А.И. Ногманов

Законодательство XVIII в. Об участии нерусского населения
среднего Поволжья на адмиралтейских работах

Преобразования первой четверти XVIII в. в России сопровождались введением целого ряда государственных трудовых повинностей,  в числе которых  особое место  занимала  адмиралтейская (лашманская, лесная, корабельная) повинность. Местом ее дислокации стало Среднее Поволжье, имевшее в своих пределах обширные лесные массивы. Начало государственных лесозаготовок здесь по данным законодательства относится к 1710 г.[1]. Ведал ими казанский вице-губернатор Н.А. Кудрявцев, возглавивший Казанскую лесную (позднее адмиралтейскую) контору. Наиболее острой проблемой, с которой он столкнулся, стал дефицит рабочей силы. Попытки заготовлять корабельные леса посредством вольного найма не дали желаемых результатов. Охотников на такую работу было мало, в то время как потребность в  лесоматериалах постоянно росла, в связи с перемещением на заключительном этапе Северной войны театра военных действий с суши на море. Петр I решил эту проблему кардинально, повелев указом от 31 января 1718 г.: «К рубке, к теске и к вывозке корабельных лесов и для других к тому принадлежащих работ, брать на работу Казанской, Нижегородской и Воронежской губерний, также и с Симбирского уезда служилых мурз, татар, мордву и чуваш без зарплаты...»[2]. Этот указ стал отправным пунктом законодательства о лашманах[3] (так стали называть с начала XIX в. в официальных документах представителей созданной царем-реформатором категории казенных лесорубов[4]). В законодательных актах XVIII в. их именовали «приписными к заготовлению корабельных лесов», «приписными к адмиралтейским работам», «приписными к Адмиралтейству» и т.д.

Нормы и правила, регламентировавшие жизнь и труд лашманов, складывались постепенно и со временем составили обширный раздел  российского законодательства. Так, в Полном собрании законов Российской империи (далее – ПСЗ) насчитывается 34 законодательных акта, отражающих жизнь приписных к Адмиралтейству в XVIII в. Этот источниковый комплекс очень информативен: кроме сведений об эволюции собственно юридических норм, он содержат данные о составе этой категории, выполняемых ими повинностях, особенностях управления и т.п.

К моменту издания указа от 31 января 1718 г. государство уже обладало опытом привлечения нерусских служилых людей к исполнению натуральных повинностей. Известно, что с основанием Санкт-Петербурга из числа служилых татар неоднократно снаряжались партии для работ на его строительстве[5]. Сами представители нерусского служилого класса расценивали эти наряды как разновидность службы русским монархам, за которую ежемесячно получали денежное и хлебное жалованье[6].

Указ 1718 г. произвел в их жизни ряд важных изменений административного, экономического и социально-правового плана. В прошлом остались привилегированное положение в обществе, относительно свободный и экономически стабильный образ жизни. Не испытывая прежней нужды в военных услугах татар и других народов Поволжья, царское правительство нашло им другое применение. Оставаясь формально на воинской службе (Адмиралтейство было военным ведомством), они теперь не столько служили, сколько работали на государство. Превратив нерусских служилых людей в особое «обязанное сословие» лесорубов, указ 1718 г. стал важнейшей вехой на пути вовлечения их в орбиту государственного тягла.

В функциональном отношении данный законодательный акт узаконил, в первую очередь, характер обязанностей, возложенных на «служилых мурз, татар, мордву и чуваш» – рубка, теска и вывозка корабельных лесов и другие сопутствующие этому работы. Важным новшеством было то, что указанные работы объявлялись бесплатными, т.е. вводились в виде феодальной барщины в пользу казны. Не менее значимым по своим последствиям было отсутствие в указе оговорок продолжительности действия новой повинности. Фактически она объявлялась бессрочной.

