Арабеска

Шамиль Кашаф,
член Союза журналистов Москвы

Шах Магсум Хабибуллин (Контюков)

Надгробный камень на могиле Шах Магсума Хабибуллина (Контюкова)

Шамиль Кашаф

«По доброй своей воле… на собственные свои средства я желаю выстроить… мечеть»

Более века назад схожие обещания были не редкость в устах нижегородских мусульман, возводивших каменные храмы для единоверцев. В числе верных своим обязательствам меценатов — и купец 3-й гильдии Шах Магсум Хабибуллин из села Камкино.

Среди знаменательных событий в жизни мусульман Нижегородской области, которые в июле 2011 г. сопровождались торжественными мероприятиями с участием делегации Совета муфтиев России (СМР) и Духовного управления мусульман Европейской части России (ДУМЕР), значились и два юбилея исторических мечетей Нижегородчины^[1]. Памятные даты отпраздновали пережившая 110 лет со дня основания Первая соборная мечеть с. Красный Остров^[2] и перешагнувшая вековой рубеж со дня своего открытия соборная мечеть с. Камкино^[3]. Возведенные на заре XX столетия исламские храмы объединяет не только их почтенный возраст, архитектурная схожесть проектов и примененный при возведении наружных стен красный кирпич из обожженной глины, но также и характер источников финансирования строительных объектов.

Начиная с конца XIX в., в Нижегородской губернии, где проживало свыше 40 тыс. мусульман^[4], практика строительства каменных мечетей с привлечением личных средств состоятельных людей получила много ярких подтверждений^[5]. В одном ряду личностей нижегородцев, ставших крупными татарскими жертвователями, стоят имена Шарафетдина-хаджи Сираджетдинова, уроженца с. Красная Горка^[6], Магсума Хабибуллина-Кантюкова из деревни Камкино и др. Возведенные ими каменные мечети хорошо сохранились до настоящего времени^[7] и составляют вместе с современными культовыми сооружениями мусульман предмет гордости нижегородской уммы.

В одном из хадисов Посланника Аллаха сказано: «Кто построит для Аллаха дом, хотя бы в размере гнезда куропатки, Аллах построит для него целый дом в раю»^[8]. Вновь задуматься над этими пророческими словами могли многие мусульмане, с которыми во время своего июльского визита по Нижегородской области встретился председатель Совета муфтиев России, муфтий шейх Равиль Гайнутдин. В беседах с сельскими жителями глава СМР неоднократно выражал благодарности в адрес всех единоверцев — как завершивших земной путь, так и пребывающих во здравии,— чьим попечением приумножались и продолжают обустраиваться в России места, достойные поклонения Аллаху^[9].

Имя купца 3-й гильдии Магсума Хабибуллина Кантюкова (1849–1914), облекшего в каменный панцирь соборную мечеть с. Камкино, не кануло в Лету. О благом деянии мецената одними из первых современникам сообщили краеведы А.М. Орлов и А.А. Каримов, уроженцы этого же села, в книге «Камкино: история и современность. Очерки по истории села Камкино Сергачского района Нижегородской области». После ее опубликования в 2003 г. один из авторов труда А.А. Каримов^[10] продолжил сбор сведений о славном односельчанине и его потомках, живущих в России и за ее пределами. Автор этих строк, вдохновленный краеведческим подвижничеством Абдулкадера Абдулхаговича, также смог принять участие в воссоздании отдельных эпизодов из истории жизни и деятельности мецената М. Хабибуллина Кантюкова. Новые результаты исследовательской работы, связанной с меценатским движением в истории мусульманских общин Нижегородской области, предлагаются читателям в рамках настоящей статьи.

И быть источником религии, хранимым Всевышним…

Анижамаль Валиулла кызы и Хабибулла^[11] Кантюковы, родители будущего мецената, нарекая новорожденного сына, прочили мальчику счастливую жизнь под защитой Всевышнего. Имя Магсум^[12] в переводе с арабского означает «хранимый, защищенный, неприкосновенный». Предков же древнего рода Кантюковых, как утверждают вышеназванные авторы, следует искать в новой группе алатырских служилых татар помещиков Камкино, включенных в писцовые книги^[13] Алаторского воеводства 1685–1687 гг.^[14]

Очевидно, что семейный род, основанный человеком, носившим имя Кантюк, этимологию которого современные словари выводят из арабского имени, означающего «Источник религии»^[15], пользовался фамилией своего родоначальника до тех пор, пока кто-то из потомков не расстался с нею при образовании своей семейной ветви. Как известно, в татарских селениях вплоть до начала XX столетия широко применялась и другая традиция — давать мусульманские имена и фамилии по отцу.

Восстановление родовых фамилий наиболее состоятельными людьми и духовенством приходится в Камкино на начало XX в., когда сильнее всего стали сказываться амбиции купечества, мещанства и зажиточных крестьян, вспомнивших о своей родовитости с целью укрепления статуса членов семьи и потомства^[16]. В одну из первых кампаний смены фамилий Магсум Хабибуллин вполне мог вернуться к родовой — Кантюков^[17]. Аналогичным образом, в частности, поступили потомки Курманалея мурзы Алкаева и его двоюродного брата Курманалея Бикбаева, внуков Ямаша мурзы сына князя Мангушевых^[18], поселившихся в Камкино еще в 1680 г.

Принадлежность к родовитой фамилии открывала Магсуму Хабибуллину двери в большой мир татарского капитала, который во второй половине XIX — начале ХХ вв. в основном являлся торговым. Склонность к коммерции была свойственна многим потомкам служилых татар Камкино, развивших с конца XVIII в. свободную торгово-предпринимательскую деятельность не только в Нижегородском крае, но и в Харькове, Муроме, Ижевске и др. Так, камкинские купцы и мещане занимались торговлей в Москве, предлагая халаты, шали и другой красный товар. Один из наблюдателей в начале XIX в. сообщал, что «татары вообще народ промышленный и торговый; хотя они и хлебопашеством занимаются весьма успешно, но предпочитают труд торговли. Они отличаются особенным тактом и ловкостью в торговых делах»^[19]. Тем из них, кто строго придерживался установлений Священного Корана, предостерегавшего от алчности и жадности («Не пожирайте своего имущества между собой незаконно, а только путем торговли по обоюдному вашему согласию…»^[20], сопутствовал успех в коммерческих операциях и уважение в обществе.

