М.С. Курышева,

Цивилизационный анализ трансформации ценности «государство» в Японской государственной идеологии второй половины XIX века

В последнее время все больший интерес начинает вызывать проблема изучения системы ценностей того или иного общества. К настоящему моменту более полно и предметно разработаны западноевропейская и дальневосточная системы ценностей^[1]. Остальные (российская, исламская, средневековая христианская и др.) находятся в стадии исследования. Одной из таких является и японская система ценностей^[2]. Данная статья содержит в себе попытку анализа некоторых аспектов этого вопроса применительно к японской действительности.

Поскольку до середины XIX века Япония входила в состав дальневосточной цивилизации, ее систему ценностей можно было определить как конфуцианскую^[3]. Однако произошедшие в ней в результате событий Мэйдзи  изменения уже не позволяют трактовать ее подобным образом. Доминирующее положение в ценностной иерархии японского общества занимала категория «государство»^[4]. В связи с чем правомерным будет уделить особое внимание именно ее характеристике в новых исторических условиях. Учитывая тот факт, что государственная идеология во многом определяет общественное сознание, интересно рассмотреть официальное отношение властей к данной категории. В дальнейшем это может способствовать формированию представления и о характере изменений в системе ценностей всего японского общества. Поскольку в настоящий момент Россия находится в состоянии переосмысления ценностной парадигмы, знакомство с опытом других цивилизаций по решению данной проблемы представляется весьма актуальным, тем более что для России ценность «государство» всегда имела ключевое значение. В статье мы попытаемся определить те формы изменений, которые принимает интересующая нас категория в результате процесса трансформации.

Наше исследование основано на сопоставительном анализе правительственных документов второй половины XIX века (и в первую очередь, «Конституции Японской Империи» 1889 г.) и XVII века («Стостатейные Установления Токугава»), отражающих ведущие принципы государственного устройства. «Стостатейные Установления Токугава» изданы в 1616 году в период расцвета конфуцианской идеологии и являются примером конфуцианского законодательства в Японии, что дает возможность оценки отношения к термину «государство» в XIX веке по сравнению с периодом господства ее классического понимания.

Специфика проявления этой ценности в Японии отличалась от китайской и заключалась не в факте наличия всепроникающего контроля государства за каждым отдельным его членом (подобный вывод можно сделать из работ Э.С.Кульпина^[5]), а в своеобразном отношении к статусу правителя, в результате которого его авторитет возводился в ранг некоего абсолюта, что четко прослеживается в «Стостатейных Установлениях Токугава». Сравнение документов позволяет утверждать, что во второй половине XIX века понятие «государство» в его конфуцианской трактовке трансформируется и перестает быть доминирующей ценностью. Исходя из законодательства XVII века, в основе социальной организации Японии того периода были заложены  идеи Конфуция о разделении общества на четыре сословия си – но – ко – се^[6]. Вместе с тем, различные слои населения и их права резко противопоставлялись друг другу^[7]. В своей работе «Стостатейные Установления Токугава» Филиппов А.В.  отмечает, что «Установления» не оговаривают доступа в сословие си для представителей других слоев, как, например, в Китае – посредством знаний и экзаменов^[8]. Таким образом, из документа следует, что сама возможность занять более высокое социальное положение отсутствует, и качества, присущие различным сословиям, являются изначальными и неизменными. То есть мы можем сделать вывод, что в Японии идея социальной градации, сформулированная Конфуцием, была развита до идеи жесткого морального и социального противопоставления в обществе, а следовательно, и до идеи жесткого превосходства высшего слоя над остальными. Апогея своего развития данный принцип достиг в восприятии статуса правителя. В связи с чем, сегун, как материализованное воплощение идеи верховной власти и государственности, приобретал особый, почти сакральный авторитет.