Сразу после выхода указа 1718 г. начался учет потенциальных работников. Специально присланными из канцелярий корабельных лесов людьми были «переписываны от старых и до сущих младенцев все»[7]. По этим переписным книгам явилось: «В Казанской Губернии: в Казанской Татарской слободе 292 двора, людей в них 718 душ; в Казанском уезде 2085 дворов, людей в них 11119 душ; в Свияжском 483 двора, людей в них 1212 душ; в Козьмодемьянском 10 дворов, людей в них 41душа; в Пензенском 1319 дворов, людей в них 6085 душ; в Саранском 726 дворов, людей в них 3675 душ; Итого в Казанской Губернии 4915 дворов, людей в них 23750 душ»[8].

Число приписанных к Адмиралтейству в других губерниях составило: в Астраханской (в нее первоначально входил Симбирский уезд. – А.Н.) 3137 дворов и 15076 душ; в Нижегородской 1186 дворов и 6736 душ; в Воронежской 1969 дворов и 10551 душа. «Всего в тех вышеписанных 4-х губерниях посланными от дел корабельных лесов по переписке 718-го и 719-го годов было 11207 дворов, людей в них 56113 душ»[9].

Реализация указа 1718 г. потребовала решения ряда организационных вопросов, непосредственно связанных с выполнением работ. Необходимо было определить возрастной состав привлекавшихся к лесозаготовкам людей, количество конных и пеших работников, выделяемых в тот или иной сезон, сроки работы в лесу, решить проблему экипировки, содержания и т.д. Все эти технические вопросы были в основном урегулированы в 20-е гг. XVIII в. Есть основания полагать, что большинство проблем, возникавших на начальном этапе введения лашманской повинности, решалось «по определению» казанского вице-губернатора Н.А.Кудрявцева[10], получая затем законодательное оформление в виде именных или сенатских указов.

Возраст годных к работам устанавливался от 15 до 60 лет[11], что было идентично возрастным рамкам, применявшимся в XVII в. в России для верстания служилых людей в службу и наделения их поместьями. Законодательно  определялись два сезона работ: летний – с 1 апреля по 1 октября и зимний – с 1 октября по 1 апреля. Эти сроки были заимствованы из «Плаката» 26 июня 1724 г., регламентировавшего «повинности земских обывателей»[12]. На приписных к Адмиралтейству они были официально распространены сенатским указом от 12 марта 1729 г.[13].

Уже в начальный период введения корабельной повинности было установлено соотношение выделяемых на каждый сезон работников: «с осени и в зиме на шесть месяцев, по складке с 9 человек, конный да пеший, в годовые с 25 человек, конный да два пеших...». В ПСЗ данная  пропорция впервые встречается в указе от 1751 г.[14], однако есть документы, свидетельствующие о начале ее употребления с 1718–1719 гг.[15].

Общее число «годных в работу» каждый год определялось заново. Количество работников, непосредственно привлекаемых на лесозаготовки, исчислялось без приписных, проживавших в Воронежской губернии. Указ 1718 г. содержал относительно них оговорку: «ежели с Воронежской губернии за дальностию брать будет работниками не можно, и вместо того за каждаго человека брать деньгами по разсмотрению, чтоб можно за те деньги на ту работу нанять других работников со стороны»[16]. Поэтому адмиралтейское начальство с самого начала вместо отработки взимало со служилых людей Воронежского края по 2 руб. 30 коп. с души[17]. Также при нарядах на лесозаготовки из числа работников исключались «старые за старостию, а малолетние за малолетством», дряхлые, увечные и «в работе быть негодные»[18]: в период с 1720 г. по 1726 г. «по прошению иноверцев, а по смотру вице-губернатора Кудрявцева» от корабельных работ отставили 276 человек, перешедших 60-летний возраст[19].

На рубеже 1720–1730-х гг. полномочия адмиралтейских чиновников при составлении нарядов на работу были расширены. Сенатским указом от 12 марта 1729 г. они получили право «работников с них (служилых людей. – А.Н.) брать, когда сколько будет потребно, к той работе годных, по складке с числа душ, не выключая малолетних и престарелых и умерших...»[20]. Анализируя это решение, Н.А. Фирсов отмечал, что оно «отдавало труд их в полное, безусловное распоряжение ведомства, заведовавшего работами корабельных лесов. Это ведомство, до сих пор имевшее право брать для работ известный только процент взрослых, теперь могло гнать их на работы, сколько хотело»[21].

