Д.В. Васильев
к. и. н., доцент, проректор по научной работе
Института бизнеса и политики (г. Москва)

История исламской политики в Российской империи

Тесное взаимодействие России с исламским миром начинается еще в XIV в., когда ислам становится официальной религией в Золотой Орде, улусом которой являлась Русь. В силу различных обстоятельств превращение России в полиэтничное и поликонфессиональное государство начинается с завоевания в XVI столетии сначала Казанского, а затем и Астраханского ханств. Этот исторический момент многими исследователями считается отправной точкой формирования Российской империи – государства, ставшего ареной взаимодействия двух крупнейших конфессий современности: христианства (в его восточной модели) и ислама.

Надо заметить, что первые шаги межэтнического (русские – татары) и межконфессионального (православные – мусульмане) взаимодействия были далеко не безоблачными. Золотоордынский период отечественной истории демонстрировал как политическое сотрудничество значительной части русской и татарской элит, так и резкое неприятие господства захватчиков со стороны отдельных русских князей и абсолютного большинства населения русских княжеств; как взаимную лояльность ханской администрации и православной церкви, так и претензию последней на роль духовного лидера в борьбе с Золотой Ордой. Не исключено, что карта духовного и национального угнетения со стороны татар, разыгранная московскими князьями в период их борьбы за политическую гегемонию в раздробленной Руси, стала одним из козырей в политической «игре» Ивана IV на востоке. Поход на Казань в 1552 г. (и, в меньшей степени, на Астрахань в 1556 г.) декларировался царской властью, в первую очередь, как компенсация за столетия татарского гнета. В то же время его истинные цели (борьба за контроль над Большой Волгой и необходимость расширения земельного фонда для «испомещения» растущего числа служилых людей) оставались вне зоны внимания тогдашней пропаганды. Именно этим следует объяснить чрезвычайную жестокость победителей в отношении иноверцев. Русь превращалась в Россию. Государство русских – в государство многонациональное и поликонфессиональное. Но первые шаги в этом направлении, первые попытки власти распространить свой суверенитет на нерусское иноконфессиональное население были окрашены в кровавые тона. Не хватало опыта. Не только властного опыта, но и опыта межкультурной коммуникации на массовом уровне. Прошло два века, и ислам стал восприниматься как органичная составляющая духовной картины российского общества.

Несмотря на то, что до 1860-х гг. российские мусульмане испытывали целый ряд трудностей в отправлении культовых потребностей (было затруднено строительство новых мечетей, активно поощрялся переход из ислама в православие), практика русско-татарского взаимодействия свидетельствовала о начале сотрудничества. Татары-мусульмане участвовали в освобождении России от поляков в 1612 г. Семь татарских мурз подписали грамоту об избрании на престол Михаила Романова, поддержав, таким образом, идею единого Российского государства. В 1716 г. по повелению Петра I был сделан русский перевод Корана. В 1722 г. появилось первое в России научное исследование по исламу Дмитрия Кантемира1.

Провозглашенный Екатериной II принцип веротерпимости стал реакцией на назревшую потребность в проведении гибкой религиозной политики в отношении неправославного населения империи, и мусульман в первую очередь. Принцип взаимной лояльности (лояльность власти в обмен на лояльность населения) стал доминирующим в конфессиональной вообще, и мусульманской в частности, политике государства. Следующим шагом стал переход от признания прав мусульманской общины к ее встраиванию в систему государственного устройства империи.

В связи с тем, что главный принцип конфессиональной политики Российской империи состоял в обеспечении полного государственного контроля надо всеми религиозными институтами в стране, опыт превращения конфессиональных структур в государственные учреждения, испытанный на Русской православной церкви, начал распространяться и на российских мусульман.

В 1788 г. появилось Оренбургское магометанское духовное собрание (ОМДС), которое должно было осуществлять контроль над духовной жизнью всех российских мусульман, началось встраивание духовных лиц ислама в сословную структуру империи. В конце XVIII берет свое начало особый период территориального роста России. Главным его содержанием стало включение в состав государства огромных территорий, заселенных преимущественно мусульманами. Юрисдикция ОМДС с тех пор ограничилась внутренними областями, а для окраин стали создаваться свои органы управления духовными делами новых мусульманских подданных империи. С 1831 г. начало функционировать Таврическое магометанское духовное правление в Крыму. В 1872 г. возникли Суннитское и Шиитское духовные управления на Кавказе.

Общий надзор за жизнью российских мусульман осуществлял Департамент духовных дел иностранных исповеданий Министерства внутренних дел, который в своей деятельности был обязан придерживаться «принципа полной терпимости, насколько такая терпимость может согласовываться с интересами государственного порядка»2.

