4.1. Усложнение условий существования политического тюркизма в России (1911-1912).

Пантюркистские настроения все более усиливались в Турции. В 1911 году конгресс партии «Единение и прогресс» отказался от османизма. В ЦК вошли лидеры российского тюркизма:  И.Гаспринский,  А. Гусейн-заде, а также Назим и Шакир Беха-Эддин — видные младотурецкие деятели  и Талаат Бей — младотурецкий министр[1]. Усилившийся внешний пантюркистский фактор и непрекращающаяся политизация общественной жизни в самой России  вынудили власти продолжить наблюдение и за мусульманскими деятелями и исламскими учебными заведениями вообще.

В наборе задач, поставленных турецким руководством перед  российскими пантюркистами, находящимися в Стамбуле, одной из важных  (за пределами Османской империи) считался сбор через турецких офицеров и богословски грамотных служителей культа денежных средств на нужды турецкого ВМФ[2]. Тогда же, опираясь на данные о военном шпионаже на территории России, спецслужбы отмечали особый интерес европейцев к положению дел в Казанской губернии[3]. 

В 1910 году (по другим сведениям в 1909-м) Шейх уль Ислам (высшее духовное лицо в Турции) обратился с воззванием ко всем мусульманам о сборе денег на усиление  турецкого флота. Тогда ДДДИИ запретил ОМДС реагировать на это обращение к мусульманам мира, в котором говорилось о необходимости  прочтения фетвы во всех мечетях. Циркуляр ОМДС за номером 2464 признал недопустимым чтение обращения и предложил муллам воздержаться от ознакомления с ним мусульман[4]. 

О результатах сбора на турецкий флот россиянам сообщала пресса. В 1910 году газета «Новая Русь» (отдел «В мире мусульманства») писала: «В Турции образован национальный союз по созданию турецкого военного флота… За короткое время собрано 260000 турецких фунтов. Для приобретения военных судов из Константинополя выехала в Европу специальная комиссия»[5]. Мусульманская пресса и в дальнейшем в сочувственном тоне давала информацию на эту тему, утверждая, что «к 1915 году он сравнится с флотами других держав»[6].

Не желая, чтобы сбор средств развернулся на территории России, 13 декабря 1910 года  П.А. Столыпин в письме министру иностранных дел С.Д. Сазонову настаивал на необходимости воздействовать на Турцию с целью прекращения издания[7]  журнала «Тааруфуль-Муслимин»[8].

Осведомленный обо всем этом от своих источников (а также зарубежных по линии Главного управления Генштаба и МИД) департамент полиции через ДДД МВД передавал на места (в данном случае в адрес губернских руководителей Поволжья) соответствующие распоряжения и, дополнительно, результаты своих сопоставительно-аналитических выкладок.

Таким образом, была организована многоканальная  и разноплановая связь руководства МВД России с руководством администраций в поволжских губерниях и с начальниками спецслужб на местах, вплоть до уездов.

Руководство губернских жандармских управлений получало приказы к действию в отношении наиболее важных с точки зрения МВД объектов и субъектов контроля, а губернаторы —  широкую информацию о ситуации в этноконфессиональной сфере. Губернаторы (сами, как правило, в недавнем прошлом штабные офицеры МВД) и работники их администраций обретали достаточный материал для размышлений, сопоставления и сравнения фактов и явлений, происходящих в России и за её пределами. Ужесточилась кадровая политика — в течение 1911-1912 гг. были уволены со службы, как признанные неспособными к «руководству розыскными органами», 14 начальников ГЖУ: Московского, Нижегородского, Астраханского и др.[9] .

Спецслужбы оказались заваленными работой. Объяснения по поводу загруженности Казанского временного комитета по делам печати давал в ноябре 1911 года начальник Казанского ГЖУ. «Члены Комитета, гг. Катанов и Ашмарин совершенно подавлены массой дел по поручению Прокурора судебной Палаты по делу о панисламистской пропаганде и не успевают исполнять всех поручений Губернской Администрации и Жандармского Управления в надлежащие сроки»[10].

Яркой иллюстрацией характера деятельности ГЖУ может служить информация начальника Самарского ГЖУ, сконцентрированная в аналитической справке от 18 декабря 1910 года[11]. В ней указаны имена девяти тюркистов, активно действовавших на территории Самарского губернии, в Бугульминском, Белебеевском и Мензелинском уездах[12]. Резервом для пополнения рядов активных тюркистов являлись новометодники, которых в Бугульминском уезде насчитывалось 104 человека (все имамы)[13]. Фамилии 17 наиболее активных из них были указаны в «Справке». Из названных наибольшие материальные возможности имелись у богатого землевладельца деревни Большой Сухояш Шагимайлюна Яркеева[14]. Активисты-новометодники стремились получить средства на содержание татарских школ от земских структур, утверждая, что земские сборы идут только на русские школы (это не совсем так — земства содержали некоторые татарские учебные заведения, но это единичные факты — авт.). К тому же «некоторые из них (учителей-новометодников) получали еще пособия от Байрякинского прогрессивного общества»[15].

Во время визита в 1910-1911 гг. в Казань турецкого паши Махмуда Эсгата — эфенди его переводчиком был Ибрагим Амерханов, сын ахуна Азимовской мечети[16]. Целью визита паши, со слов И.Амерханова, было «ознакомиться с настроениями, национальным подъемом и уровнем туркофильства русских мусульман, насколько могут помочь Турции в создании идейного общения и вообще в попытке объединения их с соответствующей частью турецкого общества»[17].

К 1910-1911 годам относится возбуждение ряда дел по обвинению в незаконном сборе средств на турецкий флот[18]. Мулла города Казани Галимзян Мухаметзянов был одним  из обвиняемых, действовавшим, по сведениям спецорганов, через агента Ходея Хайруллина Ихсанова[19]. С начала 1911 года по территории Казанской губернии ходили упорные слухи о том, что «в мае 1911 года прибудет в Россию султан с войском, что в прошлом году приезжал, чтобы узнать, не притесняют ли татар»[20]. Ряд мулл, прежде всего, Казанской губернии, подозревались в распространении таких слухов среди прихожан и сборе средств в помощь турецкому флоту[21]. Что касается возможной войны с Турцией, то ходили разговоры о том, что «Бог не велит убивать соплеменников», потому мусульмане не должны участвовать в войне с единоверцами[22]. Некоторые из подозреваемых в сборе средств на нужды турецкого флота были изобличены в этом и наказаны[23].

Были ситуации, когда, казалось бы, односельчане утверждали, что имелись факты сбора средств на турецкий флот, но реальных доказательств в ходе следствия не находилось[24].

В мае 1910 года в деревню Каратай Бугульминского уезда приезжал некий араб, которого сначала заподозрили в сборе пожертвований на турецкий флот. Однако в результате расследования оказалось, что он просто собирал милостыню. Жители деревни, сжалившись над ним, собрали для него около пуда ржи. Посоветовал собрать рожь для нищего мулла Харрис Фахретдинов, за что на время попал под подозрение жандармов[25].

