Издательский дом «Медина»
Поиск rss Написать нам
Главная » Учебные пособия
Ислам в России в XVIII — начале XXI вв.: модернизация и традиции
17.11.2011

Глава III. Мусульмане Северного Кавказа, Закавказья, Средней Азии, Казахстана, Крыма: модернизация в имперском пространстве

1. Крым и Таврическое магометанское духовное собрание.

В 1774 г. по Кючук-Кайнарджийскому мирному договору Россия признала духовный авторитет турецкого султана, «яко Верховного Калифа Магометанского закона» и конфессиональную зависимость от него ставших тогда политически самостоятельными мусульман-суннитов Тавриды. В 1783 г., ликвидируя Крымское ханство, Екатерина II в одностороннем порядке аннулировала эту статью данного мирного договора. Включая Крым и Кубань в состав Российского государства, Екатерина II в своем Манифесте 8 апреля 1783 г. провозгласила обещание мусульманам Тавриды «охранять и защищать их лица, храмы и природную веру, коей свободное отправление со всеми законными обрядами пребудет неприкосновенно»[1]. Аналогичная политика по отношению к последователям «магометанского закона» проводилась и в других районах империи. Так, указ 1794 г. о присоединении к монархии Романовых Литвы распространял гарантию свободного исповедания веры не только на христианско-католическое большинство населения края, но и на литовских татар-мусульман[2].

Гораздо менее конкретно в последние годы правления Екатерины II было определено устройство духовной жизни мусульман Тавриды. Именной указ царицы от 23 января 1794 г. создавал в «Таврической области» новое учреждение — Таврическое магометанское духовное правление и назначал его главой — муфтием крымского кади-эскера Сейта-Мегмета эфенди. Муфтию «клалось» жалованье 2000 рублей в год, его помощнику — 500 рублей в год, еще пяти членам правления («эфенди») по 200 рублей в год.[3] Ряд вопросов судебной деятельности Таврического муфтията, его участие в наследственных делах, а также освобождение всех членов Духовного правления от налогов определил Манифест Екатерины II от 16 сентября 1796 г. По данному же документу особо предусматривалась задача «утверждения» мусульманскими духовными лицами Тавриды своей духовной паствы в «непоколебимой преданности к власти Российской» и поощрялась традиционная для ислама практика милостыни «закята»1. В целом же можно констатировать, что решение о создании российского Таврического муфтията носило скорее чисто формальный характер: права и круг обязанностей новоучрежденного правления не были конкретно определены, отсутствовало четкое разграничение сфер применения русского законодательства и норм мусульманского права[4].

Именно в эпоху Екатерины II началась массовая эмиграция мусульман-татар с земель бывшего Крымского ханства, не только из Причерноморья, но и самой территории полуострова, и массовая раздача их земель русскому дворянству из ближнего круга императрицы[5]. По подсчетам к концу XVIII в. Крым покинуло около 80 000 татар, к которым добавилось еще около 30 000 в 1796–1802 гг.[6] Вопрос о вакуфах, принадлежащих переселенцам, превратился в важную часть вопроса о контроле над земельными массивами. Ни российские власти, ни переселенцы не могли становиться хозяевами вакуфов. По данным И. А. Игельстрома вакуфам принадлежали почти 30% обрабатываемых земель[7]. Из этого положения был найден достаточно изящный выход. 9 ноября 1794 г. был принят сенатский указ «Об оставлении владельцев Таврической области в свободном распоряжении их поместьями, вотчинами и тому подобными дворянскими имениями с распространением права сего на их наследников». За исключением тех, кои по Российским узаконениям имеют право владеть дворянским имением из тамошних природных жителей»[8]. Тем самым для недворян вводился запрет на приобретение и аренду новых земельных участков, то есть перекрывался путь завещания земель вакуфам.

23 декабря 1831 г. Николаем I было принято «Положение об устройстве Таврического магометанского духовного правления» (ТМДП) и утвержден его штат[9]. В данном законодательном акте ТМДП рассматривалось как «общее присутственное место», оно состояло «под непосредственным ведением» Таврического губернского правления и «высшим начальством» МВД. ТМДП получило право рассматривать и решать «по правилам своей веры» различные собственно «духовного рода дела магометан», как-то: о порядке «богослужения», об обрядах, исправлении «духовных треб» и «о заключении и расторжении браков». «Положение» 1831 г. сохранило традиционную для Крыма наследственную корпоративность «мусульманского духовного сословия». В Таврической губернии были свободны от повинностей и податей, в том числе рекрутчины следующие духовные служители «магометанского закона» — муфтий, его заместитель — кади-эскер, в каждом уезде по одному кадию, хатибы, имамы, муллы, мударрисы, начальники текий (дервишских обитателей), шейхи, а также дети ряда мусульманских духовных лиц.

Под юрисдикцию ТМДП в 1831 г. были поставлены мусульмане Западных губерний: Виленской, Волынской, Гродненской, Ковенской, Курляндской и Минской. Здесь освобождались от податей и повинностей лишь муллы, пока они находились в «духовных должностях». Местные муллы не обладали также наследственным статусом.

В целом в Таврическом муфтияте была принята «двухуровневая» (губерния → уезд) система организации управления. В состав Духовного правления входили председатель — муфтий, признававшийся «духовным главой магометан Тавриды и Западных губерний», его помощник — кади-эскер и по должности — симферопольский, феодосийский, перекопский, евпаторийский и ялтинский уездные кадии. Данные кадии рассматривали и решали «все возникающие в подведомственных им уездах дела по определенному… порядку на основании духовных магометанских законов». Местное «приходское духовенство» состояло из хатибов, имамов, мулл, муэдзинов и служителей при мечетях. К «магометанскому духовенству» Тавриды также были «причислены» мударрисы и гочи — преподаватели мусульманских учебных заведений, начальники текий (дервишских обителей) и шейхи. Необходимо отметить, что ни один представитель «магометанского духовенства» Западных губерний не был включен в состав ТМДП[10].

«Положение 1831 г. » достаточно подробно определило порядок избрания таврического муфтия, кади-эскера, их утверждения в должности и их подсудности по уголовным делам. Так, муфтий избирался в центре Таврической губернии — Симферополе, причем сами выборы организовывались светской губернской властью. Выборщиками являлись: 1) «высшее магометанское духовенство и старшие из приходских чинов», то есть кади-эскер, кадии, хатибы, имамы и муллы губернского и уездных городов, а также «заштатных» городов Крыма; 2) губернский предводитель дворянства и мурзы всей губернии; 3) волостные головы «магометанского исповедания, или, вместо них, депутаты сих волостей, по одному от каждой волости». Выборы открывались таврическим губернатором и происходили под надзором губернской царской администрации. По «Положению» 1831 г., в числе кандидатов могли быть «не только магометане духовные, но и другие достойные из магометанских дворян и мурз, хотя бы дотоле (они. — А. Х., Д. М.) не имели духовного звания». Тем самым, именно для ТМДП был впервые провозглашен принцип светского муфтия, что было впервые релизовано в ОМДС в 1865 г. при назачении муфтием С.-Г. Тевкелева. В конечном счете таврический губернатор доносил министру внутренних дел в Петербург о трех кандидатах на пост муфтия, получивших на выборах наибольшее число голосов. Глава МВД в свою очередь ставил в известность об этих кандидатах царя, который назначал одного из них по своему усмотрению «Высочайшим» именным указом на должность муфтия. Муфтий, как было установлено еще указом от 18 октября 1811 г., был подсуден Правительствующему Сенату. Выборы кадиев, мулл, имамов и хатибов в Таврической губернии происходили под контролем местной администрации. В Таврической губернии данные мусульманские духовные лица избирались из числа сыновей местного «магометанского духовенства» и должны были для получения своего «духовного звания» иметь: 1) согласие «приходского общества», изъявленное надлежащим порядком в общественном приговоре; 2) удостоверение о прохождении «испытания» в ТМДП; 3) утверждение Таврического губернского правления. В «Положении» 1831 г. были достаточно подробно расписаны порядок принесения присяги, порядок подсудности «магометанского духовенства» в делах «уголовных» имперскому светскому суду и т. д.

К числу «гражданских» служащих ТМДП были «причислены» чины его канцелярии: секретарь, 2 столоначальника, переводчик, архивариус — состоящие в имперских классных рангах чиновники, которые числились по МВД. Все они получали казенное жалованье, имели право на выслугу лет и пенсионное обеспечение. Кроме них, при муфтияте состоял ряд «внеклассных» канцелярских и технических служащих и служителей.

«Положением» 1831 г. были определены порядок «присутствия» муфтия и членов правления на заседаниях, система выходных и праздничных дней. В подчинении Таврического муфтията находились: 1) мечети с учрежденными при них училищами и текиями; 2) принадлежащие этим мечетям и текиям вакуфы; 3) все «магометанское духовенство Тавриды и Западных губерний». Все это свое «достояние» руководство ТМДП обязано было держать в «спокойствии» и «порядке».

На протяжении последующих двадцати с лишним лет николаевского царствования законодательство о мусульманах Тавриды и Западных губерний пополнилось рядом новых правовых актов. Это законодательные акты «О разделах имений между наследниками таврических магометан и об учреждении опек над малолетними» от 22 декабря 1833 г., «О порядке производства в Таврическом магометанском духовном правлении дел о неповиновении родителям» от 30 октября 1834 г., «О магометанском духовенстве в Таврической губернии» от 28 мая 1848 г. и др.[11]

Среди законодательных актов, посвященных мусульманам Западных губерний, особое значение имел указ Николая I от 25 июня 1840 г., по которому дворяне — «западные татары» сохраняли в порядке исключения право на своих крепостных-христиан и на тех крепостных-мусульман, которые с переходом в христианство, рассчитывали на предусмотренное имперским законодательством освобождение от «неволи». Данная мера позволяла самодержавию надеяться на поддержку дворян — «литовских татар» на неспокойных землях бывшей Речи Посполитой.[12] По материалам переписи 1835 г. в Крыму числились 1 муфтий, 1 кади-эскер, 5 кадиев, 454 хатиба, 1113 имамов, 931 муэдзин, 103 мударриса и 201 аджи (гочи)[13].

Первый опыт знакомства с вакуфными учреждениями как общественным институтом Российская империя получила в Крыму, когда начала упорядочивать управление земельными угодьями коренного населения. До этого времени они функционировали по традициям бывшего Крымского ханства, тех же формах, что и в Османской империи. Соответственно в Крыму можно было выделить два основных вида вакуфов. Первый изначальный — вакуф-и‑шер, то есть законной (духовный вакуф). Второй вариант — вакуф-адет или частный (обычный вакуф)[14]. Соответственно первый вариант можно сравнить с вакуф хайри (благотворительный вакуф), а второй с частным (вакуф-и хасс).

В «Положении для татар-поселян владельцев земель в Таврической губернии» от 28 сентября 1827 г., впервые нашло отражение разделение вакуфов на частные и духовные. «Под названием духовных вакуфов разумеется недвижимые имущества, а также и денежные капиталы, магометанскому духовенству принадлежащие. Пользование частными вакуфами принадлежи тем частным лицам, коим они владельцами завещаны, впредь до совершенного сих родов пресечения, после чего они обращаются в казну… Духовные вакуфы состоят большей частью из земель в Крыму, как-то: садов, лугов, лесов и пахотных полей, отданных Магометанами в пользу мечетей, частью при жизни, частью посредством духовных завещаний»[15].

С 1829 г. «на содержание мечетей и училищ употребляются одни только доходы с вакуфов»[16]. По закону «О вакуфских в Крыму имениях» 22 марта 1829 г.[17], был уточнен механизм попечения духовных вакуфов (недвижимых имуществ и денежных капиталов). Муфтий и Таврическое магометанское духовное правление стали ответственными перед Главным управлением департамента духовных дел иностранных исповеданий за их сохранность. Споры о духовных вакуфах велись по правилам гражданского судопроизводства, установленных для казенных имуществ. Новый закон был направлен на усиление контроля за вакуфами: через особого гражданского чиновника при содействии местного губернатора таврический муфтий должен был производить описи всех духовных вакуфов. Новые вакуфы учреждались завещательными распоряжениями, при чем завещания под угрозой недействительности представлялись на утверждение не позже 6 месяцев с момента составления. В соответствии с законом 22 марта 1829 г. все ранее составленные завещательные акты возобновлялись в течение 3 лет и объявлялись на каждое имение отдельно по форме, установленной действующим законодательством.

Согласно Уставу духовных дел иностранных исповеданий в предметы правления Таврического магометанского духовного собрания 1831 г. под пунктом вторым входили (из трех): «принадлежащие к мечетям и училищам вакуфы»[18]. Порядок управления вакуфами в «Положении о Таврическом магометанском духовном собрании» от 29 декабря 1831 г. был изложен в отдельном разделе. Доходы с них распределялись через мутаваллиев по желанию жертвователей. В случае, если жертвователи их не назначали, то мутаваллиями, избранными местной религиозной общиной или духовным начальством. Мутаваллии ежегодно представляли в религиозное управление отчеты об использовании вакуфных средств[19]. Попечителем пожертвованного имущества выступало Таврическое магометанское духовное правление — подведомственное Министерству внутренних дел учреждение, заботившееся о сохранности вакуфов в целостности. Нерентабельные, убыточные вакуфы могли быть продаваемы. При этом Духовное правление пользовалось правом губернской администрации. По вышеуказанным «квотам» для продажи эти учреждения имели возможность приобретать под вакуфы недвижимое имущество. Правда, в данном случае разрешение со стороны министерства давал не министр единолично, а Совет министров, а приобретение недвижимости на сумму свыше 5 тыс. являлась прерогативой не Сената, а императора[20]. Духовное правление командировало своих представителей на межевание вакуфных земель[21].

Производство в религиозном учреждении торгов на отдачу вакуфных земель в арендное содержание признавалось правомочным только в случае присутствия на процедуре губернского прокурора[22]. Мутаваллии несли материальную ответственность за соблюдение правил о пользовании пожертвованным имуществом. В случае нарушения, они подвергались судебному разбирательству. После выявления степени вины обвиняемого и размера причиненного им убытка, определялась мера наказания[23].

