3.3. Страхование политических рисков

Палестино-израильское противостояние в рамках нового мирового порядка настойчиво требует от ведущих акторов мировой политики более качественного, чем прежде, осуществления стратегии управляемого конфликта. Это прекрасно осознают Великобритания и США совместно со всеми своими союзниками. Именно Запад в целом на Большом Ближнем Востоке продолжает олицетворять консолидированную мощь англосаксов и финансово-экономическое влияние «старых европейских банков», трестов, корпораций со штаб-квартирами в Лондоне. Главное содержание англо-американской политики в области коллективной безопасности и кооперативного кризисного урегулирования до сих пор составляют всевозможные меры по уничтожению российского великодержавия в различных его геополитических и духовных проявлениях [70].

Когда начался новый передел мира, Россия утратила свою уникальную цивилизационную идентичность и перестала быть мостом, хранителем равновесия между цивилизациями Европы и Азии [71].

В результате в мире стала доминировать так называемая англосаксонская ость, приоритет в которой продолжает принадлежать Великобритании, сильно влияющей на все без исключения события Ближнего Востока, контролирующей хронический арабо-израильский конфликт, непременно провоцирующей конфронтацию по принципу «разделяй и властвуй» в Турции, Иране, Ираке, Сирии, Иордании, зоне Персидского залива, Магрибе — везде, где только можно, и традиционно взаимодействующей с США, ставшей супердержавой, но при оперативном соподчинении британцам в самой системе управления политическими процессами регионального и глобального масштабов [72].

«Все, что не удалось немцам в ходе Первой и Второй мировых войн, — справедливо пишут по этому поводу российские военные аналитики Ю. И. Дроздов и А. Г. Маркин, — виртуозно удалось сделать англосаксам».

Преемственность англосаксонской стратегии в отношении России удивительна. В прошлые века ее автором и проводником была Британия. США пребывали в состоянии частичной географической и геополитической изоляции, замыкаясь в своей доктрине Монро. Однако уже в Первую мировую войну, при президенте Вильсоне, Америка выходит на международную арену, где проводит внешнюю политику, схожую с той, что проводила Британия. Во время Первой мировой войны между Англией и США формируются особые отношения. Причин тому две: родство национального состава элит, обусловленная процессом формирования элит американских, и, как следствие, общность целей ценностей и интересов. Это факт. В дальнейшем эти отношения были развиты в рамках антигитлеровской коалиции, хотя между Черчиллем и Рузвельтом были и противоречия.

Британия, став самой мощной в мире морской державой, первой осознала, что ее основным цивилизационным противником является Россия, представлявшая собой к середине XVIII образец континентальной крупнейшей империи, обладавшей колоссальными ресурсами.

До сих пор Британия прилагает всевозможные политические и военные усилия для того, чтобы максимально ограничить доступ России в Средиземное и Балтийское моря с последующим выходом в Атлантику. В XX столетии Британия объединила усилия с набиравшими силу США.

В этой борьбе для англосаксов никогда не существовало запрещенных приемов. Достаточно вспомнить, что британская шхуна «Вигзен» доставляла оружие для черкесов еще в 1835 году, после чего последовал дипломатический скандал. Британские морские офицеры активно помогали Турции бороться с присутствием России на Черном море. Крымская война была развязана и велась на деньги банкирского дома Ротшильдов. В середине XIX века Россия была единственной страной в Европе, которая не брала кредитов у этого семейства. По некоторым данным, только во время шторма, потопившего корабли союзников в Балаклавской бухте, в трюмах американского корабля «Резолют» на дно пошло 1 млн. фунтов стерлингов, что в нынешних ценах эквивалентно 100 миллионам британских фунтов. Есть основания полагать, что деньги тоже принадлежали Ротшильдам. Позднее, в 1919 г., британцы в первую очередь оккупировали дорогу от Кавказского хребта до Батуми. Еще А. Деникин отмечал, что грузины заняли враждебную позицию по отношению к России и к русским вообще. Неудивительно, что Запад не может и не хочет признать за чеченскими сепаратистами статус террористов.