Желая опорочить имама деревни Новый Тирис Бугурусланского уезда Мухаммед-Галея Барангулова, один из его односельчан обвинил его в том, что он произнес молитву на арабском языке в честь турецкого султана. Расследование, проведенное Самарским ГЖУ, показало, что мотивом доноса было желание занять место имама. Никаких последствий для Барангулова навет не имел[26].

Взаимодействия властей и российских подданных-тюрок оставались сложными. Они усложнялись, в частности, проявлениями массовых уклонений мусульман, подлежащих призыву от воинской повинности[27]. 

ЖУ на местах стремились накапливать информацию о предшествующем периоде деятельности тюркистов. В частности, о работе съездов «Иттифака» узнавал начальник Уфимского ГЖУ, начальник Пермского ГЖУ просил у начальника Казанского ГЖУ программу «Союза мусульман», желательно переведенную на русский язык[28].

Местные ГЖУ пытались в общую борьбу с панисламизмом включить вопрос об отношениях мусульман и крещен, проживавших вместе в татарских деревнях[29]. 

В условиях религиозной и общей малообразованности не только рядовых  российских мусульман, но и многих  мулл и имамов все больше авторитета и влияния набирались те исламские служители культа, кто получил богословские знания за рубежом, преимущественно в Стамбуле и Каире[30]. Стремление мусульман Казани  к получению высшего образования внутри России, фиксировалось в жандармских донесениях[31].

Попытки отдельных видных мусульман препятствовать распространению  влияния имамов, получивших исламское образование за границей, встречали резкое негодование и активный отпор.  Так, выступая 21 мая 1911 года на юбилее уфимского муфтия М.М.Султанова, депутат Госдумы Махмудов заметил, что ныне «среди мугаллимов появились какие-то темные личности, получившие образование в египетских трущобах и на константинопольских бульварах, почему справедливо заслуживают косого взгляда правительства, но Махмудову не дали договорить
и освистали»[32]. В данном случае собравшаяся тысяча видных тюрок, среди которых было около 600 делегатов из 36 российских губерний[33], категорически не воспринимала критику деятельности тех мусульман, что получили религиозное образование и воспитание на Ближнем Востоке, и многие из которых, по существу, стали носителями и проводниками идей панисламизма и пантуранизма. Таким образом, становилось очевидным, что панисламистские настроения уже охватили часть авторитетных российских мусульман, в том числе видных мусульман Поволжья.  Добавим, что выступавшие на мероприятии хорошо знали, что «администрация строго запретила касаться вопросов, не имеющих прямого отношения к юбилею»[34] .

Тюркисты внутри России пытались использовать любой случай для пропаганды своих взглядов и намерений.  И именно таковым случаем представился в начале 1911 года упомянутый юбилей — чествование 25-летней деятельности муфтия М.М.Султанова (торжества, однако, были перенесены с января на май ввиду болезни исламского лидера страны[35] )[36].

Власти уловили тенденцию возможного использования юбилея тюркистами в своих целях. В информационных сводках спецслужб подчеркивалось, что «чествование двадцати-пятилетнего юбилея Оренбургского муфтия Султанова должно стать для мусульман не только религиозным, но и национальным (курсив наш — О.С.) торжеством»[37].

В январе 1911 года на места из Уфимского муфтията были разосланы несколько сот писем-приглашений на татарском языке, в которых адресатам  предлагалось ответить на ряд вопросов[38]. По-видимому, разговор о «нуждах» татар на местах  должен был стать основой для формирования общего набора политических требований. На фоне юбилейных мероприятий могла развернуться не только религиозная, но и партийно-политическая деятельность тех, кого власти продолжали называть «панисламистами».

Юбилейным мероприятиям предшествовали отдельные собрания по выработке линии поведения во время юбилея. Например, 12 апреля 1911 года в доме Каримова прошло собрание с участием 80 человек, на котором председательствовал мулла Садык Иманкулов, обязанности секретаря выполнял Мухутдинов, преподаватель татарской учительской школы. Обсуждались вопросы, которые следует вынести на мероприятие в Уфе: говорить о необходимости  открытия еще одной учительской школы или ограничиться вопросом расширения прав ОМДС. Мнения разделились. Против открытия учительской школы выступили имамы «старого направления»: мулла Таиб, ахун Хабибулла Усманов и др. (их поддержало 10 человек из среды мелких торговцев и престарелых имамов). За открытие учительской школы высказались имамы С.Иманкулов, К.Тарджиманов, Касым-мулла, А.Амирханов, а также Ахметзян и Мухамметзян Сайдашевы. Так и не придя к единому мнению, участники собрания  поручили доработать вопрос избранной комиссии из 6 мулл и 6 представителей других слоев населения[39].

Кроме подготовки содержательной части юбилея, мусульмане собирали средства на материальную часть его проведения[40].

К середине мая 1911 года, начиная с 14 числа,  на юбилей (уже не раз  упомянутого М.Султанова) съехались 1500 человек, из них около 600 делегатов из 36 губерний и областей европейской и азиатской России[41], а также зарубежные гости из Константинополя, Парижа и Берлина[42]. 

И власти готовились к этому мероприятию: в конце 1910 - начале 1911 годов местным полицейским чинам распоряжением губернаторов в адрес начальников губернских ГЖУ вменялось в обязанность выяснить — есть ли настроения среди служителей культа и рядовых татар превратить юбилей Султанова в политическую акцию[43].

По газетной хронике, освещавшей юбилей, можно представить поименно часть мусульманской элиты России 1911 года, прежде всего татарскую. М.Султанова приехали поздравить  промышленники — Акчурин, Хусаинов, Яушев, четыре депутата Госдумы[44], редакторы газет — Ф.Каримов, С.Баязитов, Г.Максудов, А.Гумеров, А.Сайдашев, Муртазин (самарская газета «Иктисад» — «Экономия»), Фахрутдинов[45]. Кроме торжественного обеда на 600 персон, программа юбилея включала в себя мероприятия, окрашенные в резко этнические тона: народную татарскую борьбу, бега, а также литературный вечер с чтением фрагментов из сочинений Гаяза Исхакова[46].

Из серьезных вопросов, которые продолжали оставаться в поле зрения мусульманской российской верхушки, был поднят школьный, который являлся составной частью давно вынашиваемой реформы образования. В результате встреч 19 мая в помещении гостиницы «Метрополь» (в номере А.Сайдашева) собирались Г.Максудов, С.Максудов, казанский мулла К.Тарджиманов, С.Иманкулов, Ф.Каримов и другие, обсуждавшие вопросы о новой школе и сетовавшие на постоянную слежку за тюркистами[47]. 20 мая во дворе мечети в ожидании Султанова ахун Джиган-Гир Абызгильдин произнес речь, призывавшую к уплате закята (1/40 капитала) и гошера (1/10 урожая).

Вместе с тем, мусульмане не могли обойти и вопрос об обвинениях в панисламистских настроениях, на которые часть мусульманских деятелей достаточно болезненно реагировала, демонстративно отметая от себя подобные определения. Выступая на том же юбилее 20 мая 1911 года, предприниматель, авторитетный редактор газеты  «Баянуль-Хак», член Казанского тюремного комитета Ахметзян Сайдашев позволил себе публично заявить, что «мусульмане всегда, как бараны, исполняли все циркуляры правительства, а их иные уличают в панисламизме, что — клевета»[48].