Крымская война 1853–1856 гг. вызвала массовую эмиграцию татар из Крыма в Турцию. Согласно сведениям Новороссийского и Бессарабского генерал-губернатора за 1869 г. в результате массового переселения в ряде районах появилась острая потребность в духовных лицах и обнаружилось 754 мечетей без прихожан и духовенства (184 соборные и 570 пятивременных). Поэтому после Крымской войны правительство стало делить духовные вакуфы на две категории: вакуфы упраздненных мечетей и вакуфы существующих мечетей. Последующие волны массовой эмиграции способствовали увеличению численности первой группы вакуфов[24]. По закону 1829 г. духовенство должно было следить за переходом частных вакуфов по наследству и уведомлять губернское начальство о пресечении владевших вакуфом родов. «Высочайше» утвержденным положением Комитета Министров от 5 июля 1874 г. с Таврического духовного собрания была изъята обязанность контроля над частными вакуфами, которая была передана местной Палате государственных имуществ, обязанной действовать в их отношении этих частных имуществ на основании закона о выморочных имениях. Таким образом, частные вакуфы оказались в ведении гражданской власти, потеряв всякую связь с началами мусульманского права: исчезло право духовных или благотворительных учреждений на часть доходов, переход имуществ к этим учреждениям, не отчуждаемость частных вакуфов[25].

Ситуация в Таврическом муфтияте в конце XIX — начале XX вв. была достаточно сложной. В 1885 г. в результате проверки состояния вакуфного имущества, принадлежащего мусульманским духовным учреждениям Тавриды, были выявлены большие «злоупотребления», в результате чего все руководство ТМДП, в том числе и муфтий, были привлечены царской администрацией к уголовной ответственности. Была создана специальная комиссия МВД по проверке наличности вакуфного имущества, в распоряжение которой из рук ТМДП было передано управление данными вакуфами. Во главе комиссии был поставлен видный представитель мусульманской элиты империи генерал Султан-Чингис-хан.

Достаточно критически охарактеризовал положение дел в ТМДП в своем «всеподданнейшем отчете» за 1890 г. тогдашний таврический губернатор П. М. Лазарев. По его мнению, традиция избрания в Тавриде мусульманских духовных лиц по их «корпоративному» происхождению только лишь из «духовного сословия» давно уже стала помехой при выборе «достойных служителей мусульманского ритуала». По сведениям Лазарева, в 281 мечети из 737 мечетей, действующих в Крыму, «богослужение» производилось людьми «неправоспособными», то есть «не удовлетворяющими требованиям данного закона». Лазарев объяснял то, что он не стал отстранять подобных юридически неправомочных мулл, дабы не возникло бы «нежелательное и даже опасное для общественного спокойствия, неудовольствие и брожение умов среди татар». По его мнению, лучшим выходом из этого положения, представлялось бы уничтожение «кастового начала» и разрешение «татарским обществам избирать на священнослужительские должности при магометанских мечетях татар — крымских уроженцев», не принадлежащих к «духовному сословию». Лазарев хотел бы, чтобы подобные новые мусульманские духовные лица отличались бы «меньшим фанатизмом» и способствовали «скорейшему упорядочению татарского населения и сближению его с русскими». Негативно оценивая деятельность тогдашнего ТМДП, таврический губернатор предлагал «перереформировать» его состав, изъять из его ведения все вакуфные и имущественные дела, а во всем остальном подчинить его деятельность «строгому и ответственному надзору губернской администрации». В то же время Лазарев был противником ликвидации ТМДП, как института. Наоборот, он считал нужным «улучшить материальное положение чиновников его канцелярии», чтобы иметь в их лице «людей добросовестных». 24 мая 1904 г. «Высочайше» утвержденным мнением Государственного совета в Таврическом муфтияте были заметно повышены оклады его духовным и светским служащим, но само же штатное расписание сохранило сетку 1831 г.[26]

«Комиссия о вакуфах» в 1886 г. начала свою деятельность в соответствии со специальной инструкцией Министерства внутренних дел (измененной и дополненной в 1889 г.). Одним из важных результатов ее деятельности стали «Правила заведования вакуфными имуществами» от 5 апреля 1891 г., где излагался механизм государственного контроля за вакуфными земельными угодьями в округе ТМДС. В частности, теперь мутаваллиями признавались исключительно лица, занимающие духовные должности и заведующие приходами. Было разрешено отдавать вакуфные земли на аренду сроком до трех лет. Условия аренды утверждала «Комиссия о вакуфах». Государственный поземельный налог и земские сборы уплачивались духовными лицами, в ведении которых находились пожертвованные имущества, или арендаторами недвижимости. В случаях накопления недоимок, вакуфные имущества «Комиссией о вакуфах» временно отбирались и передавались в аренду с торгов для пополнения причитающихся взысканий из арендных платежей. Оставшиеся суммы после уплаты налогов выдавались арендаторами духовным лицам[27].

В 5 уездах Крыма до 1917 г. вакуфам принадлежало 87 614 десятин земли на селе, а также около 500 домов и лавок и более 300 десятин земли в городах. Общая сумма капиталов от крымских вакуфов в 1914 г. превышала 800 000 рублей. По данным газеты «Тарджеман» В 1914 г. крупнейшее в Крыму медресе «Зинджирлы» в Бахчисарае обладало вакуфом в 4500 десятин обрабатываемой земли и с примерными доходами до 40 000 рублей в год[28]. Действительные денежные доходы определить крайне сложно,

2. Создание системы религиозного управления мусульман на Северном Кавказе

Начало присоединения Кавказа к России — устья р. Кубань в 1783 г. совпало с изменениями в религиозной политике империи в 1880‑е гг. Формы русского управления духовными делами мусульман Кавказа вырабатывались на протяжении длительного времени и во многом были специфичны. Присоединение территории края к России происходило на протяжении многих лет и завершилось лишь к концу 1870‑х гг. Кавказ (или, как его официально называли Кавказский край) делился на две части — Северный Кавказ (территория которого входит в состав современной России) и Закавказье. Практически почти все мусульмане на Северном Кавказе придерживались суннитского толка[29].

После создания ОМДС в 1788 г. власти периодически стремятся првлечь татарских имамов для посреднической миссии в регионе. Напомним, что первый муфтий ОМДС Мухаммеджан б. Хусаин активно участвовал в проведении российской внешней политике в Центральной Азии на Кавказе. Ему удалось добиться признания «духовной власти» российского муфтия у казахской элиты. В 1805 г. муфтий участвовал в «секретной комиссии по делам туркмен». На Северном Кавказе Мухаммеджан б. Хусаин по поручению правительства организовывал родовые суды у горских народов, занимался выдачей русских пленных в Кабарде и принимал присягу на верность России[30].

В 1829 г. имам из аула Чиканас Таджетдин б. Мустафа б. Рамазан б. Ишнияз аль-Ишкени получат титул муфтия в г. Тифлисе (ныне Тбилиси). Цель его миссии на Северном Кавказе — отторгнуть сторонников у имама Шамиля. Он посещает ханства елисуйское, аварское, казикумухское, кюринское, мехтулинское, шамхальство тарковское и приставство кумыкское, то есть большую часть нынешнего Дагестана. Однако Шамиль называет Таджетдина б. Мустафы врагом мусульман, и советует ему не посещать контролируемые имаматом горные районы. Имам возвращается в Поволжье[31].

Посылка татароязычных имамов была вызвана еще одним важным фактором: в это время именно татарский язык в его северокавказском варианте был письменным языком региона. Как указывает махачкалинский исследователь Г. М.-Р. Оразаев: «Регион, охватываемый тюркоязычной письменностью в XVII–XIX вв. — Ногайские улусы, Трухмен, Кабарда, Балкария, Карачай, Чечня, Ингушетия, часть Дагестана»[32]. Б. Ваисов указывает, что аналогичную роль выполнял его учитель шейх Джагфар аль-Кулатки (ум. 5 декабря 1862 г.). Наиболее ярким эпизодом описания деятельности Джагфара у Б. Ваисова является его агитация против имама Шамиля. Джагфар якобы называет Шамиля залим (тираном). Уже М. Кемпер справедливо отмечает, что это полностью противоречит положительной оценке Шамиля, высказанной Ш. Марджани в «Мустафад аль-ахбар» и Р. Фахретдином в «Асар»[33]. Агитация Джагфара вызвала сопротивление «черкесов», то есть горцев. Агитация в Тифлисе имела больший успех[34]. Именно здесь впервые ставится вопрос об агитации за императора против османского султана[35]. Император Александр II называется оплотом против фитна (мятеж) и золым (угнетение)[36]. Джагфар оправдывает изгнание сопротивлявшихся черкесов (черкес таифе) со своих земель. Александр II для Джагфара «император агзам» (великий император) и шах[37].

В «Тарик-и ходжаган» Багаутдин Вайсов указывает, что Джагфар особенно возмущался тем, что народ уважает и почитает Шамиля чуть ли не как святого, и даже каждый раз при упоминании его имени говорят хвалебную формулу. Джагфар, напротив, был убежден, что Шамиль вводит народ в заблуждение и его действия приносят мусульманам Кавказа только большой вред. По его мнению, Шамиль был чистым тираном, претендовавшим на точное исполнение шариата, но в действительности в своих распоряжениях вообще не придерживался мусульманских законов.[38]

У нас не хватает достоверных источников о аналогичной миссии Джагфара аль-Кулатки. Р. Фахретдин предпочитает объяснять ситуацию следующим образом. Он указывает, что оставшись вдовцом, ишан отправился в хадж, но по ряду причин возвращение было затруднено. Тогда он совершил путешествие в Дагестан и оказался и в Тифлисе. Фахретдин вновь говорит о матримониальном факторе. Он указывает, что по возвращению Джагфар женился, и через пять месяцев скончался[39]. Если последняя дата верна, то путешествие в Дагестан приходит уже после окончания Кавказской войны в 1859 г., когда в регионе был достигнут компромисс между властями и сторонниками имама Шамиля. Тогда смысл миссии Джагфара становится менее очевидным.

На Северном Кавказе острота событий Кавказской войны давала возможность в основном принятия лишь оперативных законодательных решений по «мусульманскому делу». Среди подобных законодательных актов можно выделить такие документы, как указ «О производстве жалованья мулле, приглашенному в крепость Анапу, для отправления богослужения в магометанской мечети» от 19 августа 1842 г., «Высочайше» утвержденное «Положение о Дагестанском конно-иррегулярном полку» от 16 декабря 1850 г., где предусматривалось наличие в штате данной части двух мулл, и др.[40]

Именно в разгар Кавказской войны появился наиболее ранний, известный нам проект организации управления духовной жизнью мусульман-суннитов — «покорных» монархии Романовых горцев «северных покатостей» Кавказа. Этот документ относится к 1830‑м гг. и был выявлен Д. Ю. Араповым. Автором данного проекта являлся значительный кавказский военный деятель, близкий и доверенный соратник А. П. Ермолова, генерал А. А. Вельяминов. Он в 1831–1837 гг. командовал войсками на Кавказской линии и был начальником Кавказской области (с центром в г. Ставрополе). В своем проекте устройства суннитского муфтията на Северном Кавказе Вельяминов предложил создать жесткую «трехуровневую», назначаемую и подчиненную «сверху вниз» структуру мусульманских духовных лиц (муфтий → старший мулла («эфенди») → мулла). Муфтий и чины его аппарата должны были располагаться в Ставрополе и получать казенное жалованье, низшие духовные лица — состоять на содержании местного мусульманского населения. Подчеркивая «полную свободу магометанского закона» на Северном Кавказе, Вельяминов, вместе с тем, настаивал на том, что все служители «магометанского вероучения» должны были помнить о своей полной «лояльности» и «верности» империи. По его словам, в случае возможного «преступления» мусульманского духовного лица «против власти», но тут же моло быть предано «суду военному на основании общих постановлений государства». Данный вельяминовский проект не был реализован, но содержание его достаточно ярко отражает остроту «мусульманского фактора» для монархии Романовых на Северном Кавказе в первой половине XIX в. Д. Ю. Арапов указывает, что необходимо возразить против попыток представить позицию России на Кавказе, как противостояние единому фронту всего местного «мусульманства». Шииты Закавказья не поддерживали антирусские выступления суннитов Чечни и Дагестана. На стороне России постоянно сражались различные подразделения, сформированные из мусульман-суннитов Северного Кавказа, среди которых особенно отличился Дагестанский конно-иррегулярный полк[41].

По утверждению. В. О. Бобровникова, кавказские горцы окончательно превратились в российских подданных после разгрома имамата Шамиля. И прежде отдельные сельские общины, конфедерации общин (так называемые джамааты, или «вольные общества») и ханства вступали в российское подданство. Обещая не производить набегов на земли Российской империи и союзной ей Грузии, и не поддерживать врагов России, они получали право прогона и выпаса скота в российских владениях и разрешение торговать в русских городах и крепостях. Российская сторона не вмешивалась во внутренние дела горцев. Договоры признавали экстерриториальность права обеих сторон. На российской территории горцы должны были подчиняться российским законам. В Дагестане и Чечне российские подданные обязаны были руководствоваться местным адатом и шариатом. Положение радикальным образом изменилось в 1860‑е гг., когда период вооруженного противостояния с Россией сменился длинной полосой реформ.

Дагестанская область вплоть до 1917 г. управлялась на основе «Проекта положения об управлении Дагестанской области», утвержденного А. И. Барятинским 5 апреля 1860 г. Здесь действовала особая «военно-народная система управления», в судебно-правовой системе Дагестана сочетались нормы адата и шариата[42]. Сущность этой судебно-административной системы довольно точно и кратко охарактеризовал последний наместник Кавказского края (1905–1915) генерал-адъютант граф И. И. Воронцов‑Дашков. «Система военно-народного управления, созданная на Кавказе в период борьбы русских войск с местными горцами, — писал он, — основана на сосредоточении административной власти в руках отдельных офицеров, под высшим руководством главнокомандующего Кавказской армией и на предоставлении населению во внутренних делах ведаться по своим адатам». Российские власти не сразу пришли к мысли об использовании сельской общины и обычного права в государственном строительстве на Кавказе.

