Основные этапы исследования проблемы разделенных народов в отечественной и зарубежной науке

Ю. А. Балашов

Этнополитические проблемы начали вызывать неподдельный интерес государственных деятелей и исследователей уже в конце XVIII века. Этот интерес был вызван прежде всего нарастанием кризисных явлений в полиэтничной Османской империи, начавшей постепенно утрачивать свое могущество и способной стать ареной серьезных межэтнических противоречий. В число этнополитических сил, интересующих великие державы, входили и этносы, которые сейчас принято относить к категории разделенных. Тем не менее необходимо отметить, что в документах того времени термин «разделенные народы» не употреблялся, хотя сам факт проживания соответствующих народов по разные стороны османских границ подвергался осмыслению, главным образом для разработки наиболее эффективных механизмов его использования в целях воздействия на позиции Османской империи по тому или иному вопросу.

Подробное описание передвижений курдских племен, связанных с пересечением османо-иранской границы, содержится в целом ряде документов того времени [1]. Авторы подобных документов в большинстве случаев не стремились к детальному исследованию процессов, протекавших в ареале расселения интересующих их этнических групп, не выделяли их из числа других этносов и конфессий, проживавших на территории Блистательной Порты, ограничиваясь указанием на их практическую значимость с точки зрения воздействия на это государство.

Факт разделения территорий компактного проживания отдельных этнических групп государственными границами отмечался российскими и зарубежными исследователями, путешественниками, военными и дипломатами, работавшими на Ближнем и Среднем Востоке в XIX – начале XX веков, такими как Н. Ханыков, В. Минорский, Б. Кулюбакин и др. [2] Названные авторы, в большинстве своем находившиеся на государственной службе, также не были склонны к теоретизированию, широким обобщениям и разработке четкой классификации этнополитических сил, функционирующих в регионе. Другими словами, перечисленные исследователи не стремились к выделению разделенных этносов в отдельную категорию, не выделяли их из регионального этнополитического контекста, не стремились к разработке специальных подходов к их исследованию и не употребляли сам термин «разделенные народы», используя вместо него такие термины, как «племена, проживающие по разные стороны границы», «пограничные племена» и т. д.

Рассмотрение феномена разделенных этнических групп исключительно в практической плоскости и фактическое отсутствие каких-либо попыток осмысления специфики этнополитических явлений, отличающей их друг от друга, было обусловлено, как представляется, тремя основными причинами:

1) внешнеполитическими потребностями великих держав, стремившихся закрепиться в стратегически важном регионе Ближнего и Среднего Востока, в том числе посредством использования тех или иных этносов, способных оказать давление на Стамбул. При этом необходимо отметить, что у разработчиков ближневосточной политики государств, претендующих на доминирование в регионе, просто не было времени на формулирование стройных концепций в условиях, когда жесткая конкуренция диктовала необходимость решения этнополитических проблем в практической плоскости;

2) тем, что в рассматриваемый период границы Османской империи, в том числе в местах компактного проживания разделенных этносов, не были стабильными, и самому факту разделенности того или иного народа сторонние наблюдатели не придавали большого значения, не представляя, каким образом данный факт может влиять на положение этноса в системе региональных межэтнических коммуникаций и политическую активность его представителей;

3) недостаточным уровнем развития этнологических знаний, не позволявшим выявить и проанализировать специфические механизмы протекания процессов в среде различных категорий этнических групп.

Теоретические аспекты проблемы стали затрагиваться исследователями только в период 1920–1930-х гг., что было связано с масштабными катаклизмами, ставшими результатом Первой мировой войны, в частности, с необходимостью осмысления причин крушения империй и оценки последствий этого крушения, одним из которых стало увеличение количества разделенных народов. В поле зрения исследователей в период между двумя мировыми войнами начинают попадать уже не только ближневосточные, но и европейские разделенные этносы.

В исследовании проблем разделенных этнических групп в этот период достаточно больших успехов достигли представители марксистской школы, подошедшие к пониманию роли этнополитических элит в формировании национально-освободительных движений данных этносов [3]. В то же самое время сторонники классового подхода в этот период не уделяли должного внимания исследованию этнографического материала, что не позволило им достичь понимания механизмов сохранения разделенными этническими группами своей идентичности и других устойчивых характеристик в условиях жесткой ассимиляторской политики, проводимой практически всеми «разделяющими» государствами. Примечателен тот факт, что исследования ученых, не относящихся к марксистской школе, отличались теми же достоинствами и недостатками, что и исследования марксистов [4].

