Карен Армстронг

* Отрывок из книги К. Армстронг «Мухаммад: история Пророка», изд-во «София», 2008 г.


Лейла Янгуразова

 

Английский бестселлер
о Пророке Ислама: изживая комплексы крестоносцев

Джаннат Сергей МАРКУС:

В 2008 году издательство «София» (Киев–Москва) выпустило в свет книгу английской писательницы Карен Армстронг (Karen Armstrong) «Мухаммад. История Пророка» (Muhammad. A Biography of the Prophet). Автор – один из самых читаемых в мире специалистов по истории религии. А инициатор русскоязычного проекта – Лейла ЯНГУРАЗОВА. Перевод цитат из Корана взят у Валерии Иман Пороховой.

Перу Армстронг принадлежит множество книг, включая знаменитую и уже вышедшую на русском языке «Историю Бога», «Иерусалим – город трех религий», «Будда», труды о крестовых походах, мистиках Европы и истории Ислама... Почему она популярна на Западе? Очевидно, суть таланта неописуема, но на поверхности лежат такие свойства ее работы, как невероятная эрудированность, увлеченность, даже влюбленность в тему, легкость письма и умение о самом сложном и сокровенном говорить доступно и ясно. Да, она ясно мыслит и ясно излагает. Многое из внутреннего опыта описываемых ею героев веры, как кажется, она переживала сама – отсюда достоверность и живой дух. И последнее: она понимает, кому пишет.

Это очень нелегкий читатель – наш современник, европеец или американец, получивший воспитание в англосаксонских школах и вузах со всеми достижениями, но и... со всеми предрассудками, главный из которых – европоцентризм.

Книга о Мухаммаде написана с прицелом не на мусульман, а именно на тех, кто вырос на сказаниях о Ричарде Львиное Сердце, католических и романтических легендах, протестантской проповеди, литературе скептиков и атеистов. И – удивительно! – в книге о Пророке Ислама она находит словечко для каждого из таких читателей. То она смело сравнивает Пророка с похитителем огня (божественного знания) Прометеем, то рассуждает, насколько важен был дух социализма в начале проповеди Мухаммада, пытается расшевелить даже атеистов, представив приемлемый и для них ракурс.

И – само собой разумеется – показывает рождение Ислама на полифоническом фоне автохтонного арабского язычества, Иудаизма и разнообразных линий Христианства. Не претендуя на звание арабиста, она не совершает специфически арабоведческих открытий, но умело пользуется всем багажом знаний, накопленным современной арабистикой.

– Почему вы из моря зарубежной литературы об Исламе выбрали именно эту книгу и вообще затеяли этот проект? – спрашиваю я Лейлу Янгуразову, кандидата физико-математических наук из Москвы, ныне активно работающую в разных сферах культуры, российского представителя крупнейшего в мире портала классической музыки www.ClassicalArchives.com.

– Перевод на русский язык этой книги сделан ради того, чтобы нарушенный в нашем обществе баланс был восстановлен. Большинство людей в нашей стране ничего или почти ничего не знают об Исламе и Пророке Аллаха. Страх перед терроризмом переплетается и связывается со страхом перед Исламом и, как следствие, порождает неприязнь и негативное отношение к представителям мусульманского мира. Мы все свидетели этого как на бытовом, так и на более высоком уровне, а СМИ не всегда помогают правильно разобраться в происходящем.

Книга Карен попала мне в руки в середине 1990-х удивительным образом. Моя подруга, в то время аспирантка Канзасского университета, попросила познакомить ее шефа Мохаммада аль-Ходири с культурной жизнью Москвы. Рассматривая московские достопримечательности с профессором, мы много разговаривали, и, естественно, разговор не обошелся без обсуждения исламской темы. В следующий приезд американец подарил мне книгу Армстронг со словами: «Вот лучшая книга об Исламе, но написал ее вовсе не мусульманин, а бывшая католическая монахиня из Англии, она – гений!».

Не сразу и со скепсисом я приступила к чтению – и книга заворожила меня. С первых же страниц раскрывалась «история ненависти» к исламскому миру, обнажались корни взаимного непонимания и недоверия. А дальше очень бережно рассказывалось о природе божественного Откровения. Это явно была та книга, которую следовало прочесть всем. И я начала мечтать о ее издании в России.

Позднее, когда я искала возможность выкупить авторские права на перевод и обратилась к своему старому другу, английскому экономисту Дэвиду Флемингу, оказалось, что он хорошо знает Карен и тоже считает ее гением! То, что образованные люди англоязычного мира так высоко ценят писательницу, доказывало правильность моего решения издать именно эту книгу. Для ориентированных на Запад российских читателей мнение такого автора может оказаться очень важным. Другие же наверняка найдут в ней для себя много интересного и полезного.

– Когда по моему приглашению вы впервые оказались в Казани, вы рассказывали мне о своих предках – это уникальные люди из разных известных семейств татарской элиты…

– Мы все дети своих родителей, и, конечно, работая над книгой, я много думала о предках.

Мой отец, Рауф Янгуразов, был очень ярким и веселым человеком, его красочные рассказы о прошлом придают незабываемый аромат моему детству. Мой дед Халит выстроил в Петропавловске прекрасный дом для своей невесты Гульсум Бурнашевой, которую привез в Казахстан из Москвы. (Этот дом охраняется ныне как памятник архитектуры.) Там родились их старшие дети.

Но в 1919 году им всем пришлось бежать. Бабушка заболела тифом, и отец родился семимесячным в ужасающих условиях. Они так и не смогли попасть в Китай и долго скитались по казахским степям, пока не осели в Ташкенте. Чтобы выжить и поставить на ноги детей, бабушке пришлось работать посудомойкой. Но все пятеро оставшихся в живых детей получили хорошее образование и выбились в люди.

Моей матери, Рамзии Еникеевой, было только два месяца, когда в 1924-м был убит ее отец, Галим Еникеев. Бабушка Зубейда, урожденная Давлеткильдеева, бежала с тремя дочерьми из Петропавловска в Ташкент. Она героически работала, чтобы выучить детей, и все ее дочери получили красные дипломы, а две младшие – и корочки кандидатов наук.

Меня воспитывала бабушка Зубейда, которая до революции преподавала в школе для девочек, основанной ее дедом Мухамеджаном-хаджи Давлеткильдеевым. Он построил в Петропавловске и мечеть.

Когда вы работаете над переводом такого сложного текста, как книга Армстронг, одного знания английского может не хватить. Необходимо хорошее знакомство с менталитетом и реалиями англоязычного мира. И я рада, что мой сын Шамиль Сюняев, возглавляющий лабораторию молекулярной биологии Гарвардского университета в Бостоне, сумел сделать несколько ценных замечаний по переводу первой главы.

 

Примечания:

1 John of Joinville, The Life of St Louis, trans. René Hague and ed. Natalis de Wailly (London, 1955), p. 36.

2 Мозараб – искаженное «мустараб» – ставший братом». – Прим. перев.

3 Paul Alvaro, Indiculus Luminosus, цитата в R.W. Southern, Western Views of Islam in the Middle Ages (London, 1962), p. 21.

4 Возможно, имя Перфектус было латинской версией арабского имени аль-Камиль (Совершенный); других муче-ников называли Servus Dei, что должно переводиться как Абдаллах (Слуга Бога).

5 Paul Alvaro, Viva Eulogii, цитата в Norman Daniel, The Arabs and Medieval Europe (London and Beirut, 1975), p. 29.

6 Второе послание к Фессалоникийцам 2:4–8. Автором этого письма св. Павел быть не мог, так как письмо написано спустя годы после его смерти.

7 Откровение святого Иоанна Богослова 19:19.

8 Созвучие второй части имени Мухаммада «хамд» и английского слова «ханд» – пес. – Прим. перев.

9 Gesta Francorum or The Deeds of the Franks and Other Pilgrims to Jerusalem, trans. Rosalind Hill (London, 1962), p. 22.

10 Southern, Western Views of Islam, p. 29.

11 Vice versa (лат.) – наоборот. – Прим. ред.

12 Цитата приведена в Daniel, The Arabs and Medieval Europe, p. 156.

13 Схизма (греч.) – раскол. – Прим. перев.

14 Данте Альгьери. Божественная комедия, Ад, Песнь XXVIII: 22–27, пер. Лозинского. – М.: Художественная литература, 1967. – С. 193.

15 Gesta Regum, цитата в Southern, Western Views of Islam, p. 35.

16 Chansons de gestes (фр.) – героическая поэма.

17 Chronicon, там же, стр. 36.

18 Цитата в Benjamin Kedar, Crusade and Mission: European Approaches to the Muslims (Princeton, 1984), p. 99.

19 Sic! (лат.) – Именно так! Подтверждается верность цитаты, хотя автор с нею не согласен. Евреи перешли Иордан уже после смерти Моисея.

20 Цитата в Benjamin Kedar, Crusade and Mission: European Approaches to the Muslims (Princeton, 1984), p. 101.

21 Цитата в Régine Pernoud, The Crusaders, trans. Enid Grant (Edinburgh and London, 1963), p. 221.

22 Там же.

23 Kedar, Crusade and Mission, pp. 125–6.

24 Цитата в Pernoud, The Crusaders, pp. 222–3.

25 Disputatio contra soracenos et Alchoranum (лат.) – «Рассуждение против сарацин и Алькорана».

26 Umberto Eco, “Dreaming of the Middle Ages”, in Travels in Hyper-Reality, trans. William Weaver (London, 1987), p. 64.

27 Цитата приведена в Southern, Western Views of Islam, pp. 79–80.

28 Per se (лат.) – сами по себе, как таковые.

29 Евхаристия (греч.) – причащение, одно из семи таинств христианства.

30 Daniel, The Arabs and Medieval Europe, p. 302.

31 Norman Daniel, Islam and the West: The Making of the Image (Edinburgh, 1960), pp. 284–5.

32 «Bibliotheque orientale» (фр.) – «Восточная библиотека».

33 Цитата в Edward W. Said, Orientalism: Western Conceptions of the Orient (New York and London, 1985 edn), p. 66.

34 Humphry Prideaux, The True Nature of Imposture, Fully Displayed in the Life of Mahomet (7th edn, London, 1708), p. 80.

35 Деист – последователь религиозно-философской доктрины (от лат. deos – бог), которая признает Бога как мировой разум и не допускает иных путей к познанию Бога, кроме разума.

36 Daniel, Islam and the West, p. 297.

37 Taм же, стр. 300.

38 Taм же, стр. 290.

39 The Decline and Fall of the Roman Empire, ed. Dero У. Saunders, abridged in one volume (London, 1980), pp. 657–8.

40 On Heroes and Hero-Worship (London, 1841), p. 63.

41 Улемы – собирательное название знатоков богословия, историко-религиозных преданий и этико-правовых норм ислама.

