§8. ОБРАЗЫ ВОСТОКА В РУССКОЙ КУЛЬТУРЕ

На протяжении более десяти веков русская культура поддер­живала постоянные контакты с различными культурами Восто­ка. Однако огромное разнообразие Востока, историческая измен­чивость культуры разных стран, повороты в характере полити­ческих отношений между Россией и различными регионами Во­стока создали сложную и многогранную историю и образ Восто­ка. Может быть, с самого начала следует выделить заметное раз­личие в отношениях, складывавшихся между Россией и азиатс­ким Востоком, с одной стороны, а с другой — с азиатским Югом, соответственно менялся и образ этих регионов.

Какие же образы Юга и Востока складывались в России на протяжении столь долгих веков?

1. Из истории связей России с мусульманским Югом

Уже ранний период развития русской культуры был отмечен зарождением активных связей с южными мусульманскими зем­лями. Первые контакты русских с мусульманами относятся еще к IX в., когда устанавливаются более или менее постоянные тор­говые связи русских земель с соседней Хазарией, расположен­ной к востоку от славянских земель. Хотя официальной религией этого царства был иудаизм, еще в 735 г. здесь принят и ислам, который был в немалой степени распространен среди коренного населения. Таким образом эти контакты опережали связи с более отдаленной Византией.

Первый арабский географ Ибн-Хордадбех (820–890 гг.) описы­вал славянских купцов, которые возили товары из отдаленных местностей на берега Каспийского и Черного морей, устанавли­вая постоянные контакты с хазарским населением [1].

Конечно, торговля перемежалась войнами, хазары воевали как с русскими, так и с арабами и, по мнению некоторых истори­ков, в VIII—IX вв. послужили барьером на пути распространения ислама, остановившегося на северных предгорьях Кавказа.

Несколько веков взаимное знакомство Руси и мусульманского Юга было весьма затруднено. Другим барьером на пути знакомства с мусульманами была, конечно, Византия. Но через нее уже с X в. стали проникать и сведения о земле Палестины. В XI—XII вв. на Руси появились пе­реводы популярных произведений византийской духовной лите­ратуры, в которых фигурировала и Палестина.

Под ударами русских князей Владимира и Олега Хазария пала и исчезла, но на это пространство распространилось влияние Хорезма, а на самой Волге и на Каме возникла Булгария, также принявшая ислам. В 987 г. послы из Булгарии приезжали в Киев с предложением принятия ислама и заключения союза. Князь Вла­димир, со своей стороны, посылал послов в Хорезм и всерьез думал о принятии ислама.

По разным версиям либо эстетические красоты православной литургии повлияли на послов в Константинополе, либо полити­ческие соображения — надежды на помощь со стороны сильной, богатой и культурной Византии в противостоянии натиску с двух сторон: Запада (Польша, Венгрия) и с Востока — от степных кочевников.

Для Руси торговый путь по Волге и Каспию с мусульманским и тюркским Востоком и Ираном имел большее значение, чем знаменитый «путь из варяг в греки» — из Скандинавии в Ви­зантию. А по мнению крупного русского исламоведа, В.Бартольда, в IX–XI вв. мусульманский мир гораздо теснее был связан с Византией и Русью, чем с Западом [2] . Крупные клады монет и фаянсовой посуды из Сирии и Египта XI–XIII вв., обнаружен­ные в Москве и Рязани, свидетельствуют о первых «образах» мусульманского Востока в России.

В VIII–X вв. на территориях между Днепром и Волгой склады­ваются два основных суперэтноса — славянский (включающий русских, украинцев и малые народы) и тюркский. Однако в ходе постоянных контактов — как мирных, так и конфликтных — древней Руси со Степью было сильное этническое смешение славян и тюрок, что и стало существенным фактором многове­кового культурного симбиоза, в значительной степени повлияв­шего на глубинные основы культуры России.

Симбиоз носил противоречивый характер, но постоянная вражда со Степью переплеталась с устойчивыми контактами и взаимным торговым и культурным обменом (См. об этом: Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая Степь. М., 1989).