Общее собрание, состоялось 21 мая в зале Общественного клуба. Председательствовал член ОМДС Хасан Гата Габаши. Среди выступавших — Садри Максуди, отстаивавший давнюю идею необходимости объединения мусульман («покажем, что мы – нация цельная, объединенная»[49]), член Государственной Думы Махмудов, говоривший о «египетских трущобах и константинопольских бульварах», ахун Курамшин (Белебей), также призывавший к единению, Вагит Наурузи (учитель из Томска), Муртазин, Ярулла Акчурин, временный мулла Санкт-Петербурга. Параллельно с юбилейными мероприятиями с 23 по 26 мая 1911 года в помещении Уфимской губернской земской управы проходили заседания по вопросу о начальных мусульманских школах[50].

Во-первых, ряд делегатов добились принятия решения об открытии в Уфе мужской и женской учительской школ[51].
Во-вторых, был направлен проект в Думу о земских начальных школах, разработанный на совещании мусульман представлявших и Оренбург, и Казань и прошедший в городе Уфе незадолго до юбилея. В проекте предполагалось, что «земские начальные школы будут годичными. Первый год обучение будет осуществляться только на родном языке, второй год — и на родном, и на русском. Но русский язык будет рассматриваться как предмет, но не язык обучения»[52]. Тогда же, прямо в ходе юбилея, по инициативе М.Султанова, были собраны деньги, более 120 тысяч рублей, на создание учительской семинарии[53]. Пресса критически отнеслась к этим решениям: «Еще одно медресе старого типа? и все?»[54].

Свое дальнейшее развитие тема образования получила в докладе инспектора народных училищ Казанского уезда 47-му очередному земскому собранию, сделанном 16 сентября 1911 года[55] . В содержательном выступлении он подчеркивал, что татары-мусульмане уезда (а их насчитывалось около 30% от общего количества населения) «живут совершенно обособленной жизнью, уклоняясь в массе от усвоения общекультурных идей, которые бы объединяли их с другим населением уезда и сделали полезными работниками на обширной ниве русской государственной жизни»[56].

В высказанной идее, на наш взгляд, подтекст в том, что не происходило русификации татарского населения Казанского уезда, хотя в высказывании это замаскировано нежеланием татар усваивать «общекультурные идеи». Сохранявшие свои религиозные знания, народные легенды и предания, имевшие готовность нести мусульманское знание другим народам, казанские татары не теряли свое «этноконфессиональное лицо».

Мусульманское просвещение тем временем продолжало осуществляться. В частности, в дело просвещения активно входили создаваемые тюрками благотворительные общества[57]. Вместе с тем наблюдался разрыв между настроениями пассивного большинства и активной элиты. Так начальник Уфимского ГЖУ полковник Иванов отмечал, что в губернии в татарских селениях жители не возбуждают ходатайств об открытии библиотек. Агитирует за них группа лиц, представляющая собой Комиссию при губернской земской управе по вопросу о начальных мусульманских школах[58].

По справке начальника Уфимского ГЖУ от 11 января 1911 года штат ОМДС представлял собой тогда небольшой коллектив, который возглавлял Султанов. Султанов был родом из дворян Уфимской губернии, проживал в здании ОМДС. В его собственность входили выездные лошади,  экипажи, обстановка, а также хутор близ деревни Старо-Глумилиной на окраине Уфы и земля с домом в деревне Матвеевой Байсяровской волости Мензелинского уезда.

Взяточничеством были известны такие лица ОМДС как Ганиятулла Мусич Капкаев (из потомственных почетных граждан)  и Нурмухамет Бикбулатович Мамлеев (из дворян). Оба имели  собственные дома в Уфе.

Враждебностью ко всему русскому, прежде всего к РПЦ и христианству в целом, «славился» Сулейман Ибрагим Мамлеев, титулярный советник. Пантюркистскими настроениями — Хасан-Гата Мухамедович Мухаммедов. Последний являлся автором книги «История тюркских народов», в которой утверждалось родство турок, татар, башкир, киргизов, а также бурятов, якутов и др. За это сочинение султан Магомет V вручил автору золотые часы, четки из драгоценных камней и похвальный диплом[59].

Усиление в просветительской работе среди татар «национальной темы» прослеживалось на протяжении всего 1911 года. Например, чтение лекций по национальному вопросу в Самаре, в Оренбургском крае (лектор Бурган Эфенди Шараф с темой по истории края — «о прежних жителях башкирцах и киргизах, о первых переселенцах-русских и об их отношениях к инородцам»)[60]. Тогда же, в 1911 году, лекции активно читал Р.Ибрагимов от «Константинопольского общества русских мусульман»[61]. Р.Ибрагимов сетовал, что молодые люди не придают значения чтению книг мусульманских авторов. И объяснял это следующими причинами: увлечением вопросами национального характера («вопрос о прогрессе и отсталости, кои по изволению Божию испытывает каждая нация»), излишней увлеченностью собственным самоутверждением («некоторые люди с целью послужить вере делают нападения, да чересчур, и нация думает о них, как об авторитетных ученых»)[62].

Кроме собственно просвещения по национальному вопросу, общественность обращала внимание на недопустимость противопоставления одних этнических групп другим. Когда в городе Коканде были закрыты медресе и мектебе, где учились татары-мугаллимы из внутренних районов России, газета «Тарджиман» в статье «Мектебе в Туркестане» советовала обратиться в Государственную Думу и «идти рука об руку с “ногайцами” (татарами-мугаллимами — О.С.) на защиту прав своей нации и своей веры, не жалея никаких жертв»[63].

Тюркисты  постоянно сравнивали свое положение с тем, в каком находятся иные народы России и апеллировали с этим к общественному мнению, побуждая его к обсуждению сравнительного материала. Так, перечисляя основные вопросы, обсуждаемые в мусульманском мире России в 1911 году (создание духовных семинарий и высших духовных академий, улучшение правового положения духовенства, реорганизацию управления духовными делами и пр.), пресса, определенно для возбуждения общественного мнения мусульманских интеллектуалов, утверждала, что «недавно были разрешены съезды старообрядцев и еврейских раввинов»[64], оставляя читателю возможность обдумать, для чего это сказано.

Еще одна тема, имевшая место в российской прессе того времени и укреплявшая идеи панисламизма — это жизнь мусульман в других государствах и контакты российских мусульман с зарубежными исламскими общинами. В частности, давалась хоть и не очень обширная, но все-таки информация об «Обществе пропаганды мусульманства в Японии» («Мешия-Хату»), об обществе «Азякай», встречавшем в мае 1911 года прибывших в Токио из Турции на 10 дней Али Резу и Сеида Теира, о журнале «The Islamic Fraternity», издаваемом индийцем Мохамедом Баракатулла, который начал выходить в Японии с 1910 года и проповедовал паназиатские идеи и пр.[65].