42  Просветительская миссия (фр.).

43 Цитата в Said, Orientalism, p. 172.

44 Там же.

45 Там же, стр. 171.

46 «Один несовершенный слепок человеческой натуры» (фр.).

47 Histoire générale, цитата там же, стр. 149.

48 M. Baudricourt, La Guerre et le gouvernement de l’Algérie (Paris, 1953), p. 160.

49 Цитата в Said, Orientalism, p. 38.

50 Holy War: The Crusades and Their Impact on Today’s World (London, 1988).

51 Rana Kabbani, Letter to Christendom (London, 1989), p. 54.

52 «Знакомясь с исламом, религией и обществом на Ближнем Востоке».

53 Fay Weldon, Sacred Cows (London, 1989), pp. 6,12.

54 Conor Cruise O’Brien, The Times, 11 May 1989.

55 Islam in Modern History (Princeton and London, 1957), pp. 304–5.

 

Пророчества Посланника Аллаха

ИЗОБИЛИЕ ИМУЩЕСТВА МУСУЛЬМАН

«Аллах расстелил предо мною землю, и я увидел ее от востока до запада. Поистине, моя община получит власть над территорией, которая была мне показана. И было вручено мне две сокровищницы: красная и белая. Я испросил у своего Господа, чтобы Он не погубил мою общину, посылая на нее массовые бедствия, и не насылал на нее никакого внешнего врага, кроме того, который находится в ее собственных рядах, и защитил ее целостность. Господь мой ответил: «О Мухаммад, если Я решил что-нибудь, то это неотвратимо. Итак, Я даровал твоей общине то, что Я не погублю ее, посылая на нее массовые бедствия, и не нашлю на нее никакого врага, кроме того, который находится в ее собственных рядах, и сохранит она свою целостность, даже если все население соседних провинций выступит против них, но только до тех пор, пока они не начнут губить и пленить друг друга».

«Судный час не наступит до тех пор, пока вы не приобретете несметного богатства. Его будет настолько много, что хозяин имущества будет беспокоиться о том, кто примет его пожертвования. А когда он попытается раздать милостыню, то ему скажут: «Я не нуждаюсь в этом».

Аль-Бухари и Муслим

 

УЧАЩЕНИЕ ПОЖЕЛАНИЙ СОБСТВЕННОЙ СМЕРТИ

«Судный час не наступит до тех пор, пока проходящие мимо могил люди не станут говорить: «Лучше бы я был на его месте!».

Аль-Бухари

 

НЕУВАЖЕНИЕ К РОДИТЕЛЯМ

«Девушка-рабыня родит свою госпожу, а босые, голые и обездоленные пастухи верблюдов будут соревноваться в постройке высоких домов».

Аль-Бухари

 

ПОЯВЛЕНИЕ ЛЖЕПРОРОКОВ

«Судный час не наступит до тех пор, пока племена моих последователей не присоединятся к многобожникам, для того чтобы поклоняться идолам, и пока среди моих последователей не появятся тридцать лжецов, каждый из которых будет заявлять, что является пророком. Воистину я являюсь последним Пророком, и после меня уже не будет пророков».

Абу-Дауд, ат-Тирмизи

 

УЧАЩЕНИЕ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЙ

«Судный час не наступит до тех пор, пока не участятся землетрясения».

Аль-Бухари

 

УЧАЩЕНИЕ ПРЕЛЮБОДЕЯНИЙ

«Клянусь Тем, в Чьей длани находится моя душа! Эта община не исчезнет до тех пор, пока мужчина не станет укладывать женщину на землю прямо на дороге. А самые лучшие из людей того времени скажут: “Лучше бы ты укрылся за той стеной!”».

Абу-Йя‘ля

 

РАСПРОСТРАНЕНИЕ МУЗЫКИ И ПЕСЕН

«Перед наступлением Конца света участятся провалы, падения и уродства». Это все произойдет тогда, «когда будет много музыкальных инструментов и певиц».

Ибн Маджа

 

ПОЯВЛЕНИЕ СМУТЫ

«Творите добро до того, как наступит смута, подобная мрачной ночи. Человек, который еще утром был верующим, к вечеру станет неверным. А человек, который еще вечером был верующим, к утру окажется неверным. Люди будут продавать свою веру ради мирской выгоды»

Абу-Хурайра

 

УЧАЩЕНИЕ ВНЕЗАПНЫХ СМЕРТЕЙ

«Одним из признаков Судного часа является то, что участятся внезапные смерти».

Ат-Табарани

 

РАСПРОСТРАНЕНИЕ РОСТОВЩИЧЕСТВА

«Перед наступлением Судного часа распространится ростовщичество».

«Наступит такое время, когда человек не будет придавать значения тому, как он зарабатывает имущество: дозволенным путем или запрещенным».

Аль-Бухари

 

РАСПРОСТРАНЕНИЕ ВИНА И НАРКОТИКОВ

«Некоторые люди из моей общины будут считать опьяняющие напитки разрешенными и придумывать для них другие названия».

Ахмад

 

УКРАШЕНИЕ МЕЧЕТЕЙ И СВИТКОВ КОРАНА

«Судный час не настанет до тех пор, пока люди не начнут хвалиться друг перед другом мечетями».

«Если вы станете украшать мечети и разукрашивать коранические свитки, то вас постигнет погибель».

«Люди будут хвастаться мечетями и будут редко посещать их. А хвастаться они будут сделанными в мечетях украшениями».

Аль-Бухари

 

СОСТЯЗАНИЕ В СТРОИТЕЛЬСТВЕ  ВЫСОКИХ ДОМОВ

«Судный час не наступит до тех пор... пока люди не станут состязаться в строительстве высоких домов». (Под состязанием подразумевается стремление людей построить для себя дом, который будет выше других домов. Люди будут хвалиться друг перед другом своими домами и разукрашивать их всевозможными способами).

Аль-Бухари

 

РАЗРЫВ РОДСТВЕННЫХ СВЯЗЕЙ

«Судный час не наступит до тех, пока не распространятся беспутство, непристойности, разрывы родственных связей и неуважение к соседям».

Аль-Бухари

 

УЧАЩЕНИЕ УБИЙСТВ

«Клянусь Тем, в Чьей длани находится моя душа! Конец света не

наступит до тех пор, пока не придут времена, когда убийца не будет знать, зачем он совершил убийство, а убитый не будет знать, почему он был убит».

Муслим

 

УСКОРЕНИЕ ВРЕМЕНИ

«Судный час не наступит до тех пор, пока не ускорится время. Год будет подобен месяцу, месяц будет подобен неделе, неделя будет подобна дню, день будет подобен часу, а час будет подобен времени тления головни».

Ахмад

 

ПРИХОД К ВЛАСТИ ОБЕЗДОЛЕННЫХ

«Воистину, наступят годы обмана, когда будут верить лгунам и перестанут верить правдивым людям, когда будут доверять изменникам и подозревать в измене тех, кто заслуживает доверия, когда слово будет за жалкими человечками». Его спросили: «А кто такие жалкие человечки?». Он ответил: «Глупцы, которые будут вершить всенародные дела».

«Судный час не наступит до тех пор, пока самым обеспеченным и властным человеком не станет глупый раб, сын такого же глупого раба».

Ахмад

 

РАЗРУШЕНИЕ КААБЫ

«Святость Каабы нарушат только сами ее почитатели. Когда же это произойдет, то арабов постигнет ужасная погибель. Затем придут эфиопы и разрушат Каабу до основания, после чего она никогда уже не будет отстроена заново. Им же достанутся ее сокровища».

Ахмад

 

УВЕЛИЧЕНИЕ ЧИСЛЕННОСТИ ПОТОМКОВ РУМА И СРАЖЕНИЕ МУСУЛЬМАН С ХРИСТИАНАМИ

«Когда наступит Судный час, большинство людей будут потомками Рума». ‘Амру ибн аль-‘Ас сказал: «Если так, то у них есть четыре качества. Они проявляют невиданную выдержку во время испытаний, быстрее всех поднимаются на ноги после бедствий, быстрее других возвращаются после бегства и лучше других относятся к бедным, сиротам и беспомощным. Есть у них и пятое прекрасное качество: они больше других обезопасены от несправедливости».

Муслим

 

УВЕЛИЧЕНИЕ ЧИСЛЕННОСТИ ЖЕНЩИН И УМЕНЬШЕНИЕ ЧИСЛЕННОСТИ МУЖЧИН

«Признаками Судного часа будут исчезновение религиозных знаний, распространение невежества, распространение прелюбодеяния, увеличение численности женщин и уменьшение численности мужчин. Дело дойдет до того, что у пятидесяти женщин будет лишь один господин».

Аль-Бухари

 

ОПУСТОШЕНИЕ МЕДИНЫ

«Вы покинете Медину, несмотря на то, что она будет в самом расцвете. В ней поселятся собаки и волки, которые будут мочиться на минбар мечети». Люди спросили: «О Посланник Аллаха! Кому же достанутся плоды и фрукты?». Он ответил: «Птицам и зверям».

Малик

 

УЧАЩЕНИЕ  ПРОВАЛОВ, ПАДЕНИЙ И УРОДСТВ

«Некоторые из моих последователей будут превращены в уродов или забросаны камнями с неба. Это будут люди, питающие вражду к религии и отрицающие предопределение».

«Если вы услышите, что одна из моих армий провалилась под землю, то ждите наступления Судного часа».

«Судный час не наступит до тех пор, пока целые племена не будут проваливаться под землю. А люди будут спрашивать, кто остался жив из такого-то рода?»

Ахмад

 

 

МУХАММАД: ИСТОРИЯ ПРОРОКА*

Карен Армстронг

МУХАММАД – ВРАГ

Человеку Запада было трудно понять бурную реакцию мусульман на вымышленный портрет Мухаммада в «Сатанинских стихах» Салмана Рушди. Казалось немыслимым, что какой-то роман способен вызвать такую убийственную ненависть. Эту реакцию расценили как доказательство неискоренимой нетерпимости Ислама. Особенно обеспокоились жители Британии, когда узнали, что в их собственных городах мусульманские общины не только живут сообразно явно чуждым им ценностям, но и готовы стоять за них насмерть. Однако эти трагические события были и нелицеприятным напоминанием о прошлом самого Запада. Не увидели ли британцы, наблюдавшие, как мусульмане Брэдфорда сжигали роман, сходства с кострами из книг, которые на протяжении веков полыхали в христианской Европе? Например, в 1242 г. король Франции Людовик IX, канонизированный Римско-католической церковью, осудил еврейский Талмуд как злобное поношение облика Христа. Книга была запрещена, а ее копии публично сожжены в присутствии короля. В планы Людовика не входило обсуждение разногласий с еврейскими общинами во Франции мирным и разумным путем. Однажды он заявил, что единственный способ вести переговоры с евреем – это убить его, «всадив клинок в брюхо как можно глубже»1. Именно Людовик призвал первую инквизицию предавать суду христианских еретиков и сжигал не только книги, но и сотни мужчин и женщин. Он был также мусульманоненавистником и возглавил два крестовых похода против исламского мира. Во времена Людовика именно христианский Запад, а не Ислам считал невозможным сосуществование с иноверцами.

