«Теория ориентализма» Э. Саида: подход к осмыслению проблемы Восток – Запад

Г. Ф. Башарова

В последнее время в многочисленных материалах печатных и электронных СМИ все чаще стали появляться сообщения, отражающие точки зрения американских и европейских аналитиков на развитие современных международных отношений, проблему борьбы с мировым терроризмом, перспективы урегулирования различных по своему характеру конфликтных ситуаций, в частности, арабо-израильского конфликта, послевоенного хаоса в Ираке и т. д. Реже появляются статьи арабских аналитиков.

Некоторые наблюдатели высказывают мнение, состоящее в том, что арабская интеллигенция, включая аналитиков и исследователей, находится в состоянии полной апатии и бездействия, не будучи в состоянии представить оригинальное мнение о вышеуказанных проблемах. Подобную точку зрения можно назвать предвзятой и ошибочной. Большая часть арабских аналитиков, которые смогли донести до читателей некоторых стран мира свои позиции по данным вопросам, являются этническими арабами, проживающими в США или в странах Западной Европы. Нередко оказывается, что они наравне со своими западными коллегами являются лишь наблюдателями за развитием ситуации на Ближнем Востоке. И лишь немногие из них оказываются способными воспринимать их (проблемы) как часть собственной жизни.   

К числу подобных людей, «неравнодушных» по своей природе, живо, искренне, честно и бескомпромиссно относящихся к проблемам развития мира в целом и своей «исторической родины», относился выдающийся арабский мыслитель современности Эдвард Саид. Имя этого человека, внесшего огромный вклад в развитие современной арабской и мировой общественной мысли и науки, к сожалению, мало известно в России[1].

Главным произведением его жизни стала книга «Ориентализм», которая была опубликована в Нью-Йорке в 1978 году. Целью написания книги было представление западного подхода к исследованию Востока.

Ориентализм (или востоковедение) – западная дисциплина, которая приобретает самостоятельное значение и была поставлена на научные оси в XVIII–XIX вв. Он определяет Восток не в географическом (East), а в культурном смысле (Orient).

Работа посвящена истории познания и освоения европейцами культуры арабского Востока, насчитывающей немало ярких страниц – от первых контактов с диковинами и богатством до формирования систематической научной традиции изучения культур региона, которая подкрепляется мощной политической и экономической практикой колониального освоения Востока со стороны ведущих европейских империй.

Автор пытается ответить на вопрос о том, как это произошло, для чего ему потребовалось обратиться к истории востоковедения[2].

На этапе становления востоковедения, относимом им к концу XVII – началу XVIII веков, был заложен этот принцип подачи всякой информации о фактическом Востоке, который как раз и сводился к использованию географического обозначения в качестве сущностного определения: «Житель Востока живет на Востоке, ведет восточный образ жизни, характеризуется восточным деспотизмом и чувственностью, им повелевает восточный фатализм»[3].

Восемнадцатый век стал поистине поворотным в процессе расширения европейских знаний о мире. Вслед за периодом накопления фактов настал черед их систематизации. Этот новый этап в развитии знаний совпал с новым этапом во взаимоотношениях Европы с неевропейскими мирами – активной колониальной экспансией и обширных территориальных приобретений. Многие ученые, медики, географы и путешественники своими открытиями и гипотезами помогали экспансии и доминированию Европы, при этом они видели себя носителями «истинного знания», несущими «бремя ответственности за улучшение экзотических земель и народов». Все это накладывало неизгладимый отпечаток на понимание и изучение характера, особенностей и последствий взаимодействия восточных и западных обществ и культур.

Однако начавшееся возрождение народов Азии, Африки, быстрое ускорение этих процессов в результате побед национально-освободительного движения в колониальных странах, появление группы социалистических стран, развитие национальных исторических школ привело к открытию новых пластов в изучении колониального взаимодействия Запада и Востока. Анализ страновых вариантов модернизации выявил значительную степень их полиформизма, неоднозначность взаимоотношений комплексов «традиционного» и «современного», а соответственно восточных и западной культур в широком спектре от гармоничного синтеза, симбиоза, взаимоадаптации до конфликта и отторжения[4].

В последние два десятилетия изучение в западной историографии феноменов колониализма нового времени и в целом взаимодействия Востока и Запада вышло на качественно новый уровень, который невозможно представить без интенсивных и острых дебатов по проблемам ориентализма, империализма, национализма, модернизации и в последнее время глобализации, развернувшихся на базе постмодернистcкого вызова традиционной эпистемологии, доминировавшей в европейской интеллектуальной мысли с эпохи Просвещения. В результате возникла так называемая «теория колониального дискурса», деконструкции подвергались прежние гегемонистические представления Запада о Востоке и других неевропейских обществах. Теория «колониального дискурса» в целом делает акцент на неизбежную относительность всего знания, обусловленного совокупностью лингвистических форм, культурными представлениями и властными позициями тех, кто создает его. С этих позиций обращение к прошлому не ставит цель «установить научные истины», а ориентируется на выявление особых условий, при которых различные типы знаний о «другом »создавались и приобретали силу[5]. Поэтому можно говорить о смене парадигмы в изучении колониализма, взаимоотношений Востока и Запада, смещении фокуса исследований с социально-экономической и политической к культурной истории[6].

