Издательский дом «Медина»
Поиск rss Написать нам
Главная » Исламоведение, политология, международные отношения
Ислам в современном мире №3 (2006)
07.05.2008

ИСЛАМ В ДИАЛОГЕ КУЛЬТУР


А. А. Ярлыкапов
Институт этнологии и антропологии РАН, к.и.н, ст.н.с.

Мусульманские культуры в орбите ногайского субрегионального пространства Северного Кавказа

Полиэтническое северокавказское общество всегда было также традиционно поликонфессиональным. Наряду с местными языческими верованиями здесь в разные периоды истории получали значительное распространение христианство, иудаизм и ислам. В XVIII–XIX вв. безусловно доминирующей религией в регионе стал суннитский ислам. В первой половине – середине XIX в. ислам приобрел значение идейного знамени национально-освободительного движения северокавказских горцев, что способствовало его укоренению в их сознании, которое до этого было зачастую лишь поверхностно исламизировано (за исключением жителей южного и центрального Дагестана).

Накопленный к сегодняшнему дню материал позволяет подразделить северокавказский регион по степени укоренности в мусульманскую культуру на две области: Северо-Восточный Кавказ, включающий Дагестан, Чечню и Ингушетию, население которых традиционно более религиозно, и Северо-Западный Кавказ, объединяющий в основном адыгские и тюркские народы (кроме кумыков), среди которых ислам не укоренился столь сильно, как у восточных соседей. В первой из выделенных областей также большое распространение получил суфизм в виде накшбандийской, кадирийской и, в последние годы, шазилийской ветвей. Во второй же области суфизм так и не укоренился. Эти особенности позже сыграли большую роль в судьбах ислама на Кавказе в годы советской власти: Дагестан и Чечено-Ингушетия, особенно горные их районы, никогда не прерывали традиций исламской учености и мусульманского ритуала (недаром в 1944 году, когда было создано Духовное управление мусульман Северного Кавказа, его резиденцией был избран дагестанский город Буйнакск; все последующие годы его деятельность охватывала в основном территорию Дагестана и Чечено-Ингушетии); на Северо-Западном же Кавказе позиции ислама были сильно подорваны.

Религиозное возрождение, начавшись со времен перестройки, сыграло огромную роль в жизни народов, населявших некогда единый Советский Союз. Ислам, будучи второй, по количеству приверженцев религией в пределах бывшего СССР и оставаясь таковой в пределах Российской Федерации, оказался в гуще происходивших с тех пор интереснейших и противоречивых процессов. Ислам не разделяет жизнь на светскую и духовную стороны; в этом причина его активности и огромного влияния на ход политических событий в стране. Понятия «исламское» и «народное» тесно переплетены в сознании представителей мусульманских этносов. Это особенно явственно было видно в годы советского атеизма, когда население продолжало придерживаться исламских обычаев и обрядов, понимая их зачастую как народные, а не религиозные.

Перечисленные факторы показывают нам важность знания и понимания того, что происходит сейчас в области религии. Они способны оказать большую помощь в изучении современных этнических процессов, которые влекут за собой заметные перемены во всех сферах жизни народа.

С конца 1980-х годов замершая было религиозная жизнь в Ногайской степи, вновь оживилась. Некоторые крупные аулы обзавелись мечетями, в большинстве других имеются молельные дома, под которые приспособлены бывшие сельмаги, административные здания или дома директоров совхозов. В каждой мечети имеется свой имам, азаншы — муэдзин, нередко, в ауле живет несколько мулл. С марта 1997 года во главе Общества мусульман центра Ногайской степи — Ногайского района Республики Дагестан — стал молодой мулла из аула Кунбатар Кошекбаев Мурад, обучавшийся в религиозных учебных заведениях Бухары, Уфы, Буйнакска. При Терекли-Мектебской соборной мечети организовано медресе, в котором получило исламское образование большинство действующих сегодня мулл. С целью оценки религиозной ситуации среди ногайцев мною в райцентре Ногайского района — селе Терекли-Мектеб в 1995–1996 годах было проведено анкетирование. Всего было опрошено 176 ногайцев. Анкетирование было добровольным; более активно в опросе приняли участие женщины: на их долю приходится 80% всех опрошенных. Основной упор делался на молодежь: свыше 4/5 респондентов — молодые люди в возрасте до 25 лет. Около 84% опрошенных — люди с неполным средним и средним образованием, 14,2% имеют высшее образование.

