говорит по-русски гораздо хуже, чем араб. Последний факт объясняется весьма просто: арабы в этом городе не могут поддерживать языковую среду на том же уровне, что и азербайджанцы. С образованием моноэтнических трудовых коллективов у азербайджанцев, также как у таджиков, узбеков, кыргызов, русский язык становится языком для общения с «внешним миром».

При этом уровень анклавизации мигрантов в Санкт-Петербурге существенно выше, чем в Москве. В чем причины? Во‑ первых, в Москве мусульманская инфраструктура все-таки лучше развита, хотя ее и здесь также совершенно недостаточно. В условиях ее отсутствия каждая этническая община начинает развивать ее самостоятельно, что и приводит к образованию анклавов. Вторая причина кроется в практической потере татарами лидирующих позиций в мусульманской общине Санкт-Петербурга. Достаточно непопулярный среди мусульман региона по причине своей низкой социальной активности Джафар Пончаев не способен влиять на умы и сердца таджиков, узбеков и уж тем более шиитов‑ азербайджанцев. В качестве альтернативы ему выдвинулись другие лидеры, в том числе выходцы из арабских стран. Но, в свою очередь, они не могут обеспечить должный уровень общения с региональными властями. В результате инфраструктура не развивается централизованным путем, и вместо этого идет развитие альтернативных этноориентированных проектов. Они же, в свою очередь, вызывают пристальное внимание органов правопорядка, которые их периодически закрывают. Закрытия объектов мусульманской инфраструктуры (мечетей и т.   д.) приводят к еще большему обособлению мусульман, главным образом мигрантов. В результате растет градус межэтнической напряженности. Таким образом, мы имеем ситуацию, практически не разрешимую без серьезного вмешательства.

На примере Санкт-Петербурга виден один из худших сценариев развития мусульманского сообщества России. Разрозненность и сегментированность привели к полной децентрализации некогда достаточно монолитной общины. Появление множества экстерриториальных анклавов не только препятствует интеграции мигрантов ‑ мусульман в российский социум, оно в принципе делает ее невозможной. По сути дела, полное отсутствие информации о процессах, происходящих в «соседнем» анклаве, даже для других мусульман, в сочетании с высоким градусом ксенофобии, создает прекрасную среду для развития и культивирования любых экстремистских идей.

Противопоставить этому можно лишь серьезную работу, направленную на развитие мусульманской инфраструктуры во втором по величине мегаполисе России. Как минимум, это развитие должно следовать параллельно бурному росту его мусульманской общины. Кроме того, должна вестись целенаправленная работа по работе с мигрантами-мусульманами. Их полноценная интеграция во внутрироссийское мусульманское сообщество является наиболее безконфликтным инструментом по их адаптации. Между прочим, тот опыт, который был накоплен до революции в России, в том числе и в Санкт-Петербурге, доказывает этот тезис на реальном примере. К сожалению, сегодня мы предпочитает отказываться от собственного опыта и проводить бесконечные социальные эксперименты.