Сегодняшние события не имеют ничего общего с борьбой тоталитаризма и демократии. «Англосаксонская ось» в XXI веке опять занимает те самые рубежи, к которым стремилась практически в течение двух веков. Здесь уместно напомнить, что Черное море — это совершенно особый регион. Позиции черноморских стран, в том числе России, которые могут быть заперты там, всегда были предметом военно-политических и дипломатических баталий. Британия, сама далекая от этих мест, всегда вмешивалась в отношения России со всеми черноморскими и средиземными державами. Хотя ни один торговый путь Британии в прошлом никогда не проходил через черноморские проливы. Уместно вспомнить слова Н. Я. Данилевского, гения социологии внешнеполитического мышления, который говорил: «Вся польза для них от обладания проливами Константинополя измеряется лишь тем вредом, который при этом наносится России». Все, что сейчас происходит в черноморском регионе, прекрасная иллюстрация этих вечных констант.

«Англосаксонский «эллипс»

На наших глазах происходит формирования гигантского эллипса под контролем англо-американской оси. У эллипса, как известно, два центра и две дуги: северная и южная. Если взять за отправную точку Средиземное море, которое давно находится под полным контролем США, то северная кривая (1) проходит через Стамбул и весь Кавказ. Отсюда понятны мотивы всего того, что делается сейчас в Грузии, Чечне, в Крыму. После Кавказа — Прикаспийский регион с военными базами США в Центральной Азии. Вспомним, кстати, кем финансировались басмачи на Амур-Дарье, вспомним английских советников в рядах басмачей и так далее.

Южная кривая (2): Средиземное море, опять Стамбул, Тель-Авив, дальше Ирак, Иран, Персидский залив, Пакистан. Все замыкается в Афганистане. Это большой военно-стратегический район, который контролирует все морские подступы к нефтяным нолям. Он же отрезает Россию от важных выходов в Средиземное море. Соединенными Штатами создается подконтрольный внутренний мировой углеводородный эллипс, который во всех макроэкономических стратегических исследованиях именуется именно так.

Сразу становится понятно, что для его окончательной стабилизации сначала должен рухнуть Багдад, за ним Тегеран. Потому что Персидский залив можно контролировать, только контролируя оба побережья — иракское и иранское. Другими словами, начался очень серьезный новый передел мира, в котором вряд ли уготовано России какое-то место вообще.

Цель этой кампании очевидна — раз и навсегда потеснить нас в этом регионе. Попутно можно вспомнить, что было содержанием секретных соглашений между Россией, Британией и Францией в Первой мировой войне. Россия требовала контроль над черноморскими проливами, а Британия — присоединения к своим владениям Месопотамии, Ирака и Кувейта. Она оккупировала Ирак в самом начале Первой мировой войны. Поэтому разговор о том, что нынешние угрозы в отношении Ирака связаны с желанием утвердить там права человека или ликвидировать угрозу для США, совершенно смехотворны» [73].

Рискогенная среда на Большом Ближнем Востоке и во все мире адекватно оценивается англосаксонскими лидерами [74]. Кроме хронического арабо-израильского противостояния, палестинской проблемы, радикализации ислама последних волнуют ставшие более сложными международные отношения, ситуация в зоне Персидского залива, положение многих разделенных народов (курдов главным образом) и т. д. [75] При этом рационалистическая традиция, концептуальные оценки риска и связанных с ним новых и старых опасностей в современных условиях взаимозависимого мира у лиц, принимающих решения (ОПР), по ключевым вопросам кризисного реагирования преобладает [76]. Роль рациональности состоит в том, чтобы избежать ущерба в политике предотвращения всевозможных угроз. Таким образом, риск предполагает формальное выражение в виде вероятности [77]. Сама проблематизация направленного политического действия, как по сути рискогенность, дает шанс тем, кто решает избежать серьезных потерь [78]. Не случайно известный рисколог П. Луман в этой связи утверждает, что отказ от риска, особенно в современных условиях, означал бы отказ от рациональности [79].

«Различие риск–надежность, как различие риск–опасность. В обоих случаях понятие риска обозначает сложный комплекс обстоятельств, с которыми обычно приходится иметь дело, по меньшей мере в современном обществе. Противоположная сторона выступает как понятие рефлексии, функция которого состоит в том, чтобы прояснить контингенцию обстоятельств, подпадающих под понятие риска. В случае риск-надежность это показывают проблемы измерения; в случае риск-опасность — то, что только применительно к риску определенную роль играет решение (т. е. контингенция). Опасности — это то, чему некто подвергается. Здесь, конечно, играет роль и его собственное поведение, но только в том смысле, что оно ведет к ситуациям, в которых и наступает ущерб» [80].

