Издательский дом «Медина»
Поиск rss Написать нам
Главная » История и культура ислама
Лазурит. Книга исламских стихов /М. Синельников/ — Часть 1 (1975- 1983)
20.02.2009

Лазурит

Сыплет картечь изумрудного града,

И самогрудным стучит серебром

Вбитая в землю стена водопада –

В недрах сырых замурованный гром.

 

Вот распахнутся хрустальные двери...

Воя, проснётся старуха в пещере,

Приговорит к небывалой судьбе,

Медные когти протянет к тебе...

 

Мечется солнечный луч-позолотчик,

В звонком стекле прогоняет вода

Сто миллионов своих оболочек.

Не повёрнется скала никогда.

 

Поздно. Неведомо где и незнамо

Сгинуло слово сезама. Горит

Камень неистово синий Ислама,

За изразцами воды – лазурит.

1975

 

Сулейман-гора

Сулейман-гора, Сулейман-гора,

Пёстрая гора, полая гора!

 

Ты откуда к нам, ты идёшь куда?

Душно по холмам зацвела джидда…

 

Изнемог Пророк и промолвил: «Хош!»

И – рекой потёк гордый город Ош.

 

Небеса в овраг льются с вышины…

И под аркой так нежно-зелены.

 

Шёл народ в байрам, – шли, отринув прах, –

Скалы, – здесь и там – в красных лоскутах.

 

Реял, мельтеша, жертвенный багрец.

Жалось, как душа, блеянье овец…

 

Тысячами тел сглажена скала,

Звёзд лиловый мел режет зеркала.

 

И с утёсов здесь сбрасывали жён…

Жёлтый факел днесь – газовый – зажжён.

 

Белый, белый дом сломан, сброшен вниз.

В облаке пустом месяц твой завис.

 

Имя у тебя отнято, гора,

Камень твой дробя, ходят грейдера…

 

Но, что было сил, держишь знамена,

Зеленью могил имени верна!

 

…Вот повеет зной и весной обдаст.

За твоей стеной спит Экклезиаст.

 

И глядит в туман Сулейман-гора,

Словно великан вышел из шатра.

 

Входит караван, кузнецы гремят,

И горит, багрян, под горой гранат.

1976

 

Хорезмское сказание

И страна была благословенна,

В небе – ликованье синевы,

Тишина, и травы по колено,

И пшеница выше головы.

 

Рыба в реках от чумы не дохла,

Птица пела, был доверчив зверь,

С пурпуром соперничала охра,

Скот поила райская Ковсерь.

 

Выше туч – до вражьего предела –

Мимо пролетала саранча,

И коврами шла и лиловела

Вся земля, ключами клокоча.

 

Это было до того мгновенья,

До того греха, когда Аллах

Взял назад Своё благословенье,

Чуть осыпав розы в цветниках.

1976

 

Ковровщицы

Ждут подвижника в Исламе, но старухи Астары

Золотистыми узлами ткут зелёные ковры.

 

Только розовые пятна шелестят, касаясь век.

И забвенье благодатно, как струенье райских рек.

 

И загробной жизни снится изумрудная канва,

И вплетают ковровщицы зелень в зелень, как слова.

1977

 

Насими

На семи цветах замешен белый,

Чёрный – тоже на семи.

– Бог, спаси себя, хоть что-нибудь да сделай! –

Палачи кричали Насими.

 

Корчась под ремнями снятой кожи,

Подавив, как вопль, восторг,

Еретик в сердцах восклинул: «Боже!» –

Каплю крови от себя отторг.

 

Можно было опровергнуть кровью,

Красной кровью затереть пробел.

Но палач, терзаемый любовью,

Содрогнулся – пальца пожалел.

1977

 

Чарх-и-фоллак

                    Памяти Мирзо Турсун-заде

В той стране, где старики и дети

На молочно-розовом рассвете

В молоко обмакивают хлеб,

Где на крышах облетают маки,

Пишет ветер огненные знаки,

Шелестя страницами судеб...

