Д. Ю. Кривцов

Прения митрополитов Петра и Алексея с мусульманами
(источниковедческий аспект)

В историографии давно закрепилось мнение о том, что митрополитам Петру и Алексею приходилось вести богословские прения с мусульманами. Применительно к святителю Петру это мнение основывается на одной фразе из его «Жития». В старшей редакции «Жития митрополита Петра», время создания которой в научной литературе колеблется от 1327 до 1339 гг., говорится: «И Сеита еретика препре, приехавшю ему на прю и прокля и». В последней четверти XIV в. эта редакция была переработана митрополитом Киприаном, и сообщение о прении приобрело такой вид: «В то же время и Сеить еретик явися, туждаа Церкве Христовы и православныа веры мудрьствуя, его же святый препре. И непокоряющася того, проклятию предасть, иже и погыбе». Этот короткий фрагмент «Жития» настолько малоинформативен (ничего не сообщается ни о сути сеитовой ереси, ни о том когда, где и при каких обстоятельствах состоялось прение), насколько и внутренне противоречив. Историки еще в первой половине XIX в. отмечали, что проклясть, т.е. предать церковному отлучению, Петр мог только еретика-христианина. Но христианству Сеита противоречит само имя, указывающее на его принадлежность к прямым потомкам Магомета и высшему разряду мусульманского духовенства. Поэтому предполагалось, что Сеит, первоначально мусульманин, перешел в христианство, но, сохранив мусульманские воззрения, впал в ересь[1].

Однако уже отдельным древнерусским книжникам казалось странным имя еретика Сеита, и они по-своему пытались исправить житийный текст. В одном списке краткой редакции «Жития» (РНБ, Соф. собр. 1389. 80–90 гг. XV в.) вместо «И Сеита…» написано «И се тако еретика препре…». Данная фраза о прении с еретиком в этом списке присоединена к рассказу о ссоре Петра с епископом Андреем Тверским и по смыслу стала относиться к «пре великой» с этим епископом. Но конъектура оказалась неудачной: в «Житии» сначала говорится, что Петр простил Андрея, а затем – проклял его. Киприановская редакция «Жития митрополита Петра» частично была включена в состав Никоновской летописи, и в ряде ее списков имя Сеита также подверглось переосмыслению и исправлению. В Троицком (РГБ. Ф. 304/II. № 364, кон. 30–нач. 40-х гг. XVII в.) и Архивском (РГАДА. Ф. 181. № 7, сер. XVII в.) списках написано «…и сей еретик явися…». При этом остается непонятным – какой это «сей»? В списке же Академическом XV (БАН, 17.2.5. сер. XVII в.) конъектура продумана лучше («…и се ин еретик явися…») и противопоставляет этого «иного», нового еретика вышеупомянутому епископу Андрею.

Самую последовательную попытку разъяснения темных мест и противоречий «Жития митрополита Петра» (в Киприановской редакции) сделал Е.Е. Голубинский[2]. Он полагал, что еретиком Сеит назван в «Житии» в переносном смысле, что он на самом деле был мусульманским духовным лицом, вступившим в спор с русским митрополитом. Применение к мусульманину термина «еретик» в переносном смысле встречается в агиографических сочинениях. Но тогда получается, что высокопоставленный мусульманский духовный сановник, проиграв диспут Петру («его же святый препре»), подвергся церковному отлучению («проклятию предасть») и даже гражданской казни («и погыбе»). Это было невозможно в начале XIV в. Поэтому Е.Е. Голубинский пожертвовал концовкой сообщения о прении с Сеитом, объявив ее домыслом создателя «Жития». Но такой прием обернулся против самого исследователя. Если агиограф домыслил концовку, то где гарантия, что он не выдумал и начало, и что весь пассаж о прении не имеет под собой никакой реально-исторической основы?

Исследователями предпринимались попытки найти дополнительные источники, которые, хотя бы, косвенно подтвердили историчность диспута митрополита Петра с еретиком. Так, Р.А. Седова, обратив внимание на упоминание книги «Петр Русский» в одном из списков «Индекса запрещенных и рекомендованных книг», решила, что в этой книге могли быть собраны недошедшие до нас произведения митрополита Петра, посвященные ниспровержению еретических учений[3]. Однако И.М. Грицевская установила, что в древнерусских «Индексах» под книгой «Петр Русский» упоминалось его «Житие» в Киприановской редакции[4]. Следовательно, новые источники для разъяснения вопроса о еретике Сеите отсутствуют.

Оригинальную точку зрения на «происхождение» еретика Сеита высказал выдающийся русский византинист Ф.И. Успенский. В Новгородском синодике XVI в. (РНБ. Fn. IV.1.) он встретил слова «Исеит еретик да будет проклят», и счел их за искажение русским писцом перевода оригинальной греческой статьи Синодика «В русском переводе сначала было: Ивсим еретиком. Переписчик сделал из этого собственное имя Исеита»[5]. Но более вероятно, что писец XVI в., знавший о еретике Сеите из «Жития митрополита Петра», просто вставил в текст Синодика знакомое ему имя: «И Сеит еретик да будет проклят». Независимое появление в памятниках русской письменности XIV и XVI вв. двух еретиков с практически одинаковыми именами маловероятно.