Вместе с тем необходимо отметить, что, несмотря на некоторые достижения в сфере теоретического осмысления феномена разделенных народов, ученые, военные специалисты и дипломаты периода 1920–1930-х гг. все же акцентировали свое внимание главным образом на тех аспектах проблемы, которые имели непосредственное отношение к политической практике, не выделяя в качестве исследовательских приоритетов создание четкой терминологии и формулирование определений [5].

Тенденции в исследовании интересующей нас проблемы, развивавшиеся в период 1920–1930-х гг., в целом сохранялись и в период 1940–1970-х гг. В этот период отечественные специалисты в большинстве случаев рассматривали проблему разделенных этносов как результат колониальной (неоколониальной) политики империалистических стран и как средство для достижения доминирования в том или ином регионе. К несомненным достижениям советских ученых в этот период является исследование социальной структуры отдельных этносов, разделенных государственными границами, главным образом курдов, выделением механизмов политической активности отдельных социальных слоев из среды этих этносов [6]. Значительное внимание отечественные специалисты уделяли также проблемам использования разделенных этносов в тайной дипломатии великих держав, в том числе для создания условий, в которых межгосударственный или межэтнический конфликт становится неизбежным, или же, наоборот, условий, облегчающих конструктивное взаимодействие государственных образований и этнических групп. К достижениям советской школы можно отнести также то, что ее представители одними из первых поставили проблему воздействия конфессионального фактора на состояние межэтнических коммуникации в местах компактного проживания разделенных этнических групп [7].

В этот период отечественные специалисты начинают уделять большее внимание пограничным проблемам (главным образом применительно к региону Ближнего и Среднего Востока), подходя к пониманию того, каким образом они определяют направление развития процессов внутри этнических групп, разделенных этими границами. Сам термин в этот период по-прежнему употреблялся достаточно редко, и попыток дать определение этого термина исследователи не предпринимали.

Наличие этнополитического феномена, обозначаемого данным термином, воспринималось как некая аксиома, не нуждающаяся в доказательствах и уточнениях. Отсутствие у отечественных специалистов потребностей в уточнении тех или иных этнополитических дефиниций можно объяснить тем, что термин «разделенные народы» воспринимался ими как удобное словосочетание, которым обозначается одна из этнополитических (другое обозначение – «национальных») проблем капиталистических стран и стран третьего мира, проблем, достойных критики, на примере которых можно продемонстрировать совершенство советской национальной политики. В то же самое время сам факт употребления в научных текстах данного термина свидетельствует о том, что советские специалисты выделяли обозначаемый им феномен из всего спектра этнополитических явлений, отличая его от этнических меньшинств и диаспор, определения которых также были нечеткими.

Зарубежная историческая и политическая наука также добилась в этот период значительных результатов. Одним из ее достижений стал скрупулезный анализ курдской проблемы, определение той роли, которую она играла в международных отношениях на Ближнем и Среднем Востоке, и какое влияние оказывала на политику государств, претендующих на доминирование в данном регионе. Здесь необходимо отметить усилия британских ученых, проследивших эволюцию курдских устремлений в период 1920–1930-х гг. от создания собственного независимого государства до предоставления автономии в рамках одной из частей разделенного Курдистана, вошедшей в состав Ирака, а также проанализировавших комплекс нормативных документов, закрепивших разделение территории компактного проживания курдов [8]. Не вызывают сомнений и успехи британских ученых в сфере исследования механизмов функционирования социальных институтов в рамках разделенного пуштунского этноса [9].

Необходимо отметить, что именно в работах, изданных в Великобритании в период 1940–1950-х гг., впервые появляется термин “divided nation”, переведенный советскими специалистами как «разделенный народ». Впервые этот термин был сформулирован применительно к курдам [10]. Определение этому термину дано не было, однако очевидно, что в самой его формулировке кроется противоречие. Данное противоречие заключается в том, что слово “nation” в английском языке имеет значение «государство», в то время как применяется оно в отношении этнической группы, никогда в истории не обладавшей собственной государственностью. Вполне вероятно, что авторы указанного термина, применяя его к этнополитическим реалиям разделенного Курдистана, принимали во внимание потенциальную возможность создания курдского государства, которая чуть было не реализовалась после Первой мировой войны в результате распада Османской империи и усилий держав-победительниц. Как бы то ни было, содержащаяся в формулировке термина неточность не способствовала достижению четкости в определении интересующего нас феномена зарубежными исследователями, несмотря на то что в целом ряде работ этот термин применялся для обозначения этнополитических проблем, схожих с курдской, в частности, проблемы пуштунов, разделенных афгано-пакистанской границей.