Экипировка приписных к Адмиралтейству была самая примитивная и вряд ли изменилась к выходу в 1817 г. «Положения о лашманах», содержащего к ней следующие требования: «пешие лашманы должны иметь зимнюю одежду, обувь, топоры и достаточные способы к их продовольствию; конные работники должны быть снабжены так как и пешие, и сверх того иметь лошадей и упряжь в исправности»[22].

Основные работы по заготовке и вывозке лесов выполнялись зимой. Тогда выдерживалось примерное равенство конных и пеших работников. Летом же потребность в пеших работниках была выше: ведь вывозка лесов в летнее время почти не осуществлялась из-за огромной трудоемкости. В основном летом отрабатывали наряды те, кто не успел сделать это зимой, кому не хватило определенного количества учетных дней, а также беглецы, пойманные и силой доставленные в Казань. Положенные дни отрабатывались на казанской верфи на строительстве транспортных судов[23].

В документах XVIII в., занесенных в ПСЗ, нет описаний самого процесса лесозаготовок. Видимо, он не отличался от обычных лесных работ, производимых для собственных нужд. Разница была в объемах заготавливаемых лесоматериалов и в принудительном характере работ. Некоторое представление о том, как это происходило, дает отрывок из инструкции «корабельному подмастерью и комиссару» от 30 сентября 1760 г., опубликованный В. Залесским: «... срубать дубовые деревья с корени... не оставляя большого пенья скол(ь)ко возможность допустит ниже и для того в зимнее время снег около дубов рощищать до земли дабы те заготовленные леса были длинные и напрасно б в пеньях дубоваго дерева на кореню не оставалось и в вывоске на пристани негодных отнюдь не было»[24].

На протяжении почти всего XVIII в. не были определены нормы выработки для лесных работников. Долгое время решающее слово здесь принадлежало руководству Казанской адмиралтейской конторы. Имея на руках сложившиеся за много лет среднестатистические нормативы, оно ежегодно корректировало их, исходя из величины спущенного «сверху» годового наряда. На государственном уровне этот вопрос был впервые регламентирован указом Павла I от 16 декабря 1799 г., узаконившим предложенную адмиралом Де-Рибасом систему уроков. Согласно ей на определенные виды лесных работ устанавливались следующие нормы: «каждые 4 человека пеших рабочих приготовляют дубовые деревья в следующее время: званное дерево с корнем в 1 1/2 день; кницу маломерную с корнем от 7 до 10 фут в 1 день, званное дерево без корня прямое и всякой брус прямой от 12 до 35 фут в 1 день, такое же большемерное от 35 до 52 фут в 1 1/2; если брус или дерево за фаутами на свое дело не будет годен, а из онаго как обыкновенно можно сделать 2 доски не тоньше 3-х дюймов толщиною, то на обделку оных 2-х досок полагается 1 1/2 дни, бревен 4-саженной меры полагается срубить и очистить двумя человеками 14 в день»[25]. Каждая упряжка конных лашманов, работавшая на вывозке леса, должна была проделать в день от 25 до 30 верст, при этом ставилось условие, «чтоб весу на каждую лошадь полагаемо было не меньше 15 пуд»[26]. Приведенная цитата дает представление не только о примерных нормах выработки для лашманов, но также и о характере выполняемых ими работ.

Нетрудно представить, насколько тяжела была лашманская доля для нерусских служилых людей, в распоряжении которых были лишь примитивные орудия труда, собственные руки и лошади. Даже власти признавали, что корабельные работы были «несравненно тягостнее заводских»[27]. Лишения, которые приписные к Адмиралтейству испытывали при их выполнении, дополнялись произволом адмиралтейского начальства. Было обычным явлением, когда, вопреки законам, на лесозаготовки сгонялись «престарелые выше 60 лет, и увечные, и дряхлые». Нарушались сроки вывозки заготовленных материалов. В челобитных, датированных первыми годами введения корабельной повинности, лашманы жаловались, что адмиралтейские чиновники весной «в самое водополье, по черной земле санями заставливают возить корабельные леса неволею и бьют нас и лошадей нещадно, и оттого с натуги многия лошади пали»[28]. Много неудобств, материальных затрат приносило им совпадение сроков начала и окончания работ с ледоставом и ледоходом на реках: «И высылают на оную работу нас не временно, в осеннюю и вешнюю пору, и перевоза с нас берут через Волгу с лошадью со всякаго человека не малою ценою, понеже в те числа живет лед и полая вода, и многие лошади и люди тонут и на срочные числа на перемену не становятся, и за те деньги, поневоле, наймываем дорогою ценою, и те деньги правят с нас нещадно...»[29].

