2.13. Казимир Кшиштофек. Глобальная культура, мультикультурализм и глобальное правление

События 1990-х годов (Босния, Сербия, Косово) и начала 2000-х годов (Афганистан, Ирак) показывают, что некоторые государства не желают или не способны бороться за соблюдение режима прав человека и этот режим насаждается силой в многостороннем (под эгидой ООН) или одностороннем (США) порядке, что зачастую оказывается неэффективным. Так что стоит задаться вопросом: посредством какого инструментария можно эффективно ослабить или снять связанные с этим и разрастающиеся напряженности и конфликты; может ли эта проблема быть разрешена политическими средствами или, возможно, есть какой-то другой способ?

Возникает серьезная проблема, которая осложняет достижение этой цели. Новая мультикультурная глобальная обстановка, формирующаяся после трагических событий 11 сентября 2001 года и последующих эволюций, поднимает вопрос о желательной стратегии мультикультурализма: гражданской интеграции с правом на различие, рекомендуемой в качестве ключа к спокойному, созидательному и обнадеживающему миру. Что же произошло? После террористической атаки на Америку зазвучали новые озабоченные голоса о том, что Запад зашел слишком далеко в признании равенства и равнозначности всех культур, что до сих пор являлось краеугольным камнем международной политики ЮНЕСКО, Совета Европы, Европейского союза и внутренней политики, проводимой демократическими режимами. Недвусмысленно заявлялось (как в книге у Орианы Фалаччи) о том, что Западу следует порвать с искуплением вины за прежний культурный империализм и доминирование. Попытки такой ревизии можно было увидеть на последней конференции в Дурбане, когда некоторые правительства (США, Израиль) отклонили претензии по исправлению исторической несправедливости (рабство, эксплуатация и т. д.). Эта ревизия имеет своей целью продемонстрировать, что культура – это не только источник взаимопонимания, взаимовыгодного обмена ценностями и прочее, но еще и зло: источник фанатизма, нетерпимости, антигуманных практик.

Существует пять сценариев конфронтаций в современном мире.

История социально-культурной эволюции предоставляет множество примеров того, каким образом устоявшиеся культуры реагируют на вторжение новой культуры. Много интересного эмпирического материала можно обнаружить и в процессах модернизации в слаборазвитом мире. По части глобальной культуры мы тоже располагаем множеством сценариев для размышления. Тот тип моделей, которые, в конечном счете, обретут определенную форму, в немалой степени будет определять контуры мира в новом столетии, модель мирового порядка и глобального правления.

1. Полное приятие глобальной культуры, означающее адаптацию. Перемена возобладает над преемственностью. Это, в частности, применимо к молодежи, восприимчивой к переменам, готовой перенять новые образы жизни, завораживаемой потреблением, короче говоря, восприимчивой к показным эффектам. Это могущественная глобализирующая сила. Ибо, как показали исследования содержимого гипермаркетов в различных частях света, половина продукции поступает от одних и тех же многонациональных корпораций, снабжающих их одними и теми же видами торговых марок. Один индийский кинопродюсер описал восприятие внешних культурных форм молодыми индийцами, смотрящими американские фильмы: это проявляется не только в манере одеваться, но и в походке. В этой связи возникает не беспричинное подозрение в том, что наряду с этими формами воспринимаются еще и элементы идеологии [Джемсон, 1998, с. 58]. Ученые-культурологи видят в этом фактор смены поколений: необоримую тягу молодежи к эмансипации от традиционно репрессивных культур, постоянную потребность в перекомпоновке и реконструкции своей индивидуальности. В многоальтернативной и среде с многообразием свобод, создаваемой миром потребления, возможность изменения индивидуальности оказывает огромное влияние на поведение людей и, как следствие, на поведение сообществ. Если бы сообщества бурундийцев или руандийцев были потребительскими, там, возможно, не было бы никаких этнических войн, никаких взрывов атавистической родовой ненависти. Есть, однако, один слабый момент в этой аргументации: как избавить потребителей из числа молодежи от разочарования, порождаемого потребительским образом жизни, и желания подражать, которое вызывается им.

