М.И. Струкова,
кандидат исторических наук, доцент ННГУ

«Китайский фактор» в христиано-мусульманских конфликтах современной Индонезии

Кризис власти и политическая нестабильность, наблюдаемые в современной Индонезии на протяжении пяти последних лет, ярко выявили внутренние противоречия индонезийского общества, до поры до времени сдерживаемые жестким контролем режима, возглавлявшегося генералом Сухарто.

Одним из самых серьезных и разрушительных проявлений этих противоречий стали этно-религиозные конфликты, принимающие форму столкновений между мусульманами и христианами в различных частях страны (север о. Суматра, Молуккские о-ва и др.).

Индонезия в этом отношении не является исключением среди азиатских стран, руководство большинства которых в той или иной форме сталкивается с подобными явлениями. Однако именно в Индонезии в силу специфики ее географии, народонаселения и особенностей исторического и культурного развития этно-религиозные проблемы наиболее сложны и подчас очень тесно переплетены с социальными, экономическими, духовными и политическими сферами жизни государства. Это вынуждало руководство страны (и старое, и новое) искать компромиссные пути их разрешения, что в индонезийских условиях приводило к выработке, прежде всего, соответствующих политических решений, так как состояние экономики Республики  в течение всего послевоенного периода не давало возможности использовать иные рычаги воздействия. В условиях Индонезии, где почти 90% населения причисляет себя к мусульманам, где имеются буддисты, христиане, индуисты и последователи других верований, действует конституция, формулировка которой не дает преимуществ ни одной религии: по-индонезийски употреблено слово «бог», а не мусульманское «аллах». Это создает определенную основу для здоровых отношений между сторонниками различных религий^[1] К тому же правительственная политика в религиозном вопросе претворяется через созданное в 1946 году Mинистерство религии, которое распространяет свою опеку на представителей всех религиозных направлений. Министр религии назначается только из мусульман. Сфера функций и полномочий этого ведомства определена рядом законодательных актов^[2].

Однако при анализе религиозной ситуации в современных многоукладных обществах азиатских стран следует иметь в виду, что различные социальные  группы и прослойки  этих обществ обнаруживают разное отношение к религии. Под религиозными призывами и лозунгами, то есть под внешне религиозно-традиционной формой проступают вполне конкретные «земные» устремления. Это и попытки правящей элиты сохранить свою власть, стабилизировать внутриполитическую ситуацию, это и социальный протест низших слоев населения, который пытается использовать в своих интересах политическая оппозиция. Немаловажным фактором, который может спровоцировать выступления на религиозной почве, является и исторически сложившееся разделение хозяйственной деятельности между различными этническими группами. В некоторых случаях такое разделение является не только следствием природных особенностей ландшафта и климата или естественных миграций населения, но и результатом экономической деятельности колонизаторов, прежде всего, в тех странах, которые в свое время стали объектом европейской колониальной экспансии.

 Общая картина всех внутриполитических кризисов периода независимости в Индонезии показывает, что наиболее характерными их проявлениями наряду с региональными сепаратистскими акциями (военные мятежи, отказ подчиняться центральным властям, требования автономии и т.д.) всегда были массовые выступления населения крупных городов. При этом достаточно часто эти выступления выливались в межконфессиональный конфликт между христианами и мусульманами, как носителями соответственно «западных» и «традиционных» ценностей с вытекающими отсюда обвинениями первых в антипатриотизме, в сотрудничестве с бывшими колонизаторами и т.д. Другой стороной этих выступлений всегда была очень четко выраженная антикитайская направленность.

Отечественным и зарубежным индонезиеведам хорошо известен «китайский фактор» в современной политической и экономической жизни Республики Индонезии. Китайцы составляют самую многочисленную группу среди некоренных народностей этой страны. Различные источники дают цифры от 2,5% до 4% общей численности населения в 200 млн человек^[3]. При этом индонезийцы китайского происхождения доминируют в частном секторе экономики – от 70% до 80%^[4]. В Индонезии сосредоточена 1/5 часть всего китайского меньшинства, проживающего в последней четверти ХХ века в Юго-Восточной Азии. При этом численность его возрастала довольно высокими темпами – за период только 70-х годов она увеличилась на 25%^[5].

Известно, что первые поселения китайцев на северном побережье Явы возникли еще в Х веке. Только в ХIII веке появляются значительные поселения в несколько тысяч человек, превратившиеся к ХV веку в основные центры торговой деятельности китайцев. В городах Явы шла оживленная торговля привозимыми из Китая шелком, хлопком, фарфоровой посудой, порохом, ювелирными изделиями. Китайские торговцы скупали для отправки в Китай и перепродажи европейским купцам пряности и олово^[6]. При этом следует особо подчеркнуть, что торговля была настолько успешна и прибыльна, что правители местных княжеств нередко заключали браки с китаянками с целью получить выгодные условия сотрудничества. Заинтересованность верхушки китайской общины в семейных связях с местными правителями, в свою очередь, объяснялась стремлением получить различные привилегии, а иногда и землю в собственность вместе с проживающими на ней крестьянами и даже доступ к государственной власти^[7]. Торговля была главным, хотя и не единственным занятием китайцев. На Западном Калимантане они широко практиковали занятие сельским хозяйством. Некоторые из них владели плантациями перца и рисовыми полями. На Яве китайцы сооружали заводы по рафинированию сахара из тростника. Городские ремесленники в то время были в основном китайцы^[8].