Единственным источником, сообщающим о прении в Орде митрополита Алексея, является запись в сборнике начала 30-х гг. XVI в. (РГБ. Собр. Румянцева, Ф. 256, № 204, Л. 491) – «Мола Гавзадинъ слепъ былъ, а жена оу нег(о) была ц(а)Рица Барака ц(а)ря сестра, а сынъ былъ оу нег(о) Мунзи богатырь; тоть прелся с митрополитомъ съ Алексеемъ въ Орде пред ц(а)рем, коли ц(а)Рицу слепоу просветилъ Амоуратову во Орде». Она находится на последнем листе рукописи, после антимусульманских глав «латинина Риклада»; за ней – запись с рассказом некоего «Бакшея» о жизни Магомета и расчет лет, прошедших после его смерти. Тематически обе приписки связаны с сочинением Риклада и, очевидно, вместе с ним попали в сборник Рум. 204 из какой-то более ранней рукописи, т.к. расчет лет от смерти Магомета, если вести его от 632 г., указывает на 1516 г., как на время возникновения второй из этих приписок. Скорее всего, тогда, или чуть ранее, появилась и запись об ордынском прении митрополита Алексея.

После публикации этой записи в 1842 г. А. Востоковым историки, не проводя ее источниковедческой критики, писали о святителе Алексее, неизменно упоминая диспут с Мунзи[6]. Лишь Е.Е. Голубинский отметил ее позднейший по отношению к описываемым событиям характер и предположил, что она сделана на основании устного предания. Тем не менее, составитель записи пользовался письменным источником – «Житием митрополита Алексея» в редакции Пахомия Серба (1459 г.). В записи сказано, что Алексей вел прение «коли ц(а)рицу слепоу просветилъ Амоуратову во Орде». Исцеление святителем Алексеем слепой ордынской «царицы», жены «царя» Амурата, является центральным эпизодом указанной редакции «Жития». Эпизод не достоверен, т. к. Алексей никогда не бывал у хана Амурата (1361–1363). Пахомий Серб «сконструировал» историю чудесного исцеления «Амуратовой царицы», соединив материалы летописного свода 1408 г. и переводного византийского «Жития Феодора Едесского»[7]. Составитель записи о прении с полным доверием воспринял сведения Пахомиева «Жития» и потому повторил их. Но в Рум. 204 над словом «Амоуратову» поставлен знак выноса и рядом на правом поле написано: «Дченеб(е)кову», а на нижнем поле, после приписки с рассказом Бакшея о Магомете добавлено: «а Бакшеи сказывалъ Зенебекову». Это показывает, что уже в 1510-е гг. к первоначальному тексту записи о прении делались поправки. Под «царицей Джанибековой» на Руси подразумевалась ханша Тайдула. Так она, в частности, названа в заголовке ярлыка, выданного митрополиту Алексею в 1354 г. Именно на Тайдулу, к которой Алексей ездил в 1357 г., русские летописцы со второй половины XV в. стали переносить житийное чудесное исцеление[8]. И приписки в Рум. 204 отражают тот же процесс «превращения» Амуратовой царицы в Джанибекову, вызванный стремлением приблизить агиографическую легенду к историческим реалиям.

Откуда взялись и кем были другие упомянутые в записи о прении мулла Гавзадина, его сын Мунзи и жена (неназванная по имени «царица»), сестра «Барака ц(а)ря»? Е.Е. Голубинский считал, что «Барак» – это искажение имени хана Берке. Но в летописях и «Повести о Петре, царевиче ордынском», где фигурирует Берке, он назван Берка (Беркя, Беркай, Беркалий). В древнерусских текстах имя этого хана не приобретало формы «Барак»! Кроме того, Берке был сыном Джучи, убитого в феврале 1227 г. И, если мать Мунзи была сестрой Берке, то она должна была родиться до этого года. В таком случае ее сын не мог вести прение с Алексеем в 1357 г.: если на момент прения Мунзи был бы 80-летним старцем, он должен был родиться ок. 1277 г. Это значит, что его мать, предполагаемая сестра Берке, родила его в 50 лет. Для монгольской женщины XIII в. вероятность этого составляет менее одного процента[9]. Поэтому отождествление «Барака» с Берке малоубедительно. К тому же, существовал и реальный ордынский хан Барак, правивший в 20-х гг. XV в. При нем не могло быть прения с участием митрополита Алексея, умершего в 1378 г. Поэтому за именем «Барака царя» не скрывается реальная историческая фигура. Скорее всего, столь же неисторичны и слепой мулла Гавзадин и Мунзи богатырь.

Разбираемую запись о прении в Орде надо расценивать как благочестивую, с определенными книжными истоками, легенду. Цель ее создания –
восполнение биографии святителя Алексея эпизодом, отсутствовавшим в ранних редакциях его «Жития», но необходимым, с точки зрения агиографического канона. Уникальность этой записи косвенно свидетельствует о ее неисторичности. Показательно, что сборник Рум. 204 был создан для новгородского архиепископа (позднее митрополита) Макария. И, наверное, он видел эту запись. Однако сведения о прении в Орде отсутствуют в «Житии митрополита Алексея», написанном макариевскими книжниками для «Степенной книги». Вероятно, сам заказчик «Степенной» не особенно доверял этим сведениям.