Число торговцев в Камкине значительно увеличивалось за счет состоятельных крестьян. Ими становились «лица, выбиравшие так называемые промысловые свидетельства, то есть уплачивавшие основной промысловый налог и, на основании этих свидетельств, либо производившие торговлю, либо занимавшиеся промышленной деятельностью»^[21]. Но с конца XIX в. русским правительством дозволялось приобрести и звание купца, уплатив в государственную казну гильдейские сборы и повинности. Записанным в «гильдии» выдавалось свидетельство, без владения которым до 1898 г. невозможно было получить права торговли^[22].

Магсум Хабибуллин, пойдя по варианту «гильдейского» профессионального торговца при успешном ведении дел смог значительно приумножить родительское наследство. Его поместье располагалось в центре селения, обжитого потомками служилыми татар, вблизи соборной мечети, между дворами Мангушевых и Досаевых. Восстановить некоторые детали в описании купеческой усадьбы, не сохранившейся до нашего времени, нам помогли старожилы села Камкино. Полезными оказались сведения, сообщенные А.Х. Аблязовым (р. 1924), сыном репрессированного в 1937 г. имама 1-й соборной мечети Х. Аблязова^[23], лично знавшего Магсума Хабибуллина Кантюкова. Абдулла Хусяинович сам неоднократно бывал в бывшем доме торговца. Важные уточнения были сделаны Р.Х. Мангушевой (р.1924), вырослшей в семье, внутренний двор дома которой выходил на сад Кантюкова. Мать Разии Хусяиновны — Мафтюха Иосиф кызы работала до своего замужества наемной помощницей по домашнему хозяйству у Магсума Хабибуллина, и ее воспоминания о примерах раздачи садака купцом Кантюковым, дошедшие до нас через Р.Х. Мангушеву, помогли лучше узнать о нравственной природе этого человека. Нам также была предоставлена возможность побывать на месте бывшей родовой усадьбы Магсума Хабибуллина Кантюкова, за которую автор особо признателен Р.Н. Досаевой (р.1928). Семья Рашиды Нурмухамятовны в 1955 г. получила с разрешения Камкинского сельского совета свободный участок земли бывшего надела Кантюковых для застройки^[24]. Обустраиваясь на новом месте, практически превратившемся в пустырь, переселенцы не раз обнаруживали в верхнем слое земли следы пребывания прежних обитателей.

И надеяться на сделку, которая не окажется безуспешной…

Судя по описаниям старожилов Камкина, родовое гнездо Магсума Хабибуллина соответствовало достатку и положению его хозяина. Кроме бревенчатого дома из двух шестистенных срубов с общим коридором, покрытого металлической крышей, имелось еще несколько хозяйственных построек. Торцом к центральной улице села располагался каменный склад для хранения зерна, сельского инвентаря и товарных запасов. Стены вместительных погребов были выложены из обломков крепкого, невыветрелого гнейса — доломитизированного пермского известняка, которым и сейчас еще богаты размытые берега р. Пьяны.

Остатки этой прочной породы, используемой в строительстве в качестве отделочного материала и щебня, Р.Н. Досаева продемонстрировала во время нашего осмотра территории ее двора. Сохранившиеся большого размера камни служили подземному хранилищу купца «каменной рубашкой». Само подземелье, обрушенное много лет назад, завалено землей, а валуны светло-серого и желтоватого цвета были случайно обнаружены в 1956 г. сдельными рабочими, выкапывавшими во дворе погреб (баз) для новых хозяев.

На бывшем дворе купца Кантюкова размещались также скотный двор, конюшня^[25] и кузница (ее следы также отыскались копальщиками: при рытье земли на поверхность вышли остатки кузнечного угля для раздувания горна и мелкие железяки, которыми всегда переполнена любая кузня). Довершали внутренний вид двора баня и собственный колодец^[26]. Усадьбу окружали посадки светлого клена (ак тиряк) и кусты душистой сирени, с северной стороны подворья был разбит цветущий сад из плодовых деревьев.

Основная же коммерческая деятельность купца 3-й гильдии М. Хабибуллина Кантюкова была сосредоточена в Нижнем Новгороде^[27]. По свидетельству правнука торговца М.Ф. Давлятшина, ссылающегося на воспоминания родной бабушки, купеческой дочери Р.М. Каримовой (Кантюковой)^[28], в губернском центре за прадедом числились мыловаренный заводик, а также ямщицкое подворье для ведения товарного извоза при Нижегородской ярмарке.

Период деловой активности купца Кантюкова, пришедшийся на 90-е гг. XIX в. и начало XX в., совпал с эпохой бурного развития российского капитализма, расширения торговых связей внутри страны, которому немало способствовала Нижегородская ярмарка. Здесь, на торгово-промышленной ярмарке в Нижнем, по выражению одного из ее исследователей И.П. Канделаки, подводился итог торговой деятельности России, отсюда получались руководящие указания на возможные условия торговли на будущее время^[29]. Используя возможности ярмарки, организаторы товарного извоза, вроде купца М. Хабибуллина, нанимавшие в ямщицкий промысел отхожих крестьян из татарских селений Поволжья, могли зарабатывать стабильный доход. Подтверждение активности выходцев из татарской среды на в главном «торжище» страны находим у С.В. Максимова, этнографа-беллетриста, почетного академика Петербургской Академии наук. Он писал, что на Нижегородской ярмарке «масса повозок грузовых и легковых (экипажей) всегда управляемы татарами в больших круглых валяных шляпах. Десятки возов, которые нагружаются шерстью, бочками сахару, вин и пряностей… Возы, нагруженные татарами, отправляются от Нижнего в Вятку, Кострому, Казань и Москву. Хозяева отпускают с ними только одного приказчика»^[30].

Для работодателей татары считались надежными и выгодными работниками еще со времен «ярманки у Макария», предшественницы Нижегородской ярмарки. Считалось, что они хоть с виду немного и хитроваты, но чужой копейки не присвоят, живут на заработанное собственным трудом, а благодаря религиозному воспитанию — и по большей части не пьющие. П.И. Мельников (Андрей Печерский), автор труда «Нижегородская ярмарка в 1843, 1844, 1845 годах»^[31] и книги «На горах», отвел отдельные строки честности и трезвости сергачских и васильских татар. Именно их, по словам Мельникова, обыкновенно нанимали на Нижегородской ярмарке в караульщики. В чернорабочие, крючники, перевозчики тоже предпочитали набирать татар^[32].