5 апреля 1860 г. Барятинский утвердил «Положение об управлении Дагестанской областью и Закатальским округом». Создание военно-народного управления в крае в основном завершилось после принятия 26 апреля 1868 г. «Положения о сельском управлении в Дагестане». Положение 1868 г. превращало джамаат в бессословную общину (сельское общество). Сюда допускались лишь свободные общинники (уздени), принадлежащие к одному или нескольким селениям и хуторам, составляющим джамаат, и уравненные с ними в правах бывшие рабы, полностью освобожденные в 1867–1868 гг. Чтобы войти в сельское общество, беки и домашние слуги подавали прошение местному окружному начальству. Были созданы новые органы самоуправления сельского общества. Они включали сельский сход и сельский суд в составе старосты (бегавул), шариатского судьи (кади) и знатоков местного адата. Обязанности сельских обществ по отношению к российскому государству сводились к уплате налогов, поддержанию правопорядка, поимке и выдаче абреков, ремонту дорог и выделению подвод для нужд войск, проходящих по их территории. Мусульмане Дагестана были освобождены от рекрутских наборов и всеобщей воинской повинности. На российскую военную службу и в жандармерию (горскую милицию) из них принимали только добровольцев.

По мысли российской администрации, реформа обычного права и общины в Дагестане преследовала следующие основные цели.

Во‑первых, она должна была преодолеть судебно-административную раздробленность и создать единую централизованную организацию края, наладив постоянные связи кавказской мусульманской переферии с центром империи. В ходе реформы были упразднены все мусульманские ханства, обладавшие собственной юрисдикцией, — Казикумухское (в 1858 г.), Аварское (в 1863 г.), Кюринское (в 1865 г.), владения Кайтага и Табасарана (в 1866 г.), шамхальство Тарковское и Мехтулинское ханство (в 1867 г.). Вместо них и примерно в тех же границах было создано 9 округов — Самурский и Даргинский (в 1854 г.); Андийский (в 1859 г.); Гунибский, Казикумухский и Кайтаго-Табасаранский (в 1860 г.); Аварский (в 1862 г.); Кюринский (в 1865 г.) и Темирханшуринский (в 1867 г.).

Округа делились на наибства и участки. Интересно отметить, что их границы в Нагорном Дагестане, как правило, совпадали с границами наибств Шамиля, созданных в рамках существовавших здесь прежде «вольных обществ». Их пределами продолжали служить неизменные природные барьеры: реки, горные хребты, перевалы. Гарантом соблюдения постановлений адатных судов вместо сельских обществ горцев, местных беков или ханов стало российское государство.

Низовыми звеньями судебной и законодательной власти для местного мусульманского населения стали единые сельские словесные суды. Они могли разбирать по адату мелкие уголовные правонарушения против личности (семейные ссоры, сельские драки, публичные оскорбления женщин) и уголовные преступления против собственности (обман, утайку денег, воровство), если сумма иска не превышала 50 руб. Кроме того, они должны были разбирать по шариату гражданско-семейные тяжбы, сумма иска которых не превышала 100 руб. Принцип судебной апелляции, впервые примененный в Нагорном Дагестане в имамате Шамиля, получил дальнейшее развитие. В отличие от дореформенной эпохи решения сельских судов не были окончательными. Они могли быть обжалованы в девяти окружных народных судах, созданных при окружных начальниках. Последним были переданы адатные иски, изъятые из ведения сельских словесных судов. Апелляционной инстанцией для окружных судов стал Дагестанский народный суд. Он был сформирован при генерал-губернаторе в центре Дагестанской области г. Темир-Хан-Шуре. В месячный срок он разбирал жалобы на решения окружных народных судов.

Случаи убийств, грабежей, хищений казенного имущества, измены, бунтов, нападений на сельское и окружное начальство, скрытого или явного неповиновения властям, приравненные в пореформенном Дагестане к тяжким уголовным правонарушениям, передавались в ведение российских военных властей. Их разбирали в Комиссиях военного суда, созданных при расквартированных по области войсках. Уголовные и поземельные тяжбы между дагестанскими мусульманами и русскими переселенцами решались по российскому законодательству в Дагестанском областном суде, а с 1875 г. в заменивших его трех мировых отделах, заседавших в городах Темир-Хан-Шуре, Дербенте и Петровске.

Другой целью реформы было ослабление исполнительной, судебной и законодательной власти мусульманских руководителей сельских общин (кади, суфийских шейхов) и создание светской сельской и общедагестанской администрации, пользующейся доверием и авторитетом у мусульман региона и послушно исполняющей решения центральных российских властей области. Многие активные участники движения Шамиля и восстания 1877 г. были лишены всех прав, казнены или высланы из Дагестана. Члены сельских и окружных судов были поставлены под строгий надзор российских военных властей области. Словесные суды содержали сельские общины. Члены Дагестанского народного суда, окружных народных судов и председательствующие в словесных судах сельские старосты стали получать жалованье. В частности, староста получал от правительства 240 руб. в год и по 3 руб. с каждого домохозяйства (дыма) своего джамаата.

По своему составу словесный суд мало отличался от местных дореформенных судов. В него входили имам соборной мечети (кади/дибир), секретарь (амиль), обязанности которого обычно выполнял муэдзин (будун/мудун), и несколько членов совета старейшин (ру’аса’/кубара’). Численность судей в сельских судах колебалась от 1–6 человек в небольших селениях вроде Башлы, Тлондода, Утамыш, Хварши, Шиназ до 7–12 человек в Кубачи, Уркарах, Харбук. После реформы в состав сельского суда был введен староста-бегавул. Эта должность появилась в Дагестане и Чечне в ходе Кавказской войны. Согласно «Условиям, предписываемых покоряющимся горцам» от 1836 г., присягнув на верность российскому императору, горцы должны были «избрать в каждом ауле старшину, который утверждается русским начальством, наблюдает за общественным спокойствием и приводит в исполнение все приказы начальства». Каждый новый главнокомандующий Кавказским корпусом без изменения подтверждал эти условия, вводя старшин все в новых и в новых горных селениях.

Окружной народный суд включал в себя от трех до семи всенародно избранных депутатов из числа знатоков адата и шариата (по одному от каждого наибства), кади и секретаря-письмоводителя. Офицер, выполнявший обязанности начальника округа, наблюдал за деятельностью суда, как правило, не участвуя в разборе дел. Только в случае равенства мнений депутатов по какому-либо делу его голос решал тяжбу. Дагестанский народный суд состоял из председателя, депутатов, трех кади и секретаря, назначаемых генерал-губернатором из почетных мусульманских жителей области.

У дагестанских мусульман осталось право выбирать большинство членов адатных судов всех уровней. Дибир и будун избирались на три, бегавул — на два года, остальные члены суда — на год. Сохранился высокий образовательный и возрастной ценз для судей: они должны были быть старше 40 лет, хорошо знать арабское делопроизводство, шариат и местный адат.

В то же время реформа ограничила судебную самостоятельность джамаата. Прежде важнейшие постановления сельского суда выносились на обсуждение сельского схода (джамаат, авар. руккел), на котором присутствовало все взрослое мужское население в возрасте от 15 лет. После 1868 г. сход стал играть чисто совещательную роль. На него допускались по одному представителю от каждого домохозяйства (дыма). Также была ограничена власть дибира. Вместо него председателем словесного суда стал сельский староста-бегавул. Если при голосовании общество разделялось на две равные части, то вопрос решался так, как говорил бегавул. Сход без него не имел права собираться, а если и собрался, принятое решение не имело юридической силы. После восстания 1877 г. начальник округа стал назначать бегавула, а также утверждать кандидатуру избранного сходом дибира и членов суда.

Третьим важнейшим направлением реформы было ослабление шариата и модернизация адатного права и процесса с целью подготовить постепенный переход дагестанцев к единому российскому судопроизводству и законодательству. На первом этапе такого перехода, рассчитанного на несколько десятилетий, были сохранены основные нормы адатного судопроизводства и права, общие для всех мусульманских народов Дагестана. По форме суд остался прост. Процесс по-прежнему носил обвинительный характер, одинаковый при разборе уголовных и поземельных дел. Прокуроров и адвокатов не было. Сельский суд собирался у мечети по пятницам, если заявление не требовало немедленного разбирательства. За исключением случаев изнасилований, увоза девиц и оскорбления женщин, дела в судах всех уровней всегда рассматривались гласно. Из принятых в адате наказаний в несколько измененном виде юридическую силу сохранили изгнание кровника (канлы) из сельского общества, штраф за пролитие крови (дият, алым) и иные платежи (композиции) за любое уголовное преступление, взымавшиеся как в пользу пострадавшего, так и в пользу общества. Шире, чем до реформы стало применяться тюремное наказание. Предпринимались попытки ограничить распространение ответственности за уголовные преступления на ближайших родственников подсудимого.

Вместе с тем российская администрация попыталась запретить ряд уголовных норм адата, несовместимых с российским законодательством. Начальникам округов было вменено в обязанность не допускать применения в народных судах «решений по шариату и адату, которые противоречат общему духу наших законов». Кровомщение приравнивалось к убийству, совершенному при отягчающих обстоятельствах. Высылка кровника была заменена ссылкой на поселение в Сибирь и другие отдаленные районы России. Был запрещен адат, разрешавший трехдневный грабеж имущества убийцы, а также ишкиль — захват имущества родных и односельчан неисправного должника в обеспечение долга. Вместо этого устанавливались денежные композиции по адату при посредничестве (маслихат) сельских имамов и российских офицеров, возглавлявших наибства и округа Дагестанской области.

Князь Барятинский попытался распространить дагестанский эксперимент на весь Северный Кавказ. В 1860 г. Кавказская линия и военная администрация были упразднены, а на территории Северо-Западного Кавказа созданы Кубанская и Терская области. В состав последней вошла Чечено-Ингушетия. Области делились на округа и участки. В военно-народное управление кроме Дагестанской области вошло коренное мусульманское население 5 округов Кубанской, 8 округов Терской областей и Сухумский отдел Кутаисской губернии (современная Абхазия). Уже через много лет после отставки Барятинского, военно-народное управление было распространено на Карсскую и Батумскую области, присоединенные к России после русско-турецкой войны 1877–1878 гг., а в 1880‑е гг. — и на часть Средней Азии (Туркестан).

Согласно реформе в Чечне были образованы подобные дагестанским сельские (аульные) общества. В окружных центрах создавались народные суды. В 1869 г. согласно указу «О сельском суде» при каждом селении учреждались словесные суды в составе трех судей, кандидата в судьи и сельского кади (эфенди). Члены сельских судов избирались на сельских сходах сроком на три года, а народных — назначались российскими властями. Однако народные суды просуществовали тут недолго. Уже в 1870 г. они были упразднены и заменены в 1871 г. горскими словесными судами, применявшими наряду с адатом и шариатом также нормы российского законодательства. В Терской и Кубанской областях не удалось сохранить адат как автономную судебно-правовую систему.

План Барятинского по созданию военно-народного управления в Чечне, Ингушетии и на Северо-Западном Кавказе был сорван сгоном подавляющего большинства местных горцев Кавказа с их земель. Уже в первой половине 60‑х годов основная масса коренного мусульманского населения края эмигрировала в Османскую империю. Их земли были заняты казаками и переселенцами из Южной и Центральной России. К началу ХХ в. на Северо-Западном Кавказе горцы составляли меньшинство. Они жили в укрупненных селениях бок о бок с переселенцами из России. Поэтому уже в 1871 г. горское население Кубанской и Терской областях было подчинено общероссийской гражданской администрации. Здесь удалось провести в жизнь только некоторые элементы военно-народного управления, касающиеся судебной и общинной организации местных мусульман.

В Дагестане, где отсутствовали достаточно крупные государства, вакуфы регулировались отдельными общинами. При этом в вакуф завещались земельные участки, целые селения, источники воды, доходы от солеварен и нефтяных месторождений. В вакуф отдавались не только пахотные земли, но и сенокосные участки, а также сады, отдельные фруктовые или ореховые деревья и леса, находящиеся в частной собственности. В вакуф могла быть передана ценная рукопись или книга. В «Обзоре Дагестанской области за 1899 год» приводится статистика о поступлении в мечети Казикумуховского округа 2923 пудов зерна, 4870 пудов печеного хлеба, 1392 барана, 196 пудов мяса, 521 баранья ляжка, 493 пуда сала, 15 пудов масла и столько же сыра, 717 пудов толокна, 6 пудов соли, 44 пуда халвы и 3 пуда нефти. Эти данные показывают преимущественно натуральный характер доходов, получаемых с вакуфов. Они, как и доходы с пашен передавались в пользу медресе и мектебов, имамов и муэдзинов, «зажигающих лампу в мечети» и снабжающих мечеть водой. В Дагестане, как правило, существовали семейные вакуфы, когда учредитель вакуфа сохранял за своими потомками право управления ими, причем если учредителем была женщина, то мутавалли мог быть и женского пола. В некоторых случаях учредители вакуфа оставляли выбор мутавалли за общиной (джамаатом)[43].

Как указывает Э. М. Далгат, в Дагестане в вакуф завещались «земельные участки, целые селения, источники воды, доходы от солеварен и нефтяных месторождений»[44]. В крае доля «вакуфных земель в общем земельном фонде постоянно увеличивалась». В итоге в Дагестанской области в начале XX века вакуфные земли составляли 63 985 десятин, то есть 5% используемых земель в условиях аграрной перенаселенности Дагестана[45]. Еще в 1927 г. доходы от вакуфов в Дагестане в три раза превышали сумму поземельного налога (соответственно 1,5 млн. и 538 тыс. золотых рублей)[46].

3. Управление закавказского мусульманского духовенства

В Закавказье среди местных «татар» было много шиитов, но в первой четверти XIX в. численно сунниты здесь также преобладали (по данным на 1830 г., в Закавказье проживало 177 736 суннитов и 120 674 шиита)2.

Значительное воздействие на конфессиональную политику царизма на Кавказе оказывала необходимость для империи вести здесь с начала XIX в. вплоть до конца 1870‑х гг. почти непрерывные военные действия (войны с Ираном и Турцией, Кавказская война).

