Глава I
Они были первыми жертвами новой власти (1917–1929)

1.1.  Формирование органов подавления и репрессивной политики

Новая власть, власть советская… Формировалась, как известно, в условиях гражданской войны. И это обстоятельство, безусловно, отразилось на ее характере. Одним из мощных рычагов воздействия на тех членов общества, кто не принимал новую власть или не соответствовал ей по ряду причин, в том числе, идеологических, было насилие. Сначала ВРК (Военно-революционный комитет), затем рабочая милиция, далее ВЧК (Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем при Совете народных комиссаров) были призваны поддер­живать порядок в тех обстоятельствах войны, которые все более ожесточали людей. Причем порядок должен был удерживаться все более жесткими мерами вплоть до беспощадного уничтожения на месте преступления. Положение усугубилось с принятием СНК специального постановления «О красном терроре», что произошло 5 сентября 1918 года. Именно в этом документе утверждалось, что «подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам». Этот тезис нашел развитие в последующих документах ВЦИК, СНК и ВЧК. Свободно действовали революционные трибуналы.

В итоге система наказаний к концу 1919 года выглядела следующим образом: 1) высшая мера наказания (ВМН) — расстрел; 2) объявление «врагом народа»; 3) объявление вне закона; 4) лишение свободы; 5) арест; 6) высылка; 7) принудительные работы; 8) лишение права; 9) конфискация имущества; 10) штраф; 11) общественное порицание.

По мнению старшего советника юстиции В. А. Колчина, «к концу гражданской войны уголовное законодательство обладало законченной системой правовых норм о контрреволюционных преступлениях, эта система почти целиком была воспринята последующим советским законодательством» ^[1] .

Начало формирования лагерной системы относится к апрелю 1918 года, когда Главное управление мест заключения (ГУМЗ) Наркомюста было преобразовано в Центральный карательный отдел и возникли места заключения при ВЧК. К концу 1922 года в подчинении ГУМЗ НКВД уже функционировало несколько разновидностей лагерей: лагеря особого назначения, общего типа, для военнопленных, производст­венные и временные полевые лагеря ^[2] .

Начало взаимодействий нижегородских и самарских мусульман с Советами происходило в условиях «красного террора» и частых злоупотреблений властью со стороны чекистов. Ярким примером тому служат события 1918–1919 годов. Неизбежные в условиях гражданской войны столкновения «красных» и «белых» и последующая победа «красных» закрепили в памяти людей героизм одних (победителей) и якобы преступления других (побежденных).

Общеизвестно, что советское государство в первые годы своего существования в отношении ислама заняло сравнительно лояльную позицию. Любопытно, что в этот период, декларируя свободу совести и лояльность к исламу, Советы и большевики охотно шли на сотрудничество с мусульманскими лидерами ^[3] . В переломный исторический момент они видели в них единственную силу, способную помочь в установлении контроля над рядовой массой сельского населения, снять социальную напряженность ^[4] .

В частности, муллы должны были разъяснять декреты, совместно с отделами записей актов гражданского состояния (ЗАГС) вести метрические книги, так как передача книг в ведение светских органов вызывала волну возмущений со стороны мусульман.

Помимо передачи метрических книг, еще одной «болевой точкой», которая формировала почву для антибольшевистских настроений, стал запрет на преподавание основ религии и введение светской грамоты. Как значилось в одном из советских источников, имели место сильные волнения на этой почве, так как «темная мусульманская масса» «… совершенно отказывалась принимать реформированную школу с ее новыми методами преподавания и светскими предметами» ^[5] . При этом заложенный в дореволюционный период потенциал джадидского движения ^[6] способствовал продвижению светской школы. Этот фактор «играл на руку» новой власти. Как значилось в источниках, «имеющиеся среди мусульман прогрессивно настроенные муллы и учащиеся, не останавливаясь ни перед какими затруднениями, употребляют все силы к пропаганде новых педагогических идей…» ^[7] .

Очевидно, что относительная временная свобода-хаос, заявления татарских идеологов о создании автономии способ­ствовали росту националистических настроений. По замыслу членов Национального собрания мусульман тюрко-татар внутренней России и Сибири (ноябрь 1917 г.) часть Самарской области должна была войти в национальный тюрко-татарский штат («Идель-Урал штаты») ^[8] . Однако коммунисты Самары последовательно выступили против создания национальных органов власти, поддерживали лишь самостоятельные военные объединения ^[9] .

Всплеск национальных настроений, фиксированный источниками, был вызван, по-видимому, общероссийской ситуацией (стремлением поволжских и приуральских татар к автономии), а также неустойчивостью и стрессовостью момента. Вместе с тем, в самарских и нижегородских реалиях оно не имело оснований для перерождения в политически зрелое движение. Сыграли свою роль отсутствие заметного слоя интеллектуальной элиты и материальных ресурсов, определенная симпатия к идеологии новой власти.