Основная масса татар на Нижегородской ярмарке, именовавшейся в народном лексиконе «Мәкәрҗә ярминкәсе», была представлена приезжающими с открытием навигации на временные заработки крестьянами Нижегородской и близлежащих губерний. На рубеже XIX–XX вв., по некоторым сведениям, численность участвующих во «всероссийском торжище» мусульман достигала 30 тыс.^[33] Не было недостатка и в исправных работниках для ямщины, особенно из числа татар, у которых занятие этим промыслом передавалось от поколения к поколению^[34]. В особенности прежде дальним извозом славились Княгининский и Сергачский уезды^[35].

Традиционно извозом занимались и многие камкинцы. Их село было единственным татарским селением, через которое проходили большие торговые дороги Симбирск — Нижний Новгород, Ардатов — Исады, на Арзамас. Извоз бóльшей частью сопровождался какими-либо торговыми операциями: доставив один товар на место, извозчик забирает другой товар, чтобы с выгодой его распродать в своих краях. Еще в 1865 г. писалось, что жители Камкино ездили легковыми извозчиками в Астрахань^[36]. Надежный работник, имевший доброго коня, прочную упряжь, красивую сбрую, который к тому же вел трезвый образ жизни, а значит, всегда мог доставить товар в столичные и губернские города к сроку и без убытка, мог получить от купца 3-й гильдии М.Х. Кантюков ямщицкий подряд на полном доверии.

В торговых операциях с покупателями и оплате труда работников, которым следовало платить «прежде, чем высохнет пот его», любой подвох исключался. К разоблаченным мутаффифам (обманщикам, мошенникам) применялись правовые или общественные санкции. К тому же для верующих мусульман не меньшее, по силе своего воздействия, значение имели морально-этические и религиозные мотивы и нормы. «Разве ты хочешь деградировать и потерять свой человеческий облик? Разве ты не задумывался, что в Судный день предстанешь перед Высшим Судьей, которому известно все обо всех и кто охраняет интересы всех, ибо Он Господь наш Всемогущий и Благодетель, заботящийся обо все мирах. И не важно, известно людям о твоих дурных поступках и грехах или нет, за все это ты виновен прежде всего перед Богом»^[37].

Только торговля богобоязненных людей никогда не потерпит убыток, убеждают нас современные толкователи Священного Корана, приводя комментарии к аяту суры «Творец» («Фатыр»), где сказано: «Воистину, те, которые читают Писание Аллаха, совершают молитвы и расходуют из того, чем Мы наделили их, тайно и открыто, надеются на сделку, которая не окажется безуспешной»^[38]. Потому что Всевышний, развивает далее свою мысль устаз А.Ю. Али, «гарантирует им возвращение и даже умножает их прибыль в Своей щедрости, т.е. Аллах дает больше, чем они заслуживают»^[39]. Исполнительность, включенная в перечень нравов верующих, молящихся, правдивых и богобоязненных, являлась одним из главных объяснений успеха многих нижегородских татар-коммерсантов, развивавших торговый сектор дореволюционной экономики России.

И найти свою нишу и золотое дно…

С конца XIX в. торговцы из Камкино смогли проложить выгодные торговые маршруты в Царство Польское, входившее с 1815 г. в состав Российской империи, посещая Варшаву, Краков, Бамут^[40]. Свидетельства поставок в с. Камкино товаров из Лодзи, где целый ряд предприятий — и по обработке хлопка, и по обработке шерсти — был оборудован за счет германского капитала и им же контролировался, еще до недавнего времени обнаруживались на приусадебных участках камкинцев. Так, пенсионер А.С. Ульмаев передал нам найденную в своем огороде товарную пломбу акционерного общества шерстяных изделий М.А. Винера, г. Лодзь.

Лодзинский фабрикант Винер из еврейского семейства, производившего в Польше сатин, сукна нескольких видов, ткани из шерсти и прочую мануфактуру, имел свой, неповторимый тип пломбы. Изготовленные из свинца, они служили гарантом подлинности и качества изделия и применялись для опломбирования тюков с тканями. Получатель продукции, убедившись в ее сохранности, выбрасывал свинцовый кругляш за ненадобностью. Нам же этот аксессуар торгового оборудования, пролежавший в земле не менее века, помог рассказать об экономических связях Камкина и о производителях ввозившихся на Нижегородчину товаров.

Помимо этой находки, оказавшейся на Нижегородчине благодаря торговым отношениям с Лодзью начала XX в., А.С. Ульмаеву удалось случайно отыскать еще несколько медных и серебряных монет времен царствования Николая I. Среди них — отчеканенная русским правительством в 1849 г. в Санкт-Петербурге монета достоинством 20 копеек и весом более 4 грамм серебра.

Поиски предыдущих хозяев земельного надела, сохранившего нумизматические артефакты, привели нас к другому семейству древнего рода Кантюковых. Их двор находился напротив поместья Магсума Хабибуллина, также в серединной части села (урталык), где с конца XVII столетия в соответствии с иерархией старинных родов расселялся костяк камкинской элиты^[41]. Прежде, вплоть до начала 30-х гг. прошлого века, двором владел Х.Н. Кантюков (1870–1933).

По рассказам Д.М. Заитдиновой, которую нам удалось разыскать в г. Москве, ее дед, Хайретдин Нигматуллович, с конца XIX в. совершал попытки поселиться в Польше, где камкинские торговцы, ранее установившие связи с польскими татарами, «нашли свою нишу и золотое дно»^[42]. Однако перед Первой мировой войной все татары из Царства Польского были интернированы, и Хайретдин смог вернуться туда лишь после ее окончания. Недолго прозанимавшись в Польше необычным для татар делом — таксидермией (изготовлением чучел животных и птиц), Х.Н. Кантюков вновь возвращается после Февральской революции 1917 г. в Россию, открывает в Москве торговую лавку, пристраивает на учебу в женское учебное заведение двух из шести своих дочерей. Но после Октябрьского переворота вынужден был вернуться с семьей в Камкино. Там по-прежнему жила семья его родного брата Туктара (жена Т.Н. Кантюкова — Бадиалжамяль стала первой женщиной-коммунисткой на селе^[43], а их приемный сын — Умяр, организовывавший в Камкине комсомольскую ячейку, впоследствии стал наркомом, министром просвещения ТАССР^[44]).