Первым известным нам законодательным актом об организации духовной жизни мусульман на Кавказе явился указ императора Александра I от 30 июня 1805 г. «О правилах для магометанского духовенства Елисаветпольской округи». Целью данного документа было стремление укрепить позиции империи на территории занятого русскими войсками в ходе войны с Ираном в 1804 г. бывшего Гянджинского ханства. Инициатором появления этого указа и составителем текста «Правил» являлся главноуправляющий Грузией в 1802–1806 гг. генерал князь П. Д. Цицианов. По данному указу, местным мусульманам (в подавляющем большинстве шиитам) гарантировалось возможность «свободно молиться» под руководством назначенных русской администрацией восьми мулл во главе с «первенствующим духовным служителем» — ахундом. Все данные мусульманские духовные лица зачислялись в штат с годовым жалованьем от русской казны в 100 рублей (ахунд должен был получать 500 рублей). Все они были обязаны в своих проповедях «почасту твердить обывателям о верности Государю Императору и Правлению». По представлению Цицианова, в случае «измены» кого-либо из этих духовных лиц, они с семьями подлежали ссылке в Сибирь, а их имущество описывалось и конфисковывалось. Утверждая указ в целом, Александр I все же несколько смягчил последнюю меру, предположив, что «ссылать в Сибирь семейство тех духовных лиц, кои примечаются в неблагонамеренности к правительству … было бы слишком строго»[47].

С большим уважением к деятельности П. Д. Цицианова относился генерал А. П. Ермолов, являвшийся в 1816–1827 гг. командиром Отдельного Грузинского (с 1820 г. Кавказского) корпуса и управляющим по гражданской части на Кавказе и в Астраханской губернии.

Прагматически и рационально мыслящий государственник, Ермолов воспринимал мир прежде всего в рамках системы светских ценностей в духе петровско-екатерининской традиции. Он был твердо уверен в том, что религиозные институты всех конфессий империи (христианские и нехристианские) должны были беспрекословно подчиняться государству, все их служители сверху донизу обязаны были быть верными слугами светской власти и «державных интересов»[48].

У себя на Кавказе Ермолов фактически считал «бессмысленными» предлагаемые Петербургом мероприятия по активизации православной миссионерской деятельности среди кавказских горцев3.

Ермолов неукоснительно требовал абсолютной преданности и беспрекословного подчинения от всех мусульманских духовных лиц в пределах края. Одновременно Ермолов был готов поддерживать и всячески поощрять лояльных России мусульманских духовных лиц, считал необходимым заботиться о содержании в порядке мусульманских молитвенных домов и мечетей. Так, узнав, что в городе Шемахе на территории современного Азербайджана главная мечеть, исправляется жителями «на пожертвованные ими деньги», генерал приказал строить мечеть на казенный счет, возвратив сделанные жителями издержки».[49]

Ермолов не успел создать сколько-нибудь систематизированной структуры управления «сверху» духовной жизнью мусульман Кавказа. По его мнению, для империи здесь тогда было важно добиться известного «сдерживания» влияния исламских духовных кругов, в том числе зарубежных (прежде всего иранских и турецких), ограничить применение норм шариата в судебной практике, расширить сферу использования российского законодательства при разрешении правовых конфликтов.

По настоянию Ермолова, в 1822 г. было принято решение временно прекратить хаджж из Россию в Мекку в условиях разгоравшегося Греческого восстания 1821–1829 гг. и политической нестабильности в турецких владениях[50]. Данное предложение Ермолова, доложенное Нессельроде царю, было одобрено Александром I, который на время «заморозил» паломничество из России в Святые места ислама. Однако император тут же распорядился при обнародовании этого своего решения всячески подчеркивать перед «магометанами» сугубо временный характер данной меры, которая с «переменою и устройством дел на Востоке» непременно будет отменена.

Наиболее заметные изменения в дела «магометанского закона» на Кавказе, были внесены Ермоловым в 1824 г. в Кубинской провинции (северо-восточная часть современного Азербайджана). Сам генерал писал по этому поводу: «В Кубинской провинции… издал я постановление в рассуждении священных особ, коим определил нужное количество, им — приличное содержание. Положены правила для постепенного возведения в звания ефендиев и ахундов. Воспрещено посылать за границу для обучения («магометанскому». — А. Х., Д. М.) закону, где многие до сего получали свидетельства на различные звания и сообразно оным занимали места в провинциях наших. Постановлением уничтожено невежественное положение звания муллы сохранять наследственно в семействах, отчего произошло, что большая часть таковых ничему не имели нужды учиться и о («магометанском». — Д. А.) законе ни малейшего понятия не имеют».

В Кубинском ханстве Северного Азербайджана, в 1806 г. попавшем под протекторат России, был введен первый эксперимент по введению военно-народного управления, далее реализованный на Северном Квказе в 1860‑е гг. Во главе ханства был поставлен Хаджи-бек со званием наиба. Ему было поручено управлять по адату и шариату, но под русским контролем. После отпадения и вторичного покорения Кубы в 1809 г. по приказу главнокомандующего генерал-фельдмаршала И. В. Гудовича управление было передано совету из четырех важнейших беков, деятельностью которого руководил начальник размещенного в провинции русского отряда, в свою очередь подчинявшийся Бакинскому коменданту. После подавления восстания 1810 г. во главе совета из четырех беков был поставлен русский штаб-офицер[51].

Важнейшим источником, характеризующим «исламскую» политику Ермолова тех лет, является датируемая 1820 г., лично им составленная «молитва за Царя» для мусульман Кавказа. По распоряжению генерала, все начальники областей края должны были с октября 1820 г. обеспечить чтение данной молитвы во всех кавказских мечетях «в молитвенные и торжественные дни.

Д. Ю. Арапов указывает, что в первой четверти XIX в. самодержавие сравнительно мало занималось делом организации жизни «мусульманского мира» в России. Говорить здесь о какой-то целенаправленной имперской «исламской» политике, пожалуй, не приходится. Главным событием в организации системы государственного регулирования ислама в стране в этот период времени следует считать начало формирования с 1810 г. центрального правительственного органа контроля над «иноверцами» — Главного управления духовных дел иностранных исповеданий[52].

Этап практического устройства духовной жизнью мусульман Закавказья наступает с конца 1860‑х гг. После ряда ведомственных обсуждений в начале 1872 г. было принято решение вынести «Положение» об управлении духовной жизнью шиитов и суннитов Закавказья на обсуждение Соединенных департаментов законов и экономии Государственного совета. В ходе произошедшего здесь рассмотрения данного документа было констатировано, что за мусульманскими духовными кругами придется все же оставить, несмотря на предшествующие пожелания наместника Кавказа, важные юридические функции: только мусульманские судьи сохраняли право решать по шариату семейные и наследственные дела. В свою очередь, путем устройства «государственного присмотра» за мусульманскими духовными лицами в Закавказье имперские власти хотели добиться следующих политических целей: 1) обеспечить за правительством средство надзора и контроля над действиями лиц, которые в силу их религиозных убеждений могли «разжигать» в мусульманской среде «враждебный дух неповиновения»; 2) противодействовать укреплению в среде «мусульманского духовенства» излишней «корпоративности»; 3) воспрепятствовать вторжению в русские пределы из Ирана и Турции «чужеземных духовных лиц, особенно против нас (то есть России. — Д. А.) настроенных»; 4) ограничить по возможности круг действий мусульманских духовных лиц в среде местного «магометанства», не посягая, однако, при этом, на его, населения, «религиозные убеждения»; 5) поставить влиятельную часть «мусульманского духовенства» в «непосредственную» зависимость от правительства, связать его материальные интересы со служением правительству; 6) создать, насколько возможно, надзор над мусульманскими духовными учреждениями; 7) принять меры для «усиления» правительственного контроля над разными видами духовного имущества (в первую очередь вакуфами. — Д. А.), доходы от которых могли направляться для поддержания «зарубежных мусульманских кругов».

В конечном счете Государственный совет, как высшее законосовещательное учреждение империи, одобрил проект «Положения» о мусульманах Закавказья, но оговорил ряд условий: 1) «Положение» должно было действовать только «за Кавказом», не затрагивая мусульман Северного Кавказа; 2) дабы не придавать оному документу «особой важности», издать «Положение» не при особом царском указе Правительствующему Сенату, а как «Высочайше» одобренное мнение Государственного совета.

5 апреля 1872 г. именно таким законодательным путем император Александр II утвердил «Положение» о создании двух правлений — Закавказского мусульманского духовенства шиитского и суннитского учений4. Тогда же на содержание их штатов из русской казны было положено ежегодно отпускать сумму в 37 880 рублей.

По «Положению» 1872 г. внушавшие недоверие имперской власти мусульманские духовные лица Закавказья были лишены каких-либо прав и привилегий и приравнены к «простым обывателям». По настоянию наместника Кавказа этот остракизм был в первую очередь распространен на членов местных суфийских братств. Так, в «Положении» 1872 г. было специально подчеркнуто решение «не присвоять право на принадлежность к мечетскому (приходскому) духовенству и на пользование правами оному предоставленными… шейхам, софи, дервишам и загидам»5.

Закавказское «Положение» 1872 г. создало в целом достаточно стройную «трехуровневую» систему управления духовными делами мусульман-шиитов и суннитов в крае. Первой, низшей инстанцией на местах являлись штатные муллы и кадии. Муллы («мечетское духовенство») исполняли религиозные обязанности, заведовали мечетями и мечетскими школами (мактабами), вели метрические книги, списки мусульман, доставляли кадиям сведения о мечетях, школах, новорожденных, браках и т. д. Кадии наблюдали за «мечетским духовенством», разбирали семейные (в частности, бракоразводные) и наследственные дела. Муллы и кадии получали денежное содержание от «приходов»; кроме этого, мулле полагалась отдельная плата за возможное чтение молитв при обрезании («сюннет»), браке («никох») и обязательное моление во время заупокойного обряда («джаназа»). Русские власти старались фиксировать размеры обязательных обрядовых сборов с мусульман. В начале XIX в. эта сумма не должна была превышать 20 коп., в конце XIX в. в сельской местности плата мулле за участие в заупокойном обряде колебалась от 20 коп. до 2 руб., за участие в свадьбе мулла мог получать от 15 до 20 коп., кадий за составление брачного договора с девицей получал 2 руб., с вдовой — 1 руб. В городах размеры оплаты труда мусульманских духовных лиц, видимо, могли быть более высокими.

Средней инстанцией мусульманского духовного управления по «Положению» 1872 г. являлись коллегиальные органы — губернские меджлисы (собрания), которые состояли из 3 членов и действовали, как отмечалось выше, в Бакинской, Елисаветпольской, Тифлисской и Эриванской губерниях. В их ведении находились: 1) дела, относящиеся до «богослужения»; 2) дела о проступках «мусульманского духовенства», относящихся «до веры»; 3) жалобы на решения кадиев; 4) дела о духовных проступках мусульман; 5) рассмотрение дел, предлагаемых губернским меджлисам местным русским губернатором; 6) дела по заведованию мактабами и мадраса; 7) дела по управлению мечетским имуществом (в том числе вакуфами); 8) производство испытаний на духовное звание и т. д.

Высшими инстанциями для шиитов и суннитов Закавказья являлись их духовные правления, расположенные в Тифлисе. Главой шиитов был шейх-уль-ислам, главой суннитов — муфтий. Каждый из них получал в год от казны жалованье в 1600 руб., что примерно соответствовало окладу полковника русской армейской пехоты в то время (1872 г.). Муфтий и шейх-уль-ислам назначались по представлению начальника края специальным «Высочайшим» повелением (в период существования наместничества на Кавказе, то есть до 1881 г., это представление прямо попадало к царю, с 1881 г. посредникам стало выступать МВД). В ведении духовных правлений находились: 1) рассмотрение жалоб на постановления губернских меджлисов; 2) наблюдение за доставлением кадиями сведений о мечетях, школах и т. п.; 3) составление годовых отчетов, проектов программ для мусульманских школ; 4) производство испытаний духовным лицам; 5) рассмотрение всех дел, передаваемых высшей русской администрацией на обсуждение духовных правлений.

К каждому Духовному правлению по штату были определены светские служащие: секретарь, по два его помощника, по делопроизводителю в каждый губернский меджлис (все данные лица состояли в классных чинах по линии МВД) и «внеклассные» писцы и хозяйственные служкиvi.

Деятельность духовных правлений шиитов и суннитов Закавказья, назначения и утверждения мусульманских духовных лиц были подконтрольны наместнику Кавказа, на местах — губернаторам упомянутых закавказских губерний. Наместник Кавказа нес ответственность за деятельность мусульманских правлений непосредственно перед царем. В рамках «координации» имперской политики по отношению к исламу канцелярия наместника Кавказа поддерживала в Петербурге связь с ДДДИИ МВД, который ведал всеми неправославными религиями империи. Однако, формально Закавказские правления шиитов и суннитов все же никогда прямо ДДДИИ не подчинялись.

Состоявшие «в штате» представители закавказского «мусульманского духовенства» пользовались рядом значительных льгот: они и их дети освобождались от казенных повинностей, дети высших мусульманских духовных лиц, прослуживших 20 лет, пользовались правами детей личных дворян и личных почетных граждан. Муллам и кадиям в случае казенных командировок оплачивались проезд, суточные, а также почтовые расходы. Мусульманские духовные лица имели право на казенную пенсию, они награждались русскими орденами и медалями.

Таким образом, в 1872 г. в Закавказье была создана достаточно устойчивая система организации духовной жизни мусульман, которая (с незначительными изменениями) просуществовала до 1917 г.[53]

Итак, именно в Закавказье по Положению 1872 г. сложилась достаточно стройная трехуровневая система управления:

1) низшая — в лице приходского духовенства;

2) средняя — в лице губернских меджлисов в лице казия (кади) как председателя и двух членов;

3) высшая — в лице Духовного правления в лице муфтия и трех членов[54].