В принципе, риск рассматривается через призму ситуации и порога катастрофы. Различия в критериях отбора риска, применительно к конкретным политическим ситуациям предостаточно, но релятивистская трактовка рисковых обстоятельств предполагает принятие во внимание группового кругозора акторами после внимания к качественным ценностным установкам и характер ее культуры, а также качество лидеров, которыми они располагают [81].

Следует подчеркнуть, что, представляя Запад в целом, англосаксы неукоснительно следуют протестантской этике и активно распространяют ее в сложных антикризисных делах по всему миру, включая в понятие риска:

• ситуацию контингенции (от латинского contingere — случиться, соприкасаться, т. е. необходимость, возможность иного, связанная, скорее всего с какой-то опять-таки необходимой и множественной зависимостью);

• неопределенность наступления как желательного, так и нежелательного будущего;

• зависимость неопределенного (в настоящее время) события будущего от решения, которое будет принято (или не принято) в настоящем;

• взаимосвязь временных и социальных контингенции;

• признание существования известных и неизвестных рисков, коммуницируемых (выразимых в сообщениях) и некоммуницируемых рисков («что-то плохое может случиться») [82].

США и Великобритания при всей нарочитой несогласованности совмещают стратегии преодоления угроз безопасности в региональном и глобальном измерениях, предпочитают страховать политические риски действием (силовым в первую очередь) и всегда рассчитывают на упреждающий удар [83].

Не случайно же США сегодня широко применяет свои и коллективные специальные операции (СО) в мировой политике, считают необходимым вести сразу 4 войны:

• первая — в Ираке (ее затяжной характер обуславливает исключительную конфронтационность всех военно-политических методов англосаксов и их союзников на Большом Ближнем Востоке);

• вторая — в Афганистане (характеризуется широкомасштабными действиями Великобритании ее союзников по борьбе с терроризмом);

• третья — на Филиппинах (ее США начали более ста лет назад и никак не могут закончить до сих пор);

• четвертая — в Судане (именно оттуда летом 2003 года США перебросили контингент военнослужащих с целью опять-таки борьбы с терроризмом. Фактически война в Судане продолжается с 1962 г.) [84].

В своем комплексе вышеперечисленные меры по преодолению всевозможных рисков безопасности олицетворяются США и их союзниками под лозунгом борьбы с глобальным терроризмом, олицетворяя «право сильного» подавлять спровоцированный любым способом «скрытого врага» [85].

Политический ислам с учетом фактора Палестины стал главной мишенью для атак мощно организованного англосаксонского протестантизма.

«Идеи радикального исламизма, религиозно-политического сионизма и американского евангелистского неоконсерватизма схлестнулись в глобальном противоборстве террора-антитеррора, — пишет российский исследователь Л. Медведко. — Эпицентром этого противоборства становится теперь уже «расширенный» Большой Ближний Восток. Религия без ее гуманистической сердцевины превращается в одно из опаснейших оружий массового устрашения, которому Запад противопоставляет свои виды современного оружия массового поражения. Дело идет к тому, что такое противостояние террора-антитеррора может вылиться в самоубийственную глобальную войну «всех против всех». «Ядерный Армагеддон» превращается из образа Апокалипсиса Иоанна Богослова в реальную угрозу…

…Ни мира, ни безопасности не обрело рожденное почти одновременно с холодной войной Государство Израиль. Прокатившиеся по Святой земле и по соседству с ней войны, «джихады» и «интифады» не принесли никому уверенной победы. Они лишь периодически перемежались перемириями. А затем — «дурная бесконечность» новых бесплодных войн. Неурегулированные старые и новые конфликты в уже расширенных границах Большого Ближнего Востока можно рассматривать тоже не как «остаточную субстанцию», а как производное «холодной войны».

История не просто возвращает события «на круги своя». Предыдущие войны велись под антиколониальными антиимпериалистическими лозунгами (сюда вписывалась борьба и «за ликвидацию последствий израильской агрессии», и за выживание и безопасность самого Израиля). Нынешний виток насилия сопровождается террором-антитеррором, как правило, под религиозными лозунгами. Да и само миротворчество на Библейских землях и вокруг них нередко осуществляется под эгидой ветхозаветного евангелизма. Все это и рождает тревогу по поводу возвращения Ближнего Востока (да и всего мира) в эпоху раннего средневековья и религиозных войн. Но как можно под это подвести современное международно-правовое (даже не моральное) оправдание? Где ускользающая грань между террором и антитеррором? Как провести границу между Добром и Злом?

