2. Возрождение Макарьевской ярмарки

2.1. Основание монастыря

Торг, который застал Ибн-Фадлан в Булгаре в 922 году — прямой предок сначала Макарьевской, а потом и Нижегородской ярмарок. Правда, через казанское посредничество. Уже в конце XV столетия мы видим, что в Казани работает огромная ярмарка. Она располагалась на Гостином острове, который в полую воду полностью скрывался под водой, а летом предоставлял купцам достаточно площади, чтобы на чистом, промытом паводком песочке вести свои дела. Из этого видно, что постоянных строений на Казанской ярмарке не было. Москве эта ярмарка была, как кость в горле: она усиливала экономический потенциал Казанского ханства, к тому же имело место бегство капиталов: на ярмарке постоянно торговали русские, обогащая хана. В 1506 году русское войско, высадившись у стен Казани, предприняло одну из своих неудачных попыток захватить город, но ограничилось разрушением ярмарки, причем воины, захватив бочки с вином, перепились и стали легкой добычей мусульман. В 1524 году Москва запретила русским купцам бывать в Казани. Вместо этого им предложили торговую площадку возле города Василя (Васильсурска), основанного на границе Московии и Казанского ханства. Предполагалось, что после этого Казанскую ярмарку забросят не только свои купцы, но и иностранные, однако, этого не случилось. Ярмарка в Васильсурске не прижилась, а после взятия Казани в 1552 году нормального торга не стало ни там, ни здесь.

Но — осталась традиция. Когда позволяла политическая обстановка, под прикрытием крепостей и монастырей появлялись крошечные торги. Вероятно, строитель Макарьева монастыря (в нескольких десятках километров выше Нижнего Новгорода по Волге, напротив Лыскова, на левом, низком берегу), Авраамий, изначально рассчитывал на то, чтобы поддержать эту традицию под стенами своей новой обители. У него получилось лучше, чем у кого бы то ни было другого.

В 1620 году муромский инок Авраамий (в миру Алексей), ища, как он говорил, отшельничества, а вышло так, что — пущей славы, пришел в эти края, чтобы основать тут монастырь. Видимо, он с самого начала преследовал крайне амбициозные цели. Чтобы о монастыре узнали «на самом верху», а также для того, чтобы закрепить свое право владеть этой землей, он предпринял гениальный ход. Он знал, что дом Романовых с особым почтением относится к Макарию Унженскому, как и патриарх Филарет. Авраамий стал спрашивать местных, а не связаны ли эти места с деятельностью Макария? Напомним, что Макарий, как считается, действовал в конце XIV–первой половине XV века. Это был монах родом из Нижнего Новгорода, который основал несколько монастырей, в том числе якобы и одну обитель на месте нынешнего Макарьева монастыря. Но ее разрушил хан Улу-Мухаммад, самого же Макария отпустил, восхитившись святостью подвижника. В монастыре до сих пор показывают могилу павших от казанского хана монахов, хотя разбор исторических реалий, предпринятый мною (который повторять здесь было бы длинно), показал, что на самом деле Макарий никогда не был в этих краях, а вся история выдумана Алексеем и его сподвижниками.

Но на вопросы Авраамия о Макарии следовало молчание — никто ничего не помнил. Наконец сыскался некий безымянный рыбак, который, путаясь в показаниях, наверное, наскоро затверженных накануне, что-то «вспомнил». Впрочем, «расспрос» был проведен для чистой проформы: все и так было уже решено, и Желтое озеро объявили местом подвига Макария. Из Макарьевского монастыря на Унже люди Авраамия перенесли образ Макария. Зачем понадобился этот «маскарад»? Вспомним все, что мы написали об экономической политике властей Московии, и добавим то, что не написали: часто экономические решения властям диктовала самая отъявленная суеверность. Если рассказать о каких-то чудесах тогдашнему царю или его вельможе, да еще подмаслить кого надо, получишь все. Авраамий хотел возродить торг, а не просто поставить монастырь. И он заранее готовил почву, что называется, с запасом.

В 1623 году Авраамий пускает «моральный капитал» в дело: он просит у царя передать новому монастырю земли, некогда принадлежавшие мифической обители Макария. Поскольку просимые земли уже были на откупе за жителями Лыскова, Авраамий предложил царю более высокую арендную плату, и уже в следующем году получил просимое, а в 1625 году сумел оформить арендованные земли в полную собственность. Казна, таким образом, в два приема потеряла налоговые доходы — таково было обаяние имени Макария. Эти два приема стали у Авраамия фирменными — именно так формировалось ядро монастырских владений. Без разницы, что — земля, луга или бортни — все бралось сначала в аренду, а потом, после слезных молений (и не только) переходило в собственность.