2. Полный отказ или минимум адаптации, свидетельствующий о том, что люди рассматривают потребительскую культуру как угрозу. В этом случае преемственность превалирует над изменением. Сущность самобытной культуры – то, что Эдвард Шилс называет центральной системой ценностей [Шилс, 1970] – определяет все модели поведения людей: нормативные (мораль, нравы), экспрессивные (искусство), познавательные (образование) и инструментальные (производство). В этом случае поколение тоже имеет значение: пожилые люди более стойки по отношению к переменам. В общем и целом это тот культурный опыт, который в психическом плане дальше всего отстоит от Запада и враждебен по отношению к нему. Как правило, с ним связано неприятие, но еще и такая форма активной оппозиции, которая недалека от того, что Бенжамин Барбер назвал «джихадом», или «священной войной» против Запада, ведомой на поле битвы культур [Барбер, 1995].

3. Выборочная адаптация, или частичное восприятие и частичное отклонение. Это один из наиболее психологически интересных и сложных случаев. Люди привержены своим культурам, своим ценностям, нормам, институтам, но не прочь воспользоваться внешними формами потребительской культуры, одеждой, формами развлечений, музыкой. В Сараеве снайперы носили джинсы той же самой марки, что и их цели; палачи в Боснии пытали свои жертвы, слушая рэп и тяжелый металл. Во время войн в средние века из обоих вражеских лагерей звучал один и тот же благодарственный молебен. В самых общих чертах можно говорить о том, что в этом случае потребительству не удается проникнуть в самую глубь культурных пластов, на которых базируется личность, и оно проявляет себя только внешне. Хантингтон, похоже, прав, утверждая, что китаец или иракец, вкушая биг мак или пиццу, не перестает оставаться китайцем или иракцем. Здесь влияние глобальной культуры имеет только внешний, а не преобразующий характер. Это характерно для большинства изменений, которые не произрастают на самобытной культуре, а являются следствием диффузии.

4. Гибридизация, или взаимная адаптация культур, являющая собой некий компромисс между самобытной, национальной, этнической и т. п. культурой и универсализмом потребительской культуры. Некоторые примеры такой метиссизации представляют собой отнюдь не безынтересные слияния культур, другие – напоминают некую межвидовую «гибридизацию» культур. Согласно мексиканскому антропологу Нестору Гарсия Канклини, глобализация способствует развитию эклектических форм и заимствований, которые приводят к распространению новых видов культур. Следовательно, одна из претензий к глобальной культуре, состоящая в том, что последняя ответственна за разложение самобытных культур, неуместна, поскольку это бывало присуще культурным процессам на протяжении тысячелетий.

5. Культурный дуализм, или два уровня культуры. Этот случай отображает наиболее желательное воздействие глобальной культуры, когда самобытные культуры остаются целостными. Люди, попадая в сферу глобальной культуры, не отрешаются от участия в национальных, этнических и самобытных культурах. Глобальная культура создает универсальный коммуникационный код, который особенно необходим для занятия бизнесом в многокультурном мире. Такой позитивный дуализм характерен для образованных женщин и образованных мужчин, которые, с одной стороны, умеют декодировать символы глобальной культуры, а с другой, сохраняют прочную связь со своими собственными ценностями и символами. Не отрекаясь от своей культуры, они не чувствуют себя не в своей тарелке среди чужаков, так как не питают предубеждений по отношению к ним. Жан-Жак Руссо писал о таких людях с уважением и любовью, называя их «величайшими умами», возвышающимися над воображаемыми барьерами, разделяющими нации. Таким образом, мы здесь имеем не гибридизацию, а два уровня ценностей и моделей. Здесь позитивное воздействие глобальной культуры заключается в воспитании терпимости между этническими группами: мужчины и женщины, имеющие различное этнокультурное происхождение, работают совместно над решением тех или иных проблем. Примеры дуализма такого рода можно найти в культурной среде Америки, где люди не обречены на выбор между участием в глобальной культуре, и тем, чтобы сохранить приверженность своим собственным, самобытным культурам, но за счет отчуждения от всего человечества. Эти две ветви культуры отлично дополняют друг друга. Проблема в том, что Соединенные Штаты и ряд других иммигрантских наций находятся в особом положении: они являются домом для выходцев из почти всех культур, что делает их чем-то вроде плюралистического «мира в миниатюре». Ситуация в Европе и во многих неевропейских странах исторически иная: там важны взаимоотношения между большинством и меньшинством. Если даже приверженность кого-то к собственной культуре и не подавлялась, это обычно было связано с риском потери шансов на выживание. Американская модель мультикультурализма – это одна из движущих сил экспансии США: американцы просто оказались способными уладить различия, благодаря чему там меньше отчуждения от большинства культур, существующих на земном шаре.