На самом деле можно сказать, что горькая история мусульмано-западных отношений началась с нападок на Мухаммада в исламской Испании.

В 850 г. монах по имени Перфектус отправился за покупками на базар (соук) в Кордову, столицу исламской страны алъ-Андалус. Там к нему пристали несколько арабов с вопросом, кто более великий пророк: Иисус или Мухаммад. Перфектус сразу почувствовал в вопросе подвох, потому что оскорбление Мухаммада в Исламской империи каралось смертью. Поэтому поначалу монах отвечал с осторожностью. Но вдруг он не выдержал и разразился бурным потоком ругательств, называя пророка Ислама шарлатаном, сексуальным извращенцем и даже самим Антихристом. Перфектуса немедленно бросили в тюрьму.

Это происшествие не было типичным для Кордовы, где между христианами и мусульманами обычно царили добрые отношения. Как и иудеям, христианам предоставлялась полная религиозная свобода в пределах Исламской империи, и большинство испанцев гордились своей принадлежностью к столь передовой культуре, на века опередившей остальную Европу. Таких испанцев обычно называли «мозарабами» или «арабизами»2.

«Христиане любят стихи и прозу арабов; они изучают арабских богословов и философов не для того, чтобы их опровергать, а чтобы добиться точности и изящества в арабском. Можно ли найти мирянина, читающего латинские комментарии к Священному Писанию или изучающего Евангелия, пророков или апостолов? Увы! Все талантливые христианские юноши с восхищением читают и изучают арабские книги»3.

Пабло Альваро, испанский мирянин, сочинявший приблизительно в то же время эти выпады против мозарабов, видел в Перфектусе культурного и религиозного героя. Обличение Мухаммада инспирировало в Кордове странное немногочисленное движение: мужчины и женщины являлись перед кади, исламским судьей, и доказывали свою верность христианству злобными и самоубийственными нападками на пророка.

Оказавшись в тюрьме, Перфектус не на шутку испугался. Кади решил не выносить ему смертный приговор, поскольку счел, что мусульмане нечестно спровоцировали монаха. Но через несколько дней Перфектус, сорвавшись во второй раз, принялся оскорблять Мухаммада в столь грубых выражениях, что у кади не оставалось другого выбора, как поступить с ним по всей строгости закона. Монаха казнили, и сразу же несколько христиан, по всей видимости, отребье общества, расчленили его труп и начали поклоняться мощам своего «мученика». Несколько дней спустя другой монах, по имени Исхак, предстал перед кади и обрушился на Мухаммада и на его религию с такой яростью, что кади, приняв его либо за пьяного, либо за ненормального, отвесил ему пощечину, дабы привести в чувство. Но Исхак не унимался, и кади не мог более потворствовать этому вопиющему нарушению закона.

Кордова IX века отличалась от Бредфорда 1988 г. Мусульмане были могущественны и самоуверенны. Похоже, им совсем не хотелось предавать смерти христианских фанатиков, отчасти потому, что это было не в их обычаях, но и потому, что им меньше всего был нужен культ мучеников. Мусульманам несвойственно неприятие других религий. Ислам зародился в условиях религиозного плюрализма Ближнего Востока, где веками сосуществовали различные верования. Христианская Византийская империя позволяла религиозным меньшинствам исповедовать свою веру и самим решать свои внутренние проблемы. В Исламской империи закон не запрещал пропаганду христианства, если только христиане не покушались на любимый мусульманами образ пророка Мухаммада. В отдельных районах империи скептицизм и свободомыслие даже стали обычным делом и допускались, пока это не начинало выходить за рамки приличий и не становилось слишком уж непочтительным. В Кордове как кади, так и эмир, правитель, – оба не хотели лишать жизни ни Перфектуса, ни Исхака, но допустить такие вопиющие нарушения закона тоже было невозможно, Однако несколько дней спустя после казни Исхака из его монастыря явились еще шесть монахов с очередными злобными нападками на Мухаммада. Так в то лето погибло около пятидесяти человек. Их осуждали и епископ Кордовы, и мозарабы, крайне встревоженные этим вызывающим культом мученичества. Но у мучеников нашлись два сторонника. Священник по имени Евлогий и Пабло Альваро объявили их «воинами Бога», храбро сражавшимися за свою веру. Эти радетели предприняли изощренную моральную атаку на Ислам, выдержать которую мусульманским властям было непросто, поскольку она, по существу, ставила их в положение обидчика.

Мученики представляли все слои общества: среди них были мужчины и женщины, монахи, священники, миряне, простые люди и утонченные гуманитарии. Многие из них, по-видимому, пытались обрести чистое и ясное западное самосознание. Одни были выходцами из смешанных мусульманско-христианских семей; другим пришлось слишком тесно соприкоснуться с арабской культурой – им дали арабские имена4 или же заставили сделать карьеру на государственной службе. Все они были так или иначе введены в заблуждение и оказались сбитыми с толку. Утрата культурных корней может оказаться весьма болезненным испытанием и даже в наши дни способна породить агрессивную, вызывающую религиозность в качестве средства самоутверждения.

Возможно, нам следует вспоминать о мучениках Кордовы, когда мы испытываем растерянность из-за враждебности и гнева некоторых мусульманских общин на Западе и в других частях света, где западная культура ставит под угрозу традиционные мусульманские ценности. Это отчаянное мученическое движение, возглавляемое Альваро и Евлогием, было направлено как против мусульман, так и против христианских мозарабов, которые считались культурными перебежчиками. Евлогий посетил Памплону в соседнем христианском государстве и вернулся с западными книгами: латинскими текстами отцов Церкви и римскими классическими трактатами Вергилия и Ювенала. Чтобы нейтрализовать влияние мусульманской культуры, он хотел противопоставить арабизации своих собратьев-испанцев латинский Ренессанс, который ностальгически взывал бы к римскому прошлому его страны. Движение выдохлось, когда кади казнил самого Евлогия. Кади умолял Евлогия сохранить свою жизнь, символически подчинившись Исламу, – никто не станет контролировать его дальнейшее религиозное поведение – и не поддаваться этому «жалкому и роковому саморазрушению», подобно другим «дуракам и идиотам»5. Но Евлогий лишь попросил кади заточить свой меч.

Этот любопытный случай нетипичен для мусульманской Испании, где на протяжении последующих шестисот лет верующим всех трех религий исторического монотеизма удавалось сосуществовать в относительном мире и гармонии. Так, иудеи, которых затравливали до смерти в остальной Европе, там могли наслаждаться собственным великолепным культурным возрождением. Но история мучеников Кордовы выявляет отношение, которое позднее станет обычным для Запада. В то время Ислам представлял собой великую мировую силу, тогда как Европа, кишащая языческими племенами, превратилась в культурные задворки. Позднее весь мир будет казаться исламским, подобно тому как сегодня он представляется в большей степени западным, и вплоть до XVIII столетия Ислам будет оставаться постоянным вызовом Западу. А сегодня кажется, что «холодная война» против Советского Союза уступила место «холодной войне» против Ислама.

Евлогий и Альваро оба верили, что усиление Ислама готовит почву для описанного в Новом Завете пришествия Антихриста, великого обманщика, начало царствования которого возвестит о Конце Света. Автор Второго послания к фессалоникийцам объяснил, что Иисус не вернется до тех пор, пока не настанет «великое отступление»: мятежник установит свое господство в Иерусалимском храме и обольстит многих христиан своими правдоподобными учениями6. В Откровении Иоанна Богослова также говорится о великом Звере, отмеченном мистическим числом 666, который выползет из бездны, сядет на престол на Храмовой горе и станет править миром7. Казалось, Ислам полностью подтверждал эти древние пророчества. Мусульмане завоевали Иерусалим в 638 году, построили на Храмовой горе две великолепные мечети, и действительно казалось, что они правят миром. Несмотря на то что Мухаммад жил после Христа, когда не было нужды еще в одном откровении, он объявил себя пророком, и многие христиане отступились от своей веры и приняли новую религию.

Евлогий и Альваро располагали кратким жизнеописанием Мухаммада, откуда узнали, что Мухаммад умер в 666 году испанской эры, опережавшей общепринятое летосчисление на 38 лет. Эту западную биографию Мухаммада сочинили в конце VIII века в Лейрском монастыре недалеко от Памплоны, в сердце христианского мира, трепетавшего перед исламским исполином. Успех Ислама не только таил в себе политическую угрозу. Возникал мучительный богословский вопрос: как Бог мог позволить процветать этой нечестивой вере? Возможно ли, чтобы Он оставил свой собственный народ?

Обличительные речи мучеников Кордовы в адрес Мухаммада были основаны именно на апокалиптической биографии. В этих порожденных страхом измышлениях Мухаммад предстает мошенником и шарлатаном, который пришел обмануть мир, изображая из себя пророка, – распутником, погрязшим в отвратительном разврате, призывающим своих последователей делать то же самое. Он будто бы силой оружия принуждал людей принять его веру. А Ислам – не откровение, а всего лишь ересь, неудачная форма христианства, жестокая религия меча, прославлявшая войну и кровопролитие. Уже после того, как движение мучеников Кордовы себя исчерпало, в других частях Европы прослышали про эту историю, однако ощутимой реакции не последовало. Тем не менее приблизительно через 250 лет, когда Европа вновь соберется выйти на международную арену, христианские вымыслы с пугающей точностью начнут воспроизводить все тот же выдуманный портрет Мухаммада. Хотя некоторые серьезные ученые старались беспристрастно оценить пророка и его религию, вымышленный образ «Махаунда»8 все же жил в народе.

Он превратился в великого врага развивающегося западного самосознания, в символ всего чуждого представлению западных людей о самих себе.

Отголоски этих вымыслов живы и по сей день. Для западных людей все еще в порядке вещей считать само собой разумеющимся, что Мухаммад просто «использовал» веру как способ завоевания мира. Они продолжают утверждать, что Ислам является жестокой религией меча, хотя многие ученые и объективные научные исследования Ислама и истории жизни его пророка опровергают этот миф о «Махаунде».