На эти нелегкие, может быть, даже неприятные для некоторых верующих вопросы авторы пытались найти ответы.

Масштабы террористического «джихада» с привлечением шахидов-смертников (в будущем не исключено, что они могут становиться и живыми носителями оружия массового уничтожения) все более расширяются. Духовно-нравственная катастрофа стала такой же грозной, как техногенный Апокалипсис. Именно на Ближнем Востоке с его святынями «холодная война» при переходе в «постхолодный мир» может обернуться взрывом. Кризис вокруг Ирана на фоне продолжающейся иракской войны (а Израиль обладает оружием массового поражения!) делает еще более реальной угрозу «ядерного Армагеддона». Религия из божественного промысла и средства духовного роста человека превращается в свой антипод…

Войны на Библейских землях — это не совсем те «классические» войны, которые характеризуются на Западе как «продолжение политики иными, силовыми средствами». Они сами нередко становились продолжением незавершенных или прерванных войн, освященных той или иной религией. Возникавшие здесь «бури» вместе с «кризисными воронками» часто получали мощную подпитку с определенной этноконфессиональной окраской.

Религия выполняла роль и морального утешителя, и политического агитатора при «правовом» обосновании конфликтов. Такой ее роль и осталась поныне. В Израиле эту функцию взяла на себя появившаяся сто лет назад религиозно-политическая идеология сионизма. В арабском мире, где доминировала идеология арабского национализма, обоснование войны ныне взял на себя ислам. В некоторых странах политический ислам переплетался, как принято было считать, с антиимпериализмом «социалистической ориентации», называвшим себя и «арабским», и «исламским социализмом», а ныне — исламистским «авангардом антиглобализма».

С победой «исламской революции» в Иране ислам стал еще громче заявлять о себе и на международной арене. При этом каждая из авраамистических религий начинает претендовать на свою исключительность (и отсюда на свое исключительное право единолично владеть Святой землей и самим Иерусалимом)» [86].

При страховании политических рисков в рамках системы кризисного реагирования Запада в целом, а применительно к хроническому арабо-израильскому конфликту обусловившему усиление исламского фактора в мировой политике США, Великобритания и их союзники максимально сосредоточились на решении проблемы асимметричного действия, представленного прежде всего движением Талибан и организацией аль-Каида в Афганистане и других странах Большого Ближнего Востока [87]. Об этом свидетельствует, в частности, операция «Несокрушимая свобода», проведенная США и их союзниками в отношении названных радикальных исламских группировок в соответствии со статьей 51 Устава ООН при уведомлении СБ о том, что они действуют в порядке индивидуальной коллективной самообороны [88].

Реально же Запад в целом, под эгидой США и Великобритании, продемонстрировал мощь, прибегнув к жесткой силе, вызывавшей, кстати, адекватный исламский ответ.

В своем исключительно жестком по форме заявлении на открытии Исламской конференции 16 октября 2003 года один из мусульманских лидеров премьер-министр М. Мухаммад заявил: «Нас 1,3 миллиарда. У нас огромное богатство… Под нашей властью находится 50 из 180 государств мира. Наши голоса могут создавать или рушить международные организации… Мы должны правильно действовать» [89].

Протестный потенциал политического ислама действительно оказался значительным. Это показатель цифровых революций 2011 года в странах Магриба и Персидского залива.

Но они подтвердили также особую решимость Вашингтона и Лондона действовать на Большом Ближнем Востоке с помощью новых технологий, но не иначе как исключительно в силовой манере, продуцируя старые лозунги расширения демократии и переменах во всем арабском мире, синтезирующие продолжение старых конфликтов, палестинской проблемы в особенности, для адептов модернизации по-западному со всевозможными кризисными явлениями, обеспечивающими объективность управления любыми средствами с помощью преимуществ технологического инструментария страхования политических рисков [90].