С большой долей вероятности можно предположить, что предки Хайретдина и Туктара Кантюковых состояли в родстве с предками Магсума Хабибуллина Кантюкова.

И быть верным исполнению заветов с людьми…

В исламском мире расходование на благотворительность доходов, полученных праведным и непорочным путем, поощряется положениями Священного Корана. Напротив, такие человеческие пороки, как скупость и зависть тех, кто «не дали бы людям даже выемки на финиковой косточке»^[45], как уточняет в комментарии к этой емкой и многозначащей фразе из 53-го аята суры «Женщина» («ан-Ниса’») выдающийся исламский богослов XX в. Абдулла Юсуф Али, «причисляют к самым отвратительным формам эгоизма, и их проявления особенно несовместимы и неуместны среди людей, облеченных властью и полномочиями, имеющих собственный вес и влияние, от которых ожидают щедрости пожертвований и великодушия при виде процветания и благополучия других людей»^[46].

Нередко мусульмане, решившие оказать материальную помощь общине, в том числе в виде финансирования строительства мечети, сознательно придавали собственным обещаниям широкую огласку, переводя приватные намерения из области нравственных императивов в сферу публичных обязательств. Сохранилось признание одного из прихожан 3-й соборной мечети с. Грибаново Алеева, способствовавшего строительству в 1903 г. нового молитвенного здания для грибановцев: «по доброй своей воле и без всяких с чьей-либо стороны принуждений на собственные свои средства я желаю выстроить… третью соборную мечеть…»^[47]

В Исламе обещание, данное мусульманином, строго следующим шариату^[48], другому человеку (особенно мусульманину), «по своему значению равно или очень близко к понятию принятого на себя обязательства»^[49]. Неукоснительность его исполнения закреплена в нескольких коранических заповедях, в частности, в 1-м аяте суры «Трапеза» («аль-Ма’ида»): «Будьте верны обязательствам»^[50]. Комментируя данный аят, известные авторы толкований, тафсиров, Священного Корана увязывают категорию верности взятым обязательствам с понятием добросовестности их исполнения. Так, устаз А.Ю. Али замечает: «… в нашей мирской жизни мы возлагаем на себя массу чисто человеческих и материальных взаимообязательств, явно выраженных или подразумеваемых. Мы даем обещания, заключаем договоры и коммерческие контракты, вступаем в брачные союзы — и мы должны добросовестно выполнять все принятые на себя обязательства»^[51]. Следует также помнить, что человек, который держит свои обещания, согласно сунне Пророка Мухммада (570–632 гг.), не просто достоин наивысшей похвалы, но и избавляется от упреков в лицемерии, крайне негативно оцениваемом в Исламе^[52].

По отношению к исполнению слова, данного другим людям, в исламской традиции принято употреблять слово «аль-ахд» (договор) или «аль-вагд» (обещание)^[53]. Купеческое сословие татар дореволюционной России, в которое был записан и торговец Магсум Хабибуллин, высоко ценило обязательность в совершении коммерческих сделок, к чему призывали и коранические заповеди. Правила делового этикета мусульман-коммерсантов зиждились на установлениях Корана, прямо приказывающих исполнять договоры с людьми: «Будьте верны обязательствам…»^[54], ибо «за обещание вас призовут к ответу»^[55]. Сочетание мусульманской богобоязненности и купеческой добропорядочности благотворно сказались при исполнении Магсумом Хабибуллиным его намерения построить в родном селе каменное здание мечети.

Появлению на Нижегородчине новых исламских храмов немало способствовал и возродившийся в середине XIX в. в Поволжье институт вакфа^[56], ликвидированный у поволжских татар после уничтожения войсками Ивана Грозного Казанского ханства. При известной проблеме с правильным пониманием вакфа, существовавшим в России до революции и оставленным в наследство современным религиозным организациям мусульман^[57], вакуфные средства активно вовлекались в развитие и поддержание культовых сооружений для лиц, исповедующих Ислам. Многих состоятельных людей того времени мог вдохновлять самый первый пример в истории вакфа, который также был связан с постройкой здания для коллективных молитв мусульман. За точку отсчета берется покупка Пророком Мухаммадом (с.а.с.) после хиджры (переселения) в 622 г. из Мекки в Медину земельного участка и возведение на нем мечети Масджид ан-Набави^[58]. Впоследствии «Мечеть Пророка» стала третьей святыней Ислама, к которой шариатом разрешено паломничество мусульман.

«В Посланнике Аллаха был прекрасный пример для вас…» — говорится в Священном Коране^[59]. Следование Пророку в малейших деталях было характерным для заставших Ислам в начале его становления, уточняет ученый-богослов Фетхуллах Гюлен. В этой связи турецкий писатель и мыслитель называет главную цель послания Пророков — «их призвание стать для своих общин образцом для подражания»^[60]. Но и столетия спустя поступки Мухаммада могли служить руководством для действия многих. Поэтому каждый такой случай, когда благочестивый мусульманин передавал вакф на строительство и содержание мечети, вызывал у окружающих самое высокое уважение.

Празднование круглых дат в истории мечетей с. Красный Остров и с. Камкино^[61] стали хорошим поводом напомнить нынешним поколениям, живущим в старейших мишарских^[62] селах Нижегородского края, особенно урбанизировавшейся молодежи, что сегодня они могут пользоваться плодами благочестия и щедрости души своих предков, более века назад поднявших в небо минареты мусульманских храмов. Пользоваться, значит творить в них молитвы Всевышнему, добром поминая и устроителей мечетей. А доброе мнение о других, сказано Пророком Мухаммадом (мир ему), является признаком хорошего поклонения Богу.