Официальное введение христианства киевским князем Вла­димиром имело важные последствия как для укрепления кня­жеской власти, так и для повышения международного авторите­та Древней Руси. Замена языческих культов новой религией дала мощный толчок развитию русской культуры, ощутившей силь­ное влияние христианской традиции в ее византийской трактов­ке. Поскольку русские князья из соперников Царьграда (Кон­стантинополя) превратились в его союзников, у них завязались устойчивые связи со светскими и духовными правителями Ви­зантии. Все это способствовало более широкому знакомству рус­ских людей со странами и народами Ближнего Востока и Бал­канского полуострова, входившими в зону распространения во­сточного (православного) христианства. К началу XI в. сложилась практика паломничества по «святым местам» в Византию, Пале­стину, в православные монастыри Афона и Синая, совершав­шиеся как духовными лицами, так и мирянами.

На основе путевых заметок русских путешественников сло­жился и особый жанр древнерусской литературы — «хожения» (паломничество). Первое дошедшее до нас письменное свиде­тельство о паломничестве на Восток — «Хожение» игумена Да­ниила относится к началу XII в. и показывает нам очень любоз­нательного человека, живо интересовавшегося не только «чуде­сами» и библейскими легендами, но и жизнью в посещаемых им местах. Не чурался он и контактов с «сарацинами», т.е. местными мусульманами, хотя игумен прибыл в Иерусалим вскоре после окончания первого Крестового похода. Вместе с тем уже в «Хожении Даниила» отчетливо проступает свойственное христианам мировидение, определявшее негативное отношение к людям другой веры, в частности к мусульманам. Это восприятие тюркс­кого и арабского населения ближневосточных стран как «ага­рян», «исмаильтян» постоянно утверждается на Руси, затем та­кое отношение распространится и на турок. В свою очередь, му­сульмане, хотя и признавали христиан «людьми книги», ви­дели в них не просто «заблудших», но представителей иного мира, противостоящего исламскому. Подобный идейный антагонизм неизбежно осложнял и ограничивал возможность контактов рус­ских людей в иноверческой среде.

На протяжении XIII—XV вв. Русь была поглощена натиском степных кочевников с Востока. Борьба против этого нашествия в значительной степени перенаправила связи на более восточные горизонты, хотя Юг неизменно занимал видное место во всей жизни России.

Новый поворот России к Югу и Востоку

Как во внешнеполитическом, так и в культурном планах Рос­сия на протяжении многих веков независимого существования раздваивалась в своем внимании между Западом и Востоком. Как подчеркивал известный русский философ Н.Бердяев, «в России сталкиваются и приходят во взаимодействие два потока мировой истории — Восток и Запад. Русский народ есть не чисто европей­ский и не чисто азиатский народ. Россия есть целая часть света, огромный Востоко-Запад, она соединяет два мира. И всегда в русской душе боролись два начала, восточное и западное»[3]. Эти потоки в значительной степени создавали постоянную про­тиворечивость самих основ российской цивилизации.

В XVII и XVIII вв. Россия в значительной степени налаживает активную политику контактов с Западом, принимавших форму как военных столкновений, так и культурных заимствований. Но в эти же века в русской культуре происходят постепен­ные изменения в отношении к азиатскому Югу и Востоку и ази­атским культурам. Прежнее противостояние и сопротивляемость кочевому, языческому или исламскому миру, воспринимавше­муся как воплощение зла и жестокости или как среда обитания конфессионально неприемлемых «басурман», уступает место сим­биозу и признанию в той или иной степени допустимости иных духовных измерений. Очевидно, что такие тенденции сопровож­дали процесс формирования полиэтничного и поликонфессионального государства имперского типа, в котором ограничивал­ся антагонизм по отношению к другим культурам и конфессиям. Политическая унитарность Российского государства не исклю­чала культурного многообразия, а напротив, сопровождалась поисками не только прагматических принципов политико-адми­нистративного устроения, но и некоторой надконфессиональной основы, которая способствовала бы превращению в систем­ное целое разнопорядковых этнических, вероисповедных и ра­совых групп.