Эти же причины лежали в основе ограниченности антисоветского движения среди мусульман в более позднее время. Так, часть самарских татар поддержала т. н. Чапанное восстание ^[10] . В телеграмме от 8 марта 1919 г. из Ставрополя значилось: «… придется вести борьбу с татарами, вошедшими в Чапанную армию, необходимы летучки на татарском языке. Привлеките мусульман-коммунистов ^[11] и шлите дополнительно к отправленным» ^[12] . В 1920 г. жители д. Новое Усманово участвовали в «повстанческом движении» в Бугульминском уезде, среди лозунгов которого был и такой: «За веру христианскую и ислам» ^[13] .

Однако затруднительно говорить о сколько-нибудь массовом подъеме татар-мусульман нижегородских и самарских, оформлении их в самостоятельное движение.

Позднее, когда развернутся сталинские репрессии, прямое или косвенное участие в событиях гражданской войны сыграет свою роль в судьбах жителей деревни. Так, Саит Соколов, сын муллы из татарской деревни Пошатово, собирался продолжить семейную традицию знаменитой на Нижегородчине династии имамов Соколовых ^[14] . Для этого он начал религиозное обучение в Казани, но не сумел довести дело до конца из-за начавшейся революции ^[15] . Как многие дети имамов, Саит Соколов стал учителем в родной деревне. После ареста в 1937 году ему припомнили гибель отца и брата во время семеновских событий ^[16] , что для работников спецслужб служило основанием контрреволюционности всей семьи в целом и Саита, в частности.

Вспомним о событиях в татарской деревне Семеновке Сергачского уезда ^[17] , чтобы понять бессмысленность обвинений в адрес Саита Соколова. 13 января 1919 года здесь произошло серьезное возмущение мусульман ряда татарских деревень губернии, собранных в селение властями и спровоцированное неправомочными действиями местных чиновников. Поводом для бунта послужило следующее: для создания тылового ополчения там было собрано более 200 человек — местных семеновских и из соседних татарских деревень для грядущей отправки на фронты гражданской войны. Бывших торговцев, зажиточных крестьян стали обучать военному делу местные партийные активисты, действуя в соответствии с приказом «свыше». Однако, пытаясь сформировать должное количество ополченцев, они загнали в ряды новобранцев не только т. н. «эксплуататоров», но и социальные низы. Массовое скопление людей, по-своему недовольных ситуацией (а по официальной версии из-за «контрреволюционных настроений») вылилось в открытое убийство четырех местных коммунистов и попытку погрома волостного совета. Власти оперативно отреагировали на происшедшее: по официальным данным, вскоре прибыла бригада дружинников во главе с членами уездисполкома. В тот же день, 13 января, в 20 часов из Сергача приехал отряд из 10 красноармейцев во главе с председателем Сергачской чрезвычайной комиссии Михельсоном. Им было введено военное положение, беспорядки подавлены силовым вмешательством и, по официальным данным, расстреляно более 50 человек.

Но те же официальные документы, содержащие свидетельства пострадавших, дают иную картину причин происшедшего. Еще в период ноября 1918 — января 1919 гг. местные госчиновники и комиссары из уезда производили самочинные обыски, насильственное изъятие материальных ценностей у населения сергачских деревень. Очевидцы называют число грабивших (6–8 человек), хорошо вооруженных, которые творили произвол, иногда прикрываясь санкцией центра, а, зачастую, вообще не затрудняя себя объяснениями в процессе угона скота и выноса утвари, одежды, продовольствия из домов. В ночь с 13 на 14 января в Семеновское дополнительно прибыли красноярский, актуковский, кочко-пожарский, пошатовский, уразовский красноармейские отряды для наведения порядка. Их бойцы требовали денег в качестве платы за сохранение жизни, забирали ценные вещи до и после расстрела мятежников и мирного населения. В 12 часов ночи было расстреляно 48 человек и, тем самым, 202 едока остались без кормильцев (старики, дети). Среди убитых было семеро служителей исламского культа — пятеро бывших и действующих мулл из этой деревни, и двое имамов деревни Пошатово. Они не имели никакого отношения к восстанию, но обвинение им выдвинули сообразно моменту: «Вы пьете нашу кровь».

13 января 1919 года погибли (были расстреляны) имамы деревень Семеновской и Пошатово: Нежеметдин Хасянов (Соколов), Жалялетдин Нежеметдинов (Соколов), Хасян Жалялетдинов, Мухетдин Сабиров (Сагеров), Жалялетдин Айнетдинов, Шакер Аксянов, Жалялетдин Соколов ^[18] .

