1.8. Збигнев Ивановский. Политическая модернизация в поставторитарных странах: теория и практика

Формирование современной модели общественного развития самым непосредственным образом связано с теорией модернизации. В широком смысле эта концепция предполагает процесс перехода от традиционного к непрерывно меняющемуся современному обществу и включает целый ряд взаимосвязанных и взаимозависимых аспектов. Экономическая модернизация связана прежде всего с индустриализацией и внедрением передовой технологии в промышленное производство и другие отрасли хозяйства, укреплением и развитием рыночных отношений. В результате социальной модернизации происходят существенные сдвиги в социальной структуре и положении населения, меняются взаимоотношения между различными классами и группами. Политическая модернизация ассоциируется с процессом демократизации, эволюцией режима, созданием либо совершенствованием институтов, обеспечивающих диалог между государством и гражданским обществом, который позволил бы своевременно и эффективно решать возникающие социальные и экономические проблемы. Политическая модернизация предусматривает также укрепление демократического правового государства, рационализацию власти, четкое распределение полномочий между ее различными ветвями, дифференциацию новых политических ролей и функций и создание специальных структур для их реализации, более активное участие в политике различных социальных групп, усиление контроля гражданского общества над государством. Модернизация невозможна и без изменения социальной психологии, человеческих взаимоотношений, формирования более высокой политической культуры и т. д., однако эти аспекты поддаются более эффективному изучению при помощи цивилизационных методов. Определяющими чертами общественной жизни становятся рациональность, эффективность, производительность и массовость.

Разумеется, теория модернизации, как и любой другой метод, не идеальна. С одной стороны, ее справедливо критикуют за евроцентризм, линейность и одновариантность развития, определенные поправки следует вносить и при изучении анклавной модернизации в дуалистических и многоукладных обществах. Классическая теория модернизации, адекватно описавшая модернизационный опыт Запада, оказалась плохо применимой к новым индустриальным странам Юго-Восточной Азии, третьего и четвертого мира, а попытка ее применения к посткоммунистическим странам осталась риторической.

С другой стороны, в условиях глобализации, ориентированной на стирание границ, снижение роли национального государства и создание единого взаимозависимого мира, многие политологи говорят о начале эпохи постмодернизма, предполагающей возникновение глобального государства и глобального гражданского общества. Постмодернисты считают, что в результате транснационализации, технологических, экономических и социальных изменений наступил качественно новый этап мировой истории и культуры, который постепенно охватывает бывшие социалистические страны и «третий мир». По их мнению, события конца ХХ в. доказали полную ошибочность всех без исключения метатеорий и подтвердили их непригодность для объяснения современного общества. С критикой вестернизации (т. е. глобализации по-американски) выступают антиглобалисты, пытающиеся найти альтернативные формы общественного развития.

На наш взгляд, не только в развивающихся странах, но и в России постмодернизм представляет довольно далекую перспективу. Многие проблемы, квалифицируемые постмодернистами как устаревшие, по-прежнему стоят на повестке дня. Более того, многие государства или даже отдельные регионы находятся за пределами современного общества. Многие исследователи справедливо считают, что в незападных странах имеет место одновременное действие модернизационных и контрмодернизационных тенденций. Заслуживает внимания и попытка корректировки классической модернизационной теории, которая по крайней мере в своем классическом варианте, рассматривает Запад (точнее даже, англосаксонские страны) в качестве единственного образца, а все эмпирические несовпадения – как незавершенную или неуспешную модернизацию. Скорректированная концепция предполагает наличие множества вариантов модернизации с учетом общих закономерностей и национальных особенностей.

Более того, как показывает исследование И. Семененко, посвященное динамике самоидентификации в условиях глобализации, нуждается в корректировке тезис о том, что традиционалистские ценности противоречат ориентациям на модернизацию. Напротив, социокультурная динамика глобализирующегося мира снимает остроту этого противоречия, а первичная идентичность приобретает качественно иные характеристики. Речь идет о возрождении религиозных ценностей, которые отражают потребность человека в устойчивых этических и нравственных ориентирах, о реставрации историко-этнических символов, местных традиций и культурных особенностей [1].