Последним регионом с преобладающим мусульманским населением, вошедшим в состав России, был Туркестанский край, включавший в себя часть казахской степи и среднеазиатские ханства. Безусловно, политика империи в отношении ислама во внутренней России значительно отличалась от окраин. Тем не менее, представляется полезным остановиться на ее основных принципах и динамике в Центральноазиатском регионе.

Присоединение Казахстана к России и освоение казахских степей начинается еще в первой половине XVIII в., но системный характер приобретает в екатерининскую эпоху. В это время в правительстве преобладало мнение о крепости ислама у кочевых казахов. Поэтому, придерживаясь политики веротерпимости, было принято решение повысить привлекательность новой власти путем протекционизма религиозной традиции. Отпущены значительные суммы на постройку мечетей, школ и караван-сараев при них. В эти школы предполагалось привлекать юных казахов, которые в период учебы должны были получать «кормовые» деньги, а их родители – ценные подарки3. Безусловно, такое отношение к вере коренного населения было проникнуто практицизмом. Однако объективности ради следует признать, что российская администрация так или иначе способствовала закреплению ислама в кочевом обществе, где он в ту пору еще не достаточно укоренился. Позднее власть перешла к поощрению и материальному стимулированию перехода мусульман в православие. И этот фактор зачастую играл в прозелитизме решающую роль4.

Новый этап в освоении Средней Азии начинается в середине следующего столетия и связан с покорением Бухарского эмирата, Кокандского и Хивинского ханств. Конфессиональная ситуация здесь была иной. В отличие от степи, ислам в ханствах имел многовековую историю и действительно являлся духовной основой социально-политических и экономических отношений в регионе.

В целом, несмотря на лояльность к исламу, имперская власть все-таки настороженно относилась к мусульманам. Более того, особенности геополитического положения Средней Азии, населенной практически исключительно последователями Магомета, превращали его не просто в очаг этноконфессиональной напряженности, а делали религиозный вопрос одним из важнейших в региональной политике.

Российская власть считала необходимым превратить Туркестан в органичную часть империи. Однако прекрасно понимала, что эта цель может быть достигнута лишь в отдаленной перспективе и при условии лояльного отношения местного населения к новой администрации. Поэтому, сразу по завоеванию Ташкента в 1865 г., первый военный губернатор Туркестанской области М.Г. Черняев принял на себя обязательство сохранять в неприкосновенности ислам и все его институты и, в обмен на лояльность мусульманского духовенства, не вмешиваться в его деятельность. Более того, угрожая наказанием, он потребовал от новых подданных строгого следования всем предписаниям ислама. И, несмотря на то, что он отменил членовредительские наказания местного суда, уменьшил оплату услуг казиев и отстранял от духовных должностей провинившихся, деятельность губернатора пользовалась поддержкой духовных лиц ислама5.

Ситуация изменилась в 1866 г. с приходом нового военного губернатора Д.И. Романовского. Он избрал иной стиль взаимоотношений с «иноверцами». Принятый центральной властью курс на ослабление позиций мусульманского духовенства начал реализовываться в Туркестане с реформы шариатского суда. По кавказскому образцу он был заменен военно-народным судом (мехкеме), в котором исламское духовенство играло второстепенные роли. Жесткая антиисламская позиция Д.И. Романовского вызвала открытую неприязнь местного населения и, возможно, стала одной из причин его отзыва из края.

В 1867 г. в Средней Азии было создано Туркестанское генерал-губернаторство. В Ташкент прибыл К.П. Кауфман. Активный русификатор в Северо-Западном крае, где он также был генерал-губернатором и всячески поощрял массовый переход католиков в православие,6 новый главный начальник Туркестана в отношении мусульман стал проводить политику «игнорирования» ислама7. Правильнее было бы ее назвать политикой позитивного нейтралитета. Вводя в действие Положение об управлении Сырдарьинской и Семиреченской областей8, важными принципами которого были предоставление первичного местного управления выборным лицам из среды коренного населения и сохранение шариата и обычного права в рамках местного традиционного законодательства в той сфере правоотношений, которая не могла быть еще определена русским законом и пр. Мусульманская политика Кауфмана предусматривала четкое отделение административной сферы от духовной. Исламские институты игнорировались как политическая сила, но за ними устанавливался государственный контроль. Краевые чиновники были уверены, что без поддержки администрации ислам скоро лишится широкой общественной поддержки и перестанет быть популярным в среде местного населения. Этим был продиктован и отказ властей от утверждения в должностях избранных мулл и других представителей исламского духовенства, что ярко демонстрирует тенденцию отказа от конструирования в крае, в отличие от внутренней России, особого мусульманского духовного сословия.