Злоупотребления адмиралтейского начальства выражались и в том, что приписных, израсходовавших раньше времени припасы и корм лошадям (лашманы находились на собственном довольствии. – А.Н.) и из-за того вынужденных вернуться домой до официального окончания работ, чиновники засчитывали как уклонившихся от наряда и заставляли отрабатывать его «летом, в самую работную пору»[30]. Много жаловались на действия посыльных адмиралтейской канцелярии, которые «по всяким деревням подводы берут неволею непрестанно, без прогонных денег», тогда как «прочие другие народы без прогонных денег подвод никому не дают»[31].В дополнение к фактам, рисующим злоключения лашманов, приведем еще один. Не может не вызывать удивления то обстоятельство, что татары и другие народы Среднего Поволжья, половину времени в году проводящие на государственных лесозаготовках, не могли срубить даже деревца для своих собственных нужд. Через все XVIII столетие протянулась цепь указов, запрещавших рубить заповедные леса. Особенно жесткий характер носили акты петровского времени, один из которых гласил: «во всем государстве заповедных лесов, которые годны к корабельному строению, а именно: дубу, ильму, вязу и толстой сосны, которая в отрубе в 12 вершков и больше, от больших рек в сторону по 50 верст, а от малых рек, которыя в те большие впали, а плавному ходу по ним быть мочно, в стороны же по 20 верст, отнюдь никому ни на какие нужды не рубить и валежнику не брать». Пойманным грозили серьезные наказания. За дуб полагалось взыскать с провинившегося 15 руб. за одно дерево, даже за валежник. За прочие породы – по 10 рублей за дерево. Уличенных в неоднократной порубке предписывалось, вырезав ноздри, отправлять на каторгу. Если учесть, что в список рек, вокруг которых создавались «заповедные» зоны, входили Волга, Сура, Свияга, Кубня, Ара, Барыш, другие большие и малые реки волжского бассейна, можно себе представить, какие неудобства испытывало местное население.

В заповедных лесах разрешались порубки только для «необходимых нужд», список которых был определен особым перечнем: «на полозья, на оси и к большим чанам на обручья и на мельничные потребы на пальцы и шестерни, и то такие, которые к корабельному строению негодны». Все порубки должны были производиться с ведома адмиралтейского начальства, а запрет на вырубку дубов распространялся и за пределы заповедной зоны. Составной частью этого запрета было недопущение выпаса в заповедных лесах домашних животных, что для живущих в лесных краях означало угрозу падежа скота от бескормицы. Одним из его следствий стало истощение земельных наделов крестьян из-за невозможности расчистки новых участков для посева хлеба и посадки огородных овощей.

Притеснения начальников, тяжелые условия работы, препятствия для ведения хозяйства в гражданской жизни, необходимость исполнять другие, помимо Адмиралтейской, повинности, вынуждали приписных обращаться в различные инстанции с просьбами облегчить их положение. Многие их беды проистекали от неразвитости законодательства того времени, что открывало простор для злоупотреблений на местах. Поэтому объективно лашманы были заинтересованы в упорядочении и детальной проработке правовых норм, регламентировавших их труд и жизнь. Град прошений и жалоб, поступавших от нерусских служилых людей, вынуждал центральную власть заниматься законотворческой деятельностью.