Монастырь тут же поставил на реке Керженце заставу, Богово Селище, где сидели чиновники-монахи, взимавшие плату за движение по реке. Как грибы стали расти избы рыбаков, которые ловили рыбу только для монастыря, причем с них запрещалось брать налоги. Монахи попытались рубить лес в заповедной зоне, где крестьяне издревле собирали мед. Монахов оттуда поначалу прогнали, и Авраамий нажаловался на крестьян царю в 1625-м; получил в аренду лес с правом рубки в 1626 и в собственность — в 1628 гг. Тем самым было положено начало затяжному конфликту между «аборигенами» и монахами. Авраамий вступил в конфликт и с Благовещенским нижегородским монастырем, крестьяне которого косили траву на окрестных лугах. Интригами в Москве Благовещенский монастырь был вынужден сдать позиции, а неповинные крестьяне еще и заплатили 60 рублей судебных издержек.

Но это было только начало. За последующие десятилетия земельные владения монастыря неизмеримо разрослись. Монахи приобретали землю и через посредство у царя, и от их прямых владельцев, в виде завещаний (вкладов). Единственным положительным моментом этой колонизации стали многочисленные села, основанные крестьянами, работавшими на монастырь. Отрицательный же момент виден по сию пору — левый берег Волги в окрестностях монастыря поражает пустотой и явными следами «хозяйственной деятельности».

Окончательное признание обитель получила в 1628-м, после того, как из числа монахов выбрали игумена (им стал некто Арсений; сам Авраамий предпочел остаться со скромным титулом «строитель»), по поводу чего московские духовные власти дали монастырю грамоту, выводившую монастырских людей из-под светского суда. Так 30 иноков (именно столько было тогда в обители) получили в контроль себе целую округу. Молодой монастырь волею случая собрал в своих стенах столь же молодых, пока еще неизвестных людей, которые уже через несколько лет сыграли огромную роль в судьбах отечества. Так получилось, что тут некоторое время жил «трудником» (работником за тарелку супа) и будущий патриарх и церковный реформатор Никон и его будущий яростный противник Аввакум, а с ними и Илларион, сторонник попеременно то «старой», то «новой» веры, лавируя между которыми, он поднялся почти до самых высот церковной власти. Позднее Аввакум, примечая, как поменялись взгляды его товарища Иллариона, ставшего тогда архиепископом Рязанским, едко напишет, что «недостоин суть весь твой век Макарьевского монастыря единыя ночи», имея в виду свои с ним ночные беседы. Про Никона Аввакум, впрочем, писал еще смешнее: «Я Никона знаю: недалеко от моей родины родился, между Мурашкина и Лыскова, в деревне; отец у него черемисин, а мати русалка, Минка да Манька; а он, Никон, колдун учинился, да баб блудить научился, да в Желтоводие с книгою поводился, да выше, да выше, да и к чертям попал в атаманы». Никон, как видим, из «черемис», и, конечно, никто и никогда из историков не пытался осмыслить этот факт, и посмотреть на реформы Никона в свете того, какие идеи и предрассудки мог впитать их творец с молоком матери. По иронии судьбы, Желтоводский край стал впоследствии центром раскола, оплотом противников Никона. Монастырь, конечно, соблюдал лояльность, и если колебался, то строго вместе с «линией партии», хотя и в числе иноков были сочувствующие старой вере. А вот возле него, в лесах, а во времена ярмарок и открыто, наблюдалась масса оппозиционно настроенных «старцев». Их привлекало сочетание обширной ярмарочной аудитории с легкой возможностью скрыться в лесу. Первый такой раскольничий скит появился в 1656-1657. Но мы забежали вперед.

Уже в 1630 году монастырь разбогател настолько, что это вскружило голову новому игумену Тихону, который получал колоссальные барыши, но ни с кем не делился. От него потребовали отчета — он выгнал жалобщиков. Обделенные монахи состряпали в Москве указ, и в 1632 году высшие церковные власти Тихона разжаловали. Авраамий еще застал этот скандал. Когда в 1640 году он умер, у него были все основания гордиться проектом: имущество монастыря оценивалось в 2360 рублей. В завещании Авраамий написал, чтобы никто не смел перепроверять отчеты лиц, причастных к казне. Видимо, повторения скандала с Тихоном он не хотел.

При новом игумене Пафнутии монастырь установил монополию на перевоз товаров и людей через Волгу от Лыскова. В 1638 году некий крестьянин попытался взять этот перевоз под контроль, предложив чиновникам большую арендную плату. Монахи всполошились, и в 1641 году из Москвы поступила грамота, запрещавшая кому бы то ни было, кроме монахов, возить людей и товары через Волгу. Если самоуправство монахов слишком доставало лысковчан, те вынуждены были устраивать возле паромной переправы акции протеста, иногда кончавшиеся стрельбой.