Генерал-губернатор С. Духовской, прибывший в край после подавления Андижанского восстания (1898), был вынужден пересмотреть политику «игнорирования» ислама, инициированную К. Кауфманом. Под его руководством были сформулированы новые принципы конфессиональной политики в регионе: 1) устранение зависимости местного духовенства от заграничных и российских очагов ислама; 2) ослабление влияния суфизма на духовную жизнь туркестанских мусульман; 3) устранение возможности использования вакуфных средств для антиправительственной пропаганды; 4) внедрение европейского начала в программы мусульманских школ9.

Вопрос о создании специального Духовного управления для туркестанских мусульман неоднократно поднимался и в Петербурге, и в Ташкенте. Фактическое обособление туркестанских мусульман от других их российских единоверцев, подчинение исламского духовенства учреждениям Военного министерства, необходимость разработки нового Положения об управлении Туркестанским краем порождали бесконечные дискуссии в правительственных сферах и задерживали принятие окончательных решений… вплоть до 1917 года.

Краевая власть опасалась, что туркестанский муфтиат потенциально станет центром панисламистской и пантюркистской пропаганды. МВД настаивало на подчинении Туркестана общеимперским порядкам. Военное министерство не хотело терять потенциальное «наместничество». Так или иначе, но Петербург не признал целесообразным создание муфтиата в Центральной Азии. Все попытки организовать государственное управление туркестанскими мусульманами оказались безуспешными. «Игнорирование» ислама оставалось генеральной тенденцией конфессиональной политики имперских властей в регионе.

Конечно, можно говорить о том, что национальные и конфессиональные интересы народов, населявших Российскую империю, реализовывались не в полном объеме, учитывались в той мере, в какой это было выгодно власти для сохранения государственного единства. Безусловно, Россия была «тюрьмой» для нерусских народов. Но не для всех. В первую очередь это касалось тех, у кого не сформировалась лояльность к имперской власти. Российские же мусульмане, как проживавшие во внутренних губерниях, так и на окраинах, находились в более выигрышном положении. Русификаторские процессы, активизировавшиеся во второй половине XIX в., затронули их в меньшей степени. Поволжские татары, мусульмане Кавказа и Средней Азии сохранили свои языки, культуру, не испытывали жесткого религиозного прессинга10.

В результате введения в Туркестане системы военно-народного управления, здесь сохранялись элементы традиционной первичной администрации, народный суд по шариату и адату утратил лишь часть своей юрисдикции, власть фактически не вмешивалась в вопросы мусульманской школы. Местные власти не создавали препятствий к открытию мечетей. Пожалуй, важнейшим условием в этом плане было наличие у местного населения средств на содержание нового культового сооружения. Краевая администрация отказалась даже от права утверждения строительных проектов, озаботясь лишь требованием их соответствия сейсмоопасным условиям региона. Власть понимала, что разрушение мечети в результате стихийного бедствия может не только унести жизни прихожан, но и быть истолковано как кара Божья, обрушившаяся на государство неверных. Поэтому строительные отделения областных правлений пристально следили за техническим состоянием существовавших культовых построек. Известны случаи, когда постановлением областных губернаторов разбирались мечети, находившиеся в аварийном состоянии, а на их месте, по желанию местного населения, возводились новые, более прочные. Причем эта практика не вызывала возмущения в среде мусульман11. Иными словами, имперская администрация, особенно после смерти К.П. Кауфмана проявляла позитивный интерес к состоянию мусульманских культовых учреждений. Известны случая финансирования российской администрацией реставрации культурных памятников ислама, реконструкции наиболее почитаемых мечетей.12

Интересно, что именно в период российского владычества (в конце XIX в.) отмечается своеобразный бум в строительстве мечетей и на Северном Кавказе.

Туркестанская администрация первоначально не уделяла мазарам практически никакого внимания. Положение изменилось в начале 1880-х гг., когда мазары стали постепенно превращаться в центры антиправительственной пропаганды. Тогда местные власти не только установили надзор за уже существовавшими мазарами, но и ввели довольно жесткий регламент учреждения новых. Периодически российские чиновники пытались поднять вопрос о запрете массовых культовых действий в мазарах. Но в целом правительственное отношение к ним мало чем отличалось от отношения к мечетям.

Оставляя вне сферы своего активного вмешательства мактабы и медресе, царское правительство в Туркестане пыталась создать специальные русско-туземные школы, где, кроме русского, изучались бы и местные языки, естественные и математические дисциплины. Существовала своего рода программа привлечения в эти школы, равно как и в русские гимназии на Кавказе представителей коренных народов.