Далее возникает вопрос о соотношении терминов демократизация и политическая модернизация. Начиная с середины 1970-х гг., т. е. с возникновения «третьей волны демократизации», появились многочисленные работы, посвященные указанной проблематике. При рассмотрении исследований российских и зарубежных ученых становится очевидным, что современная политическая наука не выработала единой концепции демократизации. При определении этого процесса часть исследователей ограничивается формальными институциональными либо количественными признаками, другие же говорят о необходимости качественного изменения существующих политических режимов. Так, С. Мейнворинг, Г. О’Доннелл, Ф. Шмиттер, С. Валенсуэла и их единомышленники различают либерализацию, происходящую в рамках авторитарного режима и ограничивающуюся снятием определенных ограничений на политическую деятельность и расширением прав человека, и демократизацию – сложный исторический процесс, связанный с установлением качественно нового политического режима, основанного на перераспределении власти в соответствии с волеизъявлением народа во время свободных и открытых выборов, гарантией всех прав и свобод.

Другие авторы, в частности Л. Даймонд, разграничивают переходный период, консолидацию и углубление демократии [2]. На наш взгляд, более правомерен широкий подход, при котором под демократизацией подразумевается качественное расширение демократического пространства, всеобъемлющий процесс, связанный с любым позитивным изменением политического режима от ликвидации авторитарной системы до стабилизации и укрепления новых демократий и дальнейшего их совершенствования. При подобной постановке вопроса либерализация предшествующего демократии авторитарного строя переходный период от диктатуры к демократии, консолидация демократии и совершенствование уже достаточно прочного и стабильного демократического режима могут рассматриваться как составные части единого процесса демократизации. Между вышеупомянутыми этапами нередко нет четких границ, они могут протекать не только параллельно, но и последовательно с учетом расстановки политических сил и степени решенности тех или иных задач, стоящих перед каждой конкретной страной.

Разумеется, широкое распространение математических методов в современной (особенно американской) политологии, необходимость отбора конкретных переменных требует некоторой формализации исследований, более четкой периодизации и хронометрирования демократических процессов и их составляющих.

Основная масса политологов, изучающих проблемы новых демократий, приходит к выводу о завершении переходного периода в Латинской Америке, в странах Восточной Европы и на постсоветском пространстве. По их мнению, прекратили существование гибридные политические режимы, сочетавшие авторитарные и демократические черты в результате соглашения старых и новых элит или вынужденного распределения власти с учетом расстановки политических сил, прошли относительно свободные выборы при активном участии масс, благодаря принятию демократических конституций произошла институционализация новых политических систем, в ряде случаев имела место неоднократная смена власти, в целом соблюдается принцип политического плюрализма.

В этой связи транзитология, изучающая переходные процессы и ситуации, постепенно уходит на второй план, в центре внимания политологов становятся проблемы стабильности, консолидации демократии, необратимости демократических преобразований и совершенствования демократии. При определении степени консолидированности политического режима некоторые исследователи (например, С. Хантингтон) [3] ограничиваются формальными признаками (двукратная смена власти, невозможность авторитарного реванша и свержения конституционного строя) либо связывают ее с согласием всех или по крайней мере основных субъектов политики придерживаться демократических процедурных норм (Дж. Хигли, Р. Гюнтер)1. Напротив, немецкий политолог В. Хофмайстер, заместитель директора Фонда К. Аденауэра, считает, что начавшийся после формирования основ новых режимов процесс консолидации демократии не обязательно достигнет своей конечной стадии, поскольку всегда существует та или иная возможность развития демократического процесса вспять даже самые старые демократии могут подвергаться испытаниям, если перестают быть эффективными или если сама система или основные субъекты политики теряют свою легитимность [4].

Значительная часть обществоведов связывает процесс консолидации со стабильным развитием политических систем. Вне всякого сомнения, тоталитарные и авторитарные режимы, не допускающие развития гражданского общества, исключающие либо полностью контролирующие социально-политическую активность населения, в течение продолжительного периода могут обладать гораздо большей устойчивостью. Напротив, рождение новых демократий, как правило, сопровождается появлением многочисленных субъектов политики, практически неограниченным политическим плюрализмом, всплесками правого и левого экстремизма, нередко ослаблением контроля властных структур над происходящими процессами, усилением коррупции. Тем не менее без обеспечения стабильного развития консолидация демократии полностью исключается, при этом демократическая стабильность строится не на запугивании населения и на политических ограничениях, а на совершенно иных основах.