На вопрос о религиозной принадлежности 92,6% респондентов ответили, что они мусульмане, «ногайцами» назвали себя 4% опрошенных. Интересно, что 72,4% назвавших себя мусульманами, сделали этот выбор по традиции и лишь 22,1% — по убеждению. Большинство — 58,5% опрошенных убеждены, что нельзя быть ногайцем и не быть мусульманином. В то же время 38,1% теоретически допускают такую возможность. Довольно высок уровень знакомых с основными обязанностями мусульманина (44,9%), но немало и тех, кто-либо совершенно их не знает (21,6%), либо затрудняется ответить на поставленный вопрос (12,5%).

Большинство — 54,5% опрошенных — верят в загробную жизнь (еще 2,2% колеблются между верой и неверием). Они считают, что после смерти мусульманина ждет спасение и рай, но для этого надо стараться вести безгрешную жизнь. В загробную жизнь не верят 33,5% опрошенных, а 9,7% затруднились определить верят они или нет.

Все еще много тех, кто вовсе не совершает намаз, — 84,7% опрошенных. Соответственно не посещают мечеть 72,7%, посещают — 26,7%. При этом имеется большой интерес к арабскому языку и вероучению ислама: 84,1% опрошенных ответили, что хотели бы учить арабский язык и знать основные положения ислама. В то же время люди плохо разбираются в направлениях ислама: на вопрос, к какому направлению в исламе принадлежат ногайцы, около половины — 46,6% просто затруднились ответить, 10,2% не знали этого и только 23,3% уверенно ответили, что ногайцы — сунниты. Очень высок в ногайском обществе авторитет служителей культа: 88,6% опрошенных им доверяют, не верят им всего 9,7%.

Интересно, что 54% респондентов верят в существование духов, а 88,1% обращаются за помощью к знахарям. Вообще религия в системе духовных запросов современного ногайца занимает заметное место. В ответе на вопрос: «Что Вас больше всего интересует в духовном плане?» — 35,8% опрошенных назвали религию (для сравнения: музыкой интересуются 40,9%, кино и видео — 31,3%, литературой — 38,1%, искусством — 22,2% опрошенных).

Данные, полученные в ходе анкетирования, в основном подтверждаются результатами непосредственного наблюдения. Стоит лишь оговориться, что ситуация не везде одинаковая и опрос выявил лишь общую картину.

В южной части Ногайской степи, находящейся ныне в составе Чечни (Шелковской и Наурский районы) уровень религиозности несколько выше; наименее религиозным является население западной части степи — Нефтекумского района Ставропольского края. В целом же ситуация находится в постоянной динамике, так как до сих пор идет миграция коренных жителей из южных районов степи в более северные в связи с неблагополучной обстановкой в Чеченской республике. В цифрах, показывающих процент не совершающих намаз, отразился юный возраст основной массы опрошенных. На самом деле, долю не совершающих намаз оценочно можно определить в 60–70%, потому что многие из женщин среднего и старшего возраста молятся дома, но они не приняли активного участия в анкетировании.

Интерес к исламской обрядности постоянно растет и среди молодежи. Молодой человек обычно не торопится приступать к исполнению всех религиозных обрядов. Он вначале беседует со знающими людьми об исламе, читает доступную ему литературу. Многих интересует, как надо жить в соответствии с правилами ислама, какие поступки одобряются, а какие порицаются с точки зрения мусульманской религии. Значительное число бизнесменов пытаются узнать, как надо вести дела в соответствии с требованиями Корана. В Терекли-Мектебе появились магазины, в которых торговля поставлена в соответствии с требованиями ислама: здесь не торгуют спиртными напитками, не знают, что такое обвес и обсчет посетителей и т.д. В соборной мечети стало заметно больше молодых людей, приходят сюда молиться и молодые женщины (это при том, что у ногайцев нет традиции посещения женщинами мечети ради совершения молитвы). Женщины молятся в северо-западном углу мечети, который специально отгорожен для этого занавесками. Еще в советское время допускались различные подходы к вопросу посещения женщинами мечети. К примеру, если Духовное управление мусульман европейской части СССР и Сибири (ДУМЕС) считало, что «в соответствии с учением ислама женщина-мусульманка не только имеет право, но и обязана участвовать в богослужениях в мечети», то Духовное управление мусульман Северного Кавказа (ДУМСК) строго придерживалось правила о том, что «женщины-мусульманки не должны вообще посещать мечеть» [Аширов 1972. С.20]. Справедливости ради надо отметить, что строгого запрета не было. Просто создавалось мнение о том, что женщине (и обществу в целом) лучше, если она совершит все молитвы у себя дома.

Появились в степи и свои хаджи — люди, совершившие паломничество в Мекку. Из других обязанностей самым популярным является ораза — пост в месяц рамазан. Его держат даже те, кто не совершает пятикратную молитву; те, кто не постится весь месяц, постятся по три дня в начале, середине и конце месяца.

