От издателя

Образ религии неразрывно связан с образом ее служителей. Именно они постоянно и неуклонно передают свет божественной истины своим единоверцам. Как лидерам религиозных общин им же приходится взаимодействовать с представителями государственных властей и органов местного самоуправления, представителями бизнеса и образовательных структур, общественных организаций и средств массовой информации. Облик мусульманских имамов дореволюционного периода получил адекватную оценку представителей власти и науки. Так, директор народных училищ Казанской губернии историк М. Н. Пинегин в 1890 году писал, что в середине XVIII века имперское правительство окончательно убедилось в стойкости мусульман и бесполезности репрессий против религии ислама. Автор небезосновательно писал, что причиной этой стойкости была приспособленность сущности мусульманского учения для потребностей простого народа и выборность мулл в отличие от православного духовенства. Мулле принадлежало бесспорное духовное лидерство в общине как самому образованному человеку, учителю, судье и лекарю¹. Именно алимы и имамы сыграли огромную роль в обеспечении стабильности в Волго-Уральском регионе и Западной Сибири и установлении там гражданского мира начиная со второй половины XVIII века и до дней революций начала XX века. Во многом именно поэтому столь значительны были против них проклятия и столь массовыми были репрессии со стороны атеистической большевистской власти.

Медресе сыграли выдающуюся роль в формировании советской бюрократии, особенно в Татарстане и Башкортостане. Несколько меньший вклад внесли медресе в формирование общероссийских политиков, но среди них братья Максуди и Гаяз Исхаки. Наибольшее значение медресе сыграли в создании системы современного образования. Это особенно касается религиозного (уничтоженного к началу 1920-х гг.) и гуманитарного образования. Преподавателями медресе были созданы тюрко-татарская история (Хасан-Гата Габяши, Юсуф Акчура, Ахмад-Заки Валиди, Газиз Губайдуллин), татарское литературоведение и текстология (Саид Вахиди, Газиз Губайдуллин, Гали Рахим, Джамал Валиди), языкознание (Галимджан Ибрагимов, Худжа Бадиги). В стенах медресе учились, пожалуй, все классики литературы.

С конца 1920-х гг. полуподпольно продолжали существовать тысячи общин во главе со своими лидерами, но уже без системы религиозного образования. Эпоха коммунизма закончилась, и мусульмане начали заново выстраивать инфраструктуру. Трагедия российской уммы заключалась в том, что к концу 1980-х гг., то есть в течение 60 лет, у них была прервана традиция мусульманского образования. За эти годы число мечетей сократилось в 100 раз и стало в десятки раз меньшим, чем число церквей Русской православной церкви Московского патриархата. И вот через 20 лет мы видим чудесное возрождение мусульманской инфраструктуры, достигнутое руками самих мусульман. И если в национальных республиках Северного Кавказа, Татарстане и Башкортостане можно говорить об активной поддержке властей, то в преимущественно русских регионах речь идет в основном об общественной инициативе.

Действительно, за эти 20 лет прошла целая историческая эпоха. В эти годы вошли в активную социальную жизнь новые поколения, весьма радикально отличающиеся от поколений, воспитанных в советскую эпоху. Но и старшее поколение, еще помнившее активную и относительно свободную жизнь мусульманских общин 1920-х гг., сумело передать свой бесценный опыт. Многие современные имамы — это дети и внуки не признававшихся официально государством мулл. Однако единичные факты — это одно, а данные статистической выборки всегда говорят красноречивее. При этом голые цифры требуют научного анализа и обработки. И наконец числа не должны заслонять конкретных людей. В сочетании этих трех факторов заключается уникальность монографии А. Н. Старостина «Социальный облик имамов Урала начала XXI века». Автор проанализировал опыт пяти уральских регионов. Здесь очень четко видно, что облик российских мусульман, ассоциирующийся прежде всего с сельской местностью, все более утрачивает свою актуальность.

Ключевой проблемой российской уммы сегодня является проблема адекватности российской мусульманской элиты современным вызовам. Сегодня региональные муфтии напрямую общаются с главами субъектов федерации, членами Федерального Собрания, крупными бизнесменами, иностранными дипломатами, парламентариями. На долю мухтасибов и районных имамов приходятся контакты с главами местных администраций, депутатами представительных органов, местными бизнесменами. Нельзя здесь не упомянуть юристов, чиновников, ученых, преподавателей. У всех этих людей зачастую не одно светское образование, ученая степень, многолетний опыт работы. Приходящие в мечеть верующие, особенно в городах, обычно являются специалистами с высшим образованием или студентами. Да и традиционная российская мусульманская деревня уходит в историю. Маленькие деревни вымирают, а в оставшихся больших селах или райцентрах все больше становится квалифицированных специалистов, людей с высшим образованием. В Нижегородской области с ее традиционной тягой прежде всего к московской агломерации эти процессы видны более явно. Но урбанизированный на три четверти Татарстан тоже в этом плане мало отличается. Аналогичная ситуация складывается и в Приуралье, и в Западной Сибири.