Важнейшим этапом в становлении этой парадигмы и стал «Ориентализм» Э. Саида, имея в виду при этом не просто наименование академической дисциплины, но и особый подход к предмету изучения, воплощенный в позиции одной цивилизации (европейской) по отношению к другой (арабско-исламской). Автор представляет ориентализм как сложную и многоуровневую систему репрезентаций Востока со стороны Запада, которая включает в себя, помимо академического компонента – исследования и комментирования классических текстов, – определенное представление о сути «восточного человека», воплощенное в практике имперской колониальной экспансии.

В своем произведении автор утверждал, что западные наука и литература, в которых исследуются проблемы развития Востока на разных исторических этапах, «страдают» от колониального отношения к нему, то есть к Востоку. Восток является элементом западной «воображаемой географии». В сущности, такой «Восток» оказывается не более чем европейским мифом и относится главным образом к дискурсивной, а не эмпирической реальности, противопоставление Востока и Запада служит вариантом оппозиции «мы – они», а западное представление о себе возможно лишь в соприкосновении с конструируемым образом Востока, который наделяется «репрессированными» качествами Запада. Было создано само понятие «Восток», а также представление о его идентичности и культуре. «Запада» никогда бы не было, если бы не существовала его противоположность, антитеза – «Восток». Внимание обращено не к сущностному характеру Востока как объекта анализа, а к ориентализму как предмету, представленному в западных науках и художественной литературе.

Европейская культура набирала силу и идентичность, либо черпая с Востока его цивилизационные и языковые достижения, либо противопоставляя себя Востоку, который выступал и как «культурный соперник» и как глубокий и наиболее устойчивый образ «другого». Это противопоставление Востока Западу оказало наибольшее влияние на формирование ориентализма. Прежде всего ориентализм воплощает в себе активное отношение к Востоку со стороны европейцев, отражение их власти над Востоком. Смысл ориентализма можно сформулировать следующим образом: великие достижения восточных цивилизаций – далеко позади, а теперь только мы, европейцы, можем говорить от их имени и моделировать их[7].

Автор использует понятие М. Фуко «дискурс» для идентификации ориентализма, так как «...без исследования ориентализма как дискурса невозможно понять чрезвычайно систематический порядок, посредством которого европейская культура была способна управлять Востоком и даже создавать его в политическом, социологическом, военном, идеологическом, научном и воображаемом планах в период после эпохи Просвещения. Более того, так как ориентализм был столь авторитетен, то я верю, что ни один пишущий о Востоке, думающий о нем или работающий там не мог не оказаться в рамках ограничений, накладываемых ориентализмом на мысли и действия. Вкратце: из-за существования ориентализма Восток не стал свободным субъектом мысли или действия и до сих пор не является им»[8]. Таким образом, ориентализм в концепции Э. Саида предстает как особое дискурсивное поле, систематическая практика суждений о Востоке, описывания и объяснения его в целом, как система знаний о Востоке, репрезентаций «другого».

Для реализации своего замысла – анализа ориентализма как дискурса[9], Э. Саид показал, как эти тексты представляли Восток в произвольной и унизительной форме, выступая при этом от имени объективной науки и универсальной истины. Эти тексты объединяют общие формы знания, которые они производят об объекте изучения – Востоке, и властные отношения, которые в них заключены.

Важно иметь в виду, что дискурсы устанавливают свои собственные категории истины и имеют внутреннюю логику саморазвития, поощряющую производство определенных видов утверждений, текстов, знаний и в то же время препятствующую и отрицающую иные, которые нарушают нормы этого дискурса. Как отмечает Э. Саид, ориентализм как система знаний о Востоке стал «принятым фильтром для проникновения Востока в западное сознание»[10]. Ориентализм как дискурс конструирует объект знания, названный Востоком.

Изучение неевропейских стран и репрезентации восточного «другого» играли важную роль в становлении самой Европы, такой, какой мы ее знаем сегодня. Через постоянные сравнения и противопоставления с Востоком укреплялась идея Европы как понятие, идентифицирующее ее в качестве особого мира – цивилизации с уникальным историческим опытом, своей системой норм и ценностей и прогрессивной моделью мироустройства, как понятие, дифференцирующее «европейцев» от всех остальных «других».