Эта задача потребовала далеко идущей релятивизации пре­жних ценностных и смысловых систем русской духовности (прежде всего это относилось к православию) и выработки новых. В этом и состояла духовная предпосылка того имперского устроения Российского государства, которое решительно утверждается уже в петровский период. Реализация этой предпосылки была воз­можна только на основе приобщения к всецело секулярной куль­туре, сформированной властвующей элитой, воспользовавшей­ся европейскими и античными образцами для культивирования просвещенности и рациональности светского типа.

Вплоть до первой половины XIX в. светская культура России формировалась в основном под непосредственным воздействием культуры Запада — вразрез с предшествующим культурным дос­тоянием. Не имевший аналогов в других незападных странах культ античности и европейской классики в России стал существенным компонентом образа жизни и культуры господствующих верхов. После форсированной европеизации XVIII — начала XIX в., когда высшие сословия подверглись интенсивному «онемечиванию» и «офранцуживанию», в отечественной общественной мысли рас­тет осознание не только «особости» России, но и ее связи с сопредельным Востоком. С полным основанием Н.А. Бердяев и другие русские мыслители проводили различие между «петер­бургским» и «императорским» периодами истории России, ког­да она начала осознавать самое себя после вековой вестерниза-ции ее элиты. Конечно, осознание своей самобытности прихо­дило постепенно, и потребовалось несколько десятилетий, что­бы глубинные архетипы российской цивилизации проявились достаточно отчетливо.

К тому времени в основном изжили себя прежние образы Степи как угрожающего начала, места обитания Орды, готовой обрушиться на русские города, вызвать разорение, увести в плен и принести гибель государству. В XVIII–XIX вв. этот кочевой Во­сток большей частью добровольно и мирно вошел в состав Рос­сии в обмен на защиту от могущественных соседей или же от внутренних распрей. Степь, включенная в Российское государ­ство, превратилась скорее в пространство, трудное для хозяй­ственного освоения или же предоставляющее возможность для поиска воли. Н.А. Бердяев писал о «власти пространства над рус­ской душой»: «Ширь русской земли и ширь русской души дави­ли русскую энергию, открывая возможность движения в сторону экстенсивности. Эта ширь не требовала интенсивной энергии и интенсивной культуры. От русской души необъятные русские пространства требовали смирения и жертвы, но они же охраня­ли русского человека и давали ему чувство безопасности»[4].

Это же необъятное пространство, подчеркивал Н.А. Бердяев, было не только внешним, материальным, но и внутренним, ду­ховным фактором жизни. Восток сформировал «географию рус­ской души» и существенным проявлением этого влияния стала слабость формообразующих начал в русской культуре, слабость срединной культуры, способствующей организации устойчивой повседневности. Неизбежным следствием такой структуры рус­ской духовности стала особая роль государства в регуляции не только политической и хозяйственной сфер, но и жиз­недеятельности цивилизационных структур.

К тому времени в русской светской культуре значительно ос­лабленный прежний антагонизм по отношению к исламу как главному символу нехристианской Азии сменился интересом к высоким духовным достижениям мусульманских и других азиат­ских народов.

В противовес вестернизаторской позиции в XIX в. формиру­ется иная культурная позиция, ориентирующая Россию на Во­сток и на противопоставление ее Западу. Перегрузка иноземны­ми заимствованиями, шедшими исключительно из Европы, начала сказываться уже в начале прошлого столетия, но потре­бовалась поистине титаническая деятельность корифеев русской культуры того периода, чтобы в обществе стали осознавать осо­бую сущность России, ее отличия от Запада. В творчестве А.Гри­боедова, А.Пушкина, Н.Гоголя, М.Салтыкова-Щедрина, не­сомненно, уже выявляется «русскость» России во всем разно­образии ее проявлений, хотя азиатское начало присутствует еще как малозначимое и низшее или экзотическое. Конечно, вос­точные (а вернее, «южные») мотивы занимают большое, а под­час и основное место в творчестве романтиков. В романтизме раннего Пушкина, Лермонтова или у Бестужева-Марлинского Восток, расположенный скорее на юге, присутствует как анти­теза упорядоченному, но бездушному Западу и как арена поиска бури, воли и страстей или же роскошных наслаждений, что, впро­чем, еще не отличалось существенно от подобного же романти­ческого бегства европейских романтиков на Восток от своей культуры. При этом восточный стиль зачастую не был точно идентифицирован ни в национальном, ни в географическом, ни в историческом планах.