Российская умма, как и умма времен Пророка Мухаммада, все явственнее становится преимущественно городской общиной. Это четко видно из сравнения Свердловской области и Ханты-Мансийского автономного округа (ХМАО), представленного в книге. Этот процесс нелегок и достаточно постепенен. Пока имамы Свердловской области — это прежде всего выходцы из села (61%). Их средний возраст — 56 лет, в то время как у имамов ХМАО — 38 лет. Он четко показывает, что именно 1970-е гг. стали основным водоразделом, когда татары преимущественно из сельского аграрного народа превратились в городской индустриальный. И здесь четко видно доминирование Казани. Ни один из имамов ХМАО не родился в Уфе, в то время как каждый десятый — в столице Татарстана.

Крайне важным является сохранение ислама в рабочей среде. Эта традиция в годы застоя начинает исчезать в Центральной России². Как в Свердловской области, так и в ХМАО высок процент и происхождения из семей рабочих (около 20%). И здесь видно, что усилия джадидистов первой четверти прошлого века по выстраиванию фабрично-заводских общин не пропали даром. К сожалению, невелико число имамов, родившихся в семьях интеллигенции и служащих, — в целом по Уралу 7%. Но это объясняется и тем, что даже Екатеринбург никогда не был одним из крупных мусульманских центров. Да и немногочисленная мусульманская интеллигенция всегда была первой мишенью сначала для репрессий, а затем для ассимиляции. Если индустриализация Свердловской области проходила преимущественно в сталинский период, сопровождавшийся массовыми репрессиями против мусульманской элиты, то индустриализация севера Тюменской области началась во много более мирные годы застоя, когда уже во многом сформировалась городская советская национальная интеллигенция. В эти годы в ряде новых индустриальных городов Татарстана и Башкортостана было разрешено строительство мечетей. Эти тенденции подтверждаются цифрами. Если в Свердловской области преобладают выходцы из крестьянских семей (61%), а на втором месте — из рабочих (19%), то в ХМАО доли этих социальных групп равны — по 20%. В Югре треть всех представителей изучаемой группы — потомственные священнослужители, в то время как в Свердловской области их всего 4%. Еще одним отличием Югры служит более высокая доля выходцев из семей интеллигенции и служащих (10 и 5% соответственно), тогда как на Среднем Урале их доля незначительна (по 2%).

Исследование А. Н. Старостина показывает, что на Урале пока преобладают кадры из числа мусульман европейской России и Сибири. Так, среди имамов Урала доминируют представители поволжско-уральской группы (92%), выходцы из Средней Азии занимают 5%, а с Кавказа — 3%. Данная раскладка в целом совпадает с пропорцией всех мусульман Уральского федерального округа (УрФО), где, по данным переписи населения 2002 года, народы «Поволжской уммы» составляют 84,3%, «Кавказской уммы» — 12%, «Среднеазиатской уммы» — 4%³.

Очень своеобразны данные о соотношении двух братских тюркских народов среди имамов. Если доля башкир в мусульманском сообществе каждого региона одинакова (16%), то среди имамов ХМАО они сумели занять более уверенные позиции (25%), чем их коллеги в Свердловской области (9%). А. Н. Старостин указывает: «Это можно объяснить тем, что на севере традиционные противоречия между башкирами и татарами не так заметны, как на Среднем Урале. Потому что в первом случае и те, и другие являются пришлым населением, тогда как в Свердловской области и башкиры, и татары относятся к коренным народам».

