Ю.Н. Гусева,
аспирантка исторического факультета ННГУ

Религиозная жизнь сельских татар Горьковской области в 40-е годы ХХ века

К началу войны деятельность мусульманских обществ Горьковской области была поставлена в рамки жесткого административно-репрессивного контроля. Власти по-прежнему «закручивали гайки»: например, в период с января по август 1941 года в ведение государства передавались здания мечетей в Пице, Ново-Мочалее, Медяне, Ключищах, Петряксах. К концу 1941 года в Краснооктябрьском районе не осталось ни одной функционирующей мечети^[1].

Однако закрытие храмов «по просьбе верующих» было лишь формальным показателем «отмирания» религии. Чиновники агитпропотдела обкома в своих аналитических отчетах (январь–май 1941 г.) признавали, что «религиозность среди населения (Краснооктябрьского района – Ю.Г.), конечно, еще не изжита». К примеру, жены коммунистов и школьники районного центра (с.Уразовка) в 1940 году постились. Кроме того, колхозники-татары в личных хозяйствах не разводили свиней^[2].

Таким образом, реальностью являлось то, что в начале 40-х гг. в татарской среде Горьковской области наличествовал определенный слой людей, которых можно обозначать понятием «верующие».

Война внесла серьезные изменения в духовную жизнь татарского юго-востока. Множество документов фиксируют устойчивый рост и распространение патриотических настроений. Проявления патриотизма были различными: здесь и непосредственное добровольное участие в боевых действиях, и самоотверженный труд в колхозах и за их пределами, и сбор продовольствия, средств на нужды фронта.

В документах и литературе отсутствуют какие-либо упоминания о заявлениях местных татар в поддержку Германии. Подобно тому, как нижегородские мусульмане не приняли прогерманскую позицию в период Первой мировой войны, так и теперь они не восприняли идеи о «Гитлере – покровителе ислама, великом имаме всего Кавказа». Местные мусульмане полностью разделяли позицию муфтиев Уфы и Ташкента, заявленную на съездах в 1942–1943 гг., о том, что «защита Родины – священный долг мусульман»^[3].

Итак, можно констатировать, что татарское население области в годы войны было охвачено патриотическим подъемом. Документы свидетельствуют о том, что горьковские татары были верны традиции служения Родине. Идеи служения России разделяли все деревенские жители – и верующие, и отошедшие от религии.

Судя по документам, именно в этот период в татарских деревнях Горьковской области начинают появляться молельные дома (крестьянские избы, в которых проводились молебствия), отмечались исламские праздники и незарегистрированные муллы^[4]. Как правило, в качестве мулл выступали уважаемые односельчанами старики, те, кто обладал хотя бы минимальным запасом соответствующего знания. Едва ли не единичными были ситуации, когда обряды проводили имамы, бывшие во главе приходов до войны: такие муллы служили в Петряксах, Красном Острове, Ново-Мочалее. Как правило, все они имели достаточно солидный возраст^[5].

При отсутствии легально действующих храмов верующие были вынуждены отойти от привычных канонов проведения культовых действий и совершать молебны на кладбищах, в частных домах и т.д. Вот как описывает молитвенный ритуал жительниц с.Петряксы в годы войны Н.Абдуллин: «Вдруг на фоне красного диска солнца я увидел два силуэта обнаженных женщин. Подумал: не привиделось ли?... Это не было видением. Эти женщины просили бога и солнце, чтобы к ним вернулись с фронта их мужья живыми и здоровыми. Они молились Аллаху и выплакивали свое горе»^[6]. В военные и послевоенные годы институт служителей культа (впервые в истории нижегородского мусульманского юго-востока) пополнился представительницами женского пола: в Актуково, Медяне, Овечьем Овраге^[7].

На самом высоком уровне (в докладных записках председателя Совета по делам религиозных культов при СНК в 1945 г.) были зафиксированы следующие явления: «Религиозные настроения среди мусульман... находятся на стадии подъема и охватывают значительную часть населения, особенно в Средней Азии...»^[8]. Чиновники отмечали, что попытки оценить истинные масштабы укрепления религиозных воззрений невозможно, так как в годы войны действовало большое количество незарегистрированных священнослужителей, в том числе, мулл^[9].

Анализируя эту ситуацию, можно отметить следующее. В годы войны и первые послевоенные годы стало очевидным то, что приверженность религиозной традиции в том или ином виде (латентном или “открытом”) сохранялась у определенного числа сельских жителей. В этот период значительно пополнились ряды тех, кто не скрывал свои религиозные убеждения. Наиболее явно демонстрировали религиозные настроения старики (вынужденные в 30-е гг. их скрывать), женщины, люди, прошедшие войну и особенно получившие моральные, физические увечья.

Таким образом, документальные свидетельства убеждают в том, что в годы войны и в первое послевоенное десятилетие имел место процесс роста патриотических и религиозных настроений в татарских селениях Горьковской области. Эти явления были теснейшим образом взаимосвязаны, они подпитывались друг другом и способствовали самосохранению и интеграции социума.

Кроме того, определенную роль в этом процессе сыграли изменения в области государственно-церковной политики, имевшие место в данный период. Они получили свое конкретное воплощение  в законодательных, административных решениях партии и правительства. Во-первых, были значительно скорректированы партийные установки, касающиеся антирелигиозной работы. Согласно постановлению ЦК ВКП (б) от 27 сентября 1944 года вся антирелигиозная работа теперь обозначалась понятием “научно-просветительская пропаганда”. Ее содержанием становилось материалистическое объяснение мира. Необходимо было отказаться от резких заявлений о “враждебной сущности” религии, церковников и от масштабных репрессивных действий.