Глобализация влечет за собой грандиозную реструктуризацию в мире, глобальную постиндустриальную революцию и представляет собой первый социальный процесс в истории, который – за исключением, возможно, каких-нибудь все еще не открытых племен в дебрях Амазонки – оказывает влияние на всех людей, независимо от того, знают ли они об этом или нет. Ее влияние тем больше, чем слабее созданные государствами амортизаторы, которые до сего времени играли заметную роль во многих международных процессах. Вот вопрос, который остается без ответа: какого рода порядок необходим для того, чтобы распространить прогресс и безопасность на всю планету, как обеспечить «глобальное правление», то есть поддержание социального порядка и безопасности во всем мире, в обстановке, когда нет всемирного правительства и когда ответственность возлагается на одно-единственное действующее лицо [Симаи, 1994, с. 253].

Проблема в том, что в каждой отдельной сфере – экономической, политической, социальной и культурной – нам приходится иметь дело с различными эпохами, или, что вполне возможно, с различными скоростями. Рынок, это наиболее универсальное социальное образование, ответственен за стремление к глобализации, тогда как равенство перспектив в сфере прав человека, его безопасности, свобод и т. п. все еще дело далекого будущего. Поэтому трудно представить себе, каким будет демократическое глобальное правительство или глобальное гражданское общество и как будут решаться задачи такого глобального правления. И все же рано или поздно кому-то придется этим заняться, придется создавать некий порядок, который гарантировал бы минимум международного правосудия. Система управления всемирными делами, которая сформировалась во времена господства биполярности, подверглась частичной эрозии. Одним из элементов этого могла бы стать Организация Объединенных Наций, по своей компетентности и назначению наиболее универсальная организация такого рода в истории, но по многим причинам она не способна выполнить эту задачу.

В настоящее время мы видим новый подход к проблеме прав человека, приобретающий все большее значение. Существовавший до сих пор порядок основывался в основном на режиме политических прав, позднее подкрепленном социальными и экономическими правами, хотя они, вообще говоря, не признавались неотъемлемыми. Сегодня, в канун «эры тождественности», раздаются призывы к признанию заявок на коллективные, социальные права. Это не те права, которые популярны в глобальном бизнесе, поскольку они отдают «джихадом». Запад, в особенности Соединенные Штаты, предпочитают отдавать приоритет частным правам как краеугольному камню прав человека. Сюда же относится вопрос о священности прав личной собственности (под чем сегодня понимаются прежде всего интеллектуальные права), основном принципе, на котором покоиться доктрина капитализма, и государство наряду с прочим необходимо для того, чтобы обеспечивать уважение этих прав.

Права человека – это один из тех двух режимов (то есть систем правил), на которых строится каркас нового порядка. Его декалог покоится на законе, принятом в западном мире: личность автономна, универсальные права человека являются основой социальной организации, нарушения этих прав представляют собой угрозу миру, и их соблюдение в глобальном масштабе является обязанностью международного сообщества, которое обязано строго ее соблюдать.

Другой режим – это торговый режим, поддерживаемый Всемирной торговой организацией. Ее базовыми принципами являются недискриминация, взаимность привилегий, открытые рынки, приватизация и либерализация, то есть западная либеральная модель. Согласно утверждениям некоторых ученых [Пучала 1998, с. 16], можно уже говорить о воплощающемся третьем режиме: это некий политический режим, основанный на обусловленном национальном суверенитете и возможности вмешательства во внутренние дела, желании некой группы государств принуждать к соблюдению нормативного меню forte et per facts concludentis, легитимности Объединенных Наций, либерализма, демократии и политико-идеологической согласованности форм правления с этими принципами.

Все эти режимы являются производными каталога западных ценностей и институтов. Из них всех торговый режим (в смысле соблюдения правил свободного рынка в глобальном масштабе) похоже, обладает наибольшей степенью легитимности, хотя ввиду децентрализации мировой экономики делается все более трудным использование экономических рычагов в качестве средства принуждения правительств не только к соблюдению коммерческих правил, но и к уважению прав человека. У других двух режимов степень могущества меньше, хотя из-за иерархической природы международной политики (роль США и НАТО) здесь больше возможностей для того, чтобы принудить к соблюдению правил. Вот вопросы, которые требуют исследования: как работает этот порядок, насколько он стабилен, до какой степени он приемлем, как он справляется с задачей примирения универсальности и плюрализма и – возможно, самый важный вопрос, – какова легитимность международных режимов, на которых этот порядок покоится.