Возрождение ислама в Ногайской степи не проходит гладко и беспроблемно. В недавнем прошлом бывшие кочевниками, ногайцы ощутимо отличаются по культуре и психическому складу от соседних горских народов. По сути дела с этим связаны три крупные проблемы, с которыми сталкиваются сегодня духовные лидеры ногайского народа: это проблема мазхабов (толков), проблема ваххабизма и проблема разделенности ногайского народа.

Проблемы диалога мусульманских культур региона

а. Проблема мазхабов

В суннитском исламе имеется четыре религиозно-правовых школы — мазхаба (толка), которые считаются одинаково правоверными. Это ханафитский, шафиитский, маликитский и ханбалитский мазхабы. Ногайцы, как уже отмечалось, традиционно придерживаются ханафитского мазхаба. Соседние горские народы — шафииты. Шафиитский мазхаб более строг в вопросах отправления культа: например, шафииту запрещено общение с иноверцем (ханафитский мазхаб это допускает, если иноверец христианин или иудей, т. е. принадлежит к категории «людей Писания»). Шафииты считают, что состояние ритуальной чистоты (тахарат) нарушается даже при малейшем прикосновении к женщине, ханафиты же полагают, что прикосновение к женщине без грешных помыслов не приводит к нарушению ритуальной чистоты. Зато у ханафитов выход крови даже количеством в одну каплю нарушает молитвенное состояние, а шафииты допускают это. Более того, раненный шафиит, если он проливает кровь за правое дело, может молиться, несмотря на осквернение кровотечением, поскольку считается, что проливаемая за истину кровь не нарушает молитвенное состояние человека. Этот список можно долго еще продолжать; для нас важно то, что во взаимоотношениях ногайцев с горцами подобные по сути дела небольшие различия приобретают этнодифференцирующее значение, что усиливает их роль в религиозной жизни народа. Приведу небольшой пример из жизни соборной мечети села Терекли-Мектеб. В первое время после ее открытия из-за указанных выше различий происходили трения между ханафитской и шафиитской частями общины (шафииты почти все — даргинцы). Поскольку в мечети редко собирается по пятницам сорок и более человек, то шафииты требовали пятничный намаз в два раката (коленопреклонения) заменять обычным полуденным в четыре раката, как того требует их мазхаб. Это предложение вызывало решительные возражения ханафитов. Накал страстей был столь велик, что высказывались даже предложения молиться по очереди. Однако здравый смысл все же восторжествовал, и верующие пришли к компромиссному решению: шафииты совершают пятничную молитву совместно с ханафитами за их имамом, а затем отдельно, выбрав из своей среды имама, совершают за ним обыкновенный полуденный намаз. Показательно, что все это проделывается даже в том случае, когда на молитве присутствует более сорока человек.

Порой описанная ситуация принимает комические формы. Уже после того, как все проблемы были решены, и компромисс был найден, после одной из пятничных молитв ко мне подошел бородатый горец, явно не местный. Он спросил, кто имам мечети. Я ответил, что ханафит. «Как, за ханафитом же нельзя молиться, намаз къабул не будет (молитва не будет принята)!» — вполне серьезно сказал он. Вообще вопрос о том, можно ли последователю одного мазхаба молиться за последователем другого до сих пор дискутируется в терекли-мектебской общине, и по этому поводу высказываются самые разные мнения. Горячие головы среди ханафитов, считая свой мазхаб, чьим основателем был Абу-Ханифа аль-Агзам, т. е. «Великий» (он был учителем имама аш-Шафии, основателя шафиитского мазхаба), стоящим на более высокой ступени в некой воображаемой «иерархии» мазхабов, обосновывают необходимость совершать молитву только за имамом-ханафитом. Не менее горячие головы среди шафиитов, считая ханафитский мазхаб менее строгим, а его последователей «плохими» мусульманами, полагают, что их молитва будет угодна Аллаху только в том случае, если она совершена за имамом-шафиитом. С точки зрения исламского вероучения и суннитского правоверия (в котором все четыре мазхаба равны и одинаково правоверны [Массэ 1982. С. 78–79]) все эти споры абсолютно беспочвенны; однако в условиях Ногайской степи они становятся весьма актуальными именно по причине увязывания их с этнической принадлежностью последователей разных толков.