В области государственно-церковной политики также произошли заметные перемены. С принятием 28 ноября 1943 года постановления СНК “О порядке открытия церквей” началась массовая практика передачи храмов верующим.

По официальной статистике Совета по делам Русской православной церкви, к концу 1945 г. в СССР было около 500 (только официально зарегистрированных) мусульманских обществ^[10]. Заметим, что в 1941–1945 гг. в области открытия мечетей не имели места^[11]. Государство стало активно поддерживать высших исламских священнослужителей, создавая им условия для “регулирования жизни и деятельности религиозных общин”. В 1943–1944  гг. была проведена реорганизация духовного управления мусульман: в частности, контроль над деятельностью религиозных обществ европейской части СССР и Сибири взяло на себя Духовное управление в Уфе с соответствующим названием^[12].

С нашей точки зрения, причины послаблений в отношении к исламской религии (равно как и к православной церкви) кроются в комплексе причин внутреннего и внешнего порядка. Во-первых, власть не могла не считаться с тем, что мусульманское духовенство и верующие (в общей массе своей) проявляли себя патриотично. В ситуации, когда в некоторых регионах страны (Крым, Кавказ) отдельные представители мусульманских народов выступали в поддержку нацистов, государству выгодно было поддержать исламских иерархов, поощрять их пророссийскую позицию. Открытие ограниченного числа храмов и диалог с духовенством способствовали сужению возможностей немецкой пропаганды о духовной несвободе, зверствах сталинского режима. Во-вторых, частичные уступки церкви были призваны сплотить антифашистские силы: снять в общественных кругах стран-союзниц предубеждение в отношении Советского Союза как противника демократических свобод.

Осознавая происходящие изменения в государственной политике, уже в 1945 году наиболее активные мусульмане крупных сел Андреевка (Спасский район) и Ендовищи (Краснооктябрьский район) ходатайствовали о разрешении регистрации мусульманских объединений в этих населенных пунктах. Открыто поддержали эту инициативу порядка 300–400 человек^[13]. Верующим удалось доказать, что они обладают необходимыми материальными (помещение, предметы культа) и людскими ресурсами (имелись священнослужители, относительно постоянное число активных верующих и пр.). Поэтому не существовало объективных препятствий для регистрации обществ. 26 января 1946 года было дано «добро» на открытие мечетей в этих селах. Впоследствии (в 1947 г.), разрешения на регистрацию добились также мусульмане сел Большое и Малое Рыбушкино^[14].

Усиление религиозных настроений в годы войны становилось  очевидной реальностью, и не брать это в расчет было политически недальновидно. Действительно, власти на местах и в центре понимали неизбежность частичных уступок верующим в виде открытия ограниченного числа храмов.

Вместе с тем, власть сохраняла в своих руках «командные высоты», и частичные послабления отнюдь не означали кардинального изменения в отношениях мусульман и государства. Диапазон уступок был изначально ограничен рамками политико-идеологического курса. Наиболее оптимальной для государства была тактика ограничения роста религиозных настроений и числа религиозных общин, а также  контроля над деятельностью высших церковных структур (Патриархата, Духовных управлений мусульман и пр.).

С нашей точки зрения, государство таким образом пыталось взять под контроль  эти процессы, предотвратить появление массовых антисоветских настроений среди сельского населения, в том числе и в татарских селениях области. Не случайно поэтому процесс открытия мечетей в области был строго дозированным и ограниченным: было зарегистрировано только три мусульманских религиозных объединения.

Итак, война привнесла серьезные изменения как в умонастроения татар, в духовную жизнь татарского юго-востока, так и в область взаимоотношений церкви и государства. Сами общины в годы войны переживали естественный процесс активизации религиозных настроений. Поэтому возникла потребность в открытии мечетей. Ввиду того, что государство решило пойти на уступки, стало возможным удовлетворение этой потребности.

По нашему мнению, обе эти тенденции (рост религиозных настроений и смягчение государственного давления) были ограниченными. С точки зрения государства, отказаться от генеральной политико-идеологической линии было невозможным. Более того, после окончания войны происходит еще большее усиление административно-командного, тоталитарного начала.

С другой стороны, внутри самих общин оживление религиозной жизни сдерживалось отсутствием квалифицированных кадров духовных лидеров. Поэтому обязанности мулл начинают выполнять старики, женщины.

Война и победа, с одной стороны, активизируют религиозную приверженность среди людей среднего и преклонного возраста (особенно среди женщин).

Вместе с тем, победа (прежде всего, в сознании молодежи) укрепляет веру в «светлое советское будущее», в конечном счете, в светские идеалы. Действительно, для значительной части представителей нового поколения победа СССР в войне была важным доказательством жизнестойкости партии и государства, прогрессивности социалистического строя. Безусловно, это не могло не способствовать усилению скептического отношения к религии.

Необходимо отметить то, что массовой атеизации в среде молодежи не могло произойти по ряду причин. Во-первых, это объясняется спецификой этнокультурной традиции и заложенной в ней идеи авторитета старших («аксакалов», в нашем случае «бабаев»). Так как религиозная традиция поддерживалась женщинами (матерями), стариками, поэтому отказ от нее был чреват конфликтами «поколений», потерей национальных традиций и пр. Поэтому, как правило, новое поколение зачастую обращалось к исламу, движимое не столько искренним порывом, сколько желанием продемонстрировать уважение к мнению общины, к вере предков, традициям.

Кроме того, и верующие, и неверующие жители СССР были свидетелями того, что само государство сделало несколько робких «шагов навстречу» религии, отказалось от тактики огульного обвинения и преследования церкви.