В начале XX в. на политической сцене Центральной Азии и Кавказа появляются джадиды – сторонники модернизации мусульманского образования, культуры, экономики и общественной жизни вообще. Опасаясь превращения джадидизма в мощную политическую силу, способную трансформировать ислам применительно к новым экономическим и политическим условиям и тем самым составить оппозицию имперской идеологии, позиционировавшей себя единственным полномочным транслятором достижений западной цивилизации на восток, царская администрация начала неофициальную борьбу с этим общественным явлением, привлекая к ней служителей традиционного ислама. Иными словами, перед лицом опасности исламского модерна, российская власть встала на сторону консервативного духовенства и обеспечила ему негласную поддержку, изменив своему принципу «игнорирования» ислама.

Осваивая окраины, в том числе Среднюю Азию, империя стремилась не просто закрепить за собой новые земли, но и перенести на новые территории свои духовно-символические принципы с целью собственной легитимации, формирования и воспроизводства местной лояльности, а также мобилизации региона для своих целей. Имперский центр выступал как генератор унитарных по своей сути инноваций, транслировавшихся на регионы. Сама же трансляция (ее количественная и качественная составляющие) зависела от каждого конкретного случая, но предусматривала некоторые общие элементы. А именно: способы и характер взаимодействия с верхушкой местной элиты, формирование принципов взаимоотношений с коренным населением; административную и (в отдельных случаях, этническую) ассимиляцию; институциональную трансформацию традиционных культов; использование русского языка как интеграционного фактора.

Конструируя единое имперское пространство, власть понимала, что бороться с исламом нельзя. С ним нужно научиться взаимодействовать. Это взаимодействие трактовалось властью достаточно своеобразно. С одной стороны, империя сохраняла в той или иной степени, дороссийскую административную традицию, местные законы и институты, поземельные отношения, верования, языки и культуру; создавала некоторые правовые привилегии для коренного населения (освобождение от службы в армии и пр.); трансформировала налоговую систему с целью повышения жизненного уровня коренных народов окраин (в сравнении с русскими) и обеспечивала приоритетное финансирование региональных бюджетов (в т.ч. за счет внутренних губерний); ликвидировала препятствия для карьерного роста лояльных представителей нерусских народов. Словом, власть опасалась спровоцировать антиимперские настроения, которые могли бы привести к распаду государства.

Поскольку мусульманские регионы Российской империи представляли собой гетерогенные социоультурные пространства, различающиеся по времени, обстоятельствам и последствиям проникновения ислама, мусульманская политика империи приобретала характер региональных практик. Именно благодаря дифференцированному подходу, гибкой политике светской власти, учету конфессиональной специфики того или иного региона, сформировалось многонациональное поликонфессиональное государство, которое выдержало испытания Смутного времени, войны 1812 г., наконец, Великой Отечественной войны. Все мы знаем, что российские мусульмане беззаветно отдавали и продолжают отдавать свои жизни за свое великое Отечество, величие которого как раз и состоит в том, что населяют его десятки разных народов, сохранивших свой язык, свою культуру, свою веру.

Почти сто лет нет Российской империи, но ситуация принципиально мало изменилась. А если и изменилась, то не всегда к лучшему. Сегодня вновь перед страной встает «мусульманский вопрос». Вопрос, фактически сконструированный искусственно. Власть больна «национальной идеей». Поплутав в ее поисках, она остановилась на идее православной. Декларируемое как светское государство, Российская Федерация фактически отдает преференции православному духовенству. А отсюда не далеко и до плохо забытого лозунга «Россия для русских». Мы забыли свою историю. Россия уже половину тысячелетия государство русских, татар, других народов. Горе тому, кто это не помнит. Русский народ и Русская православная церковь, бесспорно, сыграли важнейшую роль в истории нашего государства. Но сегодняшнюю Россию создали и продолжают создавать более сотни народов, ее населяющих. С этим надо считаться и помнить, что среди социальных конфликтов самыми тяжелыми по своим последствиям являются религиозные.

Мы содрогаемся, видя кадры пылающего Париж. Но что мы делаем для того, чтобы каждому гражданину нашей страны было уютно в пределах родного Отечества? Нельзя, отдавая телевизионный прайм-тайм, присуждая премии и награды представителям одной конфессии, научить общество жить в национальном и конфессиональном мире, любви и сотрудничестве.