Уничтожили и тех, кто копал могилу для расстреливаемых, посторонних молодых людей, даже не знавших о событиях в селе. Прибывшая из Нижнего Новгорода в середине января следственная комиссия в лице Хайруллина и Бедретдинова опросила свидетелей и признала, что местные власти превысили полномочия. Партийные чиновники заявили о том, что виноватые будут исключены из партии и их делом займется Военно-революционный трибунал. Но в результате разбирательства лишь ничтожная часть зарвавшихся партийных деятелей и вооруженных грабителей, прикрывшихся документами, понесла наказание.

Недовольство советской властью, наблюдаемое на местах, выливалось в разного рода выступления, проходившие с разной степенью ожесточенности. Часто во время столкновений дело доходило и до кровопролития. Проявления недовольства властью большевиков отдельными группами населения часто именовались в документах «чрезвычайки» восстаниями, хотя на самом деле они могли представлять собой случайные столкновения, спровоцированные любыми по характеру причинами.

Согласно чекистским сводкам, число сотрудников при ЧК в Нижегородской губернии составляло 188 человек, число людей в губернском отряде Комиссии — 728. Считали за восстания 8 произошедших столкновений (в Самарской губернии — 10). За участие в восстаниях в Нижегородской губернии было расстреляно 74 человека, в Самарской — 49 человек ^[19] .

Некоторым арестованным муллам в те же 1930‑е годы припоминалось в качестве преступных действий участие (якобы) в так называемом Курмышском восстании. Один из свидетелей, житель татарской деревни Собачий Остров, показывал, что Атаулла Хасянов, имам-односельчанин, имел отношение к Курмышскому восстанию. Он говорил: «В 1918 году я из Красной Армии приезжал домой в отпуск. Тогда во время Курмышского восстания контрреволюция преследовала помощника комиссара Захарова. Хасянов Атаулла хотел его убить. Я и другие красноармейцы не допустили» ^[20] . Действительно, в Курмышском уезде имели место волнения в 1918 году, но когда позже, в 1930‑х гг., имамы обвинялись как участники этих событий, делалось это для усиления обвинения в контрреволюционной деятельности. Особенно, если в ходе следственных мероприятий не хватало доказательств их вины как врагов народа.

Не только о Курмышском восстании часто вспоминали в 30‑е гг. Тогда же, в 1937 году, Фатеха Вахитова, имама из Медян, обвиняли в том, что он якобы являлся организатором кулацкого контрреволюционного восстания в 1918 году в родном селении, когда «с вилами и палками пошли против комбеда». Якобы «хотели убить Арифуллина и Зюлкарнеевых, но только избили» ^[21] . При позднейших государственных проверках было установлено, что никакого восстания в 1918 году в Медяне не было ^[22] .

Участие имамов, подлинное или мнимое, в антисоветских восстаниях, реально проходивших в условиях гражданской войны или вымышленных, служило весомым аргументом в пользу их преследования в ходе репрессий.

Основная масса нижегородских и самарских татар-мусульман самостоятельной роли в социалистическом и антисоветском движениях не играла, а действовала вместе с русскими и иными национальными группами. При этом в данный период отмечался заметный, но ограниченный национально-религиозный подъем, вызванный рядом внутренних и внешних обстоятельств. К первым могут быть отнесены традиционное восприятие ислама как стержня этноконфессиональной идентичности, привычная замкнутость и патриархальность общинных отношений (в особенности это касается сельской среды). Вторые связаны как с политикой советского государства, так и с особенностями борьбы за автономию в татарской среде Среднего Поволжья.

На пути становления новой системы отношений большевикам приходилось брать в союзники мусульманское духовенство и учительство, чей авторитет и деятельность зачастую помогала сдерживать рост антисоветских выступлений. При анализе местных материалов, можно заключить, что в целом, с точки зрения власти, эти социальные категории с данной задачей справились. Опираясь на тезис об исключительности ислама и непохожести его на православие (оно напрямую ассоциировалось с царским режимом), духовенство в целом в 1917–1918 гг. не занимало единой антибольшевистской позиции. Как свидетельствуют факты, имевшие место возмущения с участием татар-мусульман были частью поликонфессиональных и полинациональных выступлений, которые формировались на почве неприязни к конкретной социально-экономической политики новой власти.

Активным, но изначально не имевшим авторитета в сельской среде, проводником большевистских идей становится узкий слой социально разнородных членов татарских общин. Очевидно, что основная масса сельских татар в данный период была далека от массовой поддержки новой власти, так как оценивала действия партии через конкретику социально-экономических мероприятий и отдельных выпадов против религии. По нашему мнению, при этом бóльшие претензии у мусульман (и в этом смысле они мало чем отличались от основной массы русскоязычного сельского населения губерний) возникли в тот период не к идеологии большевиков, а к их социально-политической и экономической практике.

Партийно-советские структуры отвели с самого начала своего существования особое место специальным органам государственной безопасности: именно чекисты и должны были, в первую очередь, проводить репрессии в жизнь.