К концу XI столетия руководимая Папой Европа вновь встает на ноги и отодвигает границы Ислама. В 1061 г. норманны предприняли наступление на мусульман в Южной Италии и Сицилии, завоевав эту область к 1091 г. Христиане Северной Испании начали реконкисту против мусульман в аль-Андалусе и в 1085 г. завоевали Толедо; а в 1095 г. папа Урбан II призвал рыцарей Европы в поход, получивший известность как «первый крестовый», чтобы освободить Гроб Господень в Иерусалиме.

В 1099 г. после невероятных лишений крестоносцам удалось завоевать Иерусалим и основать первые западные колонии на Ближнем Востоке. Этот новый успех Запада принял форму тотальной войны против Ислама, однако вначале никто в Европе не испытывал особой ненависти к мусульманской религии и к ее пророку. Крестоносцы мечтали о собственной славе и расширении папской Европы. Явную неосведомленность о сути исламской веры обнаруживает «Песнь о Роланде», созданная во времена Первого крестового похода. Мусульманские враги Карла Великого (Шарлеманя) и Роланда изображены идолопоклонниками, почитающими троицу «богов»: Аполлона, Терваганта и Магомета; но они доблестные солдаты, воевать с которыми – одно удовольствие. Когда крестоносцы впервые сражались с турками в Малой Азии, они были преисполнены уважения и восхищения их смелостью: «Какому человеку, сколь бы ни был он опытен и учен, дано описать искусство, доблесть и храбрость турок, полагавших, что им удастся посеять ужас среди франков своими стрелами, как это удалось им с арабами, сарацинами, армянами, сирийцами и греками? Однако, дай Бог, их люди никогда не станут так хороши, как наши. У них есть поговорка, что они одной породы с франками и от рождения становятся рыцарями. Это истина, и никто не может отрицать, что, если бы только они крепко стояли за веру христианского мира и согласились принять Единого Бога в Трех Лицах... вы не смогли бы найти более сильных, или храбрых, или искусных солдат; однако, благодаря милости Божией, они были разбиты нашими людьми»9.

В битве при Дорилее в 1097 г. франки ощущали свое сходство с мусульманскими солдатами, но двумя годами позже, когда крестоносцы завоевали Иерусалим, они, должно быть, уже утратили способность видеть в мусульманах людей, подобных себе. Они устроили бойню, хладнокровно вырезав жителей города, что повергло в шок даже их собственных современников. После чего к мусульманам стали относиться как к нечестивцам, от которых следует очищать святые места; среди крестоносцев для них имелось даже специальное слово – «грязь». До 1100 г. европейцы практически не проявляли интереса к Мухаммаду, но после 1120 г. любой знал, кто он такой. Приблизительно в то же самое время, когда на Западе сочинялись мифы о Шарлемане, короле Артуре и Робин Гуде, в воображении людей прочно укоренился миф о Махаунде, враге и тени христианского мира. Так, Р. У Саудерн в своей монографии «Западный взгляд на Ислам в средние века» говорит: «Вне всякого сомнения, на момент их создания люди считали эти легенды и вымыслы более или менее правдивым сообщением о том, что они имели целью описать. Но, будучи изданными, они обрели собственную литературную жизнь. На уровне народной поэзии портрет Магомета и его сарацин очень мало менялся от поколения к поколению. Как излюбленные литературные герои, они должны были изображать определенные характеры, и авторы добросовестно воспроизводили их на протяжении столетий»10.

Возможно, именно вымышленный статус Махаунда на Западе мешал людям увидеть в нем исторического героя, заслуживающего такого же серьезного отношения, как Наполеон или Александр Великий. Литературный портрет Мухаммада в «Сатанинских стихах» оказался весьма созвучным этим устоявшимся западным фантазиям.

Объясняя успех Мухаммада, легенды утверждали, что он был магом, стряпающим фальшивые «чудеса», чтобы обмануть легковерных арабов и разрушить Церковь в Африке и на Ближнем Востоке. В одной истории говорилось о белом быке, который наводил ужас на людей и в конце концов появился с Кораном, чудесным образом парившим между его рогами (писанием, которое Мухаммад принес арабам). Говорили также, что Мухаммад приучил голубку клевать горох из его ушей так, чтобы казалось, будто Сам Святой Дух шепчет в них. Мистические переживания Мухаммада объясняли его эпилепсией, что в те времена было равносильно обвинению в одержимости бесами. В подробностях обсуждалась его сексуальная жизнь: ему приписывали все мыслимые извращения. Говорили, что он вовлекал людей в свою религию, поощряя их потворствовать своим самым низменным инстинктам. В притязаниях Мухаммада не было ничего истинного: он был хладнокровным самозванцем, одурачившим почти весь свой народ. Те из его последователей, кто видел насквозь нелепость его идей, хранили молчание из-за низменных амбиций.

Только отрицая истинность его вдохновения, христиане Запада могли объяснить неотразимость и успех религиозного видения Мухаммада: Ислам был отколовшейся формой христианства, ересью из ересей. Говорили, что некий Сергий, выдворенный за пределы христианского мира монах-еретик, встретил Мухаммада в Аравии и обучил его там собственной искаженной версии христианства. Что «Магометанство» никогда не смогло бы расцвести без меча: мусульманам до сих пор запрещается свободно обсуждать религиозные темы в Исламской империи. Что Мухаммада настиг заслуженный конец: во время его бесовских конвульсий он был растерзан стадом свиней.

В отдельных деталях этого вымысла сказались опасения христиан за их собственное зарождающееся самосознание. Ислам был заклеймен как «религия меча» во время крестовых походов – в период, когда многие христиане наверняка испытывали скрытое беспокойство из-за столь агрессивного проявления их собственной веры, не имевшего никакого отношения к мирному посланию Иисуса. В тот период, когда Церковь навязывала обет безбрачия сопротивляющемуся духовенству, поразительные истории о сексуальной жизни Мухаммада в гораздо большей степени изобличали подавленные желания самих христиан, чем неправедность пророка.

В таком изображении Ислама как потакающей порокам и беззаботной религии присутствует отчетливая нота плохо скрываемой зависти. В конце концов именно Запад, а не «Ислам» запрещал открытые обсуждения религиозных вопросов. Во время крестовых походов казалось, что Европа была одержима стремлением к интеллектуальному конформизму и карала своих инакомыслящих с уникальным в истории религии усердием. Охота инквизиторов на ведьм и преследование католиками протестантов и vice versa11 были инспирированы малопонятными богословскими доктринами, считавшимися и в иудаизме, и в Исламе частными и необязательными вопросами. Ни иудаизм, ни Ислам не разделяли христианскую концепцию ереси, которая поднимает человеческие идеи о божественном на непозволительную высоту, тем самым превращая их в своего рода идолопоклонство. Период крестовых походов, когда создавался образ вымышленного Махаунда, в Европе был временем огромных трудностей и разногласий. Это наглядно проявилось в исламофобии.

Обнаруживалось, что западные христиане не были готовы терпеть на своей земле чуждые им верования и давать пристанище различным религиозным общинам так, как это успешно удавалось мусульманам или византийцам. Единственной инородной религией на европейской земле был иудаизм, и участники первого крестового похода начали свое путешествие на Ближний Восток с первых массовых погромов в Европе, устроив резню еврейских общин, живших вдоль долины Рейна. В эпоху крестовых походов антисемитизм стал неизлечимой европейской болезнью, и, когда христиане разрабатывали мифы о Махаунде и сарацинах, они распространяли также и ужасающие вымыслы о евреях. О евреях говорили, что они убивают младенцев и замешивают на их крови мацу, чтобы осквернить святое причастие и вступить в грандиозный всемирный заговор, имеющий целью свержение христианского мира.

А на земле Ислама не было ничего похожего на эти антисемитские мифы, которые свидетельствовали о душевном нездоровье западного человека.

Однако победы в Испании, Южной Италии и Сицилии означали, что в пределах границ христианского мира оказались десятки тысяч мусульман. Единственным способом, которым правящая элита могла совладать с этими чужестранцами, было насаждение официальной политики апартеида, запрещавшей христианам какие-либо контакты с их мусульманскими и еврейскими соседями. Специальное церковное законодательство на Латеранских Церковных соборах 1179 и 1215 годов представило их как единого врага. Христианам под угрозой отлучения от церкви с последующей конфискацией имущества запрещалось служить в домах мусульман и евреев, присматривать за их детьми, торговать с ними и даже вместе принимать пищу. В 1227 г. папа Григорий IX добавил следующие указы: мусульмане и евреи должны носить особые одежды; им нельзя появляться во время христианских праздников на улицах или занимать государственный пост в христианских странах; а муэдзину запрещается оскорблять уши христианина, созывая мусульман на молитву традиционным способом.

Папа Климент V (1305–1314) объявил присутствие Ислама на христианской земле оскорблением Бога. Христиане к тому времени уже приступили к ликвидации этой непристойности. Так, например, в 1301 г. Карл Анжуйский, король Франции, попросту истребил последних мусульман Сицилии и Южной Италии в резервации Лузеры, которую он описал как «гнездо чумы... зловещее в своей грязи... тяжкое проклятие и мерзкую заразу Апулии»12. Когда в 1492 г. Фердинанд и Изабелла завоевали Гренаду, пал последний исламский оплот в Европе: по всей Европе церковные колокола радостно возвещали о победе христиан над нечестивыми.

Еще через несколько лет испанским мусульманам предоставили возможность выбора между депортацией и обращением в христианство. Многие предпочли покинуть Европу, однако некоторые все же перешли в христианство, но еще триста лет они и их потомки подвергались преследованиям испанской инквизиции. Вместо былой терпимости воцарился дух мучеников Кордовы, и теперь казалось, что испанских христиан неотвязно преследует страх перед скрытыми мусульманами, которые жили среди них как тайные враги общества.