В 1667 году монастырь стал лаврой, то есть как бы вошел в число трех главных обителей России (помимо него — еще Троице-Сергиева и Печерская в Киеве). И тут не обошлось без интриг. Дело это — заслуга настоятеля монастыря Пахомия, который удачно сыграл на осуждении Никона. В 1663 году он добивается того, что из игумена его сан превращается в сан архимандрита. Через несколько лет вниз по Волге, возвращаясь в родные края, плыл антиохийский патриарх Макарий, осудивший Никона на соборе 1666 года. После Нижнего он заехал и в Макарьево, оставив на память о себе грамоту Вселенского патриарха с признанием монастыря лаврой. Впрочем, вряд ли кто считал после этого монастырь лаврой всерьез. В те годы таким же путем Лаврами стали еще несколько монастырей, про особый статус которых уже через несколько лет никто и не помнил. Пахомий продолжал и сбор монастырских земель. Хотя Соборное уложение 1649 года резко ограничивало возможности церковных земельных захватов, Пахомий действовал в обход закона и по-крупному, и в мелочах. Из-за одного такого захвата вышел даже громкий судебный конфликт, завершившийся по принципу «рука руку моет» в 1677 году в пользу монастыря.

2.2. Месть народа. Упадок монастыря

Восстания вроде Разинского или Пугачевского были, как мы уже вскользь сказали выше, выражением гнева позднего тюркского населения, загоняемого в прокрустово ложе убогой хозяйственной жизни тогдашнего Российского государства. Когда эти люди прослышали, что некие монахи делают то, что прежде делали на Волге их предки — торгуют, да еще и богатеют несказанно — гнев вряд ли утих. И в свое время монахам, как той кошке, отлились мышкины слезки. Хотя на самом деле, более всего ненавидели и монахов, и монастырь окрестные крестьяне.

Так или иначе, когда в 1670 году разгорелось восстание Степана Разина, люди получили его «прелестные письма» и приняли их как сигнал к действию. В том же 1670 году для поддержки повстанческих настроений в Лысково прибывает разинский воевода, атаман Максим Осипов. Собралось около 6 тысяч человек. Монахи заперлись в монастыре и отвергли предложение о сдаче, а парламентеров схватили и бросили в тюрьму. Ночью 10 октября повстанцы пошли на штурм, но встретили мощный огонь артиллерии. Монахи оборонялись не сами, а руками крестьян. Но крестьяне не пожелали проливать кровь даром. Они попросили денег из монастырской казны, им не дали, и крестьяне беспрепятственно разбежались. Монахи принуждены были открыть ворота. Максим Осипов без боя вошел в монастырь и освободил своих парламентеров. Ночью монастырские начальники бежали. По дороге в Нижний они пострадали от крестьян, которые мстительно обстреляли их из засады деревянными, но страшно острыми стрелами. Монах Гудок переметнулся к атаману, и сообщил о бегстве начальства. Казаки принялись грабить монастырь: например, со стен монастыря сняли пушки, которые вернулись в обитель после разгрома Разина.

Разгул, однако, длился недолго: вскоре к Лыскову подошли карательные отряды, и в двух кровопролитных битвах разгромили разинцев наголову. Начался террор. По требованию монахов, имущество монастыря разыскивали по дворам жителей Лыскова. Весной 1671 года обстановка была такой, что никто не вышел сеять хлеб на поля, а в народе заговорили о конце света. Но обитель быстро оправилась, и вскоре монастырь окутался мощнейшими каменными стенами.

В 1676 году к власти в монастыре пришел Сергий, который правил 23 года. Ему суждено было привести обитель к максимальному расцвету, но ему же пришлось и застать первые признаки упадка. В 1682 году сторонники старой веры подняли в Москве восстание, жестоко подавленное. Монастыря это коснулось самым прямым образом. Во-первых, сюда прибыл поправлять нервы гонитель восставших, бывший нижегородский митрополит Филарет, который вдруг обнаружил, что сожженные им заживо люди являются ему во сне. Он так и не излечился от наваждения, даже приняв строжайший постриг и имя старца Феодосия. Во-вторых, в монастырь свозили все больше раскольников, и для них стало даже не хватать тюрем. В 1685 году по пути из Нижнего из-под караула бежало несколько человек, образовавших банду Ильи Безобразова, которая принялась терроризировать монастырские земли. В следующем году банду разгромили, но сосланный в Сибирь один из ее идеологов, Иван Матвеев, бежал, вернулся и стал мстить монастырю. Его поймали только в 1691 и сожгли живьем в Нижнем Новгороде. В 1686 году, не выдержав испытаний террором, монахи самого Макарьевского монастыря подняли восстание, а когда его подавили, правда, без крови, монахи стали разбегаться по окрестным лесам. За ними даже отрядили особый отряд стрельцов. В ответ на действия карателей свои партизанские отряды, и немаленькие, по 100 человек, стали собирать местные крестьяне и вступать в схватки с правительственными войсками.

Другое побоище, виновником которого был монастырь, случилось на перевозе с Лыскова в июле 1682 года. Как мы помним, перевоз контролировали монахи, но после ряда распоряжений московского правительства, как всегда написанных нарочито туманно, лысковские власти подумали, что тоже имеют право сбора перевозных денег на своей стороне Волги. Монахам это не понравилось, и они вызвали из Нижнего вооруженный отряд. Развязалась стрельба, отряд бежал, а село Кресты, где укрылись сторонники монастыря, разнесли по бревнам. Дело как-то замяли мирным путем, и в будущем году вышло особое правительственное распоряжение, чтобы на ярмарке обошлось на этот раз без насилия.