С этим выводом трудно согласиться. Исторические работы убедительно показывают доминирование литературного татарского языка и культуры среди мусульман Урала и Сибири начиная со времен Сибирского ханства. Именно татарский и был языком обучения, в том числе и в советских школах вплоть до второй половины прошлого века. Поэтому здесь речь идет не о противостоянии между верующими, а играх этнополитиканов, зачастую использующих различные ресурсы. Пограничная с Башкортостаном Свердловская область больше подвержена этим влияниям, тогда как в более отдаленном ХМАО яснее чувствуется, что разница между башкирами и татарами является весьма незначительной. А пока именно ваххабиты и хизбуты с выгодой пользуются этими конфликтами, проталкивая свой вариант мусульманского единства. И здесь эти радикалы сильны своим единством и наличием традиции. К сожалению, традиции изучения богословия и обычаев, литературы и истории тюрко-татар были утрачены в результате самоубийственной политики советских властей, не допускавших создания медресе на территории Российской Федерации вплоть до конца 1980-х гг. А ведь муфтии Центрального духовного управления мусульман (с 1948 года — Духовного управления мусульман европейской России и Сибири) Ризаэтдин Фахретдин, Габдуррахман Расули, Шакир Хиялетдинов в 1920–1960-е гг. объясняли властям, что традиции российских мусульман в лице джадидистских медресе являются важнейшими скрепами российской государственности. И здесь спасение может быть только в единстве уммы в рамках традиций ханафитского мазхаба и российских мусульман, транслирующихся в стенах учебных заведений. Опыт Ризы Фахретдина, по корням булгара и по советскому паспорту башкира, до сих пор бесконечно актуален.

К сожалению, современным имамам недостает знаний богословских, особенно светских. Только 18% имамов Урала имеют высшее светское образование. Ничтожно мало количество тех, которые имеют и высшее светское образование, и высшее духовное (1%). Лишь 1% имамов имеют ученую степень. И здесь государство и представители традиционных исламских центров на территории Приволжского федерального округа должны сыграть свою роль как по передаче традиций своих предков, так и по получению гуманитарного образования имамами.

Пока же автор констатирует, что «мусульмане-мигранты принесли с собой традиции, не присущие Уралу. В частности, азербайджанцы-шииты устраивают в суннитских мечетях траурные мероприятия на 10-й день месяца мухаррам, связанные с гибелью имама Хусейна, чеченцы и дагестанцы проводят суфийские зикры. Выходцы из Средней Азии и Кавказа не принимают участия в традиционных для татар и башкир коллективных рукопожатиях после совершения намаза. Велико и недоверие имамов-татар к своим, зачастую более грамотным, коллегам из Средней Азии и Кавказа». Нужно четко понимать, что это недоверие прежде всего не столько к конкретным людям (которые могут обладать большими достоинствами), а к той смеси правового нигилизма, насилия и бесправия, которая вырастила уже целые поколения людей в южных республиках. Татары, как и другие коренные народы России, не хотят, чтобы кровавый опыт юга пришел в Центральную и Северную Россию. Эта ориентация на Казань и Уфу проявляется в том, что 17% всех хазратов Уральского региона родом из Башкортостана, еще 12% — выходцы из Татарстана. Таким образом, почти треть уральских имамов происходят из традиционно исламских регионов России. В ХМАО эти цифры качественно выше: по 40% имамов родились Татарстане и Башкортостане, еще 5% — выходцы из Марий Эл, региона, до 1920 года традиционно управлявшегося из Казани. Интересно было бы проследить, сколько из них родились в нефтяных городах и поселках по обе стороны реки Ик. Ведь этот нефтяной район с XVIII века был одним из крупнейших центров исламской пропаганды и образования. Сочетание нефтяного фактора и модернизации мусульман (а зачастую и радикализации в условиях растущего социального неравенства) стало важнейшим предметом для изучения⁴. Общим местом является роль забастовки нефтяников Ирана в октябре 1978 года, окончательно подорвавшей финансовую базу шахского режима и во многом способствовавшей исламской революции 1979 года. В этом году исполнилось 30 лет этим событиям, и усиление роли Ирана и его союзников вплоть до Средиземноморья особенно четко проявилось в дни конфликта в секторе Газа.

В условиях интенсивных богословских идеологических и политических дискуссий в мусульманском мире, облегченных наличием Интернета и других современных средств коммуникаций, все более важной становится борьба за сердца и души мусульман. И здесь имамы играют важнейшую роль. На бытовом уровне, особенно среди среднего и старшего поколения, вполне хватает опыта большинства имамов. Это в основном выходцы из сельской местности или небольших городов, несущие свою миссию часто в местах своего рождения. А. Н. Старостин указывает, что имамами они стали, получив минимальное религиозное образование. Как правило, они пользуются большим уважением общины, однако из-за невысокого уровня образования способны проводить лишь исламские обряды жизненного цикла.