Болезненное отношение Запада к Исламу часто проявлялось просто-таки в шизофренической форме. Так, император Священной Римской империи Фридрих II был исламофилом, который в исламском мире чувствовал себя в большей степени дома, чем в христианской Европе. Что, впрочем, не мешало ему систематически убивать мусульман и высылать их из его родной Сицилии. Когда одни христиане вырезали мусульман на Ближнем Востоке, другие сидели у ног мусульманских ученых в Испании. Тогда же христианские, еврейские и мозарабские гуманитарии объединились в огромном переводческом проекте, чтобы принести на Запад знания исламского мира и вернуть Европе классическую древнюю мудрость, утерянную в мрачное средневековье. Мусульманские философы Ибн Сина и Ибн Рушд почитались как интеллектуальные светила, хотя примириться с тем фактом, что они оба мусульмане, становилось все труднее. Эта проблема нашла яркое отражение в «Божественной комедии» Данте. Ибн Сина и Ибн Рушд (известные в Европе как Авиценна и Аберроез) показаны в преддверии ада вместе с добродетельными язычниками Евклидом, Птолемеем, Сократом, Платоном и Аристотелем, интеллектуальные достижения которых они помогли усвоить Западу. Однако сам Мухаммад находится в восьмом круге ада вместе со схизматиками13. Он страдает от особенно мерзкого наказания:

 

Не так дыряв, утратив дно, ушат,

Как здесь нутро у одного зияло

От самых губ дотуда, где смердят:

 

Копна кишок между колен свисала,

Виднелось сердце с мерзостной мошной,

Где съеденное переходит в кало14.

 

Данте все еще не может позволить Мухаммаду иметь собственное независимое религиозное видение. Он всего лишь схизматик, поправший родительскую веру. Копрологический образный ряд показывает то отвращение, которое Ислам вызывал в христианской душе, и надлом в западной психике, усматривающей в «Исламе» все то, что она сама не в состоянии переварить. О тяжком ранении, нанесенном целостности западного христианства, также свидетельствуют страх и ненависть, которые отражают полное неприятие послания любви Иисуса.

Однако были и те, кто стремился к большей объективности. Интересно, что, когда христианское воображение лепило из евреев и мусульман общего врага цивилизации, Питером Альфонси создавался один из первых на Западе позитивных образов Мухаммада. Несмотря на свое враждебное отношение к Исламу, Альфонси, испанский еврей, который, приняв в 1106 г. христианство, поселился в Англии и стал врачом Генриха I, считал его разумным выбором для человека, не принявшего «истинную» веру. Около 1120 г., когда ненависть к Исламу достигла апогея, Уильям из Молмсбэри стал первым европейцем, усмотревшим различие между Исламом и язычеством: «Как сарацины, так и турки молятся Богу Творцу и почитают Мухаммада не как Бога, а как своего пророка»15. Это было настоящим откровением, с которым многие на Западе соглашались с неохотой. Одни все еще искренне удивлялись, что мусульмане, оказывается, молятся тому же Богу, что иудеи и христиане, и в большинстве своем считали «Аллаха» совершенно иным божеством – скорее, подобным Юпитеру в римском пантеоне. Другие полагали, что «магометане» так же почитают своего пророка, как христиане Христа.

То, насколько трудно отличить факт от литературного вымысла, обнаруживается в «Истории Шарлеманя», написанной Псевдо-Турпином незадолго до 1150 г. В этом рыцарском романе изображены язычники-сарацины, поклоняющиеся наряду с Аполлоном и Тервагантом еще и Магомету, как это обычно принято в chansons de gestes16. Но кроме всего прочего, в романе приведен ученый диспут Роланда с мусульманином, богатырем Ферракутом, который признает, что мусульмане действительно молятся единому Богу. Приблизительно в это же время летописец Отто из Фрайзинга отверг миф об их идолопоклонстве: «Известно, что все сарацины молятся единому Богу, признают закон Ветхого Завета и обычай обрезания. Они также не совершают нападок ни на Христа, ни на апостолов. Только в одном они далеки от спасения: в отрицании того, что Иисус Христос есть Бог и Сын Божий, и в почитании обольстителя Мухаммада как великого пророка верховного Бога»17.

Следовательно, к середине XII века люди в Европе стали более объективно относиться к Исламу, но этого было недостаточно, чтобы развеять враждебные мифы. Факты и фантазия легко уживались. Но даже когда люди искренне старались быть справедливыми, давала о себе знать привычная ненависть. В сознании большинства Мухаммад все еще оставался самозванцем и схизматиком, хотя Отто и оценил его религию более разумно.

Из всех попыток XII века обрести объективный взгляд на Ислам самой значительной была та, которую предпринял преподобный Петр, аббат-гуманист из Клуни. В 1141 г. он объездил бенедиктинские монастыри христианской Испании и поручил группе христианских и мусульманских ученых под руководством англичанина Роберта из Кеттона перевести несколько исламских текстов. Через два года работа была завершена. Они сделали первый латинский перевод Корана, перевели собрание мусульманских легенд, мусульманскую историю мира, толкование исламской доктрины и полемику под названием «Апология аль-Кинди».

Это был удивительный подвиг, позволивший людям на Западе впервые объективно подойти к Исламу. Однако он мало что дал. К этому периоду относятся первые крупные военные поражения крестоносцев на Ближнем Востоке. Возникает новая волна антимусульманских настроений, подстрекаемая Бернардом, аббатом из Клерво. Не лучшее время, чтобы приступить к объективному изучению Корана. Петр написал свой собственный трактат, в котором обращался к мусульманскому миру кротко и с любовью: «Я иду к вам не с мечом, как это часто делают люди, а со словом; не с силой, а с разумом; не с ненавистью, а с любовью... Я люблю вас; любя вас, я пишу вам; обращаясь к вам, я призываю вас к спасению»18. Что, впрочем, не помешало ему назвать свой трактат так: «Собрание полной ереси дьявольской секты сарацин».

Немногие истинные мусульмане, пусть и способные прочесть латинский текст аббата из Клуни, нашли бы такое обращение сочувственным. Даже этот добрый аббат, противостоявший фанатизму своего времени, обнаруживал явные признаки шизофренического менталитета Европы по отношению к Исламу. Когда французский король Людовик VII возглавил Второй крестовый поход на Ближний Восток в 1147 г., Петр в письме к нему выразил надежду, что тот убьет столько же мусульман, сколько Моисей (sic!)19 и Иисус Навин убили амореев и хананеев20.

В начале XIII века другой праведный христианин попытался добраться до мусульманского мира в условиях военной кампании. Во время затишья в ходе гибельного Пятого крестового похода (1218–1219) Франциск Ассизский пришел в христианский лагерь в дельте Нила, а затем отправился в стан врага и испросил приема у султана аль-Камиля. Говорят, он провел с султаном три дня, излагая евангельское учение и побуждая аль-Камиля принять христианство. Поскольку он не оскорблял память пророка Мухаммада, мусульмане были вполне расположены слушать его, и, по-видимому, этот грязный оборванец произвел на них определенное впечатление. На прощание аль-Камиль сказал: «Молись за меня, чтобы Бог снизошел показать мне тот закон и ту веру, какие Ему наиболее угодны». Он препроводил Франциска обратно в христианский лагерь «со всеми знаками уважения и в полной безопасности»21.

Но еще раньше, прежде чем самому отправиться на Восток, Франциск послал группу своих монахов-францисканцев проповедовать мусульманам в Испании и Африке, и те обратились к исламскому миру в совершенно другом духе. Прибыв в Севилью, они вернулись к тактике мучеников Кордовы. Сначала они пытались ворваться в мечеть во время пятничной молитвы, а после того, как их оттуда выдворили, стали выкрикивать ругательства в адрес пророка Мухаммада перед дворцом эмира. Во время этого первого большого миссионерского предприятия не было никого, кто относился бы к сарацинам с пониманием и любовью. Францисканцы не были заинтересованы в обращении мусульман в христианство, а хотели их использовать, чтобы снискать себе венец мучеников. Они так горланили, что власти, чрезвычайно встревоженные случившимся, были вынуждены заключить их под стражу и, во избежание огласки, переводили из одной тюрьмы в другую. Местные мозарабы-христиане боялись за свое собственное положение, которое эти фанатики ставили под угрозу, и умоляли власти, не желавшие выносить смертный приговор, избавиться от францисканцев. В результате монахов депортировали в Сеуту, в Марокко, где они прямиком направились к мечети и, когда люди собрались для пятничной молитвы, снова стали оскорблять Мухаммада. В конце концов власти вынуждены были казнить их. Когда Франциск услышал об этом, он будто бы радостно воскликнул: «Теперь я знаю, что у меня есть пять братьев-миноритов!»22

По-видимому, такое отношение было характерно для поздней миссионерской деятельности францисканцев. В 1227 г. в Сеуте была казнена еще одна группа; они написали домой, что «смерть и адовы муки язычников»23 составляли основную цель их миссии. Другие отправились на Святую Землю. Джеймс из Витри, епископ Акрский, не согласный с их методами, объяснял: «Сарацины благосклонно внимают братьям-миноритам, пока те говорят о Христовой вере и евангельском учении. Но когда их речи открыто направлены против Мухаммада, который в их проповедях предстает вероломным лжецом, мусульмане бьют их без всякого почтения, выдворяют из своих городов и убили бы, если бы Бог чудесным образом не защищал их»24.

Так, в средние века, даже когда люди пытались быть справедливыми и объективными или подходить к мусульманскому миру с христианским учением, то и дело прорывалась враждебность, притом подчас с особым неистовством. В конце XIII века доминиканский ученый Риколдо де Монте Кроче, путешествуя по мусульманским странам, был поражен увиденной там набожностью: «Мусульмане устыдили христиан», – писал он. Но, вернувшись домой, чтобы написать «Disputatio contra soracenos et Alchoranum»25, он попросту повторил старые мифы. Западный образ Ислама начинал приобретать авторитет, который был сильнее любых контактов с настоящими мусульманами, какими бы позитивными они ни были. В век крестовых походов Запад обрел свою душу. Большая часть западных страстей и порывов вдохновения восходит именно к той эпохе. Как пишет Умберто Эко в своем эссе «Грезы средневековья»: «На самом деле как американцы, так и европейцы являются преемниками западного наследия, и все проблемы Запада возникли еще в средние века: современные языки, торговые города, капиталистическая экономика (вместе с банками, чеками и процентной ставкой) – изобретения средневекового общества. В средние века мы оказываемся свидетелями возникновения современных армий, современной концепции национального государства – так же, как и идеи сверхнациональной федерации (под знаменем избираемого собранием германского императора); борьбы между бедными и богатыми; понятия ереси или идеологического отклонения; и даже нашего современного взгляда на любовь как на опустошающее несчастливое счастье. Я мог бы добавить конфликт между церковью и государством, профсоюзы (хотя и в корпоративной форме) и технологическое преобразование трудовой деятельности»26.

Он мог бы также добавить и «проблему Ислама». Эпоха средневековья завершилась, но на Западе продолжали верить во многие из старых мифов. Было предпринято еще немало попыток, чтобы достичь более позитивной и объективной точки зрения. Но наряду с растущим единодушием ученых относительно того, что «Ислам» и его пророк не являются чудовищным явлением, придуманным людьми предубежденными, традиционные предрассудки не умирали.