Тем временем шла борьба за власть и в монастыре. Так, в 1699 году монахам не понравился присланный из Нижнего новый келарь Серапион, который, по их мнению, положил руку на казну. После обмена доносами друг на друга монахи просто заковали Серапиона в кандалы и отправили в Нижний, где его посадили в тюрьму в Печерском монастыре. Сидя там, Серапион обвинил своего преемника на келарском посту в участии в восстании Разина. Впрочем, это привело лишь к усилению режима Печерского сидельца: монахи, когда хотели, добивались всего, благо денег у монастыря было еще много.

К 1700 году мы застаем монастырь на вершине экономического подъема. Источником денег были и земли, и поборы, но главным образом — ярмарка, рассказа о которой мы пока избегаем. Однако начало нового века совпало с началом конца блестящей обители. В 1700 году царь Петр приступает к методичному разорению Церкви, поскольку полагает, что армия нуждается в материальных ресурсах больше, чем монахи. Макарьевскому монастырю досталось по полной программе. Сначала сняли колокола, потом покусились на порох и пушки. Пушки удалось отстоять: монахи просто откупились, да Петр и сам понимал, что пушки по русским крепостям стоят слабые, и лучше получить побольше денег, чтобы на них отлить современное оружие, чем собирать старье по всей России.

Тем временем народ, доведенный до отчаяния поборами правительства, снова принялся бежать в леса. Непонятные люди занялись самозахватом и на монастырских землях. С ними сделать ничего не могли: у монастыря уже не было собственной армии. В то же время монахи сами провоцировали народ на еще более жестокие выступления против себя, поскольку, пытаясь компенсировать выпадающие доходы от ярмарки (которую все плотнее брало под свое крыло правительство), монастырь стал усиленно собирать оставшиеся в его ведении налоги, например, на порубку леса. Людям это, понятно, не нравилось. Несмотря на это, визит царя в Макарьев (во время персидского похода 1722 года) монастырские летописцы освещают с подчеркнутым придыханием. Монахи, накормив царя, пожаловались на паводки, но в ответ Петр лишь цинично посоветовал прибить шест, и отмечать на нем весной высоту воды.

Монастырь продолжал пользоваться дурной славой в народе. Показателен один эпизод. В 1758 году молния ударила в Троицкий собор, начался пожар. В народе заговорили, что это — кара Божия, и брожение было настолько велико, что уже в 1759 году монахи вынуждены были обзавестись новыми пушками. Народ мог увидеть, как монахов наконец-то наказали небеса в 1764 году, когда правительство провело жесткую секуляризацию церковных доходов, и, конечно, вдоволь «отплясалось» на монастыре. Некогда лавра, монастырь стал обителью 2-го класса, число монахов резко сократили. Монастырь потерял все свои земли, за исключением узкой полоски земли возле волжского берега и всех крестьян. Правда, доходов от вспомогательной деятельности (прием купцов на ярмарке, платные им услуги) у монастыря не отняли.

В 1767 году автор этой реформы, Екатерина, сама побывала в монастыре. Кажется, императрица была не слишком впечатлена. Она еще не оправилась от плохого, как ей показалось, приема в Нижнем, что сотней километров ниже Макарьева, что в Чебоксарах вылилось в ее знаменитую, полную сарказма тираду, мол, Чебоксары Нижнего намного лучше. Из всех благ, которых ждали от императрицы, от нее добились только присылки архитектора, да еще того, что восстановительные работы в монастыре правительство распорядилось произвести за счет казны. Своей казны в монастыре уже не было. И не дивно: в 1773 году здесь живет всего 17 монахов, которые бродят, как тени, среди величественных, ветшающих свидетелей такого недавнего и такого блестящего прошлого.

В 1774 году пришла новая напасть: после Казани Емельян Пугачев решил идти к Макарьевской ярмарке. В тот год ярмарку вообще отменили. И хотя войска Пугачева крестьяне встречали хлебом-солью, его разгромили раньше, чем он добрался до монастыря.

В 1779 году, после административной реформы, Макарьев стал уездным городом, хотя перепись фиксирует в нем полное людское оскудение. Город получил и свой герб, где под гербом Нижнего Новгорода наблюдались три связки товаров, сложенные пирамидой, что намекало на ярмарочный торг. Тем временем деловая часть монастыря пустовала, а статус города подразумевал присылку особого чиновничества. Городничего и прочих писарей поселили в запустевшем Деловом дворе монастыря. В башнях разместились тюрьма и полицейские. Интересно, что власти монастыря этому даже не сопротивлялись. Прибывшие во вновь организованный город чиновники неожиданно для себя обнаружили, что вечно жаловавшиеся на монастырь крестьяне довольно богаты. Они смогли выстроить себе дома куда больше, чем обычно по деревням, с тем расчетом, чтобы при паводках затоплялся бы первый ярус изб, зато сохранялся бы второй. В паводки городок превращался в Венецию, потому что крестьяне передвигались на лодках. В ярмарку нижние этажи сдавали купцам, получая за сезон по несколько сотен рублей, что для крестьянина в любом другом месте были бы просто фантастические деньги. Тем временем крестьяне стали записываться в купеческое сословие и участвовать по полной программе в экономической жизни ярмарки. По мере того, как монастырь потерял контроль над экономикой, его бывшая инфраструктура конвертировалась в новое качество. Стали возникать кирпичные заводы — а ведь еще в XVII столетии в Макарьеве делали кирпичи только под присмотром монахов. Делали сундуки, обувь, ткани, да тут же на ярмарке и продавали.