Европа стала стандартом, на который надо было ориентироваться и по которому необходимо было судить об остальном мире. Участь Востока, неизбежно «отсталого» в отношении Европы, была предрешена – модернизация еврокапиталистического типа и следование европейскому курсу[11]. Важная функция состояла в том, чтобы раскрыть незападным культурам «истину» о них самих в угодном Западу виде.

Сейчас центр мощи ориентализма сместился из Европы в США (основная его критика здесь обрушивается главным образом на американскую арабистику). «Изучение, исследование и познание ислама редко бывает свободным от тенденциозного теоретизирования… и от абсурдных утверждений о том, что исследователь вовсе не играет роли в подборе материала и в процессах познания», но набор имиджей остается в значительной степени подобным, и их воздействие, возможно, даже сильнее, чем в прошлом. Это происходит потому, что, с одной стороны, сейчас как никогда ранее ориенталисты прямо связаны с формированием правительственной политики и с политиками, а с другой – стереотипные знания ориентализма могут получать глобальное и почти мгновенное распространение благодаря масс-медиа[12].

Нужно отметить, что появление «Ориентализма» и других работ Э. Саида привело к радикальному пересмотру исследовательских подходов. Курс исследований сместился с социально-экономической и политической истории на изучение культуры. Это изменение исследовательских приоритетов стимулировало желание «деконструировать» имперские летописи и артефакты колониального опыта. Главная цель – показать, как знания, представленные в них и ими, были важной составляющей высокомерия европейской культуры и осуществляемого Европой господства[13].

И все же главным, что определяет современный этап в западной историографии колониализма, является проблема взаимоотношения власти и знания. Делается вывод, что проект Просвещения был, помимо прочего, попыткой сделать Европу посредством колониальной экспансии, доминирующей над всеми другими культурами и обществами мира. Это значит, во-первых, что арабистика и другие востоковедческие дисциплины были институционально связаны с «европейской властью»: церковью, корпорацией, университетом, поэтому эксперт по Востоку нередко является участником политического действия.

«Поскольку он (ориентализм) был наукой инкорпорации и включения, посредством которой Восток был конституирован и затем представлен в Европе, ориентализм явился научным движением, чьим аналогом в мире эмпирической политики было колониальное накопление и приобретение Востока Европой. Восток, следовательно, был не собеседником Европы, а ее безмолвным «другим»», – подчеркивал Э. Саид[14].

Итак, имеется замкнутый контур, рамка, очерчивающая «истинный Восток». За ее пределами остаются край Африканского Рога и Австралия с Новой Зеландией, по существу, анклавы Европы. Однако в самой Европе есть «ориентализированные» области, в которых «чувствуется Восток». Во-первых, Балканы с их православным и мусульманским населением и историей подчинения османскому владычеству. Во-вторых, южные оконечности Италии и Франции: Сицилия, Сардиния, Корсика, балансирующие на грани принадлежности к Европе, – нечто вроде «Македонии», откуда пришел Александр Македонский. Есть государства, испытавшие на себе восточные влияния (например, Испания).

Беда и болезнь Запада состоит в том, что он утратил интерес к внутренней духовности, отдав все свои душевные и умственные силы покорению внешней природы. Утрата духовных ценностей произошла впервые в западной цивилизации, но страдают от этого все – и европейцы, и все остальные народы.

Неумение и нежелание людей изменять себя, вызванное традиционным европейским убеждением в том, что человек есть венец творения, наивысшее и наилучшее среди живых существ, уже привело к возникновению множества трудноразрешимых проблем, таких, как бедность, голод, угроза ядерной войны и полного уничтожения жизни на Земле. Но у всех этих проблем есть одна общая черта – ощущение человеком своей смертности. Это ощущение порождает в нем желание достичь бесконечного, избавиться от угрозы смерти. Единственный путь для этого – религия[15].

Что даст нам новый Восток, мы еще не знаем, но чувствуем большие силы, которые таятся в нем; ведь до сих пор большую часть человечества численно составляет тот же Восток[16]. Глубоко захваченный Западом Восток все же хранит и свои старые навыки, и ответ на вопрос – как он поступит с ними, еще не очевиден, но у наблюдателя еще будет возможность узнать это. Кипучая жизнь Запада требовала и требует скорейшего оборота, который имел гораздо меньшее значение для Востока. Теперь и это должно измениться на Востоке, вовлеченном в мировой оборот событиями жизни. И вместе с тем мы знаем, что новый Восток полон великих возможностей, заветы старого не умерли в нем, но он должен претворить их в новые образцы, дать новые достижения.

Мы уверены, что всем нам, в том числе и Западу, нужно знать и древний, и новый Восток, без этого знания наша жизнь будет беднее и одностороннее. Чтобы свершилось наконец давно желанное глубокое и настоящее единение Востока и Запада, необходимо полное понимание, к нему мы стремимся и хотим по мере сил помочь ему.