Многие известные исследователи вполне справедливо считают необратимость демократических процессов необходимым, но отнюдь не достаточным условием для консолидации демократии. Так, С. Валенсуэла отмечает, что длительное пребывание у власти демократического режима далеко не всегда говорит о его консолидации [5]. Х. Линц подчеркивает, что о консолидированной демократии можно говорить лишь в том случае, если основные участники политического процесса, партии или организованные группы, силы или институты убеждены, что завоевать власть можно исключительно демократическим путем, и никто из них не подвергает сомнению действия демократически избранных правителей [6]. По определению Л. Даймонда, консолидация представляет собой процесс, в результате которого демократия настолько широко и глубоко укореняется в сознании граждан, что ее коллапс считается крайне нежелательным. Она немыслима без поведенческих и институционных изменений, нормализующих демократическую политику и делающих ее достаточно определенной, иногда даже тривиальной [7].

В процессе консолидации, утверждает Ф. Шмиттер, случайные соглашения, неустойчивые нормы и непредсказуемые решения, имевшие место во время переходного периода, превращаются в отношения сотрудничества и соперничества, широко известные, регулярно практикуемые и беспрекословно принимаемые отдельными лицами и коллективами, определяемыми как участники – граждане – субъекты новых структур [8]. Дж. Придхам считает, что конечная цель в процессе консолидации может считаться достигнутой лишь тогда, когда демократия (уже не новая) глубоко укоренилась в стране и закрепилась благодаря заметной эволюции политической культуры, которая может быть названа демократизацией ценностей. При этом речь идет не просто об устранении перспектив возврата к альтернативной системе («негативная консолидация»), а об особой приверженности демократии как со стороны элит, так и всего населения [9]. При подобных подходах становится очевидным, что процесс консолидации может растянуться на десятилетия, а возможно, даже требует смены поколений.

Нейтрализация системоразрушающих субъектов политики позволяет сделать вывод о том, что пока нет оснований ожидать возможного сокращения числа демократических режимов в ближайшей перспективе. Гораздо вероятнее ухудшение их качества и постепенная деградация демократии, т. е. движение политической модернизации вспять. Л. Даймонд отмечает, что в отличие от 1960–1970-х гг. большинство современных ученых видят в демократии систему политической власти и не связывают ее с наличием каких бы то ни было экономических и социальных характеристик [10].

На наш взгляд, столь единодушны только политологи, проживающие в благополучных странах. Основная же масса исследователей из регионов с острыми социальными проблемами по-прежнему настаивает на необходимости учитывать человеческое измерение демократии, прежде всего ее социальный компонент. В работах ученых из этих регионов по-прежнему речь идет о необходимости создания политической системы, способной воспринять и обеспечить технологический прогресс, ускорить перестройку экономики и интеграцию в мировое хозяйство на справедливой основе, вовлечь в политический процесс широкие массы населения, устранить насилие как метод решения политических проблем [11]. Институционное многообразие форм демократии позволяет поднять вопрос о «демократическом центре» и «демократической периферии», ввести в оборот термин «догоняющие демократии», политические институты и процессы, в которых далеко не всегда развиваются по общим правилам [12]. Разумеется, в основе демократической эволюции по-прежнему остается непременное соблюдение конституционных норм, уважение прав и свобод человека, гуманистических принципов, лежащих в основе консенсуса между личностью, обществом и государством, активное участие гражданского общества в жизни страны.

Предлагаемые исследователями из развивающихся стран модели экономической и социальной демократии ближе к реальности и имеют несомненную теоретическую значимость, однако их практическая реализация в обозримом будущем вряд ли возможна.