Основанное Р.Ибрагимовым общество «Асиягы кай», по сообщениям прессы, в феврале 1911 года приступило к изданию журнала «Даито» («Великий Восток») с целью «завязать дружественные отношения с мусульманским миром»[66]. С этой же целью был растиражирован в прессе Устав общества. Оно по своим целям декларировалось как просветительское («общество постепенно будет открывать свои отделения  в Китае, Сиаме, Индостане, Иране, Афганистане и Турции»). В качестве одной из задач ставилось достижение знаний «о состоянии азиатских держав». С точки зрения организации,  предполагалось центральное управление — § 2 Устава, наличие управляющего, советников — § 5 и членство трех степеней (почетные члены, пожизненные — взнос за 20 лет вперед и сразу; обыкновенные — ежегодный взнос — 5 иен — § 11)[67].

Связь Р.Ибрагимова с японцами укреплялась и тем, что его сын Мунир, а также два товарища Мунира  обучались  в Токийском университете, старательно постигая знание английского и японского языков[68].

На укрепление исламской идеи «работала» и информация в газетах о жизни, например, харбинской общины. Впечатляющими выглядели такие цифры: «10 лет назад община насчитывала 40 человек, не имела мулл и мечетей. А теперь  более 1000 мусульман со своим молитвенным домом и муллой по имени Уан»[69].

Что касается спецслужб, то внимание к пребыванию на территории Японии подданных берет начало еще в связи с событиями русско-японской войны начала XX века. Труппа японских циркачей (акробатов) из 20 человек под руководством Игитаро Исоя, работавшая с 7 августа 1910 года в казанском цирке Никитина, оказалась под пристальным вниманием Казанского ГЖУ. Имелись их фотографии, отложившиеся в фонде Казанского ГЖУ[70].

Главный постулат, что преподносили хитроумные идеологи панисламизма малообразованной в своей основе массе российских мусульман, был связан с мыслью о том, что «где бы ни жили мусульмане, они должны составлять из себя один цивилизованный народ...»[71]. Таким образом, принадлежность к конфессии становилась признаком, объединяющим этносы в единый народ. Совершенно откровенно делалась подмена понятий, монтируемая в массовое сознание неграмотных российских мусульман[72]. Однако, вряд ли, следовало упрекать в малограмотности большинство  панисламистски настроенных  российских тюркистов.

Еще 18 декабря 1910 года IV отделение особого отдела департамента полиции МВД докладывало по инстанциям, что «в последние 3-4 года среди мусульманского населения Империи, а также и заграницей замечается явное брожение, возникшее на почве идей так называемого панисламизма»[73]. Заведующий особым отделом полковник Еремин полагал, что это «брожение» напрямую было инспирировано из-за рубежа политическими объединениями  младотурок и младоперсов. В России оно фиксировалось спецорганами «в сильной степени на Кавказе, в Крыму, в Волжско-Камском районе и других городах Империи»[74].

Таким образом, с 1906 года Поволжье выделялось руководящими работниками МВД как одна из важнейших зон активных взаимодействий российских и иностранных панисламистов. Беспокойство МВД означенным явлением исходило из базовой задачи тюркских националистов —  «сплочение всех сознательных мусульман для политической борьбы с ныне существующим в Империи государственным строем, который является в глазах панисламистов главной препоной к национальному самоопределению магометан»[75].

«По доставленному Министерству Внутренних Дел сведениям, руководители младотурецкого движения, не ограничиваясь в пропаганде своих идей пределами Турции, решили способствовать возрождению ислама и в других странах и,  в частности, развивать панисламскую и пантюркскую идею в России. С этой целью младотурецкие вожди послали в Россию под видом купцов, возвращающихся из Мекки богомольцев и т.п. лиц, ряд начитанных и преданных новым идеям ходжей для проверки среди наших мусульман теории и единстве всего мусульманского мира»[76].

Обосновывая необходимость ужесточения мер в борьбе с панисламизмом и увеличения средств на эту борьбу в смете МВД директор ДП С.Белецкий составил в январе 1911 и январе 1912 годов две справки по панисламизму, в которых на фактах показал новые тенденции в среде мусульман России, говорящие об их активизации и движению в политику[77]. Во второй половине 1911 года в условиях неуспешной войны с Италией[78]  младотурки значительно активизировали свою внешнюю, окрашенную в панисламистские тона, деятельность. 4 ноября 1911 года департамент полиции Российского МВД направил начальникам губернских жандармских управлений секретный циркуляр, где информировал о том, что турецкое  руководство поставило своей очередной задачей обретение контроля над религиозными мусульманскими школами в России. С этой целью в Россию специально командировались офицеры турецкой армии и грамотные богословы. На местах с компактным проживанием лиц мусульманского вероисповедания упомянутые эмиссары подбирали людей, способных к панисламистской пропаганде, сами «оставаясь, как бы не причастными к делу панисламистского движения»[79].

В связи с изложенным МВД распорядилось «в случае появления в пределах вверенного Вашему наблюдению района чалмоносцев и офицеров Турецкой армии, учредить за ними тщательное наблюдение и по выяснении их связей и революционной деятельности, ликвидировать их[80], донеся о последующем Департаменту»[81].

Внешние факторы по нарастающей усиливали необходимость внимания властей к разработке «мусульманского вопроса»: в 1908 году встряску пережила Турция, в 1907-1911 годах революционные события «не отпускали» Иран[82]. По численности мусульман в России[83]  и возможной их активности, что показали события 1905-1907 гг. не принимать во внимание международную обстановку было, по меньшей мере, нецелесообразно.

В складывающихся условиях потребовались новые шаги правительства в борьбе за безопасность вверенного ему государства. В связи с военной поляризацией в Европе стала заметной активизация зарубежных военных разведок и их агентуры в России[84].

Однако существующие законы весьма расплывчато и невнятно трактовали само понятие «шпионаж»[85]. И результаты такого положения были очень негативны[86] . Только в начале 1911 года начался пересмотр соответствующих законодательных актов. И лишь закон от 5 июля 1912 года «об изменении действующих законов о государственной измене путем шпионства» давал в руки органов контрразведки и судебных инстанций соответствующие возможности. В понятие «шпионаж» теперь входили собирание или содействие сбору  иностранными государствами сведений или предметов, касающихся внешней безопасности России или ее вооруженных сил, или сооружений, предназначенных для защиты страны.

Специальным решением МВД от 9 марта 1912 года периферийным структурам было приказано тщательно контролировать прибытие и убытие на места всех иностранцев[87].

По агентурным данным, наиболее сильные и влиятельные протурецкие объединения религиозного характера сформировались к 1912-1913 годам на Кавказе (Баку, Елисаветполь, Тифлис, Эривань) и в части Поволжья (Казань, Оренбург, Уфа), которые «всегда и в точности исполняли и исполняют приказы из Стамбула»[88]. Суть младотурецкой пропаганды среди мусульманского населения России в упрощенной форме, но, по сути, весьма предметно была изложена в одном из служебных донесений МВД следующим образом: «Нужно, говорят они, постепенно подготовлять единоверцев к неизбежности великих переворотов и дождаться удобного момента, не одни только турки жаждут уничтожить Россию за все то, что она им сделала, но и Германия, например, только об этом и думает ...мы сделаем все необходимое, чтобы раз и навсегда избавить себя от гяурского рабства. Для этого нам нечего ждать революции, все равно наш темный народ не понимает этого, а мы лучше будем работать в пользу турок, наших единоверцев, поможем немцам, настоящим защитникам ислама, и китайцам, нашим братьям и т.д.»[89].