16 февраля 2011 года госсекретарь Х. Клинтон, выступая в университете Дж. Вашингтона, заявила: «Мы постоянно находимся в курсе событий, беседуя с интернет-активистами о том, где они нуждаются в помощи, и наш диверсифицированный подход означает, что мы в состоянии адаптироваться к спектру угроз, с которыми они сталкиваются. Мы поддерживаем несколько инструментов, так что если репрессивные правительства найдут способ справиться с одним из них, другие будут по-прежнему доступны. И мы инвестируем в передовые технологии, потому что мы знаем, что репрессивные правительства постоянно совершенствуют свои методы угнетения, и мы намерены идти впереди них» [91].

На следующий день на открытии «Стратегического диалога с гражданским обществом Х. Клинтон сказала, что администрация Б. Обамы более чем вдвое увеличит финансовую поддержку, оказываемую «действиям, которые предпринимаются в ответ на угрозы гражданскому обществу, чтобы помочь арестованным борцам за права человека, подвергающимся запугиванию активистам и журналистам, испытывающим на себе давление цензуры» [92].

Она отметила, что Соединенные Штаты также открыли «международный фонд, который будет использоваться для оказания срочной помощи — обеспечения связи, инструментов и юридической поддержки», неправительственным организациям, которые жестоко преследуются государством» [93].

Данные меры нашли широкую поддержку всех союзников США без исключения, выразивших полную готовность действовать солидарно для того, чтобы новые политические трансформации в арабском мире максимально соответствовали общей стратегии Запада в целом по кризисному реагированию на Большом Ближнем Востоке в целом [94]. Следует подчеркнуть, что новые вызовы и угрозы настоятельно требуют от устроителей глобального управления существенного изменения всей архитектуры безопасности в целом с учетом событий на Большом Ближнем Востоке в рамках хронического арабо-израильского конфликта [95].

«Асимметрия новых вызов и угроз, — пишет в этой связи известный немецкий политолог Х. Мюнклер, — вытекает из радикального неравенства «телесности» политических игроков: классические территориальные государства образуют body politik («политическое тело»), состоящее из территорий, населения, материальной инфраструктуры, а также администрации с разграничением штабов исполнения и принуждения. Тем самым полномочия и ответственность четко обозначены и образование политического тела делает игрока осязаемым и уязвимым. Эта уязвимость является предпосылкой для его встраивания в систему устрашения: все, что он может причинить другому, может быть применено и к нему. Исходя из этой основы, действия такого политического игрока являются прогнозируемыми. Но все это не относится к террористическим сетям или подчиненным полевым командирам структурам распадающихся государств. Первые скрываются в глубине социальных пространств, вторые повышают свою неуловимость, постоянно меняя свою позицию — от позиции политического партнера по переговорам к позиции вооруженного противника. Таким образом они компенсируют свою слабость в плане материальных ресурсов, инфраструктуре и организации и уже превратились в контрагентов государств, которых следует воспринимать всерьез.

Это является основой изменившихся угроз, делающих необходимыми новую архитектуру безопасности: появление политических игроков, которыми не являются государствами, но тем не менее способны вести военные действия. Поскольку они позволяют вовлечь себя ни в договорные режимы, ни в режимы устрашения, то прогнозируемая угроза, исходящая от них, относительно велика. Этих игроков, как правило, называют иррациональными. Строго говоря, это неверно: они действуют вполне рационально, но та рациональность, которой они следуют принципиально иная, нежели принципиальность государств. Асимметрия — это очень объемное изображение для такой ситуации, когда наступил конец политической монополии государства. Асимметрия никоим образом не ограничивается тактикой, стратегией, т. е. видами приложения сил, но охватывает также стратегическую рациональность и легитимность с точки зрения международного права. Если симметричная система государств разделила игроков на равновеликие полисы, то асимметричная расстановка сил характеризуется преобладанием таких тенденций развития, которые исключают взаимность» [96].

Именно на достижение взаимности в самых различных ее измерениях направлены важнейшие концептуальные инициативы великих держав и влиятельных организаций применительно к сложнейшей современной военно-политической обстановке на Ближнем Востоке [97].

«Стратегия национальной безопасности США 2010» четко фиксирует необходимость консолидации всех организационных ресурсов для соответствующего упорядочения политических дел на всем Большом Ближнем Востоке и во всем мире [98].