Оценка глобальной культуры является аксиологически противоречивой и останется таковой, поскольку из каждой точки земного шара она видится по-разному. Это несет с собой угрозу, но и создает возможности.

Каждая из этих двух противоречивых точек зрения подкрепляется убедительными аргументами. Сторонники первой исходят из того, что глобализация не всегда сопровождается развитием. Чем в большей степени глобализация отрывает промышленность, политику, культуру и ценности от их родной почвы, тем больше люди обращаются к своим традиционным нормам, тем больше, в сущности, степень релятивизма, а не всеобщности, если только мы не станем исходить из того, что и сам релятивизм, в сущности, всеобщ, некое явное противоречие, которое, однако, в постмодернистском обществе в полной мере легитимно.

Надежды на исцеление людей от воинствующего этноцентризма, однако, оказываются тщетными. Глобализация определенно усиливает национализм и этноцентризм и парадоксальным образом делает это на фоне одновременной эрозии наций и местных культур и традиций при развитии глобальной культуры. Когда некоторые из элементов, определяющих национальную специфику подвергаются разрушению, результатом является распад социальной ткани, деградация культуры, отрыв промышленности от ее собственных корней, от сети социально-культурных связей; когда национальный суверенитет разрушается, а границы становятся символическими линиями на карте, культурные знаки символы выходят на первый план, подобно отпечаткам пальцев, являясь чем-то таким, что люди могут называть своим собственным, что не плавится в единой глобальной культуре. Внимание на это обращал Карол Поланьи [Карол Поланьи, 1962], а также и европейские авторы, не относящиеся к кругу англосаксов [Бернарди, 1998]. Это ключ к пониманию современного сочетания глобализации и обособления и того факта, что глобализация – это не единственная доминанта нашего дня. Более того, глобализация не является некой реакцией Запада, как это рассматривается некоторыми западными модернизаторами. У разных «племен», включая и информатизированные, будет различное будущее, поскольку у них было различное прошлое. Поэтому глобальной культуре не надо быть западной культурой, да она и не является таковой; она будет гибридной культурой, впитывающей элементы различного происхождения [Канчлини, цитата из соч.]. Более внимательное изучение содержимого материалов, циркулирующих в мире, подтверждает верность этого высказывания.

Согласно другой стороне, время работает в пользу «разоружения» не только «джихадов», но и против столкновений цивилизации. С точки зрения глобального правления самый его конструктивный элемент состоит в том, что в отличие от этнических культур, оно «исключает из своего лексикона категорию другого, его мир населен людьми, имеющими одни и те же вкусы, одни и те же системы ценностей, одни и те же проблемы» [Шпочински, цит. из соч.: 68]. Иными словами, это культура, которой чуждо понятие «врага» или даже «иностранец», нет людей, от которых надо держаться подальше; все ее носители находятся по одну сторону баррикады. При господстве такой культуры разве возможен был бы геноцид или мировая война? Однако в ней есть одна слабинка: она сохраняет свою жизнеспособность только до тех пор, пока там не появляются внутренние импульсы (экономические или политические конфликты), которые бросают вызов вере в существование единой человеческой семьи. Когда такое происходит, тогда уже нет места общим ценностям, нет культурного наследия, к которым можно было бы воззвать и которые могли бы нам нашептать, что нечто – культура и ценности, которые она олицетворяет – воссоединит нас с членами групп, с которыми мы вступаем в конфликт (там же).