И не просить никакой награды, кроме любви по родству…

Новая соборная мечеть с. Камкино, построенная из красного обожженного кирпича, выделкой которого занимались кустари Сергачского, Княгининского и Васильского уездов Нижегородской губернии, стала первой каменной постройкой из всех четырех исламских храмов, имевшихся здесь к началу Первой мировой войны. И она была достойна похвалы махаллинцев 1-го прихода^[63]. Но и к прежней соборной мечете^[64], пострадавшей после пожара 1846 г., камкинцы также относились с любовью и исключительной заботой. Так, в конце XVIII в. мусульмане деревни, отвечая на вопрос, когда построена та или иная мечеть, говорили: «… в котором году и по каким повелениям ставились, не знаем; удостоверяем только то, что когда те мечети приходили в ветхость, мы их своим иждивением поправляли»^[65].

В «докаменный период» большинство татарских мечетей Нижегородчины выглядели так, как их описывает на примере мечети д. Медяна (ныне Краснооктябрьского р-на Нижегородской области) русский офицер, полковник Липинский, подготовивший «Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами Генерального штаба. Симбирская губерния. Часть I», которые были опубликованы в 1868 г. в Санкт-Петербурге.

«Деревенские мечети представляют большие деревянные дома, с небольшим минаретом и высоким шпицом на крыше,— излагает в отчете наблюдатель генштаба.— Вход в мечеть всегда с севера; на южной же стороне делается наружу выступ (в роде фонарика) где совершает молитву мулла. Внутренность мечети представляет большей частью в два света комнату, без всяких украшений, которая содержится весьма опрятно, ибо татары при входе в мечеть снимают туфли и сапоги. Молятся татары сидя (почему зимой пол в мечети устилается войлоками) и когда предаются усердной молитве и забвению о всем земном, то затыкают большими пальцами уши и наклоняют голову»^[66].

Заложив в 1906 г. первый камень в основание мечети, организаторам строительства пришлось преодолеть бюрократические преграды, которые в царской России традиционно сопутствовали практически любому проекту по возведению мусульманских культовых сооружений.

Напомним, что по Строительному уставу 1836 г. (впоследствии он был фактически продублирован Уставом 1900 г.) к строительству мечетей предъявлялась жесткая регламентация. Их построение допускалось «не иначе как по представлениям от приходов и приходских чинов магометанскому духовному начальству и с утверждения начальства губернского, после надлежащего удостоверения в необходимости сего построения, а равно и в достаточности средств для приличного их содержания)^[67]. Оговаривалась также необходимость для мусульмнского общества заявить в общественном приговоре свое согласие на выделение необходимых средств на строительство и содержание мечети и духовенства^[68]. Кроме перечисленных, закон выдвигал ряд других условий — демографических, финансовых, градостроительных, противопожарных, а также межконфессиональных, которым должны были соответствовать ходатайства «о построении магометанских мечетей».

Согласно документам, поднятым А.М. Орловым в Государственном архиве Нижегородской области, у губернских властей имелись претензии к строительству 1-й соборной мечети с. Камкино в связи с отсутствием соответствующего проекта и особого разрешения, требуемого для каменных зданий^[69]. Пока улаживался вопрос с губернским начальством, прихожанам вместе с их муллами С. Мотиуллиным^[70] и Х. Аблязовым пришлось дожидаться несколько томительных лет. О получении официального дозволения на использование мечети для совершения в них ежедневных пятикратных намазов-фардов и пятничных проповедей аль-джум`а община хлопотала вплоть до 1911 г.^[71]

Несмотря на отсутствие документального разрешения властей, мечеть все же не пустовала. Люди тайком ходили в нее помолиться, радуясь и непривычно высокому фасаду здания в пять окон, и увенчанным полумесяцем минарету, откуда азанчеи призывали верующих к намазу, и голос их растекался по зеленому бархату заливных лугов в пойме реки Пьяны. Видя счастье на лицах односельчан, Магсум Хабибуллин вел себя с достоинством и скромностью. Таким, как он, следовало придерживаться ясного наставления из Последнего Писания: «Я не прошу у вас за это никакой награды, кроме любви по родству. Тому, кто приобретет добро, Мы увеличим его»^[72].

Новое, просторное и вместительное помещение 1-й соборной мечети с. Камкино предоставляло ей больше возможностей соответствовать своему предназначению в Исламе, не ограничиваясь только одной из общеизвестных функций — быть местом проведения общих богослужений. Ведь мечеть у мусульман всегда являлась внеконкурентным центром, определявшим не только духовную, но и семейную, общественную жизнь всех членов общины, а не только мужчин, участвовавших в молитвах. «Именно в мечети, под руководством ее имама, обсуждались и принимались решения по вопросам ведения сельскохозяйственных работ, давалась оценка неурядицам, происходившим в семейной жизни членов общины, одобрялись или осуждались действия односельчан,— разъясняет понимание миссии мечетей в России муфтий Равиль Гайнутдин.— Мечети принадлежала важнейшая роль в формировании общественного мнения, политических симпатий населения, его отношения к происходившим в обществе явлениям социального, экономического и политического порядка»^[73].

Исторический опыт убеждает, что, как и столетие назад в Российской империи, когда открытию каменной мечети в Камкино оказывали препятствие губернские начальники, так и в современной России, когда вопросы строительства новых или реконструкции ветхих мечетей зачастую оказываются в эпицентре столкновения различных позиций^[74], посещение мечети являлось и по-прежнему является для мусульман важным сакральным действием. «В мировоззрении российского мусульманина в это действие вкладывается особое возвышенно-духовное чувство, связываемое с перипетиями истории Ислама в нашей стране»,— утверждает Д.З. Хайретдинов, к.и.н., главный редактор газеты “Ислам минбаре”^[75].— И, несмотря на запреты, мусульмане все равно считали своим долгом участие в праздничных намазах, рассматриваемых в шариате как ваджиб — обязательное действие». В этом смысле вековой юбилей первой соборной мечети с. Камкино, отмеченный в июле 2011 г., предоставляет российской умме дополнительный аргумент в споре за право возводить и усовершенствовать исламские места поклонения Аллаху.

И выплатить успеть закят до заката этой жизни…

В 1914 году Российская империя вступает в Первую мировую войну, принесшую боль и страдания, не щадя людей всех религиозных конфессий. Начало военных действий было неоднозначно воспринято мусульманской уммой Поволжья и стало для нее серьезным испытанием. В частности, из Казани в Департамент полиции поступило сообщение: «По словам татар, приехавших с нижегородской ярмарки, настроение бывших на ярмарке таково, что большинство их ничего не имело бы против поражения России в настоящей войне. Между прочим, на ярмарке был поднят вопрос об оборудовании лазарета на средства мусульман. Однако на это предложение отозвались немногие, а потому на осуществление его трудно надеяться»^[76].