Тем не менее, в 1796 году власти констатировали, что, помимо ярмарки, в городе ничего не происходит — собственной промышленности нет, торга вне ярмарки тоже нет. Чиновники ставили вопрос, а можно ли «это» вообще назвать городом? В 1797 году город Макарьев действительно ликвидировали (сделали «заштатным»), соответственно, из Делового двора выселили чиновников, вернув его монахам. Вскоре, однако, колесо истории повернулось вспять. В 1804 году по ходатайству нижегородского губернатора Макарьеву вернули статус райцентра. Из Делового двора опять выгнали монахов, и вновь поселили туда чиновников. Продолжалась и начавшаяся прежде эпопея строительства каменного гостиного двора (еще в 1799 году один купец взялся его построить и дело начал, но его отстранили, обвинив в растрате казенных денег). В 1806 году каменный Гостиный двор был готов, и он получился даже втрое больше петербургского. Современники премного удивлялись (ныне от этого здания не осталось и следа. Все кончилось неожиданно. В 1816 году знаменитую ярмарку решили перенести в Нижний Новгород. Это означало крах и города Макарьева, и монастыря. В 1868 году из Макарьева убежал последний монах, и монастырь пришлось закрыть до 1883 года, когда его снова возродили, но уже как женский. В таковом качестве он существует и сейчас.

2.3. Ярмарка

Уф! Как рыбак радуется, достигнув берега, так радуется писатель, вынырнувший из монастырских дрязг, словно из какого-то омута. Надеюсь, читатель вполне насладился атмосферой, в которой начинался новый виток экономического возрождения Волги. Но какая власть — такая и атмосфера. Поговорим теперь о более приятном — о ярмарке, рассказав, что она из себя представляла от основания до перевода в Нижний Новгород. А затем мы снова вернемся к монастырю, чтобы увидеть, как плачевно окончился блестящий, казалось бы, экономический проект, давший такие выгоды стране и региону, для самих монахов.

По правилам, монастырские торги приурочивались ко дню памяти патронального святого. Не был точно известен даже год рождения Макария, однако, дата его смерти, скорее всего, исторична — 25 июля. Эта дата подходила для организации ярмарки как нельзя лучше, поскольку совпадала с расцветом волжской навигации. И уже с первых лет построения монастыря рядом с ним стал собираться стихийный торг. Монахи в него пока не вмешивались: давали раскрутиться. И наконец увидели, что пора уже детище брать под контроль. Но как добиться права взимать с торговцев пошлину в пользу монастыря? Пришлось предпринять определенные «действия» в Москве. В 1627 году монастырь получил такое право.

Тем не менее, в 1640 году новый игумен Пафнутий, идя на прямой подлог, сообщает в Москву, что монастырь якобы не имеет права получать налоги от ярмарки. Видимо, Пафнутий не был доволен заключенным прежде соглашением, поскольку хотел, чтобы в казну монастыря поступали вообще все доходы. В 1641 году он получает из Москвы новую бумагу, которая давала ему неограниченный контроль над налоговыми поступлениями.

Монастырю и в самом деле нужны были деньги для организации ярмарки на новом уровне. Но расходы были, конечно, несопоставимы с доходами. Возле монастыря поставили рубленый гостиный двор, представлявший из себя крепость с башнями. На башнях сидел караул, вооруженный пищалями и пушками, готовый открыть огонь по любой банде. Внутри Гостиного двора хранились товары, жили купцы, а его территория была густо застроена. Типичный «дом» внутри Гостиного двора представлял собой лавку на первом этаже и жилье для купца на втором, и таких лавок было 889. Впрочем, торгу скоро стало тесно в пределах Двора, и монахи стали ставить возле крепости временные торговые ряды, сворачивавшиеся вне ярмарочных дней. Именно про такие постройки один из путешественников (правда, в более позднее время) писал: «Множество лавок из досок, некоторые из них имеют правильный фасад. Они составляют прямые улицы, где видишь гостиницы, ресто­рации, кофейные дома, театр, залы для танцев. Все эти здания расписаны и изукрашены со вкусом, но это строение, воздвигаемое как бы оча­рованием в несколько дней, снова исчезнет в начале августа». Позднее появился «въезжий гостин двор», а также конский двор. Монастырь обзавелся торговыми подворьями в Лыскове (еще при жизни Авраамия), в Москве (в Белом городе, на Сретенке); два подворья были и в Нижнем: в кремле, и возле Волги, на посаде.