При этом предполагается достижение таких стратегических целей, как:

• транзитная безопасность в Ираке;

• гражданская поддержка иракского народа после запланированного вывода американских войск в августе 2010 г, рассчитанная на политическое, дипломатическое, юридическое, экономическое сотрудничество всех, кто заинтересован в скорейшем достижении стабильности;

• региональная дипломатия и развитие Ирака и прочих ближневосточных стран при поддержке всех стратегических партнеров США;

• достижение арабо-израильского мира с помощью таких заинтересованных сторон как США, Израиль, Палестина и арабских стран, одинаково стремящихся к тому, чтобы мирное разрешение арабо-израильского конфликта непременно состоялось на основе законных ожиданий палестинцев относительно безопасности и добрососедства;

5) промотирование ответственного Ирана с акцентом на продвижение к международным связям на политические и экономические возможности, позволяющие утвердить надежное миростроительство в регионе [99].

«Стратегия национальной безопасности Великобритании» 2008 года обращает особое внимание на:

• эффективность собственно британских и коллективных усилий по противодействию терроризму;

• внедрение в практику новых технологий контртеррора повсеместно;

• реализацию возможности миротворчества ООН по отношению к проблемам стран Азии и Африки;

• экономическую, стратегическую поддержку международных организаций по принуждению к миру с учетом опыта Ирака и Афганистана;

• более значительное взаимодействие государств с влиятельными международными организациями (ООН, НАТО, ЕС, ЛАГ, ОАЕ) при разработке адекватных мироутверждающих сценариев на Балканах, Большом Ближнем Востоке, Ираке, Афганистане, Африке, но с непременным учетом активизации возможности британского присутствия на оккупированных Израилем палестинских территориях, при более значительном, чем прежде, финансировании проектов поддержки гражданского населения, а также в рамках интенсивного переговорного процесса и укрепления доверия относительно антикризисного управления, утверждения по-настоящему новых ключевых приоритетов мирного урегулировании применительно к хроническому арабо-израильскому противостоянию, контртерроризму, сложным пакистанским, иракским, иранским, сирийским политическим делам, с преодолением к тому же последствий ситуаций в Дарфуре, Северной Африке и Большом Ближнем Востоке в целом [100].

В другом важном документе правительства Великобритании «Международные приоритеты Соединенного Королевства. Стратегия для Foreign Office» 2003 года особо подчеркивается необходимость активизации британского взаимодействия с ООН, ЕС, G8 и НАТО [101].

При этом акцент специально сделан на обосновании меняющейся стратегической роли ООН во всех стратегически важных сферах кризисного реагирования, на укреплении позиций Великобритании и США в вопросах глобального управления, объявленного задачей исключительной важности [102]. Следующие приоритеты призваны концептуально обосновать сущность новой международной стратегической политики Великобритании с учетом фактора Большого Ближнего Востока:

• спасение мира от глобального терроризма и оружия массового уничтожения;

• защита Великобритании от нелегальной иммиграции;

• создание международной системы, основанной на верховенстве права для более лучшего, чем прежде, разрешения споров и конфликтов;

• повышение эффективности ЕС в среде безопасного добрососедства;

• продвижение экономических интересов в открытой глобальной экономике;

• устойчивое развитие, базирующееся на демократических ценностях, хорошем управлении и правах человека, государств;

• установление безопасного энергоснабжения Великобритании на глобальном уровне;

• обеспечение безопасности и хорошего управления всеми зарубежными владениями Великобритании [103].

«Белая книга» Франции в области обороны и национальной безопасности 2008 г. в качестве ключевых стратегических положений определяет:

• утверждение новой иерархии власти в рамках складывающейся системы кризисного реагирования, которая действительно обеспечит минимизацию всех рисков и угроз для Запада в целом и для Франции в особенности;

• инновации стратегического свойства готовые к внедрению в практику внутри страны и за рубежом с целью эффективной защиты населения от всевозможных угроз, вызванных глобализацией;

• новые пять стратегических функций вооруженных сил и государственной безопасности, включающие: адекватное знание относительной действительной ценности военно-политической обстановки в мире как первая линия защиты при автономии принятия антикризисных решений; предотвращение как возможности общественных авторитетов всего французского социума отвечать на любые кризисные угрозы и способствовать выстраиванию функционирования управленческих институтов; сдерживание прежде всего применительно к распространению ядерного оружия для того, чтобы защитить жизненные интересы нации в глобальном и региональном масштабах; защита с помощью вооруженных сил интересов государства где бы то ни было; интервенция в случае крайней необходимости для государства повсеместно, а в рамках географической оси от Атлантики до Средиземноморья, Арабо-Персидского залива, Индийского океана в особенности [104].