Среди мусульманских кругов России усиливалась пропаганда панисламизма, развернутая в связи с вступлением Турции в коалицию с Германией и Австро-Венгрией. На знаменах панисламистов была начертана некая общая гуманистическая идея мусульманской солидарности. Как реакция на нее в настроениях российских, в том числе и поволжских, мусульман быстро нарастала идеологическая новация пантюркизма. Многие мусульманские деятели дореволюционной России легко перешли на позиции «единой тюркской нации»^[77].

С другой стороны, распространение в России идей политической свободы тюркских народов через их единение столкнулось с правительственной политикой втягивания исламских организаций в имперскую систему ура-патриотических настроений. Все это ставило мусульманское духовенство, от которого царские власти ожидали влияния на единоверцев сообразно государственным интересам, перед тяжелым выбором. Уездные исправники усердно следили за настроениями мусульман, которое наряду с муллами активно стала формировать и доставлявшиеся в Камкино мусульманские газеты^[78]. Волостное начальство нередко прибегало к обвинения камкинских мулл «в нежелании проводить молебны за здравие царя, за победоносную войну и т.д.»^[79]

На пятом месяце ведения военных операций России против кайзеровской Германии и ее союзников душа мирного мусульманина Магсума Хабибуллина, не жалевшего, как утверждают старожилы Камкина, расставаться с саадака и закятом^[80] в пользу нуждающихся, отлетела в вечность. Местом его последнего приюта на земле стал сельский зират^[81], откуда хорошо просматривается шпиль минарета, оставленной покойным на радость живущим братьям. «Тем, кто творил в этом мире добро, будет воздано добром. А Последняя обитель будет еще лучше. Как же прекрасна обитель богобоязненных!»,— гласит Коран^[82].

Летом 2010 г. вместе с имамом 1-й соборной мечети с. Камкина А.А. Каримовым мы посетили могилу мецената (зиярәт кылу), побывав в старой части мусульманского кладбища. Надгробный камень (кабере ташы) на его погребении чудесным образом сохранился практически неповрежденным. Первозданный вид, который придавал почти век назад татарский мастер-камнерезчик вертикальной стеле, содержащей клинописный текст об умершем, эпитафию и коранические формулы, разве что нарушает современная краска, которой выкрашены в зеленый цвет отдельные поверхности. В редкой сохранности находится и кованая ограда, установленная на захоронении отца его сыновьями.

Раскрыть содержание арабской и старотатарской клинописи на эпиграфическом памятнике с мусульманского некрополя нам помогли при содействии пресс-секретаря Муфтия Пермского края Р.М. Савуковой специалисты из Духовного управления мусульман Пермского края. Содержание эпитафии указывает на то, что Магсум Хабибуллин^[83] покинул земную жизнь на излете первого месяца года по мусульманскому календарю. 30-е число высокочтимого месяца Мухаррам пришлось на пятницу (йаум аль-джум'а), особо почитаемой в Исламе как день соединения. Ниже приводится текст надписей и его перевод на русский язык.

«Бихукмиллаh / Шах Магъсум бин Хабибулла / 65 яшендэ бу кабергэ дэхел улды / Ж, агалаллаhу кабраhу раудзатан мин рыядзил–ж, аннаh / 1333 дэ мохэррэмнен 30-нда 1914 дэ 4 декабрьдэ / Иза тахаййартум фил-умур фастагину мин ахлил-кубур».

«С благословения (соизволения) Аллаха / Шах Магсум — сын Хабибуллы / 65 лет вошел в эту могилу / 30-е мухаррам 1333 г. 4 декабря 1914 г. / Если не сможете разобраться (уладить) вы в делах, так (то) обращайтесь за помощью к обладателям могил»^[84].

С фотографиями места захоронения Шах Магсума Хабибуллина^[85] были также ознакомлены прямые потомки камкинского купца — его внучки Р.М. Давлятшина и Р.М. Иянбердыева^[86], В.Х. Сафарова^[87], правнук М.Ф. Давлятшин, который передал нам копию прижизненного фотоизображения Магсума Хабибуллина (оригинал фотографии не сохранился). На снимке, очевидно сделанном в одной из нижегородских фотостудий, камкинский торговец сидит в меховой шубе, крытой тканью (чабулы тун), и национальном головном уборе с плоским верхом и твердым околышем из черного каракуля (кара бурек).

К татарским тюбетейкам купец 3-й гильдии Кантюков испытывал особое отношение. По рассказам Разии Мангушевой, чью мать он из жалости к круглой сироте взял прислуживать в своем доме, назначив ей честную плату, Магсум-бабай часто раздавал садака^[88] малоимущим односельчанам. По весне нагружал на телегу с впряженной в нее лошадью, мужскую и женскую одежду для лета и развозил по деревне, проходя из конца в конец. С наступлением осени садака-джарийа^[89] повторялась, но уже с обновой, подходящей для зимнего времени. Для мальчишек желанным подарком была такыя — тюбетейка в виде полусферы. Молодым людям уже предназначался каляпуш, головной убор в форме низкого усеченного конуса^[90]. Надевая тyбәтәй на очередную голову подростка, Магсум бабай по праву старейшины благословлял его.

И внушить живущим любовь и великодушие…

Согласно Исламу, достаток богача не может служить признаком его возвышенного положения в глазах Аллаха, так же, как и лишения, ниспосылаемые человеку, не могут быть свидетельством того, что он впал в немилость. Об этом говорится в Коране: «Когда Господь испытывает человека, оказывая милость и одаряя его благами, тот говорит: «Мой Господь оказал уважение мне!»; Когда же Он испытывает его, ограничивая в пропитании, тот говорит: «Мой Господь унизил меня»^[91]. Глубокий смысл извлекается из содержания приведенных аятов суры «Заря» («аль-Фаджр») при размышлениях над изломами судьбы потомков Магсума Хабибуллина после окончания его земного пути.