Поборы, которые платили купцы монахам за пользование инфраструктурой, могли бы подкосить любую ярмарку, но не эту: видимо, «строитель» монастыря четко определил самое выгодное с точки зрения географии место для торга, а значит, и для монастыря. А поборов было много: до унификации налогового законодательства купец платил буквально за каждое действие со своим товаром: за причаливание, за привязывание лодки, разгрузку, переноску, хранение, не говоря уже о налогах на собственно торговлю. Но в 1653 году появился Торговый устав, который отменял мелкие поборы и устанавливал единый налог с единицы товара. Монахи, может, и кручинились поначалу, да недолго: во-первых, этот единый налог все равно целиком оставался у них, а во-вторых, ярмарка, освобожденная от мелочного «узаконенного рэкета», еще больше расширилась и растянулась по времени от дня памяти Макария на несколько недель.

Торговый устав был лишь началом попытки государства взять под контроль все налоги. В 1667 году Москва издает указ, по которому торговцы должны были после 5-ти дней беспошлинной торговли все прочие дни платить налог в государственную казну, монастырю же оставались только доходы от аренды торговых мест. Но оказалось, что сборщики налогов, присланные от «федералов», собрали даже меньше, чем потребовалось на их проезд к ярмарке (то есть, говоря современным языком, администрирование налога оказалось дороже, чем сам налог). Понятно, что сборщики просто договорились с монахами, которым это распоряжение было, как удар ниже пояса. И в том же 1667 году монахи добились отмены этого указа для себя лично.

«Федералы» ответили уже на следующий год. Поскольку монастырь не имел права давать таможенных выписей, казанский воевода придрался к каравану купцов, шедших в монастырь, и задержал его так, чтобы сорвать ярмарку. После жалобы в Москву, сдобренной, надо полагать, «чем нужно», казанским властям наказали больше так не делать. В 1681 году монастырь наконец получил право открыть у себя таможню, собирать в свою пользу все таможенные доходы, а главное, выдавать полный набор разрешительных документов. Тем же распоряжением на проведение ярмарки отводился весь июль. Однако там же говорилось, что отныне монахи будут отчитываться за свои доходы в Москву.

В 1682 году монахи сумели оспорить последнее распоряжение, но в 1685 году Москва, одумавшись, отыграла все назад, и финансы монастыря снова попали под контроль государства. Тогда же из Москвы на ярмарку прислали постоянного финансового «смотрящего». Однако взятки опять сделали свое дело, и в 1686 году Москва вновь подтверждает право монастыря на все таможенные доходы. А в 1687 году, поняв, что ее людей просто подкупают, Москва устанавливает за ярмаркой двойной контроль. Почуяв слабину, оживились налоговики в Лыскове. Они, по сути, грабили купцов, те жаловались на них в Москву, но безуспешно.

Макарьевская ярмарка пережила в XVII столетии пору расцвета. В первые годы торговали, чем богаты здешние земли — едой и изделиями столяров (та же Балахна славилась непревзойденной деревянной посудой). Затем добавилась рыба, а где рыба, там и соль, которую, кстати, тоже добывали в Балахне. Естественно, продавали скот, коней и все «продукты» из этих животных, например, кожи: этим промышляли и русские, и калмыки с татарами. Иногда на ярмарку пригоняли табуны ценой в 11 тысяч рублей. Был порядок, что лучших коней покупал для себя царь, для чего на всех подобных ярмарках действовали его люди. Поскольку то, что понравилось оценщику, полагалось ему непременно продать по той цене, которую он назовет, не обходилось без злоупотреблений. Существенной статьей были мед и особенно воск, «нефть» средневековья — ведь без воска не зажжешь ни одну свечу.

Были и промышленные товары. В монастыре делали свое железо и тут же продавали. Железо и изделия из него везли и из Тульского региона, а также из Швеции (сталь). Было много оружия, как огневого, так и холодного. Винтовку можно было купить за два рубля, причем хорошую, а патроны торговались по копейке. Лук, жильный, дальнобойный, — за 54 копейки. Если разместить заказ предварительно, можно было приобрести специально для тебя отлитую пушку или колокол, последние — даже набором. Однажды некий заказчик приобрел партию в 13 с лишком тысяч полиц (листов) железа, и больше 200 тысяч гвоздей. Торговали и драгоценными металлами, для чего существовал особый Серебряный ряд. Цитата из воспоминаний очевидца (XIX век): «Весь берег был завален привозным железом, а наиболее тяжелые отливки так и не снимались с барж. При оптовой продаже железо перегружали с судна на судно прямо на рейде. Часть судов была нагружена различных сортов рыбой, привозимой из волжского Понизовья. Продавались меха, полотна, чай, жемчуг, драгоценности, вина, оловянная посуда, самовары, разные металлические изделия, но наиболее живописным был, пожалуй, торг прямо с возов необходимою в домашнем быту деревянною посудою…» Только одна цифра: в 1685 году на ярмарке торговалось товаров на сумму в 127 тысяч рублей, что составляло девятую часть ВВП страны. Монастырь получил от этой торговли доходов на 7 тысяч рублей.