По мнению автора, 16% имамов — профессионалы, сознательно пошедшие по духовному пути, минуя светскую карьеру. В основном это молодые, активные люди, получившие хорошее религиозное образование и обладающие литературными способностями. Многие из них целенаправленно посвятили свою жизнь возрождению ислама в тех местах, куда их направила централизованная мусульманская организация, имея неплохие шансы на хорошую религиозную карьеру. И наконец последний тип имамов — люди с небольшим опытом светской работы (8%). В основном это люди активного трудового возраста (30–50 лет), из религиозных семей, у всех есть светское и духовное образование. Значительная часть представителей этой группы достигли значительных успехов в духовной карьере, став казыями, муфтиями или имам-мухтасибами. В Югре высшее духовное образование имеют 45% имамов, это в три раза больше, чем в Свердловской области, — там таких 15%. Смогут ли эти образованные имамы, сконцентрированные в индустриальных городах, выдержать соревнование с представителями радикальных течений? Кто и как им поможет, а не будет с ними бороться? От ответа на этот вопрос зависит, в частности, будущее всей нашей страны. Ведь в нефтегазовых районах и городах России мусульмане являются или большинством, или значительным меньшинством.

После разгрома советской эпохи имамам пришлось прямо заняться строительством мечетей и организацией исламских учебных заведений. В Свердловской области подавляющее большинство (90%) участвовали в строительстве или реставрации мечетей, причем 46% имамов построили больше одной мечети. Лишь 10% имамов не построили ни одной мечети, в ХМАО таких имамов 80%. И лишь 15% участвуют в строительстве мечетей. В Ханты-Мансийском автономном округе мы видим уже преимущественно не инициативу одного имама, а спонсорство нефтегазовых компаний, переговоры с которыми ведут муфтии, казыи и имамы-мухтасибы. Таким образом, мы наблюдаем возвращение традиции позапрошлого века, когда именно руководство промышленных предприятий участвовало в строительстве и финансировании мечетей. Это признание роли ислама как традиционной религии важно для формирования стабильного общества в новых городских поселениях.

По данным А. Н. Старостина, 4% имамов организовали исламское учебное заведение, а 3% — в основном муфтии — участвовали в строительстве нескольких мечетей и организации медресе. Эти цифры пока невелики, так как традиционно мечеть и мектебе или мечеть и медресе составляли практически единое целое. В Татарстане, по данным Духовного управления мусульман на 2008 год, число обучающихся на всех уровнях религиозного образования превышало 30 000 человек. И здесь мы можем говорить о складывающейся тенденции.

И наконец на последнем месте, но отнюдь не последний по важности, вопрос о зарплате имамов. Действительно, в современности отсутствуют традиционные системы вакфов и ушра (гошера), то есть помощи натуральными продуктами. Впрочем, сам процент молодежи среди имамов городов ХМАО показывает, что их доходы не столь низки. В сельской местности ситуация хуже. Но в целом имамы превращаются в сословие, частично носящее уже наследственный характер. Это видно и по Поволжью, и в целом соответствует дореволюционным традициям.

В заключение А. Н. Старостин с оптимизмом указывает, что среди имамов в настоящее время наметилась смена поколений. На смену людям пожилого возраста приходит поколение среднего возраста (35–50 лет). Они получили образование в престижных российских или арабских учебных заведениях. Приступает к активной деятельности и молодое поколение имамов (25–35 лет), получившее качественное богословское образование. Молодых имамов отличает то, что с юных лет они избрали духовную деятельность в качестве своей будущей профессии, а потому получили хорошую подготовку для этого служения. Они создают положительный образ ислама выступлениями в СМИ и активной общественной деятельностью. Автор считает: «Представляется, что в условиях царящего в обществе настороженного отношения к исламу и мусульманам будущее именно за этим типом исламских священнослужителей».

В настоящее время все мировое сообщество переживает кризис, по мнению многих, не столько экономический, сколько морально-нравственный, мировоззренческий и идеологический. Духовенство всех религий должно в эти сложные времена прийти на помощь конкретным людям, которые переживают сейчас тяжелые времена. В дни кризиса необходимо грамотно защищать свои права, но не переходить к насилию. Какую роль займут в этом процессе имамы Урала? В книге рассказывается о людях, наших современниках, которые, как их и предшественники, живут теми же радостями и тревогами, что и их единоверцы. Значит, у всех нас есть шанс пережить кризис и стать опытнее и морально чище...

Дамир Мухетдинов,
кандидат политических наук

Айдар Хабутдинов,
доктор исторических наук