За границей (в Париже и Стамбуле) и в самой России активно работали в интересах младотурок российские мусульмане Ахмед Агаев, Рашид Ибрагимов, Фатих Каримов[90], Султанов, Юсуф Акчурин (Акчюра-Оглы)[91], Гюльсума Шакулова и многие другие[92]. Уехавшие из России стремились поддерживать отношения с мусульманами России. Например, Ю.Акчура переписывался в 1911 году с казанцем Апанаевым и т.д.[93]. В июне 1911 года из Уфы в Стамбул выехала группа татар на совещание по вопросам образования, в котором участвовали Гаспринский, Джантюрин, Галеев и др.[94].

В 1911 году в Турции была создана пантюркистская организация «Тюрк оджагы», издававшая свой журнал «Тюрк юрду», на страницах которого печатались А.Агаев, Ю.Акчура, Халим Сабит и др.[95].

Однако некоторые из прежних лидеров стали возвращаться в Россию. Так, например, Г.Исхаков (по данным полиции — доверенное лицо Р.Ибрагимова[96])  еще в 1910 году нелегально вернулся в Санкт-Петербург, где проживал по подложному паспорту[97]. Со способностями Г.Исхакова в работе с людьми жандармы вынуждены были считаться: по их оценкам, он «влиял даже на благонадежное татарское население»[98]. География его агитационно-пропагандистской деятельности была весьма обширна: Казань, Вятка, Пермь, Уфа, Самара, Оренбург и др.[99]. 

В 1912 году существовали опасения Начальника Оренбургского ГЖУ (документ датирован 27.06.1912), что во время торжеств по поводу открытия мечети в Петербурге состоится Всероссийский съезд мусульман, на котором было намечено рассмотрение религиозных и общественно-бытовых вопросов[100].

Тюрко-татарская элита России, обычно проводившая свои встречи летом в Нижнем Новгороде, в 1912 году собрания не организовала[101]. Большое общественное звучание имела речь С.Максудова, произнесенная им с думской трибуны 13 марта 1912 года. Оратор выступил в защиту мусульман России от обвинений их в панисламизме[102]. По мнению многих современников и более поздним высказываниям исследователей, думская деятельность избранников из мусульманской среды справедливо подвергалась критике[103].

В ряде татарских деревень ситуация обострялась вследствие раскола между старыми муллами и новыми имамами-мугаллимами. Камнем преткновения было введение в программы светских дисциплин и русского языка. Некоторые муллы пожилого возраста, «испытывая ненависть ко всему русскому», шли из-за введения в преподавание русского языка на конфликт с молодыми учителями.

Часто дела по обвинению «молодых имамов» в противоправительственной деятельности возбуждались по доносам местных «старых имамов». Иногда подобные доносы приводили к жалобам со стороны местного населения[104].

Основная масса мусульман России  продолжала  жить по нормам шариата, используя для религиозных нужд ту систему организации, которая существовала опять-таки традиционно  в рамках российского сообщества[105]. На 1913 год, согласно статистике того времени, «число магометанских приходов в Империи доходит до 24321, —  богослужебных зданий (молитвенных домов, временных мечетей, соборных мечетей) – до 26279... Духовных лиц (хатибов, имамов, мулл, муэззинов и пр.) насчитывается до 45339, — одно духовное лицо приблизительно на 357 прихожан»[106]. Основная масса не только мусульман, но и мусульманских священнослужителей была далека от политики. Однако их постоянные миграции приводили к постепенному расширению политического кругозора[107]. Русские интеллектуалы продолжали знакомить общество с исламской религией, исповедуемой большинством тюрок России[108].

Петербургская мусульманская печать (даже легальная, либерального толка)  продолжала настаивать на активизации политической деятельности мусульман, прежде всего, тех, кто проживал в столице. В связи с этим, в частности, взор читателя направлялся на опыт проведения трех Всероссийских мусульманских съездов. (Это, кстати, подтверждение ранее высказанного нами тезиса о том, что в сознании российских мусульман, совещания, прошедшие после 1906 года, не обрели в их глазах статус съездов.)  III съезд оценивался как «самый большой по количеству участников и наиболее важный по вынесенным постановлениям», «остающийся пока что последним», «носивший вполне деловитый характер». Однако пресса подчеркивала, что по прошествии после III съезда пяти лет «благим порывам не суждено было сбыться»[109]. Власти продолжали наказывать редакторов и издателей тех газет, которые давали антиправительственные трактовки тех или иных событий в России[110].

Вернувшийся из-за границы Г.Исхаков развернул свою оппозиционную деятельность и был задержан в Санкт-Петербурге в январе 1912 года. Тогда он  снова был выслан, а в апреле 1913 года возвратился в Казань, однако ему было запрещено проживать в самой Казани и Казанской губернии.  После этого он избрал Петербург местом своей деятельности, где стал издавать газету «Иль», время от времени выезжая на периферию для политической пропаганды и сбора денег под предлогом помощи своему печатному изданию[111]. В 1914 году он переехал из Петрограда в Москву, где продолжал печатать свой «Иль». ж.Валидов отмечал, что «газета его постоянно закрывалась и выходила под разными названиями»[112]. Российское МВД знало о том, что среди прочих реализуемых Г.Исхаковым задач было осведомление младотурок о различных сторонах ситуации в России[113].

В публичных и частных речах Г.Исхаков высказывался резко и жестко, мало считаясь с мнением людей, его окружавших[114]. Анализ источниковых данных вполне убеждает исследователя, что Г.Исхаков постоянно и дерзко нарушал существующее законодательство, а к закону апеллировал лишь тогда, когда дело касалось его собственных имущественных интересов[115].

В отличие от радикального крыла в тюркистской среде более умеренно настроенные деятели движения через легальную прессу указывали на наболевшие проблемы мусульманской России. Анализ содержания материалов, опубликованных в либеральном по характеру органе приверженцев ислама — газете «В мире мусульманства» — указывает на следующий круг вопросов, поднимаемых в качестве первостепенных в 1911-1912 годах.

В их перечень можно включить вырождение букеевских киргизов (газета называет их «волжскими киргизами-пришельцами из Туркестана»), опасность панисламизма (он подавался газетой как виртуальное явление в сознании чиновников, придуманное ими для того, чтобы устраивать гонения на мусульман)[116], проблема отсутствия общетатарского языка (как вполне реальная — подтверждение того, что сами тюрки России признавали языковые отличия разных групп тюркоязычного населения), критика мусульманской фракции Думы, переселение горцев Кавказа в Турцию из-за местной царской администрации и др.[117].

Спецорганы России продолжали следить за литературой, выходившей на татарском языке. В частности, был поднят вопрос «о нежелательности распространения учебника на татарском языке под названием «Мухтасари тарихи гумуми» («Краткий курс всеобщей истории»), сочиненного Фатихом Каримовым». На основании того, что в учебнике говорилось, что «в России с Петра III правит Голштинская династия», по рапорту Буинского уездного исправника (Симбирская губерния) был сделан запрос в Казанский комитет Главного управления по делам печати. В официальном ответе от 21 декабря 1911 года за № 14696 утверждалось, что «нет оснований для ареста издания». Однако ДДДИИ, как вышестоящая инстанция, перечеркнул это решение и, аргументируя наличием «ложных данных о династии», не допустил учебник к употреблению в качестве пособия в медресе и мектебе[118].