В зависимости от качественного состояния политического режима и степени его консолидированности можно выделить три основные обобщающие модели:

– развитая либеральная демократия (свободная, консолидированная, полиархия и т. д.), предполагающая передачу реальной власти исключительно выборным субъектам политики, жесткий парламентский контроль над исполнительной властью, подлинно независимую судебную систему, непредсказуемость результатов выборов заранее, реальную возможность прихода оппозиции к власти, гарантии прав меньшинств, наличие самых разнообразных каналов выражения, развитое гражданское общество, свободу печати и неограниченный доступ к альтернативным источникам информации, политическое равенство всех граждан, полное соблюдение всех прав и свобод человека, защиту от произвола и вмешательства в личную жизнь не только со стороны государства, но и организованных антигосударственных сил и т. д.;

– формальная (несвободная, электоральная, неконсолидированная, нелиберальная, делегированная и т. д.) демократия, ограничивающаяся конкурентной борьбой индивидов за голоса избирателей и минимальным набором свобод, благодаря которому состязательность и участие имеют хоть какой-то смысл; при этом государство чаще всего не в состоянии гарантировать декларированные права и свободы;

– псевдодемократия (ограниченная, авторитарная, гибридный режим, квазидемократия и т. д.), внешне обладающая основными признаками электоральной демократии и декларирующая политический плюрализм, однако ограничивающая возможности относительно честного электорального соперничества, способного привести к смене партии власти.

Вне всякого сомнения, в процессе третьей волны демократизации произошли определенные положительные сдвиги. Во всех «новых демократиях» регулярно проводятся выборы, происходит (хотя и ограниченная) циркуляция политических элит, в той или иной степени имеет место децентрализация политической власти, институционализируется партийно-политическая система, более строго соблюдается принцип разделения властей, усиливается парламентский контроль над исполнительной властью, заметна профессионализация и деполитизация армии, формируются независимые избирательные институты и вводится электронное голосование, ограничивающие возможности манипулирования итогами выборов, совершенствуется судебная система и т. д.

В то же время очевидны и негативные тенденции. Наиболее очевидные среди них – усиление авторитарных тенденций на постсоветском пространстве, эпизодические попытки выхода вооруженных сил на политическую арену в Латинской Америке (Парагвай и Венесуэла), нестабильная социальная база политических партий, сохраняющийся популизм и клиентелизм, усиление влияния наркобизнеса и коррупции, криминализация общества в целом, эрозия казавшихся устойчивыми партийных систем, сильная политическая поляризация электората в ряде стран, крайне слабое гражданское общество и т. д.

На наш взгляд, политическая модернизация тесно связана с процессом демократизации, однако это более широкое понятие, поскольку речь идет в первую очередь о совершенствовании демократических режимов как новых демократий, появившихся на карте мира в результате кризиса авторитаризма, так и стран, не имевших авторитарного прошлого. В политической модернизации нуждаются даже самые старые демократии, включая Великобританию.

Круг проблем, заслуживающих рассмотрения в рамках политической модернизации, крайне широк. Падение левоавторитарных режимов в СССР и в странах Восточной и Центральной Европы и разочарование в социалистических идеалах как таковых вызвало кризис левых сил и фактически поставило под вопрос саму возможность антикапиталистической альтернативы. С другой стороны, не оправдала себя и неолиберальная модель, ассоциирующаяся у большинства населения с увеличением социальной поляризации, снижением социальных гарантий и с затягиванием поясов. В сложившейся ситуации новые демократии оказались на перепутье: возможность повторить опыт индустриально развитых стран иллюзорна, а социалистическая альтернатива утопична. В подобных условиях, как справедливо считает Г. О’Доннелл, несмотря на негативные ассоциации, необходимо восстановить доверие к сильным сторонам либерализма, прежде всего к соблюдению прав человека. Знаменитый политолог, дифференцирующий политические, гражданские и социальные права человека, приходит к выводу, что в то время как демократизация обеспечила соблюдение политических прав, гражданские права слабо осуществляются на практике, а социальные значительно урезаны по сравнению с предшествующим периодом [13]. Становится очевидным, что институционный подход к демократии, которым ограничивается большинство американских и часть отечественных исследователей, нуждается в сильной социальной составляющей.