Большевистские порядки, установленные в 1917 г., принесли семье купца Кантюкова тяжелые испытания. Уже в начале 20-х годов начинается борьба с «чуждыми элементами», под которыми чаще всего подразумевались торговцы и духовенство. Пережившие кампанию по раскулачиванию дети Магсума Хабибуллина вновь подверглись гонениям в середине 30-х, когда усилилась борьба «с контрреволюционным противодействием кулачества колхозному движению крестьянских масс».

В 1937 г. двое его сыновей (от второго брака), проживавшие в д. Уразовке Кзыл-Октябрьского р-на Нижегородской обл., были арестованы по подозрению в контрреволюционной деятельности органами НКВД. Первым, 25 июля, арестовали Османа Масумовича Кантюкова, инспектора районного отдела народного образования, работавшего директором сельской школы д. Уразовка. (постановлением тройки УНКВД по Горьковской области 21.09.1937 г. осужден по ст. 58–11^[92]УК РСФСР к расстрелу. Приговор приведен в исполнение 04.10.1937 г.^[93])

Через пять дней после ареста Османа забрали и его младшего брата — Х.М. Кантюкова^[94], управляющего заготконторы Кзыл-Октябрьского Райпотребсоюза. По воспоминаниям Виниры Хайдаровны Сафаровой^[95], дочери Хайдара Масумовича, проживающей в настоящее время в Москве, милиционеры увезли ее отца из дома в открытой коляске, запряженной лошадью. После того, как его осудили 14.09.1937 г. по ст. 58–10^[96] к 10 годам исправительно-трудовых работ и вслед за этим конфисковали имущество, семья вынужденно перебралась к камкинским родственникам ее матери. Из заключения Х.М. Кантюков не вернулся, видимо, безвестно сгинул вместе с сотнями тысяч других «врагов трудящихся» в одном из многочисленных лагерей ГУЛАГа. Лишь много лет спустя незаконно репрессированные сыновья Магсума были реабилитированы «за отсутствием состава преступления»^[97].

Дочь мецената, Р.М. Каримова, опасаясь участи своих братьев, вместе с мужем и четырьмя детьми спешно покинула с. Камкино и переехала в Ташкент Узбекской ССР^[98]. Сохранилось свидетельство о рождении ее дочери Р.М. Каримовой, выданное 20 сентября 1937 г. Камкинским сельским советом Кзыл-Октябрьского р-на Горьковской обл. Судя по указанной дате на справке, Рабия Масумовна, узнав печальные известия о расстрельном приговоре Османа и лагерной ссылке Хайдара, планируя немедленный отъезд с родины, срочно запросила в сельсовете документ для своей трехлетней дочери^[99]. Автору этих строк удалось получить от ташкентских родственников Р.М. Каримовой ее фотографии и сведения, уточняющие некоторые обстоятельства ее жизни.

«Рабия апа боялась кому-либо рассказывать о своем именитом отце, даже собственным детям и внукам. Уточняла лишь, что его звали Магсум бабай. Но кроме имени, другими данными о нем она не делилась. У нее хранилась лишь фотография с его изображением, где он сидит на стуле — такой крупный и представительный, в богатом чапане.

О своей матери Рабия апа ничего не говорила, может она тоже умерла к тому времени. О существовании первой жены Магсум бабая Рабия апа ничего не говорила детям, может, и не знала сама.

Дата рождения самой Рабии аби указана на справке ташкентского ЖЭКа — 1886 г., на свидетельстве о смерти стоит дата 22 августа 1987 г. Сохранилось несколько ее фотографий, сделанных в Ташкенте в 1981 г. и в Горьком (теперь это Нижний Новгород) в группе с родственниками Мирзаахмята Каримова, ее мужа, уроженца с. Камкино. Он был садовником, умер от голода в 1942 г. »^[100]

Судьбу других детей Магсума Хабибуллина проясняет письмо его внучки Т.С. Якуповой из г. Макеевки Донецкой обл.^[101]

«Мне было 6 лет,— вспоминает Тагера Садековна,— я побиралась на мельнице^[102] , а брат Рашид ходил со мной, забирал мою муку. Он заболел восполением легких, умер в 1931 г. или 1932 г. Няняй рассказывала, что Рашид похоронен рядом с дедушкой.

Няняй рассказывала, что у них были большие налоги, так әти^[103] резал барашка, возил в Москву продавать, а с Москвы привозил кустарное мыло. Отца звали Садек^[104] , его посадили тоже в эти годы, ему дали 5 лет. Мы уехали в Донецк в 1934 г. без отца. У меня была сестра Рашида. Она 24 (-го) года (рождения), а я — 26 (-го).

Дедушку я не знаю и не видела. А по рассказам няняй, папиных братьев расстреляли. Османа-абзи не помню <…> У деда была дочь Рабия тятяй. У деда от первой жены было двое детей — Абдурахман абзи и Хадича тятяй.

Моего отца убили на войне в 1941 г. Месяц и число не знаем, но все время поминали. Няняй спрашивала у муллы, что мы не знаем, какого числа убит, а мулла сказал, что хатем дойдет.

Мясюм бабай <…>, няняй еще рассказывала, что он привозил товар и с двух сторон деревни раздавал подарки».

Уничтожение в Поволжье потомков купечества, мещанства, зажиточного крестьянства и мусульманского духовенства из числа татарского, башкирского и других тюркско-язычных народов, доведенное карательными органами И.В. Сталина к середине 30-х гг. XX в. до колоссальных масштабов, повсеместно сопровождалось гонениями на религиозные убеждения представителей Ислама, который исповедовали почти 20 миллионовграждан РСФСР. Официальная позиция организаторов Октябрьского переворота 1917 г., заявленная 20 ноября (3 декабря) в известном обращении СНК РСФСР «Ко всем трудящимся мусульманам России и Востока», подписанном В.И. Лениным и наркомом по делам национальностей И.В. Сталиным, и состоявшая в признании верований и обычаев мусульман страны, их культовых и культурных учреждений «свободными и неприкосновенными», была отброшена по мере решения задачи удержания власти.