В Положении по управлению духовными делами мусульман Закавказья 1872 г. для шиитов и суннитов были установлены единые правила управления вакуфами[55]. Все движимые и недвижимые вакуфные имущества, законно дошедшие «мечетям, мечетским школам, медресе, кладбищам и иным духовным установлениям» были объявлены в ведении местного духовенства и установленных над ним власти. Доходы с них распределялись согласно воле жертвователей и правилам шариата. Средства, остающиеся за удовлетворением потребностей религиозных учреждений, по мере возможности, должны были употребляться: «1) на содержание духовенства, вместо допускаемого на первое время отпуска и потребностей других установлений, не имеющих подобных источников, а равно на предприятия благотворительные или имеющие целью общие пользы как духовенства, таки вообще мусульман Закавказских и 2) на удовлетворение нужд и потребностей источников, а равно на предприятия благотворительные или имеющие целью общие пользы, как духовенства, так и вообще мусульман Закавказских»[56]. Высший надзор за вакуфами принадлежал Духовному правлению под наблюдением министра внутренних дел и местной власти в лице Кавказского наместника, а заведование означенным имуществом в пределах губернии возлагалось на губернские меджлисы[57]. В Положении 1872 г. был зафиксирован сложившийся порядок управления вакуфным имуществом на местах: «Непосредственное заведование всем имуществом, принадлежащим какой-либо мечети, училищу или иному установлению, вверяется комиссии из наличных приходских духовных лиц и местного сельского старшины или одного из депутатов мусульман городского общественного управления или иного избранного приходским (мечетского) духовного»[58]. О приходе и расходе сумм, поступающих от вакуфов, а также о сборах и пожертвованиях в пользу исламских институтов Духовным правлением ежегодно составлялась общая смета, согласно представленной Министерством внутренних дел форм. Документ получал силу закона с момента утверждения министром[59]. Виновные в противозаконных поступках в управлении, расходовании вакуфов подвергались ответственности, установленной за подобные нарушения в отношении казенной собственности[60]. Иски и судебные разбирательства между духовными учреждениями и частными лицами производились по гражданским законам[61]. Таким образом, вакуфное имущество в Закавказье принадлежало духовенству и управлялось по нормам шариата. Приобретение, продажа, обмен вакуфов осуществлялись с разрешения местной администрации[62]. По продолжению 1912 г. «сбор для отправления за границу и самая отсылка за границу даяний Мусульман на дела благотворительности, а равно доходов с имуществ мечетских, училищных, именуемых вакуфами, без предварительного на то согласия Духовного правления и решения Наместника Его Императорского Величества на Кавказе, воспрещается»[63].

4. Модернизация религиозного устройства мусульман Казахстана и Средней Азии

С 1788 г. мусульмане казахской степи официально вошли в состав Оренбургского магометанского духовного собрания, (ОМДС). По словам Ч. Валиханова, «вместе с русской цивилизацией проник в степь» и ислам. Этот ислам был «татарским», распространяемым подданными России, оседлым тюрко-мусульманским населением Поволжья и Урала. По мнению Г. Г. Косача, для описываемого периода понятие «татары», как и «татарский ислам» — российские термины, обозначавшие разрозненные и этнически разнородные группы тюрко-мусульманского населения Урала и Поволжья и позволявшие на основе вероисповедания определять их статус в рамках внутрироссийской политики[64]. Российские власти, таким образом, не только отказывались от каких-либо форм христианизации казахов, но проводили курс на исламизацию Степи, опираясь на преданных государству татарских улемов, в которых российские власти видели орудие российской политической экспансии.

Благодаря близости языка — тюрки и общности вероисповедания татары оказывались незаменимы при проведении политики «усмирения» Степи (и даже позже, в период ее освоения), становясь коммерческими представителями, посредниками в торговле и торговле с казахами и среднеазиатскими государствами, и политическими агентами, низшим звеном управления казахскими жузами. Вплоть до 1860 гг. канцелярия оренбургского генерал-губернатора назначала в Степь «письмоводителей» татар, предварительно экзаменовавшихся на «удовлетворительное знание татарского языка». Уступая просьбам казахских правителей, канцелярия разрешала выходцам из татарской среды проживать в «киргизской степи» для «отправления богослужения и обучения детей татарскому, арабскому и персидскому языкам». Высшие оренбургские чиновники считали необходимым обучение казахских детей «татарскому алфавиту» (речь идет об арабо-персидской графике, использовавшейся тюрки), подчеркивая, что «иначе киргиз… останется безграмотным в глазах своих соплеменников, между которыми татарская грамотность давно и широко развита». По оценкам самих татар в 1915 г., продвижением в казахские степи Россия была обязана именно им[65].

Успех имперских начинаний времени «усмирения» казахской территории во многом определялся тем, как выстраивались отношения между проводниками российского курса и их местными контрагентами. Однако империя еще не располагала силами, достаточными для того, чтобы на деле стать «верховным сюзереном… казахских жузов». Реальное, а не формальное обретение этого статуса требовало привлечения многочисленных казахских правителей на сторону российского государства. Одним из каналов этого привлечения становилась учеба их сыновей в России, чаще всего в Оренбурге.

Первоначально речь не шла о русских учебных заведениях. Казахи учились в школах, создававшихся татарами. Практика отправки сыновей казахских султанов на учебу в «магометанские училища» (чаще всего в Сеитовом посаде с его медресе и мектебами, основанном поволжскими татарами еще в 1744 г. вблизи Оренбурга6) выглядела как едва ли не единственный способ приобщения молодого поколения казахской знати к основам российской жизни.

«Старшины Киргизской орды, выводимые на ханское достоинство, — отмечал в письме от 12 июня 1823 г. к оренбургскому губернатору П. К. Эссену российский министр иностранных дел К. В. Нессельроде, — должны быть приготовленными к успешному исполнению обязанностей сего звания хотя бы некоторым предварительным образованием». Этих «старшин» — «пять молодых султанов с отличнейшими умственными способностями», «ближайших потомков Абулхаировых» следовало, по словам главы российского внешнеполитического ведомства, пригласить «переехать из кочевий на линию (Оренбургскую пограничную линию. — Г. К.) и посвятить себя на несколько лет изучению необходимых для них сведений». В списке предлагавшихся им дисциплин были, в первую очередь, те, которые могли быть получены только в мусульманском учебном заведении — «языки татарский, арабский и алкоран (Коран. — Г. К.)». Но, подчеркивал К. В. Нессельроде, «они обязаны также выучиться языку Российскому с возможным успехом, а равно и другим полезным знаниям». Привлечь к этому «молодых султанов» оренбургскому губернатору следовало, используя «вес» муллы Сеитова посада, который должен был «склонить» их к продолжению «общего образования, отнюдь не чуждаясь и языку Российскому». Местом же их «воспитания» определялся Оренбург или «слобода Сеитовская[66], сообразно условиям».

В «Уставе о сибирских киргизах» 1822 г. представители мусульманской кочевой знати — Чингисиды были включены в состав царской администрации на территории казахских земель. Во главе волости ставился Чингисид с титулом «султан» в чине поручика русской армии, во главе округа стоял также потомок Темучина с титулом «старший султан» в чине майора царской службы. Они получали денежное и земельное довольствие, но при этом были обязаны содержать «молитвенные дома» и служителей культа для своих «магометан». Данная система султанского управления просуществовала в степи до 1860‑х гг.[67]

К концу 1860‑хгг. позиции ислама в казахской степи были в значительной степени ужаты. Система «султанского правления», учрежденная в 1822 г. Сперанским, была свернута. На смену ей пришла более зависимая от царской власти структура волостных старшин. Связь же «степных мусульман» с ОМДС, которое раньше имело право курировать духовную жизнь мусульман-«киргизов», была по «Степному положению» 1868 г. законодательно разорвана. Далеко не все представители местной степной элиты были довольны произошедшими административными «новациями». Так, по сведениям жандармов, советник Тургайского областного правления С. Батыршин, выступая против «Степного положения» 1868 г., настаивал на сохранении связей мусульман-«киргизов» с ОМДС и считал необходимым: 1) назначать начальников уездов из мусульман; 2) учредить пост «особого муфтия» для «киргизской» степи. Взгляды Батыршина были объявлены «политически вредными», он был уволен со службы, взят под открытый полицейский надзор и сослан вначале в г. Онегу Архангельской губернии, затем в Русский Туркестан. Лишь в 1879 г. Батыршин получил разрешение на «жительство» в родных местах[68].

С присоединением к России Средней Азии число мусульман — русскоподданных и обслуживающих их духовные нужды мусульманских учреждений (мечетей, мактабов, мадраса и др.) резко возросло. Остро встал вопрос о курсе имперской политики по отношению к этой, самой многочисленной группе населения вновь занятого региона. Следует отметить, что линия поведения царской администрации по отношению к «туркестанскому мусульманству» определилась не сразу.

Так, овладевший штурмом в 1865 г. самым большим городом Средней Азии — Ташкентом — и ставший тогда же главой вновь образованной Туркестанской области генерал М. Г. Черняев занял в данном вопросе достаточно толерантную позицию и считал полезным выстроить «терпимые» отношения с местными мусульманскими кругами. В заключенном после занятия Ташкента договоре Черняева с местной мусульманской элитой было записано: «По повелению Великого Белого царя и по приказу наместника — губернатора Черняева объявляем вам следующее: вы, ташкентские жители, что вам Бог повелел и что предписывает священный закон вашего пророка, нисколько не изменяя, исполняете в точности». Вскоре Черняев был убран из Средней Азии, и курс имперской политики по отношению к исламу в Туркестане стал иным.

В 1867 г. было создано Туркестанское генерал-губернаторство, подчиненное в столице Военному министерству. Главой края (и одновременно командующим войсками Туркестанского военного округа) был назначен занимавший это пост до 1882 г. один из наиболее значительных администраторов эпохи Александра II инженер-генерал К. П. фон-Кауфман.

Основным в «мусульманской» политике Кауфмана было, по его словам, последовательно «выдержанное игнорирование мусульманства с его фанатическими учреждениями (политика. — А. Х., Д. М.), усвоенная в убеждении, что всякая иная система отношений государственной власти к мусульманской религии оказалась бы здесь (в Туркестане. — А. Х., Д. М.) решительно непригодною… гонения, так и покровительство туземной духовной корпорации со стороны русского правительства лишь послужили бы одинаковым образом к несогласимому с интересами нашими возвышению действительного влияния и значения мусульманского духовенства». По Уставу духовных дел иностранных исповеданий 1857 г. мусульмане Русской Средней Азии должны были быть подчинены уфимскому муфтию. Кауфман не считал нужным создавать в крае какое-либо специальное управление «по мусульманским делам» и, более того, добился в 1880 г. от МВД того, чтобы последнее запретило Оренбургскому муфтияту вмешиваться в дела среднеазиатских мусульман. Существовавшие какое-то время в Туркестане (до 1867 г.) «указные» муллы потеряли какое-либо значение. По «Положению» об управлении Туркестанского края 1867 г. функции, которые раньше выполняли мусульманские духовные лица — заключение и расторжение браков, решение вопросов о неповиновении детей родителям, наследственные дела и др. были изъяты из рук конфессиональных кругов и переданы в ведение «народного суда» в «целях ограничения действия шариата в духовном быте мусульман Средней Азии». Таким образом, в Русском Туркестане мулла превратился в «частное лицо», не имел официального статуса и мог существовать лишь за счет верующих.

Кауфман, как и его начальник, военный министр Д. А. Милютин, не понимая сущности ислама и мусульманского общества в целом, искренне верили, с нашей точки зрения, в ту утопию, что «примитивный исламизм» со временем будет «деградировать в крае под воздействием российской цивилизации и новых (европейских — А. Х., Д. М.) форм жизни». «Игнорирование» ислама в крае отнюдь не означало «забвения» империей его существования и возможных «негативных» проявлений его активности. Власти Русского Туркестана внимательно следили за ситуацией в мусульманской среде, и в любой момент «туркестанская администрация могла по закону пресечь любое проявление антиправительственной деятельности мусульманского духовенства и привлечь к ответственности повинных в ней»[69].

По настоянию Кауфмана, улемы одобрили проект Положения 1867 г. об управлении Туркестанским краем. Кауфман добился получения фетвы (заключения), признававшего этот документ не противоречившим основам шариата. После этого Кауфман решил в дальнейшем не считаться с мусульманской духовной элитой. Распоряжением генерал-губернатора были упразднены должности казы-калона (главного судьи), шейх-ул-исламов, раисов и др. В начале своего правления в крае Кауфман какое-то время предполагал все же также создать свой суннитский муфтият. В итоге Кауфман, судя по всему, опасался, что поскольку существовавшие к тому времени в стране муфтияты находились в ведении МВД, то данное ведомство пожелает подчинить себе и вновь организуемое туркестанское мусульманское духовное правление. Следует отметить, что в условиях постоянных споров между Военным министерством и МВД о праве контроля над Туркестаном Кауфман стремился избежать всяческих контактов с Уфимским муфтиятом. Кауфман сознательно отстранял мусульманских духовных лиц от контактов с имперской администрацией, дабы не придать мусульманскому духовенству значения представителя монархии Романовых в глазах туземного населения[70].

В начале XX в. имперские чиновники в Средней Азии продолжали в основном следовать кауфманской линии в исламской политике. Так, генерал-губернатор Туркестана в 1909–1913 гг. А. В. Самсонов полагал, что официальное игнорирование местного ислама является наиболее оптимальной мерой. При Самсонове туркестанская администрация не вмешивалась в процесс избрания мулл местным населением и не занималась их официальным утверждением. Неоднократно в первые полтора десятилетия XX в. и в мусульманских, и в российских чиновничьих кругах снова возникал вопрос о создании среднеазиатского исламского управления. Мусульмане хотели получить свой, подобный другим российским, суннитский муфтият. Царские администраторы желали бы скорее выстроить чиновничью структуру, прежде всего надзирающую за исламом в Туркестане. Однако к началу 1917 г. никакого органа, как-то курировавшего духовную жизнь среднеазиатских мусульман в Туркестане, так реально и не появилось.