Апокалиптический взгляд на Ислам, который утвердили мученики Кордовы, оставался популярным, хотя и не преобладающим на протяжении всего периода крестовых походов. В 1191 г., отправляясь на Святую Землю с Третьим крестовым походом, Ричард Львиное Сердце встретился в Мессине (Сицилия) с известным итальянским мистиком Иоахимом Флорским. Иоахим предрек Ричарду победу над Саладином. Он ошибся, но ему принадлежат и другие интересные предсказания. Иоахим верил, что близится конец света и что возрождающийся Ислам – один из главных инструментов в руках Антихриста, но добавлял, что сам Антихрист уже в Риме и ему суждено стать Папой.

По мере того как люди в Европе все более критично относились к своему обществу, Ислам начинали ассоциировать с внутренним врагом. Реформаторы проводили параллели между Исламом и папизмом без веры (их собственного главного врага). Так, в более поздних сочинениях английского реформатора XIV века Джона Уиклифа основные пороки Ислама в точности совпадают с пороками Западной Церкви его дней: гордыней, жадностью, насилием, жаждой власти и обладания. «Мы, западные Магометы, – говорил он о Западной Церкви в целом, – хотя нас совсем мало среди всего тела Церкви, полагаем, что весь мир будет считаться с нашим мнением и затрепещет, оказавшись в нашей власти»27. Пока Церковь не вернется к истинному евангельскому духу и к евангельской нищете, этот «исламский» дух будет расти на Западе так же, как и на Востоке. Это была тонкая трансмутация старой привычки изображать «Ислам» и его пророка противоположностью всему тому, что мы о себе воображаем (или какими боимся себя представить).

Уиклифу приходилось полагаться на очень недостоверную информацию, но он читал Коран в переводе и думал, что обнаружил важное сходство между Мухаммадом и Римской церковью. Он утверждал, что Мухаммад, как и Церковь, весьма бесцеремонно обращался с Библией, взяв из нее то, что его устраивало, и отбросив остальное. Подобно религиозным орденам, Мухаммад ввел новшества, которые стали для верующих дополнительным бременем. Сверх того, Мухаммад, как и Церковь, запрещал любые свободные дискуссии на религиозную тему.

Уиклиф вычитал этот старый средневековый предрассудок в определенных местах Корана, где на самом деле религиозные дискуссии per se28 не запрещаются, но указывается, что богословские споры определенного рода вызвали разногласия в обеих более ранних религиях единого Бога, разделив их на враждующие секты. Некоторые идеи о Боге представляют собой всего лишь умозрительные догадки: никто, например, не мог доказать доктрину о божественности Христа, которая, согласно Мухаммаду, была присовокуплена кем-то из христиан к чистому посланию пророка Иисуса. Уиклиф, однако, сравнивает эту так называемую «исламскую нетерпимость» с позицией Церкви в отношении столь проблематичных доктрин, как евхаристия29, которая заставляет христиан слепо верить в то, что они не в силах понять.

Этот обычай продолжили Лютер и другие протестантские реформаторы. Лютера, напуганного вторжением оттоманских турок в Европу, в конце жизни преследовали кошмары мучеников Кордовы, и он верил, что Ислам целиком поглотит христианский мир. В 1542 г. он издал собственный перевод Disputation Риколдо де Монте Кроче. В своем предисловии он упомянул, что читал эту книгу несколькими годами ранее, но не мог допустить, что люди верят столь очевидной лжи. Он хотел прочесть Коран, но не нашел латинского перевода. Как отмечает Р. У Саудерн, это красноречивый признак низкого уровня знаний об Исламе в XVI веке. Однако в конце концов экземпляр Корана попался Лютеру в руки, и он понял, что Риколдо говорил правду. Лютер задался вопросом, не являются ли Мухаммад и мусульмане антихристами, и ответил, что для такого устрашающего предназначения «Ислам», пожалуй, слишком груб. Настоящими врагами, по его мнению, были Папа и католическая церковь. Пока Европа цепляется за этих внутренних врагов, ей грозит опасность падения от рук «магометан».

Сходные идеи выдвигали Цвингли и некоторые другие реформаторы, усматривая в Риме «голову» Антихриста, а в «магометанстве» – его тело. Такая эволюция протестантства показывает, что Ислам стал восприниматься европейцами как внутренняя проблема и на их эмоциональном ландшафте превратился в символ абсолютного зла. Норман Дэниел в своем исследовании «Арабы и средневековая Европа» объясняет, что Ислам перестал быть внешней исторической реальностью, которую можно объективно анализировать, как любую другую. Реформаторы «представили идею Ислама как внутреннюю угрозу, за которую ответственны враги истинного учения (как бы автор ни определял его). При этом они фактически признали Ислам как реального “врага”, каким он так долго и был в воображении европейцев»30. В качестве примера Дэниел приводит католиков и протестантов, сравнивающих своих христианских оппонентов с «Исламом», но плохо понимающих, что может повлечь за собой подобное сравнение.

Католический миссионер XVII века М. Лефевр видел в мусульманах «магометанских протестантов», верящих, что «их вера в Мухаммада поможет им искупить все свои грехи». Но протестантский писатель-путешественник XVIII столетия Л. Раувольф считал мусульман «магометанскими католиками»: «Они следуют своей воображаемой преданности добрым делам, милостыне, молитвам, посту, выкупу пленных и т. п., чтобы быть угодными Богу»31. В средние века христиане были способны видеть в Исламе лишь ухудшенную версию христианства и создали мифы, чтобы показать, будто Мухаммада обучал еретик.

Позднее, в свете новых внутренних расколов в христианском мире, люди Запада продолжали смотреть на Мухаммада и на его религию с сугубо христианской точки зрения: они, по-видимому, были равнодушны к объективной исторической правде, и им не приходило в голову, что мусульманам присуще собственное независимое религиозное вдохновение, которое невозможно адекватно соотнести с христианской практикой.

Но в эпоху Возрождения появились новые мыслители, которые старались достичь более объективного понимания исламского мира. Они следовали традиции и устремлениям преподобного Петра. В XV веке его дело продолжили такие ученые, как Хуан из Сеговии и Николай Кузанский. В 1453 г., сразу после того, как турки завоевали христианскую Византийскую империю и Ислам оказался на пороге Европы, Хуан из Сеговии указывал, что необходимо найти новый способ справиться с исламской угрозой. По его мнению, одержать победу над Исламом путем войны или с помощью традиционной миссионерской деятельности никогда не удастся. Он начал работать над новым переводом Корана, сотрудничая с мусульманским правоведом из Саламанки. Он также предложил идею международной конференции, на которой можно было бы организовать компетентный обмен мнениями между мусульманами и христианами. Хуан умер в 1458 г., не дождавшись результатов своих трудов, но его друг Николай Кузанский с энтузиазмом продолжал работать над осуществлением этого нового проекта. В 1460 г. он написал Cribratio Alchoran («Просеивание Корана»), где вместо обычной полемики была предпринята попытка провести необходимое, по мнению Хуана из Сеговии, систематическое историко-филологическое исследование текста Корана.

В эпоху Возрождения стали всерьез изучать арабистику, и этот космополитический и энциклопедический подход приводил исследователей к более реалистичной оценке мусульманского мира и к отказу от неотесанного отношения к нему крестоносцев. Однако, как и в средние века, одного лишь растущего понимания было недостаточно, чтобы нейтрализовать старые паттерны ненависти, прочно укоренившиеся в западном сознании.

Это стало совершенно очевидным в 1697 г., когда в самом начале эпохи Просвещения вышли в свет две работы, оказавшие серьезное влияние на читателей. Первой была Bibliotheque orientale32 Бартелми д’Эрбло. В Англии и Европе эта книга оставалась самым значительным и авторитетным трудом по вопросам Ислама и Востока вплоть до начала XIX века. Ее даже называли «первой энциклопедией по Исламу». Д’Эрбло использовал арабские, турецкие и персидские источники в искренней попытке прорваться через предрассудки христианского взгляда на Ислам: он, например, привел иные версии мифа о сотворении мира, распространенные на Востоке. Подобный подход можно было бы расценить как исключительно позитивный и считать признаком более здорового духа. Однако под заголовком «Магомет» мы находим такие до боли знакомые слова: «Это знаменитый самозванец Магомет, автор и основатель ереси, которую принимают за религию, называемую нами магометанством. Смотри статью под заголовком Ислам.

Толкователи Алькорана и другие обладатели ученых степеней по мусульманскому или магометанскому праву употребляли по отношению к этому лжепророку все те восхваления, какие ариане, павлиниане, или павлинисты, и другие еретики применяли к Иисусу Христу, лишая Его Божественности...»33

Хотя д’Эрбло был прекрасно осведомлен о правильном названии религии, он продолжал звать ее «магометанской», потому что именно это слово используем «мы»; точно так же христианский мир все еще видел в пророке лишь собственный искаженный образ, ухудшенную версию «нас».

В том же году английский востоковед Хэмфри Придо опубликовал свой значительный труд «Магомет: истинная природа самозванца». Один только заголовок показывает, что он принял на веру старое средневековое предубеждение (действительно, он цитирует Риколдо де Монте Кроче как свой главный источник), хотя и заявлял, что достиг более разумного и просвещенного взгляда на религию мусульман, чем это было возможно в темное и полное суеверий средневековье. Будучи просвещенным человеком, Придо доказывал, что Ислам представляет собой не только простое подражание христианству, но и наглядный пример идиотии, до которой могут докатиться все религии, включая христианскую, если не будут опираться на прочный фундамент разума. По общему мнению, век Просвещения освободил людей от калечащих душу предрассудков времен крестовых походов, но Придо повторяет все те же старые иррациональные идеи прошлого. Вот что он пишет о Мухаммаде: «В молодые годы он вел себя очень безнравственно и распущенно, получая наслаждение от хищений, грабежей и кровопролитий согласно обычаям арабов, которые в основном следовали такому образу жизни и были постоянно при оружии, чтобы иметь возможность забирать друг у друга все, что только можно...

Им владели две главные страсти: честолюбие и похоть. То, как он завоевал Империю, подтверждает первую страсть, а обилие женщин, с которыми он имел дело, демонстрирует вторую. И, конечно, эти две страсти пронизывают всю его религию. Редкая глава его Алъкорана не поддерживает закон войны и кровопролития, или не разрешает свободно пользоваться женщинами сейчас, или не дает обещание наслаждаться ими в будущем»34.

Однако на протяжении XVIII века люди не оставляли попыток прийти к более верному пониманию Ислама. Так, в 1708 г. Саймон Окли издал первый том своей «Истории сарацин», огорчившей многих его читателей, поскольку он не представил Ислам рефлексивно как религию меча, а постарался понять джихад VII века с точки зрения мусульман.