В творчестве Пушкина или Лермонтова присутствуют отчет­ливо выраженные мотивы возвышенности собственно христиан­ской, библейской или коранической духовности, хотя они усту­пают по образам другого Юга и Востока — роскошного, роман­тичного или коварного. Характерно и создание Пушкиным «Подражания Корану», где он не столько решает проблемы роли поэтического пророчества, сколько достоверно воспроизводит смысловой строй инокультурного произведения. Как указывали многие исследователи, на этом нерусском «Юге» и Пушкин, и Лермонтов находили образцы стойкой борьбы за свободу против деспотичного «Севера». Впрочем, в такого рода произведениях (например, «Кирджали», «Герой нашего времени») можно ви­деть отражение прежде всего личностного поиска европеизированных персонажей своей свободы от светского общества и государства благодаря собственным усилиям.

Но основная культурная ориентация, все более определяв­шая отношение русских деятелей культуры к азиатским обще­ствам, основывалась на сочетании двух далеко не тождественных установок. Характерно, что прежде всего в литературном творче­стве выражалось признание того, что каждый народ, проживаю­щий на просторах России, «всяк сущий в ней язык» достоин уважения и признания как член единой семьи народов. Это отношение нередко сочеталось с глубоким интересом к спе­цифике культур, отличию образа жизни и верований других на­родов. Вместе с тем это была и просветительская установка на приобщение исторически отсталых народов азиатской глубинки к достижениям европейского Просвещения.

К середине XIX в. расширяется знакомство просвещенной ча­сти русского общества с восточными культурами. Уже за период 40-х — первой половины 60-х годов XIX в. число публикаций о Востоке в ведущих российских журналах («Современник», «Оте­чественные записки», «Библиотека для чтения» и др.) исчисля­ется сотнями[5]. Публикации носили различный характер, отра­жая идеологическое разнообразие, царившее в российском об­ществе. Большей частью представление в них о Востоке так или иначе совпадало с оценками восточных циви­лизаций, которые сложились в западной общественной и науч­ной мысли. Тем не менее эти оценки нередко оспаривались в пользу признания исторических достижений и разнообразия во­сточных цивилизаций. Такие взгляды высказывались, например, В.Белинским, Н.Чернышевским, Н.Добролюбовым.

Духовный симбиоз с Азией

Во второй половине XIX в. просвещенная общественная мысль России все более обращается к Востоку, как бы параллельно с усиливающимся проникновением в азиатскую часть страны зна­чительных групп переселенцев, торговцев и промышленников (отнюдь не только русских или славян, но и тюрок).

Очевидным образом ослабевают в памяти представления о враждебном Востоке, о вековом противостоянии — не только военно-политическом, но и культурном — России и Востока как иного мира, приверженного «неправильной» и фанатичной вере, лишенного подлинно цивилизованных форм бытия. По мере ста­билизации отношений в рамках общей государственности нега­тивный образ Востока, равно как и России, в общественном со­знании размывался. В российской культуре стабильно растет ин­терес к духовным достижениям азиатских цивилизаций, а вмес­те с тем и к принятым на Востоке формам жизнеустройства.

В самом продвижении России на Восток общественное созна­ние России видело не столько борьбу с мусульманством или с кочевой стихией, сколько с Западом (в первую очередь с «ковар­ным Альбионом»). Многие видные русские мыслители (Н.Дани­левский, Ф.Достоевский, К.Леонтьев и др.) видели в Востоке (прежде всего, мусульманском) соратника в борьбе против «ла­тинства и романогерманства». Сохранявшееся в российском обще­стве противостояние западников и сторонников самобытности находит выражение в резких расхождениях в оценке сущности ев­ропейского (прежде всего, английского) колониального господ­ства. Для одних (например, Н.Добролюбова и Н.Чернышевского) это господство полезно и исторически необходимо, а для дру­гих — представляет собой систему насилия, причину упадка, ра­зорения, национального и расового угнетения народов.