Важную и положительную роль в этом играет Интернет, благодаря которому в обозримом будущем вряд ли будет возможен какой-либо серьезный всплеск протеста, так как поздняя капиталистическая цивилизация отлична от капиталистической цивилизации промышленной эпохи. За последние три десятилетия заявили о себе процессы, которые все еще почти не изучены. Общество Проекта Просвещения – промышленная и интеллектуальная революция – постепенно уходит в историю. Заявлено о зарождении постиндустриальной эры, ожили надежды на то, компьютерная цивилизация придаст новые импульсы культуре. Ибо у постиндустриальной эры своя собственная логика и хроника или, скорее «штатская хроника». Это, возможно, объясняется тем фактом, что со времен расцвета диссидентской культуры в семидесятых не было значительного бунта против цивилизации. Новая цивилизация нуждается в новых формах творчества, новаторства и адаптации, и возникающая культура – это новая отправная точка, может быть даже своего рода опиум, «дигитальный опиум», так сказать. Но здесь все еще остается очень трудная проблема: можно ли и нужно ли такую культуру отдавать во власть только неуправляемым силам рынка, или возможно и стоит поддерживать ее своего рода культурной политикой, которая будет подправлять ее дефекты и усиливать ее достоинства, но без применения нежелательных административных и насильственных мер. Это также применимо и к экономической политике, которая уже регламентирована Всемирной торговой организацией, органом, который рассматривается некоторыми как прообраз Всемирного министерства торговли.

Разумеется, многое будет зависеть от главных «производителей культуры» – многонациональных корпораций – и от того, будут ли они способны подняться над стремлением к прибыли и сделать культуру провозвестником глобальной этики. Одним из источников враждебности по отношению к рынку и культуре потребления является потеря национальными элитами контроля, их неспособность более определять то, какие ценности должны быть сохранены, а какие элементы нужно изменить. Это ключевая проблема культурной и образовательной политики. В еще большей степени рынок принимает на себя распространение информации, отображение культуры, разметку пространства, общение. Это делает изготовление автопортрета через собственную культуру, которая так желательна, во много раз сложнее. Поскольку мир продолжает оставаться миром различных культур и интеллектов, а люди хотят сохранить свои собственные коды, глобализация, в сущности, является ни чем иным, как построением связующих звеньев (интерфейсов) между культурами для постижения кодов без их разрушения. Множественность культур, создаваемая рынком, это неиерархическая «сеть» культур. Рынок способствует не столько сохранению культур в местных общинах, сколько их сохранению у индивидуумов. Построение интерфейсов способствует потреблению, но это еще и поддержка международного бизнеса, так как каждому бизнесу необходим определенный кодекс. Мультикультуризм без кодекса весьма затратен, так как он непредсказуем. Кодекс, как ожидается, будет способствовать развитию глобального сознания и этики, чувства общности конечных целей. Это один из тех выводов, которые, до некоторой степени, способны развеять повсеместную пессимистическую веру в пагубные последствия глобализации культуры.

Возникает вопрос: позволят ли эти режимы справиться с глобальными проблемами и можно ли ожидать помощи со стороны глобальной культуры, которая не работает ни в какой официальной системе: она представляет собой часть торговой системы (коммерциализация культуры нарастает) и системы прав человека (культурные права). Этот вопрос все еще нуждается в изучении, но здесь имеются один или два момента, которые могут быть освещены в этом контексте. Они связаны с проблемой навязывания потребительской культуры через рекламу и другие средства массового убеждения, придания социальной роли и использования этого способа лечения от национализма: короче говоря, «преобразования» всех в потребителей с предсказуемым поведением и реакцией: этим отличаются люди, для которых потребление становится культурным общественным кодексом [Кшиштофек, 1998].

Всемирные средства массовой информации пичкают наше сознание символами, которые действенны в корпоративном мире, убеждая нас в том, что прогресс означает потребление. Дэвид Роткопф [Дэвид Роткопф, 1997] действительно утверждает, что культура в этой своей ипостаси необходима миру, ведь, как пишет Томас Фридман [Томас Фридман, 1999], страны, в которых есть «Макдональдсы», не рискнут воевать друг с другом. Иначе говоря, как иронически отмечает Игнако Рамонет [Игнако Рамонет, 1999], ответом явилась бы покупка всеми биг маков и постройка им всем «Диснейлендов». Проблема, однако, гораздо сложнее. Можно сказать, что культурный режим существует только в том случае, если есть продуманная стратегия его реализации. Но в настоящее время он, как отмечалось ранее, отнесен к торговому режиму, так как культура упрощает бизнес, а желаемые идеологические эффекты достигаются, как это было и прежде, случайно.