Ярмарка в силу своего расположения на главной водной артерии страны быстро получила статус международной. Правительство запрещало иностранцам торговать внутри страны, чтобы иметь возможность обирать купцов на границе: об этом говорили указы от 1649 и 1653 годов. На этом настаивали и русские купцы, не хотевшие конкуренции. Однако иностранцы все равно в Макарьев проникали, и их там ловили, как, например, в 1665 году поймали четырех «тезиков», то есть купцов из Средней Азии. В 1675 году у одного индийца на таможне нашли товары, купленные в Макарьеве.

Впрочем и сами монахи не скрывали, что у них бывают персы, армяне, греки. Даром ли они сами разрешили построить на ярмарке мечеть, это рядом с монастырем-то! Чем же иностранцы торговали на ярмарке? Из Прибалтики привозили янтарь, с севера — меха и кость, с Кавказа — художественный металл и продукты питания, как и с Украины. Индусы, как жаловались на них русские купцы, «везли лучшее, что у них есть», а именно шелк, бархат, кружево и ткань, в том числе шитую золотом, драгоценные камни и жемчуг, пряности, вино, особое оружие и зеркала. Когда вы заходите в любой российский краеведческий музей, то, наверное, удивляетесь, почему в витрине «Вооружение русского воина XVII века» и щит, и меч, и шлем непременно расписаны арабскими буквами (например, прекрасные образцы можно видеть в музеях Балахны и Городца). Потому, что все это — из Ирана, где делали хорошее холодное оружие. А как это все попадало в Россию? Через Каспий, по Волге. И торговалось именно в Макарьеве. Но помимо этого, на ярмарке можно было увидеть в огромном количестве, скажем, глиняные горшки, канаты, деготь, смолу… Короче, там было все.

До царствования Петра монастырь худо-бедно, в основном путем взяток (на московском подворье постоянно стояли возы с «дарами» чиновникам), держал баланс с государством, вовремя откупаясь от очередных налоговых инициатив. Но в 1700 году Петр объявляет, что берет ярмарочные финансы под свой полный контроль. Говорят, что эту мысль ему подкинул его дьяк-воспитатель Никита Зотов, в нужном ракурсе представивший молодому монарху положение дел в Макарьеве. Петр изрек, что «Макарьевская ярмонка есть зело великое сходбище, о ней всегда думать надлежит», и засучил рукава.

Проблем и в самом деле было много — например, ужасающая криминогенная обстановка в ярмарочные дни. Но в решении ее государство, как и монастырь, не преуспело. Более того, оно оказалось довольно плохим администратором. Судя по официальным данным, чиновникам удавалось собирать деньги с торговцев гораздо хуже, чем делали до этого монахи. Так, таможенные сборы с 1701 по 1708 упали с 14,5 тысяч до 10,5 тысяч рублей. Причина этого не в последнюю очередь была в том, что государство возложило обязанность сбора налогов на откупщиков, а эта практика была признана порочной еще в XIII веке в Золотой Орде. Государство заколебалось. Монастырю то разрешалось восстановить контроль над какими-то участками ярмарочной экономики, то у него опять отнималось это право.

В 1710 году на ярмарке наблюдается временная стабилизация и даже рост: окончилась Северная война, и в то же время к торговле активнее подключилась Сибирь. Но вскоре последовал новый удар. В 1728 году Сенат распорядился, чтобы ярмарка начиналась 29 июня, а заканчивалась 8-го июля, дабы купцы успевали на «Свернскую ярмонку». Таможенные сборы резко упали в тот же год. Вместо того чтобы понять причину этого, правительство решило окончательно отдать таможенные доходы на откуп частникам, что и последовало в 1732 году. Откупщики, впрочем, предложили неплохую идею — поставить каменный Гостиный двор. Очевидно, они намеревались нагреть руки еще и на строительстве. Но оказалось, что в Нижнем Новгороде нет ни одного профессионального архитектора. Сами отучили: шутка ли, несколько десятилетий не строить из камня вообще ничего, кроме своего Петербурга! В 1741 году государство удалило откупщиков. Наступило какое-то подобие порядка, поскольку сбор налогов поручили особой коллегии, выбиравшейся из числа купцов по всей России. Всего в этой коллегии было почти 300 человек. Налажена наконец система учета: деньги складывались в особые запечатанные короба. Но деревянный Гостиный двор настоятельно требовал реконструкции, а в 1751 году его уничтожил паводок. Однако денег на каменную стройку все равно не нашлось, и сошлись на том, чтобы поставить новый двор на новом месте, но тоже из дерева, что и случилось уже в 1755 году.

Но пришла новая беда: Волга, менявшая русло, стала затапливать ярмарку каждый год. Тут уж точно не помог бы мерный шест, который Петр советовал вбить монахам. Ежегодно на восстановление последствий наводнений уходило до 900 рублей. Неудивительно, что деревянный Гостиный двор к концу столетия пришел в окончательную ветхость. Вместо старого двора в 1787 году поставили новый, но опять деревянный. Однако и он разрушался из-за половодий все более быстрыми темпами, а потом сгорел в 1798 году.