Будучи носителем православной культурной традиции, я горжусь тем, что живу в государстве, являющем собою уникальное единство самых разных народов и конфессий. Мне приятно видеть на улице разные лица, слышать разноязыкую речь, узнавать бесчисленные традиции народов нашей страны. И когда заходит речь о национальной идее, она, на мой взгляд, именно в нашей многонациональности, в нашей поликонфессиональности. В погоне за «гражданским обществом» следует помнить, что слепое следование западноевропейской концепции для нас может оказаться смертельным. В основе гражданского общества России должны лежать не некие абстрактные, а конкретные национальные и религиозные ценности всех народов нашей страны. Следовало бы учесть печальный опыт царской русификации и фольклорного равенства в СССР. Хотелось бы, чтобы из практики ушло словосочетание «национальные меньшинства». Их быть не должно. Каждый народ должен иметь равные права в сохранении и пропаганде своего языка, культуры, религии.

Сегодня в средствах массовой информации чаще слышим об «исламской угрозе» и молчим об «исламском мире». Навязываемый Западом образ мусульманина – образ врага всего человечества. Чего ожидать от западных ученых, которые спрашивают: «Как же противостоять угрозе ислама»? Но мы то знаем ответ – сотрудничать, помнить историю, делать выводы из опыта предшественников. Это для них остается вопросом, как изучать мусульманскую культуру. Для нас же история татар, узбеков, казахов, народов Сверного Кавказа – часть истории России, их культура – часть культуры России, их религия – часть духовной жизни России.

Трудно посеять рознь между православными и мусульманами, знающими основы вероучений друг друга. Первая христианская заповедь гласит: «И возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всей душой твоей, и всем разумением твоим, и всей крепостью твоей… Вторая подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя. Иной большей сих заповеди нет» (Марк. 12, 30-31). Вряд ли Христос имел в виду исключительно своих последователей. В Коране: «Ты несомненно найдешь, что самые близкие по любви к мусульманам те, которые говорят: «Мы – христиане!» (Сура 5 «Трапеза», айат 85/82/). Сегодня часто говорят о джихаде, не зная толком его догматических основ, забывая, что все мы, христиане и мусульмане, одинаково миролюбивы и одинаково агрессивны, когда дело касается нашей веры, основ нашей культуры.

Рассуждая о заведомом противостоянии западной и восточной цивилизационных традиций, часто цитируют «Балладу о Востоке и Западе» Р. Киплинга:

«О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут,

Пока не предстанет Небо с Землей на Страшный Господень суд»,

часто забывая продолжение:

«Но нет Востока, и Запада нет, что – племя, родина, род,

Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает?»13


1 История отечественного востоковедения до середины XIX в. — М., 1990. — С. 45-47.

2 Министерство внутренних дел. Исторический очерк. 18021902. СПб., 1901. С. 153.

3 Григорьев В.В. Русская политика в отношении к Средней Азии. Исторический очерк // Сборник государственных знаний. Т. 1. СПб., 1874. С. 250.

4 См. например: Государственный архив Омской области. Ф. 3. Оп. 1. Д. 5236. По представлению Тобольского губернатора о выдаче денежного пособия от казны за принятие православной веры ясашному татарину Тобольского округа Надуинской волости Аклемет Лосову Андрошеву. 22 июня 1862 – 23 октября 1870.

5 Литвинов П.П. Государство и ислам в Русском Туркестане (1865–1917) (по архивным материалам). — Елец, 1998. — С. 52–53.

6 Комзолова А.А. Политика самодержавия в Северо-Западном крае в эпоху Великих реформ. — М.: Наука, 2005. — С. 188–191.

7 Подробнее см.: Васильев Д.В. Устроитель Туркестанского края (к биографии К.П. фон Кауфмана) // Сборник Русского исторического общества. Т. 5 (153). — М.: Русская панорама, 2002. — С. 4557.

8 Материалы по истории политического строя Казахстана. Т. 1. — Алма-Ата, 1960. — С. 282316.

9 Всеподданейший доклад Туркестанского генерал-губернатора генерала от инфантерии Духовского «Ислам в Туркестане» // Мусульманская Средняя Азия. Традиционализм и ХХ век. М., 2004. С.241–261.

10 Васильев Д.В. О политике царского правительства в Русском Туркестане (К вопросу о русификации) // Сборник Русского исторического общества. Т. 5 (153). — М.: Русская панорама, 2002. — С. 58–70.

11 Литвинов П.П. Указ. соч. — С. 84.

12 Там же. — С. 99100, 104.

13 Киплинг Р. Сочинения в 3-х тт. Т. I: Сборник. Пер. с англ. // Сост. К. Атаровой. — М.: ОАО Издательство «Радуга», 2000. — С. 97.