В целом в рамках рассматриваемого периода проблема разделения этнического пространства государственными границами рассматривалась главным образом на примерах, имеющих отношение к Ближнему и Среднему Востоку, а также к Южной Азии. Примеры, определяющие в качестве разделенных народов корейцев, немцев, басков или венгров, достаточно редки и встречаются в основном в трудах зарубежных исследователей. Этот факт можно объяснить тем, что, во-первых, этнические процессы на Востоке протекали более интенсивно, чем где бы то ни было, привлекая тем самым внимание исследователей; во-вторых, тем, что ситуация вокруг проблем Кореи и Германии описывалась в основном в терминах, связанных с противостоянием социалистического и капиталистического блоков, далеких от этнополитических реалий, и, в-третьих, тем, что проблемы разделенных басков и венгров носили в то время, скорее, латентный, нежели актуализированный характер: ирредентистские настроения басков сдерживались франкистским режимом, заставлявшим их уделять основное внимание борьбе за свои права в Испании, а ирредентистские настроения венгров «гасились» тем, что большая часть их этнического пространства входила в состав стран социалистического лагеря, демонстрировавшего свое единство и монолитность [11].

Как бы то ни было, в рамках периода 1940–1970-х гг. сформировались основы для современных тенденций исследования проблем разделенных народов и выявились основные противоречия этих тенденций, главным из которых можно считать противоречия терминологические, связанные с трактовкой термина “divided nations” (разделенные народы), который стал привычным как в отечественной, так и в политической науке, не получив при этом четкого определения.


 

[1]       См., например: объяснения греческого митрополита Хрисанфа Неопатрасского, бывшего в Турции, Персии, Армении, Бухаре, Хиве и в Индии, представленные в 1795 г. генерал-фельдцехмейстеру князю Платону Александровичу Зубову: о плодородии, богатстве, народонаселении тамошних стран и о возможности покорения их, при успехах Российских в Персии войск под предводительством Генерала Графа Валериана Александровича Зубова // Путешествия по Востоку в эпоху Екатерины II. – М.: Восточная литература, 1995.

[2]       Ханыков, Н. Заметки по этнографии Персии / Н. Ханыков. – М., 1977; Минорский, В. Ф. Объезд оккупированных Турцией персидских округов русским и великобританским представителями гг. Минорским и Шипле / В. Ф. Минорский. – СПб., 1911; Минорский, В. Ф. Турецко-персидская граница / В. Ф. Минорский. – М., МИВ, 1915. – Вып. 2; Минорский, В. Ф. Курды. Заметки и впечатления / В. Ф. Минорский. – Пг., 1915; Колюбакин, Б. Состав населения Персии по племенам и провинциям. Очерк / Б. Колюбакин // Сборник материалов по Азии. – 1884. – Вып. 11.

[3]       См., например: РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 154. Д. 98. Л. 11.

[4]       См., например: Милюков, П. Н. Национальный вопрос (происхождение национальности и национальные вопросы в России) / П. Н. Милюков. – М., 2005.

[5]       РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 154. Д. 199. Л. 9.; Агабеков, Г. Секретный террор / Г. Агабеков. – М.: Современник, 1996. – С. 208, 314–315.

[6]       См., например: Халфин, Н. Борьба за Курдистан (Курдский вопрос в международных отношениях XIX в.) / Н. Халфин. – М., 1963.

[7]       См. например: Джалил, Д. Курды Османской империи в первой половине XIX в. / Д. Джалил. – М.: Наука, 1973. – С. 136–143.

[8]       Сетон-Уотсон, Хью. Нации и государства / Хью Сетон-Уотсон. – Боулдер, СО (Вествью пресс), 1977.

[9]       См., например: The Pakhtun question. – Heve (Sussex), 1951.

[10]      Gavan, S. Kurdistan: Divided nation of the Middle East / S. Gavan. – L., 1958.

[11]      См., например: Киш, Я. Вопрос о меньшинствах в новом мировом порядке / Я. Киш // Центрально-Европейский ежегодник. Вып. 1. Международные отношения и безопасность. – М.: Логос, 2003. – С. 275.