Политическая модернизация требует пересмотра роли государства, которое после проведения массовой приватизации стало, по выражению О’Доннелла, анемичным и сложило с себя социальные функции. Нереализованность гражданских прав привела к социальной апатии и слабости гражданского общества. Оппозиционные неправительственные организации, действовавшие с размахом в период диктаторских режимов и осуществлявшие в основном правозащитные функции, заметно ослабили свою активность в демократических условиях (Аргентина и Чили). Напротив, деятельность таких мощных организаций, как Движение безземельных в Бразилии, нередко носит дестабилизирующий характер, а выдвигаемые ими лозунги излишне радикальны. В любом случае в новых условиях необходимо сильное государство и сильное гражданское общество, при этом государство должно быть дружественным и находиться на службе у гражданского общества, а не наоборот, как происходит в Латинской Америке и тем более в России.

Политическая модернизация требует и совершенствования деятельности политических институтов, в первую очередь повышения эффективности партийно-политической системы. Как отмечает известный испанский политолог Л. Парамио, во всем мире демократические режимы вынуждены адаптироваться к двум основным изменениям. С одной стороны, речь идет об изменении системы ценностей и запросов граждан, которые связаны с потерей удельного веса политических партий, слабой идентификации с ними. Последующая индивидуализация политики вызывает более критическое отношение к партиям и к правительствам. С другой стороны, экономические изменения, затрагивающие политику и отражающиеся на деятельности правительств, которые не в состоянии удовлетворить социальные запросы, вызывают рост недовольства и усиливают недоверие к политическим партиям и результатам деятельности правительств [14].

Несмотря на существенные различия между странами, в большинстве случаев политические партии не исчерпали своих возможностей и продолжают играть важнейшую роль в экономических и политических преобразованиях. В то же время нельзя не отметить и целого ряда негативных факторов, в результате которых дают сбои партийные системы, считавшиеся эталоном стабильности и преемственности, что особенно характерно для латиноамериканского региона. Так, в Колумбии практически распалась Консервативная партия, консервативное течение представлено целым рядом организаций, сгруппировавшихся вокруг различных лидеров. Фактически раскололась и Либеральная партия. Сложная социально-экономическая и политическая ситуация привела к разрушению и классической венесуэльской двухпартийной системы, приводимой в качестве образца во всех учебниках политологии. В Никарагуа и Сальвадоре начинают складываться двухпартийные системы, однако они представлены партиями, занимающими крайнее положение в политическом спектре. При подобной расстановке сил, когда ведущие позиции в парламенте занимают бывшие вооруженные соперники, вряд ли можно говорить о политической стабильности. Демократическая консолидация в этих странах возможна либо в результате эволюции этих партий в сторону центра, либо благодаря перегруппировке политических сил и возникновению влиятельной центристской партии.

На постсоветском пространстве из-за отсутствия предшествующего опыта и традиции политического плюрализма ситуация еще сложнее, поскольку партийно-политические системы приходится создавать заново.

Чаще всего доверие к политическим партиям как к институту зависит от степени решенности стоящих перед населением проблем, что подтверждают данные социологических опросов в ряде стран. Испанские исследователи М. Алькантара и Ф. Фрейденберг отмечают, что хотя политические партии и подвергаются критике и поощряются альтернативные способы политического представительства, до настоящего времени не появились другие формы демократии, которые могли бы функционировать без партий; именно партии обеспечивают состязательность во время выборов, создают единую концептуальную атмосферу, помогающую гражданам и элитам понять политическую реальность, способствуют заключению соглашений относительно политики правительства, обеспечивают законодательный процесс, поставляют кадры различным институтам и обеспечивают функционирование политической системы [15]. Разумеется, политические партии, подобно другим институтам, нуждаются в политической модернизации. Хотя в президентских республиках им отводится гораздо меньшая роль по сравнению с парламентскими, без укрепления партийно-политической структуры и повышения авторитета партий эффективное функционирование демократии вряд ли возможно.

