МИХАИЛ СИНЕЛЬНИКОВ —
ОТКРЫВАТЕЛЬ РУССКОГО ПОЭТИЧЕСКОГО ИСЛАМА

Джаннат Сергей Маркус

Известный московский поэт и переводчик восточной поэзии Михаил Синельников специально для нашего альманаха подготовил подборку лучших стихотворений русских поэтов о Пророке. Более того, он подготовил к печати целую антологию «Незримое благословенье — исламские мотивы в русской поэзии».

Что может более сердечно и откровенно свидетельствовать о том, что Ислам – вовсе не «что-то далекое и чуждое русскому духу»? Что русская интеллигенция – наперекор имперскому высокомерию петербургских военных – чутко внимала и на Кавказе, и в Крыму, в Поволжье и в Средней Азии не только «восточной экзотике», но и самому Пророчеству о Единобожии?

Иначе не оставили бы своим потомкам лучшие поэты России такие стихи… Однако и сам Михаил Синельников, выполняющий уникальную для культуры роль – открывателя русского поэтического Ислама – пишет и писал, вдохновленный мусульманской энергией. Предлагаем вам лишь часть из его «исламских стихов». А также фрагмент из моего интервью с поэтом:

— Кстати, ведь вы уже много лет занимаетесь собиранием «исламских мотивов у русских поэтов» — я помню ваши краткие и выразительные эссе в издаваемом АПН бюллетене «Исламский вестник».

— Десятки статей написал я об этом — как, после столетий отчуждения и даже вражды, поэты России стали познавать Ислам, от Державина до наших дней. Позднее в двух номерах поэтического журнала «Арион» я опубликовал по сути монографию на эту тему. Хотелось бы в дальнейшем издать и Антологию.

— А когда и как вы впервые соприкоснулись с миром Ислама?

— С детства. Я родился в Ленинграде 19 ноября 1946 года в семье, перенесшей блокаду. Папа был военным журналистом, а мама — директором одного из детских домов для блокадных детей. Кстати, именно по ее родовой линии где-то в тумане веков видны касимовские татары — мои предки. Очевидно, все-таки то были казахи, пришедшие в Касимов.

Так вот, после войны мы переехали в Ферганскую долину, в Киргизию, в Джалалабад — городишко маленький, но наполненный тогда интересными людьми. То были всякие «ссыльные» от Советской власти, генералы старые, разные народы — турки, корейцы, греки, ингуши, курды… Легче сказать, кого там не было! А французскому языку меня учила дочь бывшего петербургского губернатора.

Я благодарен своему детству на Востоке — такому яркому и праздничному! Оно наполнило меня на всю жизнь чувством удивления и ощущением Чуда. Это чувство религиозное. Землю, на которой рос, я воспринимал как «Аллахову землю». Конечно, повлияли и сказки восточные — я как бы сам жил в них. Но также я много видел истинно верующих людей, мулл, просто людей, совершающих намаз. Вообще же я тогда почувствовал, а потом и убедился, что традиции мусульманских народов чрезвычайно жизнестойки и их не разрушит никакая «цивилизация консервных банок». Мусульмане чтут тайну и красоту мира, любят детей — а как современный Запад комфортен, но бездетен!

А Коран русский, в переводе Николаева, был у нас в доме, у отца. И я его читал уже в школе. Правда, сразу понял, что многого в нем осознать не смогу. Поэтому читал много лет (и сейчас тоже) — с карандашом в руке. И делаю такие пометки: «место непонятное», «а вот это понял тогда-то и так-то!».

— Неужели в Советское время в Ферганской долине вера цвела и была свободной?

— Я полюбил Восток вообще и мусульман тех мест особо. То был праздник детства. Но на моих же глазах совершилось ужасное — в 1960-ые годы Хрущев затеял по всей стране антирелигиозные акции, и у нас в Оше, на Сулейман-горе снесли столетиями бережно хранившийся маленький белый домик — мечеть Бабура, с куполом и полумесяцем! И водрузили на железном каркасе огромный портрет Ленина. Из окна своего дома я любовался Курбан-байрамом: на Сулейман-гору поднимались тысячи паломников в праздничных одеждах…

И все же тот советский-восточный опыт дал мне многое, сделал интернационалистом. И уже тогда я стал верующим человеком. Помните, как говорится в Коране о маловерных и сомневающихся: «Если даже покажут им, как небо нисходит на землю — скажут, что это лишь плотное облако…». И тогда же, смею думать, стал я поэтом.

— И все же вы не слились с исламской общиной, остались всецело в рамках, формах и традициях русской православной культуры…

— Я многое в жизни воспринимаю сквозь опыт Корана и того жизненного мусульманства, которое запечатлелось с детства. Знаете, кстати, что одна из риз на окладе иконы «Троица» Андрея Рублева сделана из персидской ткани со стихами Хафиза о любви Красавицы? Помните ли, насколько наш русский быт исконно пронизан Исламом, принесенным из Золотой Орды да из Персии? Для меня это — единый мир, и прекрасный мир. По сути для меня едины все три религии, идущие от Авраама. А сам Мухаммад – несомненно, Пророк. И вообще я чрезвычайно симпатизирую, очень близок Исламу.

Кстати, о подобном синтезе западного, христианского и восточного, мусульманского я прочитал недавно в переписке иранистов 1930-х годов — сына знаменитого Марра и Чайкина. Они удивляются синтетическому мировоззрению Руставели, Низами и Хакани — для них были дороги как Пророк Иса, так и Коран, они создали некое новое экуменическое пространство Раннего Ренессанса в Закавказье. И мне тоже близки их веротерпимость, многонациональность, поликультурность, открытость.