Споры между мазхабами всегда присутствовали в исламской общине. В настоящее время, как уже было отмечено, все четыре суннитских мазхаба признаются одинаково правоверными. Во всемирно известном мусульманском центре — университете аль-Азхар (Каир) преподается мусульманское право согласно всем четырем мазхабам, а в Каабе построены четыре макама (или мусалла) — специальных возвышений для имамов всех четырех мазхабов [Петрушевский 1966. С. 142–143]. В XVIII в. к ним был присоединен еще один макам — для признанного в суннитском мире пятого, но уже шиитского мазхаба — джафаритского, который является основой религиозно-правовой системы Исламской Республики Иран [Прозоров-ИЭС 1991. С. 61]. Споры между сторонниками различных мазхабов порой приобретали весьма ожесточенные и разрушительные формы, перерастая даже в открытую вооруженную борьбу. К примеру, в некоторых городах Ирана в конце XII – начале XIII в. шли самые настоящие бои не только между суннитами и шиитами, но даже между сторонниками двух широко распространенных в то время в стране мазхабов суннитского ислама — ханафитами и шафиитами. Яркую картину этих войн описал географ XIII в. Якут аль-Хамави. Большой иранский город Рей, по его сведениям, был буквально превращен в руины, а количество жертв исчислялось до 100 тысяч человек [Петрушевский 1966. С. 143]. В.В. Бартольд приводит описание Якута, которое свидетельствует о тех формах, которые принимала борьба сторонников различных мазхабов: «И уже распространилось опустошение в это время и до него в окрестностях его (Исфахана) вследствие частых смут и вероисповедной борьбы между шафиитами и ханафитами и непрерывных войн между обеими партиями. И всякий раз, как одерживала верх одна группа, она разграбляла квартал другой, сжигала его и опустошала его; и не оказывали на них влияния при этом ни союзные, ни договорные отношения» [Бартольд 1971. С. 448–449]. При этом Бартольд вполне справедливо отмечает: «Трудно представить себе, чтобы действительной причиной продолжительных смут были ничтожные религиозно-правовые разногласия между двумя одинаково правоверными толками; под знаменем религии, по-видимому, происходила экономическая борьба между различными элементами городского населения и в особенности между городом и деревней» [Бартольд 1971, с.449]. Если в Иране в форму борьбы мазхабов выливались разногласия между различными слоями общества, то в Ногайской степи соперничество мазхабов приобретает явно выраженную этническую окраску.

Советская власть, объявив религию вредным пережитком старых времен, вела против нее активную борьбу. Однако эта борьба велась с различным успехом в зависимости от конкретных условий. К примеру, в высокогорных аулах Дагестана и Чечни сохранялись мусульманские богословы (‘улама’, или, по местному произношению, алимы), суфийские шейхи, имелись условия для сохранения подпольных мечетей, мектебов и медресе. В Ногайской степи всех этих возможностей не было. Как мы уже видели, в течение 1920–30-х годов в результате решительных действий властей были ликвидированы все мечети, медресе и мектебы, репрессированы почти все служители культа. Муллы были вынуждены свернуть свою активность. В семьях практически не осуществлялась передача религиозной традиции от старшего поколения младшему. Если старшее поколение еще исполняло религиозные обязанности (в частности, намаз), то поколение 1930-х и более поздних годов рождения в большинстве своем уже не придерживалось строгих правил повседневного исламского культа. Так ногайцы постепенно превратились действительно в «плохих» мусульман, считавших себя приверженцами ислама только потому, что не потребляют свинину и верят в Аллаха.

Справедливости ради надо отметить, что в основном такая ситуация сложилась и в других традиционно мусульманских регионах страны. Но все же к началу перестройки, с которой берет свое начало и религиозное возрождение, у ислама в разных краях были неодинаковые, так сказать, «стартовые» позиции. Естественно, что в Нагорном Дагестане и Чечне, сохранявших традиции мусульманской учености и исламского культа, процессы религиозного возрождения протекали довольно бурно в отличие от утерявшей подобные традиции Ногайской степи. Следует учесть также и разницу в этнической психологии ногайцев и горцев. Горцы в основном являются горячо верующими людьми и ведут активную проповедническую деятельность. В результате среди ногайцев, которые живут в местах особо тесного соседства с горским населением, появились и шафииты. О масштабах развернувшейся проповеднической деятельности можно судить по следующему факту. Летом 1996 года по аулам Ногайской степи проехала машина с зеленым исламским флагом. Ее пассажиры — проповедники из далекого Цунтинского района Республики Дагестан — выступали с проповедями, беседовали с отдельными людьми, участвовали в коллективных молениях. Приезды их в последнее время становятся регулярными. Маршруты поездок простираются и далеко за пределы Дагестана; летом 1997 г. проповедники побывали в Минераловодском районе Ставропольского края, где посетили ногайский аул Канглы.

С течением времени у ногайцев происходят заметные изменения в этнической психологии и, соответственно, в уровне религиозности различных групп. К примеру, от других ногайцев несколько отличаются жители