Латиноамериканский опыт показывает, что для обеспечения политической стабильности главы государств нуждаются в поддержке пропрезидентской партии. Поскольку законодательство большинства стран региона не допускает выдвижения беспартийных кандидатов, нередко партии создаются с этой целью накануне выборов, в дальнейшем их судьба может складываться по-разному. (Этот опыт взят на вооружение и в современной России, хотя формально президент является беспартийным.)

Важнейшим фактором институционализации политических партий и партийной системы в целом является способность правящей партии найти выход из экономического кризиса или по крайней мере сохранить существующую социально-экономическую ситуацию. При хотя бы частичном решении этой задачи правящая партия добивается переизбрания, что способствует преемственности проводимой политики и стабилизации ситуации в целом.

При разработке законодательства, регулирующего деятельность общественных объединений, приходится сталкиваться со сложной дилеммой: с одной стороны, демократическое общество должно обеспечить политический плюрализм, максимально выражающий интересы различных социальных групп и слоев, а с другой – не допустить чрезмерной фрагментации и поляризации партий, которая может стать существенным дестабилизирующим фактором. Как показывает мировой опыт, максимальной устойчивости политических институтов способствует компактная партийная система с двумя центристскими системообразующими партиями. При многопартийной системе политическая стабильность достигается благодаря созданию стабильных правоцентристских или левоцентристских коалиций.

Недостаточная готовность политических партий к модернизации, с одной стороны, и усиление влияния средств массовой информации, особенно электронных, – с другой приводят к дезориентации граждан, потребности в сильной руке, к росту популизма и приходу к власти демократическим путем политических аутсайдеров, слабо или вообще не связанных с традиционными партиями (ранее подобные политики приходили к власти в результате военных переворотов). Известный немецкий политолог Д. Нолен подчеркивает, что политический дискурс этих политиков приобретает четкую популистскую и антипартийную направленность и приводит к усилению тенденции к персоналистским формам представительства. В определенной мере популизм служит заменой открыто авторитарных форм правления, а усиление этой тенденции может нанести ущерб демократическим институтам и привести к демонтажу демократии [16].

Латиноамериканский опыт показывает, что при долгом пребывании у власти политические партии стагнируют, как это произошло в Колумбии, Венесуэле, Коста-Рике, Боливии и ряде других стран, избиратели, заинтересованные в смене политических элит, отказывают традиционным партиям в доверии. В большинстве новых демократий наметился определенный отход от рекрутирования политических элит по системе гильдий, однако пока рано говорить о переходе к антрепренерской системе. О смене политических элит и в некоторой степени о приходе к власти контрэлиты можно говорить только в Бразилии. Последствия этого явления трудно предсказуемы, однако сама возможность прихода к власти контрэлиты говорит о зрелости демократии.

Слабость политических партий и соответственно законодательной власти приводит к преобладанию в принятии решений исполнительной власти, что порождает неоавторитарные тенденции и не способствует политической модернизации. В большинстве латиноамериканских и постсоветских государств дисбаланс полномочий в пользу президента закреплен законодательно, в том числе и в конституциях.

Как известно, эффективность функционирования политической системы в значительной мере определяется политической культурой, которая в традиционном обществе способствует процветанию популизма и сохранению неоавторитаризма как правого, так и левого толка, что препятствует политической модернизации. В то же время хотелось бы отметить, что возможна и обратная связь: изменение политической системы может способствовать модернизации политической культуры. Наиболее очевидный пример – Германия, однако нельзя не упомянуть и о конституционных реформах в ряде стран Восточной и Центральной Европы и Латинской Америки, которые если и не изменили формы правления, то по крайней мере значительно сбалансировали полномочия различных ветвей власти.

В целом политическая культура новых демократий если и не способствует, то по крайней мере не препятствует политической модернизации. Некоторые политологи, в частности Д. Соватто и М. Лагос, полагают, что благодаря росту политической культуры население начинает различать поддержку демократии как системы и поддержку конкретных субъектов политики. Граждане не хотят терять демократию, а стремятся избавиться от плохих правителей, в центре критики находятся существующие политические элиты, которые не смогли справиться с существующими проблемами. Отказ от поиска простых решений, от авторитарных правительств, от революций левого толка и от старых форм популизма говорит о процессе политической зрелости [17].