При завоевании Средней Азии российская власть приняла для себя принципиальное решение оставить основные исламские институты на завоеванной территории в неприкосновенности. Два института получили официальное признание в законодательстве об управлении Туркестанским краем — шариатские суды и вакуфы. Однако в правила их действия были внесены существенные коррективы. По Временному положению об управлении Семиреченской и Сырдарьинской областей 1867 г., которое было положено в основу организации власти в Туркестанском крае, на территории Туркестанского генерал-губернаторства действовало одновременно две системы местного самоуправления и судопроизводства. Оседлое население обозначалось как сарты, кочевое как киргизы. У кочевников уезд делился на на волости, волости — на аулы. Волости управлялись волостными управителями, аулы — аульными старшинами, старшины избирались на сходах, управители на съездах представителей от аулов сроком на 3 года. В районах проживания оседлого населения (в основном в Ташкенте и его окрестностях) местная полицейская и распорядительная власть находилась в руках аксакалов, которые пользовались властью волостных управителей кочевого населения. Они избирались на съездах десятников (унбаши), которые в свою очередь избирались на сходах населением. На тех же съездах избирались судьи — казии, которые могли рассматривать гражданские дела до 100 руб.; дела свыше 100 руб. и уголовные дела должны были рассматривать съезды казиев. Телесные наказания и смертная казнь по приговорам этих судебных инстанций были отменены. Все эти должностные лица утверждались российской властью.

Согласно статье 210 Положения об управлении Туркестанского края 1886 г. «Оседлые туземцы и кочевники имеют отдельные народные суды, разрешающие подсудные им дела на основании существующих в каждой из означенных частей населения обычаев». Из Положения было убрано прямое упоминание казиев и шариата. У оседлых жителей процедура включала в себя избрание на волостном съезде представителями-элликбаши двух кандидатов, один из которых затем утверждался областным начальником на должность народного судьи, второй — заместителем. Народный судья осуществлял свои полномочия на территории всей волости в течении трех лет. Губернатор своим решением мог снять его с должности до истечения этого срока и назначить новые выборы. Помимо народного судьи были узаконены еще два института — съезд судей и чрезвычайный съезд судей, которые играли роль окончательной апелляционной инстанции в случае несогласия с единоличным решением казия. По желанию сторон, местные жители могли обращаться в российские суды, но в случае, если народный суд вынес свое решение, это право аннулировалось. Съезды могли также инициировать процесс отрешения судьи от его обязанностей.

В ведение народного суда передавались все гражданские дела и мелкие уголовные дела, за исключением тяжких преступлений (убийства, изнасилования и т. д.) и преступлений против власти и государственного имущества. В обязанности судей входило также утверждение всех поземельных сделок, если стоимость участка не превышала 300 руб., и всякого рода других договоров между местными жителями, заверение документов, брачных договоров и т. д. Исполнением решений судебной власти обязаны были заниматься сельские старшины и волостные управители.

В кочевой части Туркестанского края роль судей выполняли бии, которые избирались тем же порядком по несколько человек на волость. Бии и съезды биев судили на основании норм обычного права.

Туркестанская администрация пыталась контролировать, насколько у нее было сил и возможностей, назначение старшин, управителей и народных судей, следила за их деятельностью, поощряла их в случае демонстрации лояльности и моментально наказывала, если только возникали подозрения в нелояльности. Однако возможности для вмешательства непосредственно в судебную практику были ограничены. Российская власть имела право вынести прокурорский протест против тех или иных решений, но только в случае, если они нарушали какие-то очевидные нормы, принятые законами империи. К таковым русские чиновники попытались отнести, например, случаи наказания судами женщин, вышедших на улицу с открытым лицом.

Не менее противоречивым был статус другого исламского института, узаконенного российской властью, — вакуфов. В ходе изучения вакуфных дел чиновники выяснили, что ситуация до русского завоевания была крайне неопределенной и диктовалась в большей степени устным и обычным правом, быстро менялась и являлась всегда предметом споров и конфликтов. В частности, в какой-то мере парадоксальным был тот факт, обнаруженный царскими чиновниками, что одна и та же земля могла одновременно являться объектом двух различных видов собственности — вакуфной и частной, представления о границах и площади этой земли могли носить примерный характер, сами вакуфные документы были необязательными, а потомки завещателя легко нарушали записанные в них положения о порядке наследования[71].

Так, в Бухарском эмирате вакуфные земли, принадлежавшие мечетям, мактабам, медресе, религиозным и культурно-просветительным учреждениям, занимали исключительное значение. В Бухаре до 1920 г. вакуфы составляли 24,6% орошаемых земель[72]. Духовенству принадлежала власть судебная (куззат) и надзирательская (ихтисаб), составление юридических заключений — фетва, выполнение функций муфтия (юрисконсульта), преподавание в медресе в должности мударриса (профессора). Оно являлось также основным поставщиком кадров для чиновничества. Однако источники признают весьма неэффективное расходование вакуфных средств.

Во второй половине XIX века к моменту завоевания Туркестана Россией бухарские медресе обладали ежегодными доходами в более чем в 500 000 рублей. 17 медресе Самарканда распоряжались вакуфами размером 6250 десятин, 390 торговых лавок, 45 караван-сараев, несколькими мельницами и 4 базарными рядами. По Самаркандскому отделу (затем уезду) в 1869 г. было внесено 142 вакуфных установления на 59 991 танап обрабатываемых земель, получающих 34 621 руб. 40 коп. поземельных сборов. Вакуфам принадлежали 210 торговых лавок, 7 караван-сараев, 7 мельниц, 4 крупорушки. По Катта-Курганскому отделу (затем уезду) в 1869 г. вакуфных земель оказалось 14 683 танапа с поземельным сбором 60 798 денег. К моменту присоединения Туркестана только в Зеравшанском, Чимкентском, Кураминском (затем Ташкентском), Ходжентском уездах на территории бывшего Кокандского ханства 322 вакуфа составляли 66 716 танапов, то есть около одной седьмой обрабатываемых земель[73]. В 1876 г. на территории только созданной Ферганской области вакуфы только в Маргиланском и Андижанскм уездах составляли 21 270 десятин[74].

По статье 265 Положения об Управлении Туркестанским краем 1886 г. «населенные земли, входящие в состав признанных правительством вакуфов, остаются во владении сельских обществ». Следует обратить внимание, что здесь говорится не о собственности, а только о владении. Положение четко различает эти два момента, так как в статье 268 указывается, что «земли городские состоят во владении, пользовании и распоряжении подлежащих городских обществ». Причем в Самаркандской области Туркестанского края уже с 1878 г. контроль над сдачей вакуфов в аренду с торгов находился в руках областной администрации[75].

По статье 266 Положения об Управлении Туркестанским краем 1886 г. «учреждение новых вакуфов допускается не иначе как с разрешения генерал-губернатора, который дозволяет сие единственно в случаях, заслуживающих особого уважения». По статье 267 «утверждение вакуфных документов, устройство управления вакуфами, наблюдение за правильностью употребления вакуфных доходов и право ревизии их принадлежит областным правлениям»[76].

Этот процесс ограничений и конфискаций оказался во многом схож с секуляризацией церковных владений Православной церкви в XVIII в. Причем это сходство вакуфной собственности с монастырской отмечалось представителями имперской администрации Туркестана. Так, капитан М. Ростиславов в 1874 г. в «Заметках по вакуфному вопросу» писал, что это вопрос напоминает «монастырский» в истории России, и так же служит для мобилизации народных масс против властей. М. Ростиславов утверждает, что в Туркестане «применение решения монастырского вопроса весьма возможно и даже необходимо». Он ссылается на опыт Османской империи, где в 1826 г. созданием министерства имперских вакуфов султан формально установил контроль над вакуфным землевладением. Генерал-губернатор Туркестана К. П. Кауфман дал указание напечатать данный проект в официальной газете администрации края «Туркестанские ведомости», но посчитал, что его применение может привести к непредсказуемым последствиям[77]. Православное духовенство края в свою очередь отличалось пониманием системной роли вакуфов. Так, епископ Туркестанский и Ташкентский Александр писал в 1882 г. сенатору Ф. Гирсу, ревизирующему тогда Туркестанский край: «Уничтожение благотворительных вакуфов и ограничение их прав было бы не только не государственным, но и не христианским делом… Что скажут о нас туземцы, если мы своими руками на правах победителей разрушим то, что есть у них лучшего»[78].

Если в Крыму на протяжение XIX века мусульмане превратились в меньшинство, то в Туркестане, несмотря на славянскую колонизацию, они продолжали оставаться абсолютным большинством, контролирующим религиозные институты, ключевую роль среди которых играли вакуфы. После присоединения Средней Азии русская власть в цело вела политику невмешательства в религиозные дела уммы, что отразилось в единственной статье проекта положения об управлении Сырдарьинской и Семиреченской областей (1867 г.). Было констатировано, что «вакуфные земли по рассмотрении в областном правлении документов на оные подразделяются, основании существующего порядка 1) на обеленные, то есть освобожденные от сборов, и 2) платящие установленные подати. Затем вновь Дарственные вакуфы должны платить херадж и танапный сбор на общем основании[79]. Член Военно-окружного совета полковника М. Н. Николаев представил записку Туркестанскому генерал-губернатору К. П. Кауфману от 11 августа 1869 г. Он приходит к выводу, что «во владениях Кокандского хана и Бухарского эмира «все земли изначально принадлежали хану или эмиру, а следовательно принадлежат ныне, кроме земель мильк, государственной собственности, жителям же отдаются, так сказать, бессрочно в пользование за установленную плату»[80]. Таким образом, «9. Земли вакуфные, коими пользуются или владеют мечети или медресе, а также частью и духовенство, происходят от жертвований, дарением или государством, ханом, эмиром или частными лицами, а потому права пользования ими, владения этими землями, право не оплачивать их податью или обязанностью вносить их, прямо зависит от того, на каком праве земли эти состояли у жертвователей[81].

Туркестанский генерал-губернатор К. П. Кауфман по-военному откровенно заявил: «мильковладельцы и мусульманское духовенство, отстаивающие свои поземельные претензии составляют аристократический класс населения, политически нам враждебный, недовольный новым порядком, лишившим эти влиятельные сословия их прежней общественно-политической роли, вопрос о привилегированном землевладении является, таим образом, вопросом о материальной силе туземной аристократии, интересы которой непримиримы с видами правительства»[82]. Таким образом, Туркестанский генерал-губернатор К. П. Кауфман фактически уравнял владельцев мильков со светскими феодалами, а вакуфов — с духовными. Он видел решение проблемы в ликвидации мусульманского феодального класса, как это произошло в Поволжье.

Упоминая среди предложений вышеуказанную записку М. Ростиславова нужно заметить, что здесь речь идет о ликвидации мусульманского землевладения, контролируемого духовенством. Однако, указывая на его аналогию с землями православной церкви, здесь следует отметить, что при Екатерине II произошла не только секуляризация монастырских владений, но и создание системы образования и социального обеспечения (приказы общественного призрения) для меньшинства из числа свободного населения[83]. Однако если в России второй половины XVIII века образование охватывало ничтожное меньшинство, то в Туркестане позапрошлого века мы можем говорить об охвате большинства мужского населения. К тому же преподаватели и шакирды медресе образовывали одну из наиболее мобильных, социально активных и молодых по возрасту корпораций, что никак не было сравнимо с немногочисленными учащимися екатерининской эпохи.

В условиях среднеазиатского пограничья власти, наоборот, старались использовать активность шакирдов и молодых преподавателей (муллабачей) для установления контроля над правильностью расходов вакуфных имуществ со стороны мутавалли. Так, в 1873 г. студенты трех медресе Самаркандского Регистана (Тилля Кори, Шир-Дор, Улугбек) обратились с жалобой к администрации на расхищение вакуфных средств руками мутавалли, мударрисов и казиев (кади). Начальник Зеравшанского округа генерал А. К. Абрамов создал в 1876 г. вакуфную комиссию, издавшую приказ, по которому доходы от сдачи вакуфных имуществ помещались на депозиты окружного правления[84]. Покорность духовенства объяснялась, вероятно, тем, что контроль был установлен только над сельскими, а не городскими вакуфами, а также присоединением Самарканда к России только пять лет назад в 1868 г. Однако в Ферганской области, входившей ранее в состав Кокандского ханства, попытки создать такого рода вакуфную комиссию встретили жесткое сопротивление всего населения[85]. Во многом деятельность этой комиссии открыла возможности для массового (94%) неутверждения вакуфных документов именно в Самаркандской области.

В дальнейшем руководство сохранившихся вакуфов научилось обходить механизмы контроля. В 1894 г. Туркестанский генерал-губернатор А. Б. Вревский издал инструкцию для мударрисов (здесь фактически ректоров медресе), по которой они должны были требовать у мутавалли письменного отчета. В свою очередь мударрисы должны были отправлять эти данные в Инспекцию «туземных» школ. Однако с упразднением последней в 1896 г. эта связь прервалась. Жалобы же на мутавалли, вопреки инструкции, областные правления, предпочитали передавать в суд казиев. Последние обычно не стремились к детальному расследованию[86].

В 1893 г. тот же туркестанский генерал-губернатор А. Б. Вревский издал инструкцию о публичном избрании мутавалли. Причем бланки протоколов печатались в правительственной типографии, а областное правление могло утвердить или изменить результаты голосования[87]. Уже в 1881 г. в Коканде представитель администрации края Батыров отменил выборы мутавалли в медресе Чалпак, так как избранный мутавалли Халкджан Касымбев на самом деле не получил поддержку у мударрисов медресе[88].

В 1882 г. вышеупомянутый сенатор Ф. Гирс в акте ревизии Туркестанского края указывал: «на вакуфные доходы содержится очень много учреждений, не только религиозных, но и благотворительных». Стеснение, а тем более запрет вакуфов, по мнению ревизирующих, перекладывал бы на русское правительство обязанности призрения мусульманского населения, что было бы ты тогда «не по силам русской власти и средства казны, издерживающей и без того на Туркестанский край огромные средства». Такая позиция, направленная на сокращение расходов казны, по мнению А. П. Савицкого, была близка к позиции министерства финансов и противоречила линии туркестанского генерал-губернатора К. П. Кауфмана, в целом ориентированного на выкуп вакуфных земель, то есть постепенную ликвидацию вакуфов[89].