Во второй половине XIX века уже само появление конституции 1889 года – документа, оговаривающего права и обязанности императора и подданных, говорит об отказе японским обществом от исключительно сакрального понимания категории «государь». Это заключается в подрыве непререкаемого авторитета правителя, а следовательно, в лице его и государства в целом. Автоматически функции высшей инстанции приобретает закон, а не государственная власть, как это было в законодательстве времен сегуната Токугава. Появляется сама возможность ограничения власти императора в лице парламента. Государство лишается права безоговорочного контроля над обществом. Подданные получают права по отношению к государству, с которыми оно обязано считаться даже в ущерб себе, что противоречит конфуцианскому определению сильной государственности. В качестве примера здесь можно привести право петиций, что является юридически закрепленным посягательством на авторитет верховной власти^[9]. Если в эпоху Токугава процесс законотворчества всецело являлся прерогативой правителя, когда общество не имело права даже знать действующие законы^[10], во второй половине XIX века между государством и человеком возникает посредник – закон. Подданный выпадает из-под тотальной юрисдикции государства, у которого появляется одновременно еще одна обязанность – защита прав своих граждан. Не случайно наряду с наказанием, помилованием к основным функциям императора прибавляется восстановление в правах. В документах 2-й половины XIX века участие народа в политической жизни, учет народного мнения провозглашается в качестве одного из ключевых моментов новой политики^[11].

Подобные функции, которые приобретает закон, уравнивают государство и общество по статусу. Такое посягательство на важнейшие прерогативы правителя и государства подрывает их авторитет, что в условиях японской специфики является серьезным показателем отказа от ценности «государство» конфуцианского типа.

Одновременно в документах второй половины XIX века отсутствуют понятия, обозначающие государство в его конфуцианской трактовке (такие, как, например, «Поднебесная»), что можно обнаружить в более ранних источниках^[12]. Наряду с этим зафиксировано возникновение такого нового термина, как «нация»^[13],что уже чисто терминологически предполагает восприятие Японии, как одного из равноправных субъектов в системе международных отношений. Политическая доктрина конфуцианского периода – следование традициям вассальных взаимоотношений с Китаем и опора на неизменность существующих норм, что характеризует Японию как замкнутое, консервативное государство. Возникновение в документах Мэйдзи идеи национального престижа противоречит этому и представляет собой отказ политической элиты от восприятия Японии подобным образом^[14].Нередко основные параметры, относящиеся к «государству», такие, как представления о типе подданства, основных функциях общества и власти, ассоциируются теперь с понятием «нация»^[15]. Если в «Установлениях» идет речь исключительно о подданном государства, то в указах Мэйдзи говорится уже о подданном нации. Не случайно и сама конституция характеризуется как национальная, тем самым провозглашая не государственный, а национальный ее характер^[16]. Изменяются представления о функциях и роли государства. Если раньше основной задачей правительства являлось стремление к обеспечению спокойствия народа, мира и гармонии в государстве^[17], то в XIX веке к этому прибавляется еще и забота об укреплении национального престижа.

И в «Установлениях», и в указах Мэйдзи провозглашается принцип долга, однако, если в первом случае рассматривается долг по отношению к государству^[18], либо это вообще не оговаривается, а следовательно, подразумевается, то в меморандумах XIX века категория «долг» используется и в отношении термина «нация»^[19]. Причем понятие общественного долга приобретает новые качества. Если в «Установлениях» в основе этого лежал жесткий принцип социальной градации, то в эпоху Мэйдзи отсутствуют представления о превосходстве одного вида деятельности над другим и приоритет отдается уже совместному участию всех слоев общества с учетом различных видов деятельности в решении государственных задач^[20], тем самым провозглашая идею сотрудничества государства и общества в процессе обеспечения интересов нации. Рассматриваемый процесс свидетельствует о том, что категория «нация» приобретает соответствующую значимость и основные функции, которые в эпоху Токугава ассоциировались с государством. Следовательно, данное понятие наделяется особой ценностью.

Таким образом, возникают представления о государстве нового типа, нацеленном на активное открытое взаимодействие. В этом отношении важнейшую роль начинает играть категория «нация». Тот факт, что она приобретает особую значимость, является серьезным показателем перехода к иному восприятию ценности «государство».

Подобные основания позволяют утверждать, что после событий  Мэйдзи в японской государственной идеологии наблюдается процесс трансформации категории «государство» в некое новое качество. В классическом конфуцианском понимании она перестает занимать доминирующее положение в ценностной иерархии. Возникают представления о государстве нового типа, обладающем элементами открытости и демократизма. Однако это не меняет содержания базовой ценности, поскольку все ее функции и положение в структуре значимости остаются прежними. Сущность же процесса трансформации заключается в том, что в условиях нового исторического контекста данная ценность облекается в новую форму, в связи с чем изменяется принцип восприятия ее в обществе. Происходит лишь замещение одного понятия другим, однако суть явления остается прежней.