Просветительскую работу стремились вести создававшиеся в учебных заведениях землячества. Такие коллективы создавались в университетах Санкт-Петербурга (Шакир Мухамедьяров, Усман Терегулов), Москвы (Гариф Каримов, Усманов), Казани[119]. По сообщению секретного сотрудника «Кука» (Казанское ГЖУ), в Казани образовался кружок мусульман в составе студента Казанского университета, сына казанского купца Газиза Губайдуллина, уроженца Уфы Хамара Кайдашева, Назита Халфина, изучавшего татарскую литературу[120].

На имя казанского почетного гражданина Ахметзяна Яхьина Сайдашева из Берлина от мусульман Исмаила-бека и Мохаррема-бея, проживавших там[121], пришло письмо на арабском языке для редакции газеты «Баянуль-Хак». В письме содержался призыв к казанским мусульманам поддерживать мусульман Турции, прервать торговлю с итальянцами и собирать деньги в помощь туркам на войну с Италией.  А.Сайдашев передал письмо казанскому полицмейстеру, направившему его 30 января 1912 года начальнику Казанского ГЖУ[122]. Был сделан перевод письма на русский язык. В нем после воздаяния хвалы Аллаху за дар ислама, говорилось о том, что на Турцию напала Италия и мусульманам-братьям необходимо оказать ей помощь. «Жертвуйте имуществом и собой, насколько можете»,  призывали своих единоверцев турки и предлагали читать письмо в мечетях России. Казанский губернатор сделал разъяснение всем полицмейстерам и уездным исправникам, что предлагаемое «недопустимо по русским законам»[123].

Однако еще с конца 1911 года шли разговоры в татарской среде, находившие отражение в прессе, что «…следовало бы поддержать турецкую казну материально», что в защиту турок уже выступили мусульмане Берлина, Калькутты, других городов[124]. В связи с этим отдельные муллы попадали под негласное наблюдение полиции[125].

Накануне выборов в IV Государственную Думу И.Гайдаров рассуждал о политической организации тюркистов: «У мусульман, как показал политический опыт за время существования Третьей Думы, нет партии в узком смысле, а есть только одно прогрессивное политическое течение»[126].

В связи с роспуском 9 июня 1912 года III Государственной Думы[127]  и созывом депутатов вновь — в составе IV Госдумы[128], 15 ноября того же года, мусульманская фракция количественно ослабела. Теперь в неё входило 7 человек[129]. «Цифра смешна и жалка», — отмечала тогда пресса, — мы, мусульмане, виноваты сами; мы спали и спим по-прежнему»[130]. Подобные высказывания делались и спецслужбами в ходе наблюдения за ходом избирательной кампании: «Большинство избирателей от мусульман  почти совершенно не интересуется общегосударственным значением Думы»[131].

Из интересующих основную массу мусульман назывались вопросы образования, реорганизации ОМДС, возможного обрусения, действий христианского духовенства[132]. Что касается элиты, то «европейски образованные и чуждые национализма лица своих кандидатов не имели», из пользующихся поддержкой, как новометодников, так и старометодников, называли фигуру  редактора газеты «Баянуль-хак» М.А.Сайдашева, которого спецорганы считали тяготевшим к левым октябристам. Часть новометодников поддержали кандидатуру С.Максудова, по мнению властей «узкого националиста»[133]. 

В составе мусульманской фракции Госдумы оказались шесть человек[134]:  три человека от Уфимской губернии: Кутлуг Мухамед Батыр Гиреевич Тевкелев, И.А. Ахтямов, Г-Л. Байтеряков; один  от Бакинской, Елизаветпольской, Эриванской: М.Ю. Джафаров; один от Дагестана: Магомет Магомедович Далгат; один от Оренбургской губернии — Г.Х. Еникеев. Возглавил фракцию сначала Г.Еникеев, затем К.-М. Тевкелев. В Думу не прошел опытный, с 5-летним стажем,  парламентарий С.Максудов[135], с которым часть татарской элиты Казани связывала соединение интересов российских мусульман и Российского государства[136]. На последнем заседании III Государственной Думы Максудов заявил, что «государственный порядок устранил миллионы мусульман от представительства в законодательных учреждениях»[137]. «Мусульманская газета» по этому поводу поместила материал с выразительным названием: «Почему 800000 казанских мусульман позорно проспали избрание депутатов?» и информировала читателя о том, что 6 млн киргизов и весь мусульманский Туркестан были совершенно лишены права участия в выборах[138] .

По выражению философа В.В.Розанова, П.А.Столыпин «обрусил  парламентаризм», «придал (ему) русскую бороду и дал русские рукавицы»[139]. Такая ситуация «обрусения парламентаризма» не могла устроить тюркистов, признающих европейские образцы парламентской деятельности.

Тем не менее, тюркисты понимали, что Дума остается единственным легальным органом общероссийского значения, где имеется мусульманская фракция. Эту фракцию газета «Юлдуз» называла национальной партией, считая, что «благодаря существованию в Думе этой мусульманской фракции, татарская нация была признана особой нацией»[140]. «Значение и ценность нашей семичленной национальной фракции превышает значение и ценность 70-членной кадетской и 80-членной октябристской партии», «существование нашей фракции в Государственной Думе является свидетелем нашего существования, как нации, не только перед лицом России, но и перед лицом всего мира», — отмечал «Терджиман»[141].
Он же констатировал по-прежнему существовавший разрыв между интересами тюркистской верхушки и народными массами: «К сожалению, наш народ не знает этого (ценности Думы и мусульманской фракции — О.С.). Очень мало в нем понимающих смысл существования национальной фракции»[142].

Фракция испытывала финансовые трудности: наличные суммы, оставшиеся в наследство от III Думы, составляли  всего  400 рублей. На самые неотложные расходы требовалось 2400 рублей в год[143]. Говоря об этом, газета «Икбал» подчеркивала: «мусульмане не поддерживают со своей фракцией никаких отношений, не уведомляют членов Госдумы ни о текущих делах, ни о своих национальных и местных нуждах»[144]. По-видимому, та индифферентность в отношении к своей фракции, которую подчеркивала пресса, может быть объяснена отсутствием интереса к ее деятельности у радикалов-тюркистов. Людям типа Акчуры мусульманская фракция российского парламента была к тому времени уже не нужна. Глубинная же причина такого равнодушия происходит, на наш взгляд, от ценностных ориентаций исламской цивилизации, в перечень которых не входит активная политическая позиция людей, ее составляющих. 

Мусульманская фракция IV Государственной Думы ориентировалась на программу, разработанную ранее С.Максудовым, в которую входили требования «расширения прав Думы и избирательных прав; издания законов о свободе слова, печати, личности, союзов, свободе совести и религии; введения общих законов для всех конфессий России; свободы в национальных делах; проведения реформы городских и земских учреждений, а также мусульманских духовных учреждений и духовной школы»[145]. Ибниамин Ахтямов, сменивший Садри Максудова в должности секретаря мусульманской фракции Думы, предпринял усилия (на параллелях с парламентской деятельностью) создать новую национальную политическую партию, социалистическую по характеру (сам Ахтямов был по политическим убеждениям близок к меньшевикам). Для этого он в конце 1912 года выезжал в Киев и готовил тайный Всероссийский съезд студентов-мусульман. Были установлены контакты с рядом российских городов (Казань, Москва, Саратов, Харьков, Варшава, Томск и др.)[146].