Важное место в процессе политической модернизации должно уделяться проблеме управляемости. Речь идет о совершенствовании механизмов взаимодействия государства и общества, устранении региональных диспропорций, проведении в жизнь принципов федерализма (при федеральной форме правления), разумном сочетании регулирующей функции центральной власти с децентрализацией, т. е. передаче ряда функций управления местным органам власти.

Особое место занимает проблема воздействия внешних факторов на процесс политической модернизации.

С одной стороны, нельзя отрицать, что именно изменение позиции США по отношению к военно-диктаторским режимам Латинской Америки было одним из основных, а в отдельных случаях и основополагающим фактором, способствовавшим процессу демократизации и политической модернизации в целом. В современных условиях при всей сложности существующих социальных и экономических проблем именно позиция мирового сообщества является сдерживающим фактором, не позволяющим повернуть процесс демократизации вспять, и пресекает попытки установления новых авторитарных режимов. С другой стороны, попытка навязать демократические режимы западного образца силой, без учета мнения значительной части населения и особенностей политической культуры. Подобные явления происходят в Афганистане и Ираке, не дают желаемых результатов и не приводят к политической стабильности, необходимой для политической модернизации.

Библиография

1. См.: www.prefalc.msh-paris.fr

2. Семененко, И. С. Глобализация и социокультурная динамика: личность, общество, культура / И.С. Семененко // Полис. – 2003. – № 1. – С. 9–10.

3. Подробнее см.: Ивановский, З. В. Проблемы и перспективы консолидации новых демократий / З. В. Ивановский // Латинская Америка. – 2000. – № 1. – С. 6–8.

4. Huntington, S. The Third Wave. Democratization in the late Twenties Century / S. Huntington . – London: Norman, 1993.

5. Elites and Democratic Consolidation in Latin America and Southern Europe. Ed. by J. Higley and R. Hunter. – N. Y., 1992.

6. Transformaciones de los sistemas políticos en América Latina. Ed. por W. Hofmeister y J. Thesing. – Buenos Aires, 1995. – P. 438.

7. Issues on Democratic Consolidation. Ed. by S. Mainwaring, G. O’Donnell and S. Valenzuela // Notre Dame. – 1992. – P. 59.

8. World Politics. – 1994. – Vol. 1947, № 1. – P. 145.

9. Democracy and Communism. Ed. by Sung Chul Yang. – Seoul, 1995. – P. 162.

10. Transitions to Democracy: Comparative Perspectives from Southern Europe, Latin America, and Eastern Europe. Ed. by G. Pridham. Aldershot. – 1995. – P. 550–555; The Consolidation of Democracy in Latin America. Ed. by J. Tulchin, B. Romero. – London: Boulder, 1995. – P. 11–38.

11. Transitions to Democracy: Comparative Perspectives from Southern Europe, Latin America, and Eastern Europe // Aldershot. – 1995. – P. XXI.

12. Полис. – 1999. – № 1. – С. 11.

13. См., например: Modernização política e desenvolvimento. – Rio de Janeiro, 1990. – P. 76, 120; Jaguaribe, H. Brazil: reforma ou caos / H. Jaguaribe et al. – Rio de Janeiro, 1991. – P. 303; La democracia en América Latina. – México, 1995. Окунева, Л. С. Политическая мысль современной Бразилии: теории развития, модернизации, демократии / Л. С. Окунева . – М., 1994; Переход от авторитаризма к демократии: латиноамериканская специфика / Отв. ред. О. А. Жирнов. – М., 1997; Бразилия: реформы и прогресс / Отв. ред. А.Н. Глинкин. – М., 1997. – С. 35 и далее.

14. Ковлер, А. И. Кризис демократии? Демократия на рубеже XXI века / А. И. Ковлер . – М., 1997. – С. 38, 65.

15. J. Latin American Studies. – 2001. – Vol. 33,. Pt. 3. – P. 604.

16. América Latina hoy. Revista de ciencias sociales. Madrid. – 2002. – Vol. 32. – P. 26.

17. América Latina hoy. Revista de ciencias sociales. Madrid. – 2001. – Vol. 27. – P. 17–35.