Результаты ее воплотились в актах, в большинстве своем уточняющих законодательные установления первых лет введения лашманской повинности; гораздо реже вводились новые нормы и правила. Одним из таких исключений был указ Петра II от 5 августа 1727 г., которым было велено «обретающимся из мурз и татар в работе у разбора и заготовления вновь корабельных лесов подушные деньги, что с них по указу брать определено, зачитать за работные дни по Плакату, а которые заработают сверх подушных денег и тем излишния заработныя деньги выдавать по указам же и по Плакату, с росписками». Тем самым отменялся прежний бесплатный характер работ, установленный указом от 31 января 1718 г. По положениям Плаката от 26 июня 1724 г., распространенным отныне на служилых иноверцев, за каждый отработанный ими день назначалась цена: в зимнее время конному 6, пешему – 4 коп. на одну душу мужского пола. В летний период работа конного работника оценивалась в 10, пешего – в 5 коп.[32]. Такие зачеты сохранялись на протяжении всего XVIII в.

В материальном плане данное нововведение мало облегчило положение лашманов. Заработанные деньги до них не доходили, поскольку сразу поступали в распоряжение Адмиралтейства в счет подушной подати. К тому же определенная государством стоимость труда приписных была значительно ниже рыночной. Известно, что в 1729 г. посадский человек из Балахны И.Утятников подряжался своими силами поставить морскому ведомству лес на две галеры и один фрегат. При этом он предполагал платить наемным лесорубам: пешим по 8, конным по 16 коп. в день[33], т. е. в 2–2,5 раза выше официальных расценок. Эта плата соответствовала тем деньгам, что платили вольнонаемным работникам сами приписные в случае невозможности лично отбывать адмиралтейскую повинность (болезнь, возраст и т. п.). Есть основания полагать, что в качестве такой рабочей силы выступали главным образом свободные от наряда лашманы[34]. По крайней мере, именно из их среды рассчитывал найти «охотников» для выполнения своего подряда И. Утятников[35]. Надо отметить, что государство, эксплуатировавшее дешевый труд приписных, не только не препятствовало использованию лашманами наемной рабочей силы, но, напротив, часто принуждало их к этому. Видимо, уже в 1720–1730-е гг. эту практику легализовали ведомственными подзаконными актами.

Указ от 5 августа 1727 г. стал первым из документов, регулировавших размеры оплаты труда приписных. Из-за инфляционных процессов в стране она неоднократно пересматривалась. В 1757 г. плату конному работнику в зимнее время увеличили до 8, пешему – до 5 коп.[36]. В 1766 г. ее установили из расчета 16 коп. в день конному и 10 – пешему[37]. В последней четверти XVIII в. повышение оплаты труда служилых татар происходило дважды: указом от 18 августа 1782 г. – 20 коп. в день конному и 10 коп. пешему работнику[38], а указом от 30 января 1797 г. – соответственно до 40 и 20 коп.[39]. С 16 декабря 1799 г. этими же деньгами исчислялась стоимость выполняемого лашманами ежедневного урока[40].

Также указом Сената от 11 июля 1774 г. определялось оплачивать время пути лашманов от дома до заготовок и обратно, из расчета «пешим по 3 коп. на день, считая прохода на каждый день 25 верст, а конным по 6 коп., считая проезда по 50 верст на день»[41]. Эти суммы засчитывались в платеж подушных денег. Сенатским указом от 15 марта 1787 г. нормы оплаты, положенной за дорогу к местам лесозаготовок и обратно, распространили на переходы, осуществляемые непосредственно в ходе работё[42]. Эти факты, внешне незначительные, показывают, что и через 70 лет после введения лашманской повинности многие вопросы технического характера нуждались в юридическом оформлении. Чаще всего они ставились самими служилыми татарами. По их ходатайствам верховная власть, как правило, обращалась за разъяснениями к надзирающим над лашманами ведомствам. От них во многом зависел конечный исход дела.

В целом мероприятия правительства по улучшению положения лашманов в XVIII в. были формальными и не распространялись далее увеличения стоимости зачетного рабочего дня. Произвол адмиралтейских чиновников отмечался в течение всего рассматриваемого периода, а указы, направленные на его ограничение, не выполнялись. Примечательно, что жалобы приписных конца XVIII в. практически совпадают с документами 1720-х гг. Так, из челобитной Сенату 1795 г., следует, что лашманы связывали свои «тягостное изнурение и бедность» с тем, что их наряжают на адмиралтейские работы, «которые соединены с потерянием и повреждением людей и лошадей, при подъеме на сани и при спуске деревьев, и с чувствительными их убытками от найма дорогими ценами, на место убитых, других из посторонних», с тем, что заработанные ими деньги долгое время не зачитываются, что приходится совершать переходы и переезды в Казань из отдаленных губерний, что «от высылки на работы почти всех молодых и здоровых, остаются в селениях только малые и старые»[43].