По мнению современного российского исследователя П. П. Литвинова основной причиной сохранения вакуфов стало понимание российским властями их системообразующей роли для обеспечения институтов образования и религиозной инфраструктуры. А нам хотелось бы, соглашаясь с позицией Ф. Гирса, добавить: и социального обеспечения. Ведь в Туркестане не были введены земские учреждения. П. П. Литвинов считает, что, конфисковав вакуфы, государство не могло бы обеспечить даже половины потребностей медресе, мектебов, мечетей и духовенства даже в их дореформенном варианте[90].

В проекте «Поземельного устройств Туркестанского края» Ф. Гирс предложил освободить благотворительные вакуфы от государственных повинностей (п. 107), а вакуфы, учрежденные для «поддержания известных родов» (п. 112) закрепить на праве собственности за этими родами при условии уплаты ими всех повинностей. В пункте 112‑м указывалось: «для заведования вакуфами учреждаются особые вакуфные управления в Новом Маргелане, Самарканде и Ташкенте, состоящее каждое под председательством правительственного лица, по представлениям военных губернаторов»[91]. В предварительной записке наряду с лицом, назначаемым генерал-губернатором, в вакуфных управлениях состояли выбранные мутаваллиями 4 местных жителя, утвержденные военными губернаторами[92].

Утверждалось, что «на обязанности вакуфных управлений лежит попечение о правильном поступлении и употреблении вакуфных доходов и определение количества сборов в пользу вакуфовладельцев с вакуфов заселенных» (п. 113)[93], а также на них «возлагается разбор и утверждение вакуфных документов». В примечании указывалось, что «в состав вакуфных управлений… назначаются еще два казия по выбору военного губернатора, и местный военный судья или другое лицо с разрешения генерал-губернатора». При этом вакуфовладельцы должны в течение двух лет представить свои документы: «по истечении этого срока, все непредставленные вакуфные документов признаются не имеющими силы». Именно областные правления выдают свидетельства «для укрепления прав на земли, признанные вакуфными», которые служат «затем основанием для ввода во владение».[94]

В 1882–1884 гг. туркестанским генерал-губернатором стал легендарный покоритель края генерал М. П. Черняев, чьи предложения во многом перекликались с идеями Ф. Гирса. Вместо политики Н. П. Кауфмана («игнорирования» среднеазиатского исламизма (выражение современников)) он создал комиссию по выработке проекта Духовного управления для мусульман Туркестана. Оно должно было состоять из 8 членов‑мусульман и русского секретаря и ведать делами «мусульманского вероучения, вакуфами и мусульманскими учебными заведениями». Однако уже в середине января 1884 г. М. П. Черняев был смещен с поста и навсегда покинул Среднюю Азию, комиссия была распущена[95].

В 1884 г. в Петербурге была создана особая комиссия из представителей министерств для обсуждения вопросов гражданского управления Туркестанским краем во главе с директором Азиатского департамента МИД генерал-адъютантом графом Н. П. Игнатьевым. В ней участвовали представители Военного министерства, Министерства внутренних дел, Министерства финансов, Министерства путей сообщения, канцелярии государственного контроллера. Именно он создала Положение об управлении Туркестанским краем, высочайше утвержденный в 1886 г. По нему управление Туркестаном оставалось в руках Военного министерства, а не передавалось МВД, как предлагал Ф. Гирс[96]. Соответственно это обозначало контроль военных над всей системой управления и отсутствие единых судебных органов в регионе. Ситуация в Туркестанском краем продолжала коренным образом отличаться от территорий округов Оренбургского и Таврического духовных собраний, подчиненных МВД и находившихся на территориях, управляющихся губернаторами, находящимися в ведомстве МВД.

Вакуфные управления не были созданы. Имперские власти не перешли к системе прямого управления вакуфами, сохраняя систему непрямого управления. Вместе с тем, большинство членов комиссии Н. П. Игнатьева возложили «на областные правления рассмотрение и утверждение вакуфных документов, наблюдение за правильностью употребления вакуфных документов и право ревизии… областным правлениям предоставляется право приглашать, в случае надобности в качестве экспертов, казиев, мутаваллиев и других лиц, хорошо знакомых с вакуфным вопросом». Срок для представления документов, как и у Ф. Гирса, был ограничен двумя годами[97]. В статье 284 Положение об Управлении Туркестанским краем 1886 г. формулировались «Правила о введении поземельно-податного устройства в Туркестанском крае», по которым в областях края создаются поземельно-податные комиссии во главе с комиссарами (в участках уездов). Именно последний проверял «подлинность и содержание каждого из доставленных областным правлениям вакуфных документов» (п. 10). В итоге последнее «рассмотрев вакуфные документы… постановляет решение о признании или непризнании вакуфного права (п. 15), а его определение поступает на утверждение генерал-губернатора (п. 17). Так определялась ситуация в Самаркандской и Сыр-Дарьинской областях. В пункте 22 указывается, что в Ферганской области существует особенность, что «первоначальная проверка документов о вакуфах уезда производится вакуфными комиссарами, заключение которых рассматривается временной вакуфной комиссией. Она состоит под председательством начальника уезда, из вакуфных комиссаров… Чины эти подчиняются Ферганскому областному правлению»[98]. Можно согласиться с мнением С. Абашина о том, что «по сути дела «вакуфная политика» была отдана на откуп местным чиновникам царской администрации, которые могли, интерпретируя на свое усмотрение законы, принимать как весьма жесткие, так и мягкие по отношению к мусульманским учреждениям решения»[99]. По статье 286 Положения об Управлении Туркестанским краем 1886 г. указывалось, что государственному поземельному налогу не подлежат: вакуфные ненаселенные земли, весь доходы от которых назначены вакуфным документов (вакуф-наме) в пользу мечетей или школ или для надобностей общественного призрения»[100].

Лейтмотивом к регулированию вакуфного имущества по «Положению об управлении Туркестанским краем» 1886 г. стало «высочайше» утвержденное журнальное постановление Государственного совета: «Вопрос об устройстве вакуфов и порядок управления настолько сложен и мало разработан, что касается каких-то подробностей этого предмета было бы не вполне осторожно. В настоящее время следует ограничиться лишь общим постановлением, что вакуфные земли признаются русским правительством и сохраняются в силе на существующем основании». Право утверждения документов по управлению, контроля за правильным использованием и ревизии было предоставлено областным правлениям. В развитие положения 1886 г. туркестанским генерал-губернатором издавались инструкции в 1891 г. и 1893 г.[101] Причем, по мнению П. П. Литвинова, инструкция 1891 г. была чрезмерно жесткой, и вакуфные грамоты «браковались» поземельно-податными комиссиями по весьма сомнительным признакам. Наоборот, инструкция 1893 г. возложила ответственность за окончательный вывод на областные правления. После этого рассмотрение документов «стало предельно длительным и осторожным сверх меры»[102].

По «Положению об управлении Туркестанским краем» был установлен ограниченный срок представления материалов в областные правления (до 1 июля 1887 г.). По истечение этого срока не предъявленные документы призвались недействительными. Нововведение привело к значительному сокращению вакуфной собственности[103]. По мнению тогдашнего исследователя В. Наливкина и современного нам ученого С. Абашина, «число вакуфов было резко сокращено, а сами они поставлены под жесткий государственный контроль»[104]. Действительно в количественном отношении по Самаркандской области оставлено было без рассмотрения из 1758 вакуфных документов — 94%, в Ферганской области из 5800–72%[105]. Периодически возникали скандалы поводу распродажи вакуфного имущества, которые признавались властями[106].

П. П. Литвинов указывает, что в целом по всему русскому Туркестану картина была более нюансированной. Так, к 1901 г. (за 15 лет) по официальным данным были проверены документы в Ферганской области (в четырех уездах из пяти, кроме Кокандского), Самаркандской области (только в одном уезде из четырех: Самаркандском), Сыр-Дарьинской области (в одном уезде из пяти: Ташкентском)[107]. По официальным данным в 1887 г. в Туркестанском крае были признаны 395 вакуфных документов на владение 13 023 десятинами земли[108]. В начале XX в. в русском Туркестане вакуфные доходы для медресе составляли 170 475 руб. и 468 012 пудов зерна, для мечетей — 423 582 руб. и 515 181 пуд зерна. В 1913 г. 309 мазаров Ферганской области обладали вакуфными доходами в 15 370 руб. и 3831 пуд зерна.[109] Ташкентское медресе Ходжи-Ахрара обладало караван-сараем, 52 лавками, 300 амбарами, которые давали в год доход более шестисот рублей[110].

В 1899 г. администрация туркестанского генерал-губернатора С. М. Духовского разработала «Временные положения» об управлении духовными делами управления для мусульман Туркестана, мусульманскими учебными заведениями и вакуфами, расположенными на территории края. Годом ранее в августе 1898 г. С. М. Духовский предлагал создать «Особое Туркестанское Духовное правление» во главе с председателем этническим русским. Такого рода экстравагантный проект был отвергнут Департаментом духовных дел иностранных исповеданий (ДДДИИ) МВД. Общий Проект включал в себя «Проект об управлении вакуфами». Здесь указывалось, что «вакуфные имущества находятся под наблюдением областной и уездной администрации» (п. 13). Сами мутаваллии утверждаются в должности уездными начальниками согласно воле завещателя (вакуф-наме) и состоявшимся выборам, соответственно смещаются с «должностей той же властью» (п. 14). Устанавливался жесткий контроль над сбором доходов с вакуфного имущества и данными об их размерах (п. 15). Учреждение новых вакуфов допускалось только с разрешения туркестанского генерал-губернатора и только в случаях «заслуживающих особого внимания». Государство получало право отчуждения вакуфов (п. 17 и 18)[111]. Однако представители военного министерства, МВД, МИДа и министерства финансов предпочли сохранить имеющееся положение вещей[112].


[1]Ислам в Российской империи: Законодательные акты, описания, статистика. — М., 2001. — C. 47.

[2]Там же. C. 59.

[3]Там же. C. 58.

[4]Арапов Д. Ю. Система государственного регулирования ислама в Российской империи (последняя треть XVIII — начало XX вв.): дис. … докт. ист. наук. — М., 2005. — С. 75–76.

[5]См., напр.: Маслов П. В., Миллер М. Е., П. В. Никольский. Крым. Хрестоматия по истории края. — Ч. 1. / П. В. Маслов, М. Е. Миллер, П. В. Никольский. — Симферополь: Крымгосиздат, 1930. — С. 71–76.

[6]FisherA.The Crimean Tatars. — Stanford: Stanford university press, 1987. — Р. 88.

[7]Там же. Р. 77–78.

[8]Конкин Д. В. Вакуфные владения в Крыму в свете законов Российской империи / Д. В. Конкин // Источники существования исламских институтов в Российской империи. Сборник статей. — Казань: Институт истории АН РТ, 2009. — С. 182.

[9]Полное собрание законов Российской империи. Собрание второе. 1831. — СПб. 1832. Т. 6, Отделение второе, № 5033.

[10]Арапов Д. Ю. Система государственного регулирования ислама в Российской империи (последняя треть XVIII — начало XX вв.): дис. … докт. ист. наук. — М., 2005. — С. 125–130.

[11]Ислам в Российской империи: Законодательные акты, описания, статистика. — М., 2001. С. 104–105, 109–111, 141–142.

[12]Там же. С. 130–131.

[13]Александров И. Ф. О мусульманском духовенстве и управлении духовными делами мусульман в Крыму после его присоединения к России // Известия Таврической ученой архивной комиссии, 1914, № 51, С. 212.

[14]Конкин Д. В. Вакуфные владения в Крыму в свете законов Российской империи / Д. В. Конкин // Источники существования исламских институтов в Российской империи. Сборник статей. — Казань: Институт истории АН РТ, 2009. — С. 181.

[15]ПСЗ. — Собр. 2‑е. — Т. II. — № 1417.

[16]Устав Духовных дел иностранных исповеданий // Свод законов Российской империи, Т. 11. — Ч. 1 — приложение к статье 1391. Цит. по: Ислам в Российской империи: Законодательные акты, описания, статистика. — М., 2001. — С. 248.

[17]ПСЗ. — Собр. 2‑е. — Т. IV. — № 2761.

[18]Устав Духовных дел иностранных исповеданий // Свод законов Российской империи, Т. 11. — Ч. 1. — С. 1384. Цит. по: Ислам в Российской империи: Законодательные акты, описания, статистика. — М., 2001. — С. 248.

[19]ЦГИА РБ. Ф. И‑295. Оп. 6. Д. 87. Л. 35.

[20]Устав Духовных дел иностранных исповеданий // Свод законов Российской империи, Т. 11. — Ч. 1 — приложение к статье 1391. П. 4. Цит. по: Ислам в Российской империи: Законодательные акты, описания, статистика. — М., 2001. — С. 248.

[21]Там же. — Приложение к ст. 1391. — П. 4. Примечание. Цит. по: Ислам в Российской империи: Законодательные акты, описания, статистика. — М., 2001. — С. 248.

[22]Устав Духовных дел иностранных исповеданий // Свод законов Российской империи. — Т. 11. — Ч. 1 — Приложение к ст. 1203. — П. 11.

[23]Там же. П. 15.

[24]Загидуллин И. К. Вакуфы в имперском правовом пространстве // Материалы всероссийского семинара: Ислам и благотворительность: сб. ст. — Казань: Институт истории АН РТ, 2006. — С. 48–49.

[25]Устав Духовных дел иностранных исповеданий // Свод законов Российской империи. — Продолжение 1876 г. — Т. ХI. — 4.1. — Ст. 1203. — Примечание.

[26]Арапов Д. Ю. Система государственного регулирования ислама в Российской империи (последняя треть XVIII — начало XX вв.): дис. … докт. ист. наук. — М., 2005. — С. 220–222.

[27]Устав Духовных дел иностранных исповеданий // Свод законов Российской империи, Т. 11. — Ч. 1 — приложение к статье 1391. Цит. по: Ислам в Российской империи: Законодательные акты, описания, статистика. — М., 2001. — С. 250–253.

[28]Климович Л. И. Ислам в царской России. — М., 1936. — С. 110.