При этом ставка делается на укрепление стратегического партнерства для Европы и Африки и развитии того сотрудничества, которое гарантирует эффективное африканское сотрудничество для Франции [105].

Абсолютно важным делом объявлено создание и укрепление центра внешнего кризисного реагирования, который должен отвечать за планирование и реализацию любых мероприятий антикризисной направленности с непременным союзническим взаимодействием, но на основе значительной французской автономии и личного руководства [106].

«Белая книга ФРГ по германской политике безопасности и будущему бундесвера» ставит во главу угла стратегический контекст применительно к глобализации, возможности минимизации рисков и преодоления опасности. Она не случайно подчеркивает упреждающий характер всех своих международных антикризисных мер [107]. Большой Ближний Восток для Германии остается на долгие годы наиболее проблемным регионом, конфликтный потенциал которого неуклонно возрастает [108]. В связи с этим Германия обращает внимание на необходимость качественного разрешения арабо-израильского конфликта в увязке с коллективным иракским и афганским миротворчеством, а также дипломатическое сдерживание иранских ядерных амбиций [109].

Концептуальное обоснование стратегических интересов РФ на Большом Ближнем Востоке и во всем мире логически сопоставлено с вышеизложенными инновациями акторов мировой политики [110]. К сожалению, оно пока не дает шансов для непосредственного равноправного практического российского участия в любых мероприятиях, предпринимаемых устроителями мира коллективной безопасности в рамках «управляемого хаоса», о чем свидетельствуют революционные события в арабском мире 2011 года.

Для управления политическими процессами на Большом Ближнем Востоке в современных условиях глобализации очень важными оказались семиотические и смысловые ряды, т. е. такое определение некоторых идей и ценностей, концептуальных конструктов, которые призваны воздействовать на общественное мнение правящих элит Запада в целом. Не случайно же во всех стратегических документах великих держав и влиятельных международных организаций есть дефиниция «многополярный мир» и верховенство права в международных отношениях и «меняющаяся роль и реформирование ООН», а в стратегии президента США Б. Обамы заложены тезисы о справедливом и устойчивом международном порядке и необходимости искать взаимодействие со всеми центрами влияния в XXI веке.

Белая книга Франции, принятая при президенте Н. Саркози, опять-таки не случайно подталкивает политиков, экспертно-аналитическое сообщество на знание и предвидение при достижении самого высокого уровня профессионализма, тогда как в Белой книге ФРГ выдвигается идея многосторонности политики безопасности и предлагается создание взаимосвязанной системы безопасности, а британские документы концептуального характера предупреждают правящую элиту и граждан королевства об угрозах со стороны несостоявшихся и хрупких государств, ставя задачу формирования пространства безопасного соседства вокруг территории Великобритании. Все смысловые элементы, определяющие суть функционирования структур кризисного реагирования в системе управления политическим процессами на Большом Ближнем Востоке, так или иначе затрагивают арабо-израильский конфликт, с которого и начался управляемый хаос, поддерживаемый в течение длительного времени устроителями англо-американского стратегического эллипса в Азии. Они, конечно же, не способны довести конфликтное и постконфликтное разрешение до совершенства. Более того, практика силового принуждения к миру через специальные операции ООН, НАТО, отдельных мировых держав свидетельствует об обратном, т. е. об усугублении внутрисоюзных противоречий, что делает силовые акции любого формата и при любом масштабе неэффективными в оперативном отношении, а главное, заведомо незначительными по сути, как это показали коллективные действия США, Великобритании, Франции и их союзников, а также ООН, НАТО, ОАГ, ОАЕ применительно к Ливии [111].

В принципе, весь механизм управления политическими процессами через хаос все более настраивается на максимально быстрое решение проблем самоорганизации (синергетики) ключевых подсистем, а главное, тех региональных общественных и государственных структур, которые, возможно, зарекомендуют себя когда-нибудь в качестве основных компонентов сложного процесса многопрофильной модернизации на Большом Ближнем Востоке и обретут наконец-то реальную способность разрешения хронического арабо-израильского конфликта, палестинской проблемы в интересах всех людей доброй воли на Земле.