В самом конце XVIII столетия вопрос о каменном Гостином дворе встал в полный рост. Ведь даже на закате торговой деятельности, в 1805 году, знающие люди отмечали, что макарьевский торг превосходит знаменитую ярмарку в Лейпциге. Говорили, что тут толкались не только традиционные иностранцы, но даже купцы из Африки и Америки. Очевидцы пишут о верблюдах из Аравии, баржах, прошедших водным путем от берегов Рейна, и даже о французах из колоний Нового Света. Именно о таком Макарьеве написал Пушкин свои знаменитые строки, не вошедшие, однако, в «беловик» «романа» «Евгений Онегин»:

…Перед ним

Макарьев суетно хлопочет

Кипит обилием своим.

Сюда жемчуг привез индеец,

Поддельны вина европеец,

Табун бракованных коней

Пригнал заводчик из степей.

Игрок привез свои колоды

И горсть услужливых костей,

Помещик — спелых дочерей,

А дочки — прошлогодни моды.

Всяк суетится, лжет за двух

И всюду — меркантильный дух.

А вот слова князя Долгорукого, сказанные им в 1813 году: «Суета всякого рода, общее стремление к торговле, движение огромных капиталов, утонченный обман в оборотах, заготовление всякого на всю Россию… Нет купца, который бы сюда не ездил, нет товара, какого бы не возили сюда. Все здесь, от роскоши до необходимого… Кареты английские и куклы Троицкие, шварцпапель и ореховый стул, хрустальные люстры и кабацкие стаканы, парижский чепчик и оренбургский армяк, Евангелие кованое и Холуйская икона, соболь стотысячный и овчина, Рафаэлева картина и «Мыши кота хоронили», Ломоносов и Совестьдараль, жасминные духи и деготь…» (автор нарочно сопоставляет «высокое и низкое», подчеркивая, что на ярмарке было все). По оценкам, в ярмарочные дни в Макарьеве даже в начале XIX века собиралось до 160 тысяч человек.

В 1808 году комплекс новых, каменных ярмарочных зданий был закончен. Тогда же, в 1808-м, перестроили в классицистическом духе и старую Макарьевскую церковь, лишив монастырь одной из его жемчужин. Ярмарка 1812 года была особенно яркой, поскольку народ, стесненный французом, потянулся поглубже в Россию, и у ярмарки в тот год почти не было конкурентов. Конечно, тут и жульничество. Конечно, тут и зрелища, и порок всех видов. О зрелищах достаточно сказать, что некто князь Шаховский каждый год лепил «театр» из досок, и в сезон непрерывно давал представления — конечно, самого грубого вкуса.

Ничто не предвещало катастрофы. Но она произошла. В 1816 году ярмарка сгорела дотла. Да, пожар был страшный. Да, погибли сотни тысяч рублей, потраченные на строительство. Но почему все-таки именно этот удар стал для ярмарки роковым? Ответа нет. Говорили, что заново строить там бессмысленно — кирпич далеко возить, мастеров не найдешь. Поговаривали, что место несчастливое — то его затопляет, то оно горит. Но на самом деле подсуетились, наверное, конкуренты в Нижнем Новгороде, который был купеческой столицей Поволжья, и хотел бы заполучить к себе еще и ярмарку. И если раньше, когда силен был монастырь, о том даже разговора быть не могло, то теперь настоятели монастыря могли лишь смиренно констатировать, что перенос ярмарки в Нижний будет означать гибель обители. Однако этот аргумент показался слишком слабым — монастырь был нужен лишь для того, чтобы обслуживать ярмарку. Если решили ее перенести в Нижний, то пусть себе умирает.

Решение о переносе ярмарки в Нижний было принято в том же 1816 году. Поскольку в Нижнем еще ничто не было готово к приему полутора сотен тысяч купцов, там развернулись уже с 1817 года масштабные строительные работы. Тоже аргумент для нижегородских властей: где строительство, там можно денег отмыть. На время Поволжье практически лишилось торга. В 1817 году купцы не знали, где им торговать, и ярмарка не состоялась. С ними стали проводить разъяснительную работу, но она не давала плодов до 1822 года, когда, наконец, ярмарку в Нижнем построили. Тогда все наладилось: не все ли равно купцу, торговать в Макарьеве, или выше по течению всего на сто километров?

В середине XIX века в Нижнем Новгороде торговалось в сезон товаров на миллиард современных долларов. Такого подъема торговли Россия не знала до этого, не будет знать и после. Вскоре после революции 1917 года Нижегородская ярмарка силовым решением перестала существовать, да и экономика советской России по своему устройству поразительно напоминала времена Ивана Грозного, о которых мы подробно писали выше. То, что видит сегодня посетитель Нижегородской ярмарки —
это лишь внешние остатки зданий, сооруженных по большей части уже в начале ХХ века, но красивых, в экономическом же разрезе — зрелище плачевнейшее, такое, что любой мало-мальски крупный универсам или рынок больше нынешней «ярмарки».