С. Ф. Фаизов,
кандидат исторических наук

Письмо мусульман Нижнего Новгорода исполкому Всероссийского мусульманского совета о бедственном положении турецких пленных в нижегородском лагере (июнь 1917 г.)

Общеизвестно то чрезвычайное воздействие, какое оказал на умонастроения мусульман Всеобщий всероссийский мусульманский съезд, состоявшийся в Москве в мае 1917 года. Ход его работы, решения и политические последствия получили разностороннюю оценку в монографической литературе^[1], мемуарах^[2] и публикациях документов^[3]. Меньше исследована и в меньшей степени оценена деятельность исполнительных органов Всероссийского движения мусульман, избранных съездом, их прямая и обратная связь с мусульманскими организациями на местах, другими общественными движениями и партиями, государственными органами. Между тем эти связи, особенно с мусульманскими общинами и комитетами, были интенсивными. Директивные и иные побудительные импульсы из центра находили самое живое соучастие в мусульманской среде, готовой действовать для завоевания прав и свобод, провозглашенных съездом. Сам факт созыва съезда, в работе которого участвовали семьсот семьдесят делегатов и большое число гостей, был воспринят исламской уммой как событие, открывающее новую эпоху в ее жизни. Идея и социально-психологический фантом единства, вера в возможность гармоничного переустройства национальных сообществ, их взаимоотношений интенсивно овладевали умами и настроениями людей «прямого пути». Представленное ниже письмо адресовано исполнительному комитету Всероссийского мусульманского совета, избранного съездом, и свидетельствует об одной из затененных временем акций гуманитарного подвижничества мусульман (в данном случае – татарской общины Нижегородской губернии), понимаемое ими как часть общего дела.

Основная тема письма – крайне тяжелые условия существования турецких пленных, захваченных русскими войсками, вероятно, на Кавказском фронте и сконцентрированных в лагере на окраине Нижнего Новгорода^[4]. За несколько месяцев, отмечают авторы письма, от голода и болезней умерло около двухсот человек. «Мы здесь повымираем», – цитируют авторы слова несчастных пленных, ставших добычей «жерновов войны».

Мусульмане Нижнего Новгорода оказывают им помощь, но сами они «бедные люди» и помочь в должной мере (чтобы остановить вымирание) не в силах. Нижегородский комитет просит исполком предпринять какие-то меры для спасения пленных: организовать их обмен, установив контакты с турецкими консульствами в нейтральных странах, или перевести их в регион с более теплым климатом.

В лагере немало гражданских лиц, этапированных в Россию из прифронтовых северо-восточных областей Турции. Среди них особо отмечен старик ста тридцати пяти лет, «белый, как ангел», участник «Наполеоно-Руманских» войн. Авторы письма, как и сам старик, вероятно, путают Наполеона I с его племянником, тоже императором – Наполеоном III, вдохновителем и организатором известных вооруженных экспедиций в Италию в 1849 и 1859 годах. При таком допущении возраст аксакала к 1917 году должен был быть 80 – 90 лет, что тоже необычно много для военнопленного и позволяет оценивать описываемый случай как беспрецедентный.

Другие темы письма сформулированы в виде запроса по поводу утери Умером-эфенди Валидовым отчетного документа о передаче им Всеобщему всероссийскому мусульманскому съезду денег, собранных рабочими-мусульманами Нижнего Новгорода, и вопросов: о регистрации нижегородского комитета, правах сотрудников комитета, обеспечении сельских организаций уставами (желательно, на татарском языке), сохранении выпускниками медресе своего учительского статуса, создании отдельного профсоюза рабочих-мусульман и др.

Документ вполне официален по своему происхождению и протокольным признакам. В левом верхнем углу первого листа (из двух) имеется штамп Нижегородского мусульманского комитета с датой отправления (25 июня 1917 г.) и исходящим номером (200). Правее штампа указаны дата получения (30 июня) и входящий номер (85). В конце текста у нижнего края второго листа –
подпись Сафы Джалаледдинова, исполняющего обязанности председателя комитета. В самом тексте отправитель именует себя словами «комитет» и «мы».

В послании присутствуют три почерка: турецкая скоропись с элементами стиля «рокъга» (собственно письмо), рукописная имитация печатного шрифта (указание должности С. Джалаледдинова) и «талик» (подпись С. Джалаледдинова). Ощущается также, что собственно письмо написано одной персоной (секретарем), а подпись сделана другой (и. о. председателя).

Официальность письма преодолевается живой, слегка уснащенной книжными элементами речью закончивших медресе татар, какой она была в начале XX века – с арабскими и персидскими включениями, неожиданным турецким «вар» (вместо «бар») в начале послания, адаптированными к татарской фонетике включениями из русской бюрократической лексики. Более всего официальной природе письма противостоит его интонация, искренняя и теплая в той ее части, где рассказывается о единоверцах из Турции. Кратко сформулированные вопросы, касающиеся организационных проблем, имеют свою примечательную сторону: расставшиеся со своей государственностью более 450 лет назад татары в 1917 году вновь воспринимают себя как нация, для которой самоуправление – нечто само собой разумеющееся.