В 1734 г. Джордж Сейл опубликовал выдающийся английский перевод Корана, который до сих пор считается точным, хотя и несколько скучным. В 1751 г. Франсуа Вольтер выпустил книгу «Опыт о нравах и духе народов», в которой защищал Мухаммада как глубокого политического мыслителя и основателя разумной религии; он отмечал, что мусульманское общественное устройство всегда отличалось большей терпимостью, чем было принято у христиан.

Датский востоковед Иоганн Якоб Рейске (ум. в 1774 г.), непревзойденный арабист, сумел увидеть в жизни Мухаммада и в создании Ислама некое божественное начало. Но за свои старания он подвергся нападкам коллег. В XVIII веке разрабатывался миф, который представлял Мухаммада мудрым, рассудительным законодателем в духе эпохи Просвещения. Граф Анри де Буленвилье опубликовал свою «Жизнь Мухаммада» (Париж, 1730; Лондон, 1731), изображавшую пророка предвестником Эры Разума. Буленвилье выразил согласие со средневековым традиционным взглядом, что Мухаммад создал свою религию, чтобы стать хозяином мира. При этом перевернул все с ног на голову. В отличие от христианства Ислам представляет собой естественную, а не богооткровенную традицию, и именно это так нас в нем восхищает. Мухаммад – великий военный герой, подобно Юлию Цезарю и Александру Македонскому. Это очередная фантазия, так как можно определенно утверждать, что Мухаммад не был деистом35, но такой взгляд – хотя бы попытка увидеть пророка в позитивным свете.

В конце века Эдвард Гиббон в пятнадцатой главе своей «Истории упадка и разрушения Римской империи» превознес возвышенный монотеизм Ислама и показал, что смелое начинание мусульман достойно почетного места в истории мировой цивилизации.

Однако старое заблуждение укоренилось настолько, что многие из этих авторов не могли удержаться от того, чтобы время от времени не нанести пророку неоправданный удар, тем самым доказывая, что привычный образ все еще жив. Так, Саймон Окли описывал Мухаммада как «очень хитрого и ловкого человека, выставлявшего напоказ только хорошие свои качества, в то время как основу его души составляли честолюбие и похоть»36. Джордж Сейл во вступлении к своему переводу Корана утверждал: «Это, безусловно, одно из самых убедительных доказательств того, что магометанство представляет собой не более чем человеческую выдумку, что своему прогрессу и учреждению оно почти всецело обязано силе оружия»37.

В эссе «Нравы» Вольтер завершил свое положительное описание Ислама замечанием, что Мухаммада «считали великим человеком даже те, кто знал, что он самозванец, а все остальные почитали как пророка»38. В 1741 г. в своей драме «Магомет или фанатизм» Вольтер использовал популярный предрассудок, чтобы представить Мухаммада как олицетворение шарлатана, который порабощает свой народ, вовлекая его в религию при помощи хитрости и лжи. Сочтя некоторые из старых легенд недостаточно непристойными, он с легкостью сочинил несколько собственных.

Даже Гиббон не удостоил Мухаммада особым вниманием, доказывая, что тот увлек арабов за собой, искушая их добычей и сексом. Что касается веры мусульман в божественное происхождение Корана, Гиббон высокомерно провозгласил такую позицию невозможной для истинно цивилизованного человека: «Этот аргумент наиболее могущественно воздействует на благочестивого араба, чей разум настроен на веру и восторг, чье ухо услаждается музыкой звуков и чье невежество не способно сравнивать разные произведения человеческого гения. Но, читая Коран в переводе, “неверный” европеец не сможет оценить ни гармонию языка, ни богатство стиля; с раздражением станет он читать бесконечную несвязную рапсодию из небылиц, наставлений и декламаций, которая, иногда пресмыкаясь в пыли, а иногда теряясь в облаках, вряд ли способна пробудить его чувство или мысль»39.

Это свидетельствует о новой западной самоуверенности. Европейцы больше не трепещут перед исламской угрозой; теперь они взирают на мусульманскую религию с забавной снисходительностью, полагая, что если «мы» не понимаем Коран, то это означает, что в нем ничего и нет. В 1841 г. Томас Карлейль в своей лекции о Мухаммаде «Герой-пророк» также с презрением отмахнулся от Корана, но зато страстно защищал Мухаммада, отметая средневековые фантазии. В действительности это было первой в Европе попыткой увидеть в Мухаммаде истинно религиозного человека, но при этом Коран был объявлен скучнейшей книгой на свете: «утомительная, грубая, неотделанная, непродуманная, приводящая в замешательство путаница – бесконечные повторы, тягучее многословие; короче говоря, сырая, бесформенная, невыносимая глупость»40.

В самом конце XVIII века знаменательные события показали, к чему ведет молодая европейская самоуверенность. В 1798 году Наполеон отплыл в Египет в сопровождении большого числа востоковедов из Института Египта. Он намеревался использовать новое мировосприятие и научный подход, чтобы покорить исламский мир и бросить вызов британскому господству в Индии. Как только они сошли на берег, Наполеон отправил ученых с миссией, которую сегодня мы назвали бы «сбором информации», снабдив своих офицеров строгими инструкциями следовать советам ученых. Безусловно, они хорошо подготовились. Наполеон цинично обратился к толпе египтян в Александрии с заявлением: «Мы – истинные мусульмане!» Затем он приказал доставить шестьдесят шейхов из соборной мечети аль-Азхар в Каире к себе в штаб со всеми воинскими почестями. Он обсуждал с ними вольтеровского «Магомета», старательно восхваляя пророка, и, кажется, не сдал своих позиций перед улемами41. Никто не принял всерьез Наполеона за мусульманина, но на самом деле его сочувственное понимание Ислама на порядок снизило враждебность людей. Однако в военном отношении экспедиция Наполеона закончилась неудачей: он был разбит британской и турецкой армиями и отплыл обратно в Европу.

XIX век отличался духом колониализма, наградившим европейцев нездоровым чувством превосходства над другими народами: именно европейцам было предназначено спасти варварский мир Азии и Африки своей a mission civilisatrice42. Поскольку французы и британцы с алчностью взирали на приходящую в упадок Оттоманскую империю, это неминуемо сказалось на западном отношении к Исламу. Например, у Франсуа Рене Шатобриана, французского христианского апологета, мы находим возрождение идеала крестоносцев, который он приспособил к новым условиям. Шатобриан был впечатлен экспедицией Наполеона и видел в нем крестоносца-пилигрима. Он доказывал, что крестоносцы пытались принести на Восток христианство. Христианство более других религий «благоприятствует свободе», а в предприятии крестоносцев оно столкнулось с «Исламом»: «культом, который является врагом цивилизации, целенаправленно способствующим невежеству, деспотизму и рабству»43.

В головокружительные дни после Французской революции «Ислам» снова стал противоположностью «нас». Во времена средневековья, склонного к иерархии, некоторые критики Ислама обвиняли Мухаммада в том, что он предоставил слишком много свободы низшим: рабам и женщинам. Этот стереотип теперь сменил полярность, но не потому, что люди получили более полное представление об Исламе, а потому, что он удовлетворял «их» нуждам и как всегда служил фоном для их собственных достижений.

В бестселлере «Путешествие из Парижа в Иерусалим и из Иерусалима в Париж» (1810–1811) Шатобриан свои фантазии о крестовых походах применил к ситуации в Палестине. Арабы, писал он, «имеют вид солдат без командира, граждан без законодателей и семьи без отца». Они представляют собой пример «цивилизованного человека, снова впавшего в первобытное состояние»44. Поэтому они во всеуслышание требуют контроля со стороны Запада, так как сами не имеют возможности взять на себя руководство своими делами. В Коране «нет ни основы для цивилизации, ни предписаний для! воспитания характера». В отличие от христианства «Ислам» не учит «ни ненависти к тирании, ни любви к свободе»45.

Влиятельный французский филолог Эрнест Ренан попытался научно обосновать эти новые расистские и империалистические мифы. Он доказывал, что еврейский и арабский языки находятся на стадии деградации и непоправимо испорчены своими отклонениями от арийской традиции. Эти семитские языки можно изучать только как пример задержанного развития: им не хватает способности к саморазвитию «наших» лингвистических систем. Вот почему и евреи, и арабы представляют собой une combination inférieure de la nature humaine46.

«Очевидно, что семитская раса вследствие своей простоватости предстает перед нами как неполноценная. Если осмелиться провести аналогию, эта раса для индоевропейской семьи – что карандашный набросок для живописи: ей недостает разнообразия, размаха, богатства жизни, которые необходимы для ее совершенства. Семитские народы пережили наивысший расцвет в своем раннем периоде и никогда не могли достигнуть настоящей зрелости, как те индивидуумы, которые после благословенного детства становятся в зрелости совершенной посредственностью»47.

И опять евреи и арабы сплавлены в единый образ, предполагающий приукрашенное изображение «наших» высших добродетелей. Конечно, этот новый расизм имел для европейских евреев губительные последствия. Гитлер, не способный вынести присутствие чуждой расы на чисто европейской – арийской – земле, позаимствовал старые христианские стереотипы ненависти для своего светского крестового похода против евреев.

В Европе больше не было мусульман, но в XIX веке британцы и французы начали захватывать их земли. В 1830 году французы колонизировали Алжир, а в 1839 британцы колонизировали Аден; они поделили между собой Тунис (1881), Египет (1882), Судан (1898), Ливию и Марокко (1912). В 1920 году, несмотря на данное арабским странам обещание предоставить им независимость после крушения Турецкой империи, Британия и Франция разделили Ближний Восток на мандатные территории и протектораты.

Сегодня мусульманский мир связывает западный империализм и христианскую миссионерскую деятельность с крестовыми походами. Для этого есть все основания. Когда генерал Эменби прибыл в Иерусалим в 1917 г., он объявил, что крестовые походы завершились; а когда французы вошли в Дамаск, их командующий промаршировал к могиле Саладина в Соборной мечети и заорал: «Мы вернулись, Саладин!»