Конец XIX в. приносит с собой поток путевых записок, лите­ратурных материалов, благодаря которым российская публика знакомится с малоизвестным дотоле Востоком. Важные измене­ния происходят и в российских гуманитарных науках. И дело не только в том, что в русле общеевропейской тенденции расшире­ния географических и культурных горизонтов происходит широ­кое знакомство с другими странами и народами. Складывается особое отношение к высоким культурам Востока, не уступаю­щим в сфере духовности ни античной или классической Европе, ни византийскому или православному наследию. В качестве осо­бой научной дисциплины возникает востоковедение, порываю­щее с прежней одномерной парадигмой единства цивилизационного процесса, и в этой науке Россия сразу же занимает одно из ведущих мест. Само академическое востоковедение развивает­ся в окружении различного рода публицистики, знакомящей широкую публику с прежде неведомым миром смыслов и цен­ностей Востока.

И все же большей частью в глубоком, подчас страстном ин­тересе к Востоку можно видеть скорее стремление вырваться из неразрешимых противоречий русской духовности, уйти от раз­рыва между высшими порывами духа и косным повседневным бытом, отягощенным благопристойной посредственностью нормативного европейского существования. Выражением этого стремления можно объяснить непреходящий успех поэзии А.Блока и Н.Гумилева, В.Брюсова и К.Бальмонта. В целом их творчество этого периода не без оснований относят к «восточно­му романтизму», в некотором отношении перекликающемуся с романтизмом Пушкина и Лермонтова.

В этот же период значительный духовный путь в направлении Азии совершил Л.Н. Толстой, что стоило ему драматического отлучения от официального православия. Для него Восток — не только мир иной духовной культуры, отличающийся устойчиво­стью и твердой верой, но и мир углубленного понимания под­линных нравственных ценностей.

Проблема соотношения России с Западом и Востоком нашла свое «синтетическое» разрешение в марксизме, который пришел с Запада и превратился в мощное культурно-идеологичес­кое оружие, направленное против того же Запада с расчетом подключить «пробужденный Восток» к единому интернациональ­ному сообществу.

Духовные установки принципов интернационализма способ­ствовали тому, что Восток, как зарубежный, так и внутренний, стал в значительной степени восприниматься как соучастник некоторого общего дела и как часть общего мира. Необычные реалии восточных культур становились для советских людей про­явлением того разнообразного мира, в котором разворачивается совместная деятельность.

О размахе широкой культурной работы, которая развер­нулась при советской власти, может говорить тот факт, что в период с 20-х по 89 гг. в Советском Союзе было издано более ста названий книг арабских писателей общим тиражом около 30 миллионов экземпляров.

В постсоветский период гипертрофированная ориентация пра­вящих кругов России на Запад привела к резкому ограничению культурных связей с Востоком и Югом.

Ослабление прежних принципов взаимодействия, столь дли­тельное время сближавших народы Евразии и других регионов, неизбежно приведет к глубоким переменам как в текущей судь­бе, так и в перспективах на будущее культурных связей.

Однако культура обладает собственной логикой. Сеть куль­турных связей России с Востоком складывалась на протяжении многих веков, но особенно интенсивно она вызревала, конеч­но, в советский период. Сквозь националистические всплески и политические разборки все сильнее пробивается ностальгия по временам «дружбы народов» и отлаженных связей с присущей им высокой степенью заинтересованности в их поддержании всех «субъектов», т.е. реальных участников системы цивилизационного общения. Осознание общей ценности утраченного вновь сводит народы друг с другом — вопреки всем возникаю­щим барьерам.

По мере созревания социальных, этнических и региональных проблем все сильнее сказываются слабые, но постоянно дей­ствующие импульсы высокой культуры. И здесь мы вновь и вновь убеждаемся в том, что сколько бы идеологизированная публи­цистика ни торжествовала по поводу «победоносного распространения западного духа», длительный период современной истории отмечен глубоким и упорным неприятием этого духа и поисками различных форм общения с народами, населяющими пространство Евразии, а также с другими народами Востока и Юга.

Литература