Запушенная в начале 20-х гг. атеистическая пропаганда вскоре выливается в беспощадную борьбу с религией. После выхода постановления ВЦИК и СНК РСФСР «О религиозных объединениях» в 1929 году и инструкции «О проведении в жизнь законодательства о культах» начались открытые репрессии против религиозного духовенства мусульман. В 1937 г. по решению местных органов власти 1-я соборная мечеть с. Камкино, оставшаяся без имама, была закрыта. «В честь XX годовщины Октября сдать мечеть под школу»,— прошедшее под этим рефреном собрание жителей первого прихода, не без нажима властей, приняло решение передать молитвенное помещение для использования в хозяйственных целях. Имена камкинских мулл, имамов и меценатов, устраивавших дома Аллаха, должны, по мысли красных комиссаров, быть преданы забвению.

Дом, покинутый напуганными предками купца Кантюкова, заняло правление колхоза «Янгы тормыш» («Новая жизнь»). Позже его стали использовать под хлев для скотины, держа в двух «клятях» молочных телят. С началом войны дом разобрали по бревнышку на строительный материал. Бывшие купеческие склады были приспособлены коммунарами под хлебопекарню, прослужившую, впрочем, недолго. После ее закрытия жители деревни разнесли постройку по кирпичикам на разные нужды. Плодовые деревья в бывшем цветущем саду срезали в военную зиму на дрова, истопив ими школьную печь. Низкие пенечки спиленных кленов еще несколько мирных лет напоминали прохожим о месте разоренного родового гнезда Магсума Хабибуллина Кантюкова.

Лишь много позже в стране придет осознание истины, заключенной в словах выдающегося турецкого теолога-просветителя Фетхуллаха Гюлена: «Отняв все у богатого и отдав бедному, вы не создадите равенство, но притупятся способности, умрет любовь к труду и инициатива, погибнут любовь, уважение, повиновение и великодушие… Кто станет работать, если то, что он заработал, будет у него отнято? Вот почему коммунистический блок был вынужден признать частную собственность и собственноручно уничтожил одну из своих основ. Значит, отнять у богатого его имущество — это не выход. Но выход — внушить ему любовь и великодушие, чтобы он сам, став человечнее, по собственной воле делился с людьми». Пока советское общество осознавало эту истину, в результате всех переделов собственности «одни стали жертвами несправедливости, а другие превратились в паразитов». И все это лишь могло умножить ненависть и злобу друг к другу.

И идти путем не заблудших, но облагодетельствованных…

В 1989 г. по ходатайствам жителей Камкина здание мечети было возвращено прихожанам, постепенно отремонтировано и расширено. Средства на восстановление мечети частично поступили от имамов мечетей соседних сел Карга, Б. Рыбушкино, Яндовищи. Был заново сооружен и установлен минарет, правда, уступающий предыдущему по высоте.

18 июля 2011 г., в день столетия со дня открытия 1-й соборной мечети с. Камкино, по инициативе имама А.А. Каримова на внутренней территории прихожанами были установлены две гранитные стелы. На памятных плитах высечены имена местных мулл, репрессированных в 1920–1930-е гг., и всех дореволюционных религиозных служителей с. Камкино. В присутствии официальной делегации Совета муфтиев России, ДУМ Европейской части России, ДУМ Нижегородской области и представителей местных религиозных организаций мусульман муфтий Равиль Гайнутдин торжественно открыл мемориальную доску на фасаде мечети со словами благодарности Шаху Магсуму Хабибуллину Кантюкову, по инициативе и на средства которого в 1906=-1911 гг. построено каменное здание соборной мечети.

Ислам, как известно, не ограничивает количества материальных благ, которые могут быть сосредоточены в руках одного человека. «Человек не должен избегать богатства как источника зла (как это трактовалось бы в христианстве): в богатстве нет никакого зла,— поясняет А. Смирнов в своей статье «Нравственная природа человека: арабо-мусульманская традиция», говоря об искушениях в исламской традиции.— Дело в том, что богатство (то же касается власти или высокого положения в обществе) надо использовать для того, чтобы оно «вело к Богу»: единственная опасность, которая может таиться в нем,— это превратиться в самоценность и заставить человека забыть Бога».

Тот, кто стремится к обеспеченности и общественному признанию, не может ради их достижения принести в жертву путь истины, преданности Ему, избрав окольную, кривую дорогу, заводящую личность в тупик самодовольства, эгоизма и неверия. Не случайно, что Священный Коран открывается именно этими словами: «Веди нас прямым путем, путем тех, кого Ты облагодетельствовал, не тех, кто навлек на себя гнев, и не заблудших». Тропы добродетели — тернисты и круты, но лишь они озарены светом милосердия Аллаха.

Пример меценатства камкинского купца 3-й гильдии Магсума Хабибуллина Кантюкова — лишь одно из многих свидетельств в истории мусульман Нижнего Поволжья, говорящих о превосходстве душевного богатства человека, достигшего благополучия своим трудом и предпринимательской инициативой и выбравшего путь любви и великодушия, служения интересам мусульманской общины.

Феномен жертвенности таких людей, кто, находясь в достатке, последовал божественной заповеди: «О те, которые уверовали! Расходуйте лучшее из того, что приобрели, и того, что Мы взрастили для вас на земле», глубоко укоренен в самом Исламе. По замечанию Ф. Гюлена, «Ислам придал огромное значение как капиталу, так и труду, связав их с богобоязненностью, и таким образом не позволил капиталу все время вращаться в одних и тех же руках. И с помощью таких институтов благотворительности, как «садака», «закят» и «карзуль-хасан» гарантировал оказание постоянной безвозмездной помощи нуждающимся».

Размышляя в этой парадигме, сегодня становится легче искать ответ на вопрос, что же более всего придавало вековой прочности стенам исторических мечетей Нижегородчины? И не в утраченных секретах кирпичной кладки наших пращуров узреем истину. Тысячи камней не скреплены ли напрочь особым, духовным связующим, без которого не быть мечетям оживленными?! Ведь сказано, «только тот оживляет мечети Аллаха, кто уверовал в Аллаха и в последний день, кто совершает молитву, выплачивает закят и не боится никого, кроме Аллаха».

Каменные храмы мусульман Нижегородского края, наполненные жизнью и светом^[104] , выстоявшие в мрачные годы большевистского безбожия, атеистическое лихолетье советской эпохи и разухабистые годы перестройки, сегодня продолжают оставаться действующими символами духовных скрепов Ислама в России.