Однако, исторический урок состоит в том, что наряду с политической (прямое насилие) и экономической мощью правящий режим всегда находил применение символической силе, силе навязывания коллективных репрезентаций (репрезентативной силы); чем-то подобным превосходно умели пользоваться церкви. Почему же сегодня все должно быть по-другому? Правила культурного режима, однако, неписаные. Согласно Джону Галтунгу, лимитирующим принципом его функционирования является способность западного мира к экспансии [Галтунг, 1999]. Применение этого принципа осуществляется широким набором инстанций, которые, хотя их специфическим доменом и является экономика, действуют еще и в символических, образовательных, информационных и культурных сферах: Голливуд, «Диснейленд», Мэдисон-авеню и так далее.

Согласно такому подходу, план глобального правления может включать в себя также и «потребительское инфицирование» Китая, который никогда в прошлом не был колонизирован духовно. Задача в том, чтобы ошеломить людей – ислам, Китай – этим типом потребления и проследить за тем, чтобы, даже если не удастся проникнуть через монолитные пласты культуры, по крайней мере, навязать этим людям свою философию жизни. Стратегически это важнее вооруженной или экономической войны, которая в любом случае является не таким уж эффективным средством борьбы с Китаем, а в не столь отдаленном будущем станет полностью бесполезной.

Управление мультикультурием и мультиэтничностью является одним из наиболее важных факторов социального порядка, как во внутреннем, так и в международном плане. Подсчитано, что число этнических меньшинств в мире с более чем 200 государствами (в 90 процентах которых они насчитывают несколько процентов или более от общей численности населения) превышает десять тысяч и что примерно 5–7 процентов людей не проживают в тех странах, в которых они родились. Это означает, что на пороге нового тысячелетия мир, благодаря становящимся все более плотными коммуникационным сетям, достиг беспрецедентной степени диверсификации и, что парадоксально, в ногу с прогрессирующей глобализацией. По многим причинам наш опыт работы с политическими стратегиями мультикультуризма не внушает оптимизма. Этническая политика становится все более неэффективной потому, что повсюду в мире частный сектор захватывает все больше областей нашей жизни и тем самым отодвигает на задний план общественный сектор, бывший столетиями местом единения общин. Это осложняет реализацию политических стратегий мультикультуризма. До настоящего времени использовалось множество подобных стратегий, некоторые из которых сравнительно гуманные, другие – менее или определенно негуманные:

Этническая чистка, т. е. изгнание более слабых, хотя и не обязательно малочисленных групп с некоторой территории.

Ассимиляция, т. е. принудительная интеграция в сочетании с лишением меньшинства трех прав, признаваемых сегодня стандартными: права использования родного языка, права сохранения своей культуры, а зачастую даже права написания в традиционной транскрипции своих имен.

Санкционированный этнический плюрализм, т. е. соблюдение либерального принципа «живи и давай жить», присущего англосаксонской традиции, который гарантирует широкий спектр свобод, но обычно не способствует социальной интеграции; и в самом деле, он часто приводит к исключению этнических общин из гражданского сообщества или даже к их геттоизации и низведению к статусу бантустана или низших слоев общества, де-факто к апартеиду.

Гражданская интеграция вкупе с уважением «права быть другим». Это то, что пропагандируется почти во всех сформировавшихся моделях желательного мультикультурия, которые можно найти в международных документах (ООН, ЮНЕСКО, Совет Европы и Европейский союз). Рекомендации, изложенные там, представляют собой наивысший и наиболее «политически корректный» стандарт для демократий, которые желают сделать людей граждански равными, но без того, чтобы сделать их одинаковыми в плане культуры. Отсюда недвусмысленно следует, что для такой стратеги многокультурия наиболее желательная формой глобальной культуры является это та, которая не подрывает чувство принадлежности к общине, институт гражданства и индивидуальные взаимоотношения в общине, базирующиеся на идентичности культуры. Возникает следующий вопрос в том: а это реально?

Из всех четырех стратегий мультикультурализма, рассмотренных здесь, наиболее желательной с позиций как внутреннего, так и международного устройства является социальная интеграция в сочетании с уважением права быть другим. Это означает, что культура, имеющая спрос на международном рынке, может оказаться пособницей в глобальном правлении, если она позволяет людям действовать в двух измерениях: базирующемся на идентичности и универсальном. В лингвистике это использование английского языка в качестве лингва-франка. Национальные языки не будут уничтожены, хотя, несомненно, претерпят изменения.

Однако следует отдавать себе отчет в том, что другой, базирующийся на идентичности пласт культуры не останется без изменений, во всяком случае в западном мире. Те национальные культуры, которые расцвели в постмодернистских общинах, способствуют скорее потреблению, чем регламентации жизни и контролю: возьмем, к примеру, баварский пивной фестиваль. Здесь нет и намека на культуру «джихада». Так обстоят дела на развитом Западе; где-нибудь еще все может обстоять иначе.