В ХVII веке Голландская Ост-Индская компания устанавливает монополию на торговлю пряностями на Индонезийском архипелаге, и китайцы становятся посредниками и переводчиками у европейцев, выступают как поставщики продуктов питания, поскольку местные жители подчас отказывались торговать с захватчиками. Колониальные власти поэтому поощряли рост китайского населения в подчиненных им городах. В 20-х годах ХVII века голландские власти официально разрешили китайцам вести розничную торговлю на Яве^[9].

В ХVII–ХIХ веках, особенно со второй половины ХVIII века, укрепление экономических позиций верхушки китайских общин в Индонезии происходило за счет получившей здесь широкое распространение системы монопольных откупов. В результате чего, благодаря заключенным контрактам, в руках откупщиков-китайцев фактически оказывалось административное управление обширными территориями, а сами откупщики превращались в своего рода феодалов, у которых существовали даже отряды вооруженных наемников, выполнявших полицейские функции^[10].

К середине ХIХ века система откупов себя изжила, но для китайских предпринимателей с их капиталами открывались новые возможности. Они стали расширять свою деятельность в качестве ростовщиков, посредников во внешней торговле, широко практиковали скупку товарной продукции плантационных хозяйств и занимались ее первичной обработкой, внедрились в традиционные отрасли промышленности местного населения (например, в производство батика), конкурировали с голландцами в производстве плантационной продукции, в результате чего немало крупных плантаций перешло в их руки^[11]. Местные богатые китайцы владели опиумными притонами, ломбардами, игорными домами, которые приносили большие доходы.

Таким образом, несмотря на возникавшие временами конфликты между китайцами и голландской администрацией, в целом в колониальный период все китайцы юридически входили в группу так называемых «восточных иностранцев», пользовавшихся большими по сравнению с коренным населением правами^[12]. Неудивительно, что в подобной ситуации значительная часть китайцев принимала христианство, что должно было, с одной стороны, демонстрировать политическую лояльность китайской общины по отношению к голландской колониальной администрации, а с другой стороны, создавать режим наибольшего благоприятствования для деятельности китайцев в административно-хозяйственной сфере.

Политическое и экономическое господство Голландии привело к складыванию в этой стране весьма специфического по своему характеру и структуре национального хозяйства, которое отечественные исследователи определяют как «хозяйство колониального типа»^[13]. Поэтому коалиция патриотических сил, приведшая народные массы к завоеванию политического суверенитета в августе 1945 года, выдвинула традиционный в этих условиях лозунг обеспечения экономической самостоятельности страны. Однако пестрый социальный состав национально-патриотических сил, постоянные попытки вмешательства во внутренние дела страны извне, отсутствие политической стабильности в молодом государстве не позволяли в первое десятилетие существования республики выработать долгосрочную программу переустройства национальной экономики. Власть в независимой Республике оказалась сконцентрирована в руках индонезийской буржуазии коренной национальности, которая прибегла к активному и широкому использованию административных методов в целях быстрого обогащения и укрепления своих позиций в экономике страны. Такую возможность давало получение преимущественных прав в импортной торговле. Это, безусловно, сказалось на активности китайских предпринимательских групп, традиционно доминировавших в этой сфере. Тем не менее, слабость коренной индонезийской буржуазии, заметно уступавшей по экономическим возможностям размерам контролируемого капитала, степени его концентрации и уровню организации не только иностранным компаниям, но и местной китайской буржуазии, отсутствие реальной поддержки со стороны государства, приводила либо к банкротству, либо к созданию фиктивных фирм (формальный владелец – индонезиец по национальности, капитал – китайский)^[14].

Принятый в конце 50-х годов курс (так называемая «направляемая экономика») на вытеснение  иностранного капитала, проведение аграрной реформы, создания мощного государственного сектора экономики и осуществления на его базе планового развития народного хозяйства также не принес ожидаемых результатов. Он привел лишь к бурному росту бюрократического капитала в лице военных-предпринимателей, которые были официально поставлены в качестве контролеров за деятельностью национализированных иностранных предприятий, ставших теперь основой государственного сектора экономики. Но даже в этой сфере военные чиновники не могли обойтись без помощи китайских менеджеров, так как индонезийские национальные инженерно-технические и квалифицированные рабочие кадры отсутствовали. А правительственное постановление № 10 от 1959 года, запрещавшее китайским предпринимателям вести операции в сельской местности, постоянно нарушалось^[15].