[29]Арапов Д. Ю. Система государственного регулирования ислама в Российской империи (последняя треть XVIII — начало XX вв.): дис. … докт. ист. наук. — М., 2005. — С. 96

[30]Азаматов Дж. Оренбургское Магометанское Духовное Собрание. — Уфа, 1999. — С. 40–64.

[31]Климович Л. И. Ислам в царской России. — М., 1936. — С. 26–27; Мэржани Ш. Аль-кыйсме ас-сани мин китаби мустафад аль-ахбар фи ахвали Казан ва Болгар. — Казань, 1900. — б. 256–257; Фәхретдин Р. Асар. — 2 җилд. — 11 җөзья. — Оренбург, 1905. — бб. 191–193.

[32]Оразаев Г. М. — Р.. Тюркоязычная деловая переписка на Северном Кавказе в XVII–XIX вв. — Махачкала, 2007. — С. 60.

[33]Kemper M. Sufis und Gelehrte in Tatarien und Baschkirien, 1789–1889: der Islamische Diskurs unter russicher Herrschaft. — Berlin, 1998. — S. 404. Следует указать, что сын Шамиля Мухаммад-Шафи был русским генералом, с 1882 г. жил в Казани и женился на татарке.

[34]Багаутдин аль-Булгари. Тарик-и‑ходжаган. — Казань, 1874. — б. 49.

[35]Там же. б. 50.

[36]Там же. б. 51.

[37]Там же. б. 52.

[38]Кемпер М, Усманова Д. М. Ваисовское движение в зеркале собственных прошений и поэм // Гасырлар авазы — Эхо веков. — 2001. — № 3 / 4. См. монографию: Усманова Д. М. Мусульманское «сектантство» в Российской империи: «Ваисовский Божий полк староверов‑мусульман», 1862–1916 гг. — Казань: Фән, 2009.

[39]Фэхретдин Р. Асар. — 2 җилд. — 13 җөзья. — Оренбург, 1907. — С. 391.

[40]См. Ислам в Российской империи: Законодательные акты, описания, статистика. — М., 2001. — С. 132, 150–151.

[41]Арапов Д. Ю. Система государственного регулирования ислама в Российской империи (последняя треть XVIII — начало XX вв.): дис. … докт. ист. наук. — М., 2005. — С. 139–142.

[42]Более подробно см.: Бобровников В. О. Мусульмане Северного Кавказа: обычай, право, насилие (Очерки по истории и этнографии права Нагорного Дагестана). М. 2002; см.: Его же. Военно-народное управление в Дагестане и Чечне: история и современность // Россия и Кавказ сквозь два столетия: сб. ст. — СПб., 2001. — С. 91–107; Северный Кавказ в составе Российской империи. Сост. и отв. ред. Бобровников В. О., Бабич И. Л. — М.: НЛО, 2007. — С. 184–211.

[43]Далгат Э. М. Ислам и формы земельной собственности в Дагестане // Ислам и исламская культура в Дагестане. — М., 2001. — C. 74–77.

[44]Там же. С. 75.

[45]Шихсаидов А. Р. Эпиграфические памятники Дагестана. — М., 1984. — С. 234.

[46]Смирнов Н. А. Современный Ислам. — М., 1930. — С. 197.

[47]Ислам в Российской империи: Законодательные акты, описания, статистика. — М., 2001. — С. 62–64.

[48]Арапов Д. Ю. А. П. Ермолов и мусульманский мир Кавказа // Вест. Моск. ун-та. Сер. 8. История. 2001, № 6, С. 55.

[49]Арапов Д. Ю. Система государственного регулирования ислама в Российской империи (последняя треть XVIII — начало XX вa.): дис. … докт. ист. наук. — М., 2005. — С. 100

[50]«Признать удобность запретить на время…» (Император Александр I и генерал А. П. Ермолов о мусульманском паломничестве). (Публ. Д. Ю. Арапова) // Кавказский сборник. М., 2005, Т. 2 (34).

[51]Бобровников В. О. Военно-народное управление в Дагестане и Чечне: история и современность // Россия и Кавказ сквозь два столетия: сб. ст. — СПб., 2001. — С. 93–95.

[52]Арапов Д. Ю. Система государственного регулирования ислама в Российской империи (последняя треть XVIII — начало XX вв.): дис. … докт. ист. наук. — М., 2005. — С. 176–187.

[53]Там же. С. 167–168.

[54]Цит по: Ислам в Российской империи (Законодательные акты, описания, статистика) // сост. Арапов Д. Ю. — М., 2001. — С. 50–53.

[55]Свод уставов духовных дел иностранных исповеданий // Свод законов Российской империи. — Т. XI. — Ч. 1. — Ст. 1663. Статьи, имеющие отношение для шиитов: Ст. 1546–1557, для суннитов1661–1672. Цит. по: Ислам в Российской империи: Законодательные акты, описания, статистика. — М., 2001. — С. 228–229, 245–247.

[56]Свод уставов духовных дел иностранных исповеданий // Свод законов Российской империи. — Т. XI. — Ч. 1. — Ст. 1663. Цит. по: Ислам в Российской империи: Законодательные акты, описания, статистика. — М., 2001. — С. 245.

[57]Там же. Ст. 1671, 1672. Цит. по: Ислам в Российской империи: Законодательные акты, описания, статистика. — М., 2001. — С. 245.

[58]Там же. Ст. 1670.

[59]Там же. Ст. 1667.

[60]Там же. Ст. 1668.

[61]Там же. Ст. 1669.

[62]Там же. Ст. 1664, 1665.

[63]Свод уставов духовных дел иностранных исповеданий // Свод законов… — Т. XI. — Ч. 1. — Ст. 1663. Статьи, имеющие отношение для шиитов: Ст. 1492, для суннитов: Ст. 1607.

[64]Косач Г. Г. Казахский «образованный класс» в Российской империи. — ред Д.Е Фурман. // Казахстан и Россия: общества и государства. — М., 2004. — С. 3–6.

[65]Инородческое обозрение за июнь 1915 г. — Казань, 1915. — Кн.11. — С. 882.

[66]То есть Каргала.

[67]Арапов Д. Ю. Система государственного регулирования ислама в Российской империи (последняя треть XVIII — начало XX вв.): дис. … докт. ист. наук. — М., 2005. — С. 87.

[68]Там же. С. 167–168.

[69]Там же. С. 187–190.

[70]Россия — Средняя Азия Т. 1: Политика и ислам в конце XVIII — начале XX вв. — М., 2011. — С. 135–138.

[71]Там же.

[72]Набиев Р., Хабутдинов А. Вакуф // Ислам на европейском Востоке. Энциклопедический словарь. — Казань, 2004. — С. 47–48.

[73]См. Климович Л. И. Ислам в царской России. / Л. И. Климович. — М., 1936. — С. 105; Литвинов П. П. Государство и ислам в Русском Туркестане (1865–1917) (по архивным материалам) / П. П. Литвинов. — Елец, 1998. — С. 169.

[74]Юлдашев А. Аграрные отношения в Туркестане (конец XIX — начало XX вв.) / А. Юлдашев. — Ташкент: Узбекистан, 1969. — С. 73.

[75]Литвинов П. П. Государство и ислам в Русском Туркестане (1865–1917) (по архивным материалам) / П. П. Литвинов. — Елец, 1998. — С. 174.

[76]Цит. по: Савицкий А. П. Поземельный вопрос в Туркестане (в проектах и законе 1867–1886 гг.) / А. П. Савицкий. — Ташкент: изд-во СамГУ, 1963. — С. 195–196.

[77] Литвинов П. П. Государство и ислам в Русском Туркестане (1865–1917) (по архивным материалам) / П. П. Литвинов. — Елец, 1998. — С. 174.

[78]Там же. С. 177.

[79]Проект положения об управлении Сырдарьинской и Семиреченской областей. — Ст. 295. Цит. по: Загидуллин И. К. Вакуфы в имперском правовом пространстве / И. К. Загидуллин // Материалы всероссийского семинара: Ислам и благотворительность: сб.ст. — Казань: Институт истории АН РТ, 2006. — С. 53.

[80]Савицкий А. П. Поземельный вопрос в Туркестане (в проектах и законе 1867–1886 гг.). — Ташкент: изд-во СамГУ, 1963. — С. 22.

[81]Там же. С. 23.

[82]Галузо П. Г. Туркестан — колония (очерк истории Туркестана от завоевания русскими до революции 1917 года). — М.: Изд. КУТВ, 1929. — С. 30.

[83]См.: Ерошкин Н. П. История государственных учреждений в дореволюционной России / Н. П. Ерошкин. — М., 1983.

[84]Литвинов П. П. Государство и ислам в Русском Туркестане (1865–1917) (по архивным материалам) / П. П. Литвинов. — Елец, 1998. — С. 173–174.

[85]Там же. С. 175.

[86]Там же. С. 173–174.

[87]Там же. С. 199.

[88]Crews R. For prophet and tsar: Islam and Empire in Russia and Central Asia. — Сambridge, Mass; London, 2006. — Р. 273.

[89]Савицкий А. П. Поземельный вопрос в Туркестане (в проектах и законе 1867–1886 гг.) / А. П. Савицкий. — Ташкент: изд-во СамГУ, 1963. — С. 23, 59–60, 114–123.

[90]Литвинов П. П. Государство и ислам в Русском Туркестане (1865–1917) (по архивным материалам) / П. П. Литвинов. — Елец, 1998. — С. 259.

[91]Савицкий А. П. Поземельный вопрос в Туркестане (в проектах и законе 1867–1886 гг.) / А. П. Савицкий. — Ташкент: изд-во СамГУ, 1963. — С. 180.

[92]Там же. С. 124.

[93]В акте ревизии указывалось, что предложенная мера являлась результатом многочисленных жалоб местным властям на мутаваллиев, которые неправильно употребляли и распоряжались вакуфными доходами. «Были также письменные заявления с просьбой вакуфные доходы взять под контроль правительства». См.: Савицкий А. П. Поземельный вопрос в Туркестане (в проектах и законе 1867–1886 гг.). — Ташкент: Изд-во СамГУ, 1963. — С. 124.

[94]Савицкий А. П. Поземельный вопрос в Туркестане (в проектах и законе 1867–1886 гг.) / А. П. Савицкий. — Ташкент: изд-во СамГУ, 1963. — С. 180.

[95]Арапов Д. Ю. Система государственного регулирования ислама в Российской империи (последняя треть XVIII — начало ХХ вв.). — М., 2004. — С. 167–168.

[96]Центральная Азия в составе Российской империи / отв. ред. С. Н. Абашин, Д. Ю. Арапов, Н. Е. Бекмаханова. — М.: НЛО, 2008. — С. 105–109.

[97]Савицкий А. П. Поземельный вопрос в Туркестане (в проектах и законе 1867–1886 гг.) / А. П. Савицкий. — Ташкент: Изд-во СамГУ, 1963. — С. 141.

[98]Там же. С. 200.

[99]Абашин С. Н. Ислам в бюрократической практике царской администрации Туркестана (Вакуфное дело дахбитского медресе, 1892–1900) // Сборник русского исторического общества. — Т. 7 (155). — Россия и мусульманский мир. — М., 2003. — С. 189.

[100]Цит. по: Абашин С. Н. Ислам в бюрократической практике царской администрации Туркестана (Вакуфное дело дахбитского медресе, 1892–1900) // Сборник русского исторического общества. — Т. 7 (155). — Россия и мусульманский мир. — М., 2003. — С. 189.

[101]Гинс Г. Вакуф // Новый энциклопедический словарь. — Т. 9 / Под ред. Н. Н. Арсеньева. — С. 320.

[102]Литвинов П. П. Государство и ислам в Русском Туркестане (1865–1917) (по архивным материалам) / П. П. Литвинов. — Елец, 1998. — С. 186–187.

[103]Гинс Г. Вакуф // Новый энциклопедический словарь. — Т. 9 / Под ред. Н. Н. Арсеньева. — С. 320.

[104]Центральная Азия в составе Российской империи / отв. ред. С. Н. Абашин, Д. Ю. Арапов, Н. Е. Бекмаханова. — М.: НЛО, 2008. — С. 105–109.

[105]Гинс Г. Вакуф // Новый энциклопедический словарь. — Т. 9 / Под ред. Н. Н. Арсеньева. — С. 320.

[106]Литвинов П. П. Государство и ислам в Русском Туркестане (1865–1917) (по архивным материалам). — Елец, 1998. — С. 193–194.

[107]См.: Литвинов П. П. Государство и ислам в Русском Туркестане (1865–1917) (по архивным материалам). — Елец, 1998. — С. 186–187. Список областей и уездов дан по «Положению об управлении Туркестанским краем» 1886 г. (см. Центральная Азия в составе Российской империи / отв. ред. С. Н. Абашин, Д. Ю. Арапов, Н. Е. Бекмаханова. — М.: НЛО, 2008. — С. 392.

[108]Юлдашев А. Аграрные отношения в Туркестане (конец XIX — начало XX вв.). — Ташкент: Узбекистан, 1969. — С. 73.

[109]См.: Литвинов П. П. Государство и ислам в Русском Туркестане (1865–1917) (по архивным материалам). — Елец, 1998. — С. 169.

[110]Crews R. For prophet and tsar: Islam and Empire in Russia and Central Asia. — Сambridge, Mass; London, 2006. — Р. 270.

[111]Императорская Россия и мусульманский мир (конец XVIII — начало ХХ вв.) / составитель Д. Ю. Арапов. — М., 2006. — С. 192–218.

[112]Арапов Д. Ю. Система государственного регулирования ислама в Российской империи (последняя треть XVIII — начало ХХ вв.). — М., 2004. — С. 171–173.



Контактная информация

Об издательстве

Условия копирования

Информационные партнеры

www.dumrf.ru | Мусульмане России Ислам в Российской Федерации islamsng.com www.miu.su | Московский исламский институт
При использовании материалов ссылка на сайт www.idmedina.ru обязательна
© 2024 Издательский дом «Медина»
закрыть

Уважаемые читатели!

В связи с плановыми техническими работами наш сайт будет недоступен с 16:00 20 мая до 16:00 21 мая. Приносим свои извинения за временные неудобства.