 

Вот – поэта бренные останки,

И цветы поникли головой,

Чтоб несло отчаяние чанги

Согдианы погребальный вой.

Навсегда, навеки, да, навеки

Эти веки скроет глины ком...

А кругом кипят людские реки,

И к мазару гроб несут бегом.

Гром, подобный бегу иноходцев,

Дробный топот льётся тяжело.

Над страной растоптанных колодцев

Меркнет неба красное крыло.

Здесь могилу всенародно вырыв,

Изумляясь жизненному сну,

Быстро, быстро прячут от кафиров

Савана тугую белизну.

 

Но куда влюблённым торопиться?

Вьётся песни огненная птица,

И подросток, позабывший стыд,

Что-то шепчет и кому-то снится,

Белый жемчуг сыплет шелковица,

Девочка на дереве стоит.

1979

 

Кошма

Ковровой ткани метров девяносто

Положат при дороге, и народ

Её протопчет всласть, и трав короста

Упругими кусками отпадёт.

 

Ала-кийиз! Трава всему основа!

И надо мять, обламывать и сечь,

Чтоб отделилось от осоки слово,

И стебли чия поглотили речь.

 

Обрывист шум, и всё не успокоен.

Обмолвка, песня, перебранка, пря...

И молодеют краски шерстомоен,

И перекаты ходят, как моря.

 

На волны мальчик бросился всем телом,

И от души попляшут пять минут

Чабан, объездчик и старуха в белом.

И розовые девушки пройдут.

 

И жёлтая перебежит дорога

На красные и синие холмы...

Мы были здесь, мы тоже, пусть немного,

Попрыгали на выделке кошмы.

 

Как хороша орнамента свобода!

И войлочная сглажена волна,

Дорожный, жаркий, потный день народа

Без сожаленья отдан ей сполна...

 

Был материнский голос еле внятен.

Я спал в саду, но, словно жизнь сама,

Всей мягкой болью выбоин и вмятин

Лица касалась ветхая кошма.

И в колыбель сквозь этот зной колючий

Прохладная, святая синева

Роняла горсть волосяных созвучий,

Из них сплетала первые слова.

1979

 

Чёрная кузница

В чёрной кузнице всё переделай,

Здесь воздушное тело гвоздя

На ладони лежит обгорелой,

Между пальцев течёт, уходя.

Как душе ненавистна свобода!

Лучше лечь, воскресая вчерне,

В эти чёрные руки устода,

Прокопчённые в вечном огне.

1980

 

Древо

Тысячелетний чёрный жар

Благословляла бездыханно

Прохлада мчащихся чинар

И тополей Таджикистана.

 

И ликовало, как всегда,

Темнеющее одиноко,

Святое дерево «сада».

Под ним был сладок сон Пророка.

 

Шёл старец с посохом в пыли,

Но справа от пути и слева

Лишь дети прыгали, цвели

И множились, как листья древа.

1981

 

Хабибулло

Сын дехканина. Отпрыск ишана,

Запропавшего в списках песка

Или там, в кишлаках Бадахшана,

Где стоят в пропастях облака.

 

Что ты знал – собутыльников сотни!

Но, глупцов шутовством веселя,

Чем расчётливей, тем беззаботней

Управлялся с игрушкой руля.

 

И, в басмаческом лютом Локае

Ледовитый глотая кумыс,

Знал, брезгливых гостей развлекая,

Что по оползню катишься вниз.

 

Пышет гневом устав шариата,

Плачут дети, и хмель в голове,

И, конечно, во всём виновата

Эта женщина в блудной Москве.

 

Что там шепчет увядшая роза –

Лишь с мечтой перемешано зло!

На скрежещущий визг бензовоза

Дни и ночи с разгона несло...

 

Столько масок, и все – Гиппократа,

Безоглядна реки быстрина,

Остаются семья, и растрата,

И незримая эта струна.

 

Точно так же, быть может, исчезну,

Не тревожа простивших меня,

Но заполнена музыкой бездна,

Чуть прикрытая призраком дня.