Глубочайший экономический кризис, который переживала Индонезия на момент военного переворота 1965 года, определил характер последующей экономической политики нового руководства страны во главе с генералом Сухарто. Был провозглашен принцип «открытой экономики», предполагавший привлечение иностранного капитала, возвращение владельцам большинства взятых под контроль иностранных предприятий, принятие соответствующего законодательства. Одновременно декларировалась всемерная поддержка национального частного предпринимательства. Такие обещания не могли не повлечь за собой стремление китайского капитала получить статус национального, особенно в сфере торговли и экспортного производства – тех отраслях, в которых китайцы доминировали еще с колониальных времен. Китайская буржуазия, занятая  в этих отраслях экономики, уже со второй половины 60-х годов охотно принимала индонезийское гражданство и всячески пыталась скрыть свою этническую принадлежность. При этом в ход шли такие средства, как смешанные браки, смена имен и фамилий, установление дружеских и семейных контактов с чиновниками и бизнесменами индонезийского происхождения.

Контролируя производство и сбыт многих сельскохозяйственных товаров, составляющих основу традиционного экспорта Индонезии, – натурального каучука, леса, копры, перца, пальмового масла, а также импорт и сбыт на внутреннем рынке основных потребительских товаров – риса, сахара, пшеничной муки, тканей, китайская буржуазия естественно затрагивала и ограничивала предпринимательские возможности коренных индонезийцев^[16].

При этом следует иметь в виду, что большая часть национальной буржуазии индонезийского происхождения исповедует ислам. А это, в свою очередь, придает существующей конкуренции в экономической сфере черты конфликта межконфессионального. Эти черты особенно усилились после кровопролитных событий 1965–1967 года, связанных с военным переворотом и становлением нового режима, когда начался массовый переход лиц, преследовавшихся в эти годы, в христианство. Среди переходивших оказалось немало местных китайцев, и эта тенденция продолжала расти.

Цифры дйствительно показательны: в середине 30-х годов в стране имелось только 6 тысяч китайцев-христиан, а в 1967 году было 110 тысяч католиков и, видимо, еще большее число протестантов^[17]. А вот общее число принявших ислам китайцев очень невелико^[18]. «При этом, – как указывает известный отечественный исследователь П.М. Мовчанюк, – местная мусульманская община не признает их вполне «своими», для них есть даже особое пренебрежительное прозвище «муалап», т.е. «новообращенный», «имеющий право на милостыню». Среди самих китайцев многие относятся к муалап нетерпимо, с презрением»^[19].

Следует подчеркнуть, что этот массовый переход граждан, в том числе и этнических китайцев, в христианство, последовавший за событиями 1965–1967 годов, был расценен исламскими радикалами в Индонезии как «переманивание верующих у ислама» и спровоцировал многочисленные христианские погромы. Жесткие меры, которыми они были пресечены, были истолкованы как «потворство неверным» и усилили настороженное отношение мусульманских партий и организаций к военному режиму Сухарто, усилия которого на начальном этапе переворота они активно поддерживали^[20]. Впоследствии  эта настороженность перерастет в открытую оппозицию, на волне которой президентом Индонезии в 1999 году станет признанный лидер ортодоксальных мусульман Абдуррахман Вахид^[21]. «Китайский фактор» давал о себе знать на протяжении всего периода существования режима генерала Сухарто. Однако, несмотря на то, что установление власти военных сопровождалось вспышками антикитайских шовинистических выступлений, повторявшихся время от времени и в последующие годы, хотя низы китайской общины страдали от погромов, верхушка китайской буржуазии в целом приветствовала становление «нового порядка». Политика военных властей гарантировала китайским предпринимателям сохранение их экономических позиций и даже давала возможность расширения бизнеса в рамках протекционистской политики в отношении национального капитала. Представители крупного китайского бизнеса стали кооперироваться с представителями военной верхушки, что привело к складыванию в годы правления режима Сухарто взаимовыгодного альянса^[22].

Таким образом, все вышесказанное свидетельствует о том, что антикитайские настроения и их разрушительные последствия в современной Индонезии не являются только результатом кризиса власти конца 90-х годов. Эти настроения подпитываются традиционным общественным сознанием, в котором на протяжении столетий сформировался образ китайца – богача, ростовщика, угнетателя, пособника ненавистных европейских захватчиков.

К тому же сохранение до настоящего времени «индонезийскими» китайцами своих прочных  экономических позиций, заложенных еще в далекие колониальные времена, порождает незатухающие конфликты между этническими общинами в сфере хозяйственной жизни, особенно на уровне мелкого и среднего предпринимательства.

При этом стремление этнических китайцев в Индонезии приспособиться к меняющейся экономической и политической конъюктуре – в том числе и через переход в христианскую веру – в условиях страны, большая часть населения которой исповедует ислам, вызывает раздражение, а подчас и негодование как лидеров, так и рядовых членов мусульманской общины страны.

Именно эти вышеперечисленные факторы и придают в целом ряде случаев современным христиано-мусульманским конфликтам в Индонезии ярко выраженную антикитайскую направленность. Можно с большой долей уверенности утверждать, что эта направленность является специфически индонезийской особенностью христиано-мусульманских конфликтов в этой стране и объяснятся исторически сложившимся положением и восприятием  китайской этнической группы в многонациональном индонезийском обществе, а также местом и ролью китайцев в хозяйственной структуре и экономике Индонезии.