Лишь на исходе XVIII в., в правление Павла I, условия выполнения корабельной повинности были реально изменены. Указом от 30 января 1797 г. было признано целесообразным «для лучшей успешности в работах» сузить возрастные границы наряжаемых лесорубов: они устанавливались не в 15 и 60 лет, как это было в течение 80 лет, а «не моложе 18 и не старее 55 лет»[44]. Тем же актом чиновникам, находящимся при лесозаготовках, запрещалось принуждать лашманов к найму за свои деньги работников со стороны на место выбывших[45]. Указ от 16 декабря 1799 г. упорядочил сроки работ. До этого в ходу были положения Плаката 1724 г., определявшие, что зимний период работ для работников казенного ведомства, начинался 1 октября и заканчивался 1 апреля[46]. По предложению адмирала Де-Рибаса, пешие лесорубы отныне исполняли наряды в период с 1 октября по 18 декабря, где по его расчетам 60 дней были рабочими, а остальные приходились на воскресные и праздничные дни. Конные работники высылались на вывозку деревьев по мере их вырубки и готовности санного пути. Разрешалось возвращаться домой раньше установленного времени, если были выполнены положенные уроки56. Эти нормы почти в неизменном виде вошли в «Положение о лашманах» 1817 г.[47].

Подводя итог освещению вопросов, связанных с работой приписных к Адмиралтейству, нужно сказать несколько слов об объемах заготовок корабельного леса. Без этого нельзя судить о результатах труда нерусских служилых людей Среднего Поволжья и в должной мере оценить их вклад в историю военно-морского судостроения в России. К сожалению, подобная информация мало представлена в ПСЗ. Свидетельства других источников также носят преимущественно фрагментарный характер. Известно, что еще до введения лашманской повинности, в 1713 г., Казанская лесная контора должна была заготовить материалов на 3 корабля[48]. В 1719 г. «по расписке корабельного мастера Гардлия» из Казани отправили около 15 тыс. бревен на 35-пушечные фрегаты, более 17 тыс. бревен и досок на починку судов, а также свыше 1 тыс. ясеневых весел»[49]. В 1727 г. Верховный тайный совет указал «к (1)728 году заготовить вновь на один 66-ти, на один 54-пушечные корабли и на один фрегат 32-пушечный, с принадлежащими к ним по табелям мелочными лесами и на 15 галер дубовых лесов»[50]. Тогда на строительство одного 32-пушечного фрегата уходило 1155 бревен и 1160 досок установленных размеров, на галеру шло от 615 до 746 бревен[51]. Со временем потребности российского кораблестроения, а соответственно и объемы лесозаготовок росли.

В 1783 г. татарин Абдулгази Бурашев торговался за подряд на поставку леса уже для семи 100-пушечных корабелей[52]. В 1795 г. силами 6864 пеших и конных работников было заготовлено и вывезено на пристани для отправки на верфи Санкт-Петербурга и Астрахани 822416 пудов корабельного леса[53]. Наконец, «Положением о лашманах» 1817 г. средняя пропорция ежегодного заготовления лесоматериалов на корабельное и прочее строение была установлена в таком выражении: 28 тысяч дубовых деревьев весом около полутора миллионов пудов «сверх мачтовых и нужных для портовых и Адмиралтейских строений»[54]. Известно, что лашманы были только в ведении Казанского адмиралтейства[55]. За время его существования (1718–1837 гг.) на принадлежащих ему верфях построили около 400 судов разных типов66. Более того, оно снабжало корабельным лесом, заготовками и деталями верфи Балтийского флота, Астраханского адмиралтейства. Таким образом, лашманы играли главную роль в строительстве отечественных парусных судов, возводя фундамент блестящих побед и славы российского флота.