Анализируя по сводкам «с мест» процесс развития мусульманских движений, спецслужбы опасались проведения в 1913 году очередного съезда мусульман по аналогу с III Всероссийским съездом. Этот съезд ассоциировался с принятием российскими мусульманами политической программы кадетской партии[147]. Подчеркивая, что «третий мусульманский съезд в Нижнем Новгороде, происходивший
в 1906 году, дал совершенно определенное направление политическому движению мусульман»[148], казанский губернатор анализировал основные тенденции развития этого движения в период с 1905 по конец 1912 годов. Он утверждал, что в Казанской губернии программа «Иттифака» «выполнялась интеллигентными мусульманами очень стойко, и за последнее только время стало замечаться среди мусульман более критическое отношение к принятой программе», отмечая, что есть даже некоторая тенденция к поправению казанской политической элиты. Однако, по его мнению, «насколько это поправление (так в источнике — авт.) прочно, судить весьма трудно…»[149], поэтому необходима дальнейшая работа по учету настроений населения губернии.

Возможно, из-за разочарования части мусульманской элиты в результатах выполнения программы III съезда и  рождается в 1912 году внутри тюркизма, благодаря, опять-таки, активной казанской татарской элите, новое направление мысли — татаризм. Татаризм — показатель разочарования части тюркской элиты в реализации идеи единения тюрок — тюркизме. Известно, что лишь в конце XIX и начале XX вв. сами татары стали называть себя татарами[150], усвоив этот этноним от русских людей. Термин все больше и больше закреплялся в сознании и использовался.

Толчком к началу утверждения татаризма можно считать появление двух монографий Гайнетдина Ахмерова «Болгар тарихы» («История Булгарии») (1909) и «Казан тарихы» («История Казани») (1910)[151]. Г.Ахмеров отождествлял Казанское ханство с Волжской Булгарией на том основании, что «в Казанском ханстве жил тот же тюрко-булгарский народ», то есть ордынский период, с точки зрения этнической истории казанских татар, был проигнорирован автором. Интерес к этническим истокам казанских татар был проявлен и в иноэтничной среде[152].

Некоторые современные исследователи[153]  началом татаризма называют дискуссии в татарских СМИ, развернувшиеся  в 1912 году[154]. Споры шли вокруг проблемы самоидентификации татар и нашли свое отражение в вопросе «Тюрки или татары?» Рождение татаризма персонифицирует и  фигура Г.Ибрагимова, создавшего первые труды по татарской грамматике.  Г.Ибрагимов, участвуя в полемике по поводу этнонимов «тюрки» и «татары», писал: «Мы — татары, наш язык татарский, наша литература — татарская, все, что мы делаем — татарское, наша рождающаяся культура тоже будет татарской»[155].

Продолжением обсуждения темы были ответы на анкету журнала «Анг» («Сознание») «Как вы понимаете принадлежность к нации?» (1913-1914). Организатором дискуссии выступил Г.Губайдуллин, он же дал подробные комментарии к ответам на поставленные вопросы[156].

К 1913 году относится работа Г.Ибрагимова «Русская тюркская и татарская истории», в которой «впервые в татарской исторической мысли история рассматривается через призму особенностей энергетики и менталитета народов»[157].

К тому, что возрождение татар должно идти «на свободных и национальных началах, а не началах панисламизма», призывали некоторые журналисты[158]. В 1914 году в развитие булгаро-татарской теории происхождения казанских татар выступил историк Хади Атласи[159]. Дж.Валидов в том же году написал работу «Нация и национальное», о которой сообщала «Мусульманская газета» и которая высоко оценивается современными исследователями[160].

В практической плоскости  национальный вопрос находил свое выражение в различных сферах, появлялись некоторые новые направления деятельности тюркистов. В частности, татары-мударрисы из медресе Галия в Уфе на деле  усиливали тюркизм, выезжая на летнее время в Сыр-Дарьинскую и другие области Туркестанского края[161]. Около 40 учителей, набрав учеников на ярмарках и базарах, открывали летучие юрты-школы без разрешения властей на реках Сара-Су, Чу, в горах Кара-Тау и других местах — для обучения местных киргизов татарскому языку[162]. Кроме того, татарские муллы из Оренбурга приезжали в юрты богатых киргизов, обучая до 50 учеников в среднем ежегодно. Обучение проходило по новометодному методу, по учебникам, изданным в Казани и Уфе[163].

Эффективность работы учителей  проявлялась в том, что некоторые из учеников отправлялись на зиму для продолжения обучения в Уфу, в новометодные медресе[164] . Но не только в этом: укреплялся иной взгляд на русских людей, что проявлялось «в заметном неуважении к ним, чего раньше не было»[165].

Пытаясь понять тенденции дальнейшего развития ситуации в Туркестанском крае, работники местных охранных отделений проанализировали сложившееся положение. Они отметили, что учителя из медресе Уфы, Буинского, Чистопольского, Симбирского уездов, а также из медресе Кшкар, идут, в первую очередь, набирать учеников из рода кичиюз (а не улыюз и уртаюз), так как эта часть местного населения быстрее воспринимает новшества и  с точки зрения этнических особенностей более подходит: «богатый язык, остроумие, наличие своей литературы»[166]. Кроме того, были исследованы брошюры и книги, которые находили распространение среди киргиз[167].

Протестным движением было и ваисовское, следующий этап которого (после XIX века) был связан с возрождением учения сыном Багаутдина — Гайнанутдином (Гайнаном). Еще в 1905 году, 22 февраля, в Комитет министров пришло письмо от Г.Ваисова, в котором он просил разрешения отстроить заново «Мектюб-Ирфан» (Школа знаний, молитвенный дом в Казани), выйти из-под контроля ОМДС, иметь право самим заполнять метрические книги, иметь свои школы, строить собственные мечети, освободиться от воинской повинности, свободно заниматься торговлей по всей территории империи, без цензуры издавать Коран и другие книги религиозного содержания. После этого ходатайства ДДДИИ запросил у ОМДС информацию о ваисовцах, однако, никакими сведениями, судя по ответу Духовного собрания, в Уфе не располагали[168]. 

Сведения о ваисовцах в силу их политической активности на этом этапе развития движения получили широкую огласку. Косвенным подтверждением тому — интерес, который проявил к Ваисову Л.Н.Толстой. В Казань приезжал толстовец[169]. А сам Г.Ваисов был с визитом у великого русского писателя, заинтересовавшимся его особым взглядом на окружающий мир.

За насильственное сопротивление властям Г.Ваисов отбыл год (12 февраля 1903 - 12 февраля 1904) в ашхабадской тюрьме, а после освобождения забросал ДДДИИ просьбами возвратить единомышленников, отбывавших ссылку в Сибири на родину, ходатайствами, чтобы ваисовцев не брали в армию и т.п.[170].  Следует отметить, что многие последователи Багаутдина были высланы по общественным приговорам односельчан в Сибирь[171], что говорит об отношении основной массы татар к ваисовцам.