Вера в рыночное регулирование небезосновательна. Рынок не должен оставаться бездеятельным по отношению к мирному мультикультурализму, он должен даже способствовать ему. Такое предположение коренным образом противоречит превалирующему предположению, согласно которому рынок, как двигатель глобализации, разрушает идентичность, господствует над культурами, устраняет различия, навязывает господство, американизирует, макдональдиризирует и т. п. Более детальное изучение показывает, что проблема гораздо сложнее. Много аргументов можно подыскать для поддержки утверждения о том, что появляющаяся дифференциация – результат именно глобализации. Свести последнюю к гомогенизирующей функции означает упростить сущность не только современного рынка, или рынков, но и культуры. Такой подход возвращает нас к послевоенным годам, когда модернизация, то есть внедрение западных идеалов в мире, была действительно сверхтенденцией. Однако мысль о том, что рынок управляет культурами, уходит своими корнями в тот период, шло «производство» массового общества и экспансия западного культурного империализма. Одним из источников враждебности по отношению к рынку и культуре потребления как регуляторам идентичности является потеря национальными элитами контроля над тем, какие ценности следовало бы сохранить, а какие элементы – изменить. Это ключевая проблема культурной и образовательной политики. В еще большей степени рынок набирает силу в таких областях, как создание мнений, формирование культуры, разграничение зон, коммуникация. Это делает изготовление автопортрета посредством чей-то собственной культуры, которая так желанна, во много раз сложнее.

И все же рыночные законы не устранят напряженности, вызываемой разделением мира на богатый и бедный, что сродни делению на две расы. Известный финансист Жак Аттали [Жак Аттали, 1988] предсказывает появление мира номадов – суперкласса, насчитывающего несколько десятков миллионов человек, оснащенных средствами коммуникации и производства, включая и производство символов, и многих миллиардов людей низшего сословия, борющихся за выживание. Остаток образует все более уменьшающийся средний класс, аудитория массовой культуры и пушечное мясо поп-культуры: развлечения будут облегчать жизнь в мире нестабильности и потрясений, а игры, каникулы, праздники, путешествия и наркотики позволят поддерживать своего рода порядок, но будет ли это эффективным средством от аномии? Аттали, несомненно, близок к правде, когда он утверждает, что индустрия развлечения – это не только источник прибыли, но еще и средство контроля над сознанием, щит против революции.

Библиография

1. Bernardi, U. Globalizacja kultury: przeciw nowym I starym przesadom / Bernardi U. // Spoleczenstwo, Civitas Christiana. – 1998.

2. Canclini, N. G. Culturas hybridas / N. G. Canclini. – Mexico City, 1989.

3. *****uyama, F. The End of Histiry and the Last Man / F. *****uyama. – New York, 1992 (tum. Polskie, Koniec historii. – Warszawa: Muza, 1997).

4. The Forces of Globalization, the Critical Theory. – Institute in Irvine, UCLA, 1995 (maszynopis).

5. Huntington, S. Zderzenie cywilizacji i przekstalcanie ladu swiatowego / S. Huntington. – Warszawa: Muza, 1997.

6. In from the Margins, In from he Margins. A Contribution to the Debate on Culture and Development in Europe. – Strasbourg: Council of Europe Cultural Committee, 1996.

7. Jameson, F. Notes on Globalization as a Philosophical Issue / F. Jameson // F. Jameson. Massao Mishimoto, Globalization. – Durham and London: Duke University Press, 1998.

8. Krzystofek, K. Quadruple Network of Interests: the Cultural Correlate / K. Krzystofek // Paper presented on the ISA Annual Convention. – Washington D.C., 1999. – Р. 15–20.

9. Puchala, D. Regimes of the Global Governance / D. Puchala // Lecture presented on The Central European University Summer School. – Budapest 1999.

10. Simai, M. The Future of Global Governance. Managing Risks and Change in the International System / M. Simai. – Washington D.C.: US Institute of Peace Press, 1994.

11. Szpocinski, A. Inni wsrod swoich. Kultura artystyczna innych narodow w kulturze Polakow / A. Szpocinski. – Warszawa: ISP-PAN, 1999