Христианские миссионеры поддерживали колонизаторов, которые пытались подорвать традиционную мусульманскую культуру в захваченных странах, а местным христианским группам, например маронитам в Ливане, была предоставлена непропорциональная роль в управлении протекторатом, Колонизаторы имели основания утверждать, что они несут прогресс и просвещение, однако их усилия сопровождались жестокостью и презрением. На усмирение Алжира, например, ушли многие годы, и любое сопротивление жестоко подавлялось карательными экспедициями. Французский историк М. Бодрикур, современник событий, дает нам представление о том, каким был один из таких походов: «Наши солдаты, возвратившиеся из экспедиции, стыдились самих себя... около 18 000 деревьев были сожжены; были убиты женщины, дети и старики. Несчастные женщины особенно возбуждали их алчность обычаем носить серебряные серьги и ножные и наручные браслеты. В отличие от французских браслетов эти украшения не имеют застежек. Надетые в юности на руки и ноги девочек, они не снимаются, когда девочки становятся взрослыми. Чтобы заполучить их, наши солдаты отрубали женщинам конечности и оставляли их живыми в искалеченном состоянии»48.

Колонизаторы демонстрировали свойственное им презрение к Исламу. В Египте лорд Кромер осудил попытку египетского либерала Мухаммада Абду (ум. 1905 г.) переосмыслим некоторые традиционные исламские идеалы. Ислам, заявил он, не может реформировать себя, а арабы не в состоянии возродить собственное общество. Как он объяснял в своем авторитетном двухтомном труде «Современный Египет», «житель Востока» неисправимо инфантилен и диаметрально противоположен «нам».

«Сэр Альфред Лайэль однажды сказал мне: “Восточный ум питает отвращение к точности. Каждый англо-индиец должен всегда помнить эту сентенцию”. Недостаток точности, легко вырождающийся в недостоверность, – это фактически основное свойство восточного ума.

Европеец рассуждает безукоризненно; его изложение фактов исключает всякую двусмысленность; он естественный логик, хотя, возможно, и не изучал логику; он по природе скептик и требует доказательств, прежде чем признает истинность любого утверждения; его натренированный интеллект работает, как деталь механизма. С другой стороны, уму жителя Востока, как и его живописным улицам, чрезвычайно не хватает симметрии. Его рассуждения в высшей степени небрежны. Несмотря на то что древние арабы достигали в науке диалектики довольно высокого уровня, их потомки до странности лишены логических способностей. Они часто не в состоянии вывести самое очевидное заключение из каких-нибудь простейших предпосылок, истинность которых они способны признать»49.

Даже если западные ученые и продолжали попытки создания более объективной картины арабского и мусульманского мира, колониальное превосходство заставило многих поверить, что «Ислам» не заслуживает их серьезного внимания.

Несомненно, такое оскорбительное отношение способствовало отчуждению исламского мира. Сегодня антизападные настроения кажутся среди мусульман популярными, но это уже совершенно новый поворот событий. У Запада имелись скрытые фантазии о Мухаммаде как о враге, но большинство мусульман всего лишь двести лет назад фактически ничего не знали о Западе. Как я уже писала в другой работе50, крестовые походы сыграли решающую роль в истории Европы и оказали формирующее влияние на западную личность. Но несмотря на то, что крестовые походы, безусловно, оказали сильное влияние на жизнь мусульман на Ближнем Востоке, для остального исламского мира они были всего лишь эпизодами на отдаленной границе. Центральные районы Исламской империи в Ираке и Иране остались совершенно незатронутыми этим средневековым нападением Запада. Поэтому у мусульман не было представления о Западе как об их враге. Когда мусульмане думали о христианском мире, они думали не о Западе, а о Византии; в те времена Европа казалась варварской, языческой пустыней, действительно намного отставшей от остального цивилизованного мира.

Однако Европа поднялась, а мусульманский мир, поглощенный своими заботами, не заметил происходящего. Поход Наполеона в Египет открыл глаза многим мыслящим людям на Ближнем Востоке, на которых произвели сильное впечатление непринужденные манеры самоуверенных французских солдат. Мусульмане всегда откликались на идеи других культур, и многие потянулись к радикальным, современным идеям Запада,

К началу XX века почти все передовые интеллектуалы в исламском мире были либералами и западниками. Они могли ненавидеть западный империализм, но думали, что либералы в Европе будут на их стороне и окажут сопротивление людям, подобным лорду Кромеру. Их восхищал уровень западного образа жизни, и им казалось, что Запад бережно сохранил многие идеалы, которые были главными и в исламской традиции. Однако за последние пятьдесят лет Запад утратил это доброе расположение. Отчуждению мусульманского мира способствовало и то, что перед ним постепенно открылись враждебность и презрение к его пророку и его религии, прочно укоренившиеся в западной культуре. Это, по мнению мусульманских стран, даже в постколониальный период по-прежнему влияет на отношение к ним.

Сирийская писательница Рана Каббани пишет в «Письме христианскому миру»: «Разве западная совесть не избирательна? Запад испытывает симпатию к афганским моджахедам, которых американская разведка поддерживает также, как это было с никарагуанскими контрас, но не испытывает симпатии к воинствующим мусульманам, не участвующим в битвах холодной войны, но преследующих собственные политические интересы. Как я писала, палестинцы умирают каждый день на оккупированных территориях – около 600 погибли по последнему подсчету, – более 30 000 ранены и 20 000 заключены под стражу без суда... однако в глазах Запада Израиль остается демократической страной, аванпостом западной цивилизации. Что думать о таком двойном стандарте?»51

Запад должен нести определенную долю ответственности за развитие новой радикальной формы Ислама, которая в самом уродливом смысле приближается к его древним фантазиям. Сегодня многие в исламском мире отвергают Запад как безбожный, несправедливый и упаднический. Некоторые западные ученые, такие, как Максим Родинсон, Рой Моттахеде, Никки Р. Кедди и Жиль Кепель, пытаются понять значение этих новых исламских настроений. Но, как всегда, это стремление добиться более объективного и доброжелательного взгляда на современный кризис в мусульманском мире затрагивает лишь меньшинство. Другие, более агрессивно настроенные голоса, выказывая слабые попытки разобраться в происходящем, поддерживают старую традицию ненависти.

Однако новый радикальный Ислам порожден не просто ненавистью Запада. Он никоим образом не является однородным движением. Радикальные мусульмане в первую очередь озабочены тем, как навести порядок в своем собственном доме и исправить перекосы в культуре, которые появились за последнее время. В действительности невозможно сделать обобщения относительно истоков этой наиболее экстремистской формы религии. Они по-разному проявляются не только в различных странах, но и в городах и даже в деревнях. Люди чувствуют себя отрезанными от своих корней: западная культура заполнила пустоту их жизни. Даже мебель в их домах подверглась значительному изменению и стала раздражающим символом культурного господства Запада и утраты собственной культуры.

Обращаясь к религии, многие пытаются вернуться к своим корням и восстановить находящееся под угрозой самоосознание. Однако в каждом районе практикуется совершенно отличный и своеобразный тип Ислама, и на него сильно влияют местные традиции и условия, которые не являются специфически религиозными. В своей ставшей классической книге Recognizing Islam, Religion and Society in the Middle East52 Майкл Джилсенен доказывает, что различия настолько существенны от одного района к другому, что термины «Ислам» или «фундаментализм» сегодня просто не подходят для того, чтобы ясно изложить опыт людей на Ближнем Востоке за постколониальный период. Это, несомненно, гораздо более сложное явление, чем стремятся представить средства массовой информации. Многие мусульмане в этом регионе испытывают, вполне возможно, то же чувство страха и утраты индивидуальности, какое испытывали мученики Кордовы, понимавшие, что их культура и традиционные ценности подтачиваются чуждым влиянием.

Мы постоянно создаем новые стереотипы, чтобы выразить нашу явно застаревшую ненависть к «Исламу». В 1970-х годах нас преследовал образ безмерно богатого нефтяного шейха; в 1980-х – фанатичного аятоллы; после дела Салмана Рушди «Ислам» стал религией, сулящей конец творчеству и свободе художника. Однако ни один из этих образов не отражает реальность, являющуюся значительно более сложной. И все же это не останавливает людей от огульных и неточных суждений. Рана Каббани цитирует два выпада Фэй Уэлдон и Конора Круза О’Брайена. В «Священных коровах», своем вкладе в полемику с Рушди, Уэлдон пишет: «Коран – пища для не-ума. Это не поэма, на которой может быть безопасно или разумно основано общество. Он дает оружие и силу контролю за собственными мыслями, а такую самоцензуру легко послать в дело, и это страшно... И я вижу текст ограниченный и ограничивающий всегда, когда речь заходит о том, что я определяю словом “Бог”»53.

Можно сказать, что это замечание не согласуется с нашим опытом изучения Корана и истории Ислама. Но Конор Круз О’Брайен, возвращаясь к традиции, которая превращает всякое уважение к Исламу в культурное отступничество, назвал бы такую точку зрения лицемерной. Он пишет: «Мусульманское общество выглядит чрезвычайно отталкивающим... Оно выглядит отталкивающим, потому что оно и есть отталкивающее... Западный человек, утверждающий, что он восхищается мусульманским обществом, но при этом все еще придерживается западных ценностей, является либо лицемером, либо невеждой, либо и тем и другим одновременно».

Он заключает: «Арабское общество больно, и болеет уже долгое время. В прошлом веке арабский [sic] мыслитель Джамаль аль-Афгани писал: “Каждый мусульманин болен, и его единственное лекарство – Коран”. К сожалению, чем больше принято лекарства, тем тяжелее болезнь»54.

Однако не все критики придерживаются этих взглядов крестоносцев. Многие ученые нашего столетия пытались расширить западное понимание Ислама: Луи Массиньон, Х.А.Р. Гибб, Анри Корбэн, Аннемари Шиммель, Маршалл Ходжсон и Уилфред Кентуэлл Смит. Они шли по стопам таких людей, как преподобный Петр и Хуан из Сеговии, используя научный подход, чтобы бросить вызов предрассудкам своего времени. На протяжении веков религия давала возможность членам общества развивать глубокое взаимопонимание. Несмотря на то что им не всегда удавалось выразить религиозные идеалы так, как следовало бы, они помогли представлениям о справедливости, щедрости, уважении и сострадании к другим стать тем образцом, по которому мы можем соизмерять свое поведение.

Серьезное изучение Ислама показывает, что на протяжении 1400 лет идеалы Корана в значительной степени способствовали нравственному благополучию мусульман. Некоторые ученые, например выдающийся канадский исследователь Уилфрид Кентуэлл Смит, дошли до такого уровня понимания, чтобы сказать: «Мусульманский сегмент человеческого общества может процветать только в том случае, если Ислам будет сильным и полным жизни, чистым, творческим и здравым»55. Некоторые проблемы Запада связаны с тем, что на протяжении веков на Мухаммада смотрели как на антитезу религиозного духа и врага благопристойной цивилизации. Вместо этого нам, возможно, следует постараться увидеть в нем сильного духом человека, сумевшего принести мир и цивилизацию своему народу.