В 1906 году, по полицейским сведениям,  активно действовало 60-70 человек ваисовцев.  В Казани  сын умершего Саида — Гайнанутдин Ваисов (неграмотный) — стал главою этого учения, учредив свою канцелярию под названием «Канцелярия сотрудника всего мира староверского общества мусульман Ваисовскаго божьяго полка»[172]. Из своей канцелярии Г.Ваисов выдавал мусульманам незаконные виды на жительство[173]. Активным руководителем ваисовцев был, наряду с Г.Ваисовым, Шигабутдин Сайфутдинов, считавший заслугой, в первую очередь, ваисовцев, факт появления Указа о веротерпимости в апреле 1905 года. 

По некоторым сведениям, Г.Ваисов ездил весной 1908 года в Петербург с ходатайством территориально отделить свою общину от иных территорий России. На обустройство ваисовцы просили выдать им из государственных средств 100000 рублей. Причем, по их мнению, русских людей с древних земель Булгара следовало выселить, так как бывшие ханские земли они считали своими наследственными[174].

Пока вопрос о переселении не решился, молитвенные собрания часто проводились в домах Г.Ваисова и Халитова[175]. Кроме того, ваисовцы продолжали постоянно обращаться к властям.

В личном письме «Его Императорскому Величеству Государю Императору Белому Царю Николаю Александровичу великому отцу монарху!» от 9 марта 1909 года (оно было получено царем через шефа жандармов) ваисовец Ш. Сайфутдинов убеждал Николая II, что «правой только исламъ!». Это учение «дано Адаму и Ную и Абраму и Моисею и царь Давиду и Саламуну и Иисусу и Мухаммеду»[176],
а ваисовцы его продолжают, и поэтому он просит их не арестовывать. В обществе, где  «каждый старается своим темным умом составить закон помимо четырех священных книг», где царят «жадность, зависть, гордость, беззаконие, безумие», ваисовцы незаменимы в борьбе с самоуправством[177].

В 1909 году Российское Министерство внутренних дел, желая иметь сведения о числе последователей и степени распространения секты,  предложило губернаторам (29 мая распоряжением за № 4251) информировать министерство о том, имеются ли в тех или иных губерниях ваисовцы, сколько их и где сосредоточены[178]. Документ подписал директор в должности гофмейстера Высочайшего двора Ал.Харузин.

Число ваисовцев на 1909 год составляло: в Казанской губернии — 120 человек (из них 75 — в Свияжском уезде, 40 — в самой Казани), Симбирской губернии — 18 дворов (лишь в деревне Татарской Беденьге Сюндюковской волости), Томской губернии — 296 человек[179]. В Татарской  Беденьге жил и сам Гайнан Ваисов. В других регионах, по сведениям МВД, ваисовцев не оказалось.

Как обычно, были сделаны запросы в разные губернии с компактным проживанием татар. Приходили сообщения типа: «В губернии сектантов не имеется»[180]. Например, 4 сентября 1909 года в ДДДИИ была послана информация следующего содержания: «Вследствие отношения от 29 мая сего года за № 4251, уведомляю ДДД, что среди татарского населения Нижегородской губернии по собранным тщательным сведениям секты «ваисовцы» не оказалось. Губернатор»[181]. «В Бухаре  о существовании ваисовцев осведомлены, но поверхностно»[182].

23 октября 1910 года над ваисовцами прошел судебный процесс. Во время процесса Саид-Гирей Алкин, бывший член Государственной Думы первого созыва, отказался взять на себя миссию защитника обвиняемых ваисовцев. Этот факт еще и еще раз подтверждает, что обвинения в адрес татар-мусульман со стороны ваисовцев были столь резкими, что момент этнического самосознания (татарин защищает татарина перед русской властью) не мог в данном случае быть задействованным[183].

Говоря о ваисовцах, подведем некоторые итоги. Этнический момент в учении Б.Ваисова выглядел следующим образом: есть татары, те мусульмане, кто говорит на татарском языке, но не признает секту и есть ваисовцы, которые говорят на том же языке, но не являются татарами. В учении Б.Ваисова этническое начало было необходимо для укрепления религиозного. Основатель движения — враг светскости, губящей, по его мнению, духовность. Булгарская идентичность — вот тот уровень этнического самосознания, который предлагался Б.Ваисовым.

ОМДС не приняло новаций, предложенных Ваисовым, и не могло их принять, так как он предлагал уничтожить духовную иерархию магометан России, то самое ОМДС, как структуру не нужную истинным верующим[184].

Мусульманам выпало на долю жить в России — немусульманском государстве, официальной религией которого являлось православие; христианство и государство были тесно связаны и представляли собой  с момента крещения Руси неразрывное целое. Невозможность реализовать идею мусульманской теократии в родном Отечестве и нежелание смириться с этим пробудили мысль о том, что то государство, которое есть, ваисовцам ни к чему. Единственная задача, как считали ваисовцы — религиозная деятельность — и только. «На одну лошадь двух хомутов не надевают», – говорили они, имея в виду религиозные обязанности и государство.

Желание Ваисова «очистить» ислам от наслоений времени встретило непонимание со стороны  единоверцев. Ваисов не смог найти общий язык с имамами, так как обличал их в отступлении от Корана, нежелании поддерживать чистоту мусульманской веры. Ваисовцы чувствовали себя людьми, противостоящими враждебному миру,  особенно ближнему татарскому[185]. Этнический сюжет, поднятый ваисовцами,
они умело связали с иными, интересующими их проблемами: социальной, политической, богословской. Причем именно этническая составляющая послужила для них базовым основанием утверждения своей особости в решении всех вопросов дальнейшей жизни не только узкой группы лиц, но и человечества в целом. Критерием принадлежности к группе тех, кто «спасется», было признание особой роли Багаутдина Ваисова, основанной на его принадлежности к роду Пророка Мухаммада.

Искренне желая обновления современного ему общества, Б.Ваисов искал образцы для подражания в мусульманской умме времен Пророка Мухаммада. Мусульманская традиция стала основой для предлагаемых новаций в духе учения Ваисова.
С точки зрения цивилизационного понимания мира, ваисовцы действовали на стыке российского и исламского сообществ, используя при этом этнический сюжет: «булгары и татары», слабо проработанный наукой того времени.

Этнические взгляды ваисовцев, связавшие группу татар России с историей Арабского халифата и именем Пророка Мухаммада, позволили им встать на путь политического радикализма. Он выразился на рубеже  XIX-XX вв. в стремлении  отменить существовавшее государство, заменив его совокупностью общин-государств, руководимых религиозным лидером, истинным мусульманином из рода Пророка. Большинство татар не испытывали острых национальных чувств, оставаясь в рамках религиозной идентичности. Мифологизация национального чувства, предложенная Б.Ваисовым, не нашла в их сознании благодатной почвы. Те события, которые разворачивались в мусульманской среде России с начала XX века, будучи инициированными тюркской элитой, не могли не трансформировать сознания рядовых подданных[186].