1980–1981

 

Агра

Агра, Агра, царица гранатов,

Пробудившихся в недрах горы,

Чтобы, красное в чёрном упрятав,

Покорить и осыпать миры!

 

Словно дети твои чернооки,

Словно марево крови красны...

И крылатого света потоки

Заливают четыре страны.

 

Это вставший в монгольском становье

Тадж-Махал исступлённый плывет,

Словно трубные крики слоновьи

И сияющий парусный флот.

1982

 

Старый Ташкент

Старый Ташкент, пепелище седое,

Где, пробираясь на запах и дым,

Толпы текут, как стада к водопою,

По закоулочкам белым, седым.

 

Здесь на развале повсюду харчевни,

Город, пустынею став колдовски,

Съехав с основы кремнистой и древней,

Жарит и жарит свои шашлыки.

 

Веянье Азии, жизни и грязи,

Благословенной твоей духоты...

В мелкой пыли, как в светящемся газе,

Плавятся лица и тают черты.

 

Всё переплавилось в облаке плавном,

Здесь и шофёр и начальник равны,

И лейтенант, поливавший напалмом

Холод и дым сопредельной страны.

 

И принимает душа, холодея,

Чёрный, прощальный, бушующий чад.

Нету ни эллина, ни иудея,

Где исступлённые бубны стучат.

 

О, как лицо холодеет при звуке

Стонущей песни, и плещется мгла,

Ходят танцовщицы цепкие руки,

Ходят бойцовые перепела!

 

И, навсегда удивившись цветенью,

Там, где урюки слегка отцвели,

Ходит Ахматова лёгкою тенью

В реяньи пепла, в имперской пыли.

1982

 

Воспоминания о Сараеве

Мечеть в Сараеве стоит,

Пустынный двор странноприимный,

Сверканье выщербленных плит

И фризов каменные гимны.

 

Тумана шелковистый газ

По узким улицам змеится,

И муэдзина вопль угас,

Сырая ночь тысячелица.

 

Внезапно выбежит луна,

Мгновенно озарив перила,

И набережная видна,

Где Фердинанда ждал Гаврила.

 

Какой-то гул приснится вдруг

Потом когда-нибудь и где-то.

Иль пляшут дервиши вокруг

Взбесившегося минарета?

1982

 

Южный город

Все на хлопке, и гости некстати,

Но базары, как прежде, шумны,

И в журнале готовят к печати

Мемуары эмирской жены.

На заводе вторичной очистки

В репродукторах бубны гремят,

Льётся проза народной артистки,

Эпопея концертных бригад.

Станут сказкой старинные сплетни,

Чтобы песне звенеть и сиять,

И на девочке девятилетней

Всё почиет садов благодать.

Круговертью гарема павлиньей

Ветер детства касается век,

И безвременья мертвенный иней

Превращается в розовый снег.

1982–1983

 

Песня

Одинокая арка в пустыне стоит.

Заунывная дудка поёт,

И пасётся в жару средь порушенных плит

Одурелый и пасмурный скот.

Если я в этом городе некогда жил,

Если Слову служил, если песню сложил,

Эту песню пустыня поёт...

 

Лёгкой ящерки скок да скрипучий песок

Там, где высился гордый чертог.

Резкий ветер в лицо, горизонта кольцо,

Голубой на песке черепок.

1983

 

Деревья

 Там, где краски слегка охладели,

Где мечети беспечный придел,

На окраине старого Дели

Всю бы вечность на зелень глядел...

На деревья глядеть изумлённо,

Словно взятое в сказку дитя,

Где Ислама живые знамёна

Шевелятся, листвой шелестя!

 1983



Контактная информация

Об издательстве

Условия копирования

Информационные партнеры

www.dumrf.ru | Мусульмане России Ислам в Российской Федерации islamsng.com www.miu.su | Московский исламский институт
При использовании материалов ссылка на сайт www.idmedina.ru обязательна
© 2024 Издательский дом «Медина»
закрыть

Уважаемые читатели!

В связи с плановыми техническими работами наш сайт будет недоступен с 16:00 20 мая до 16:00 21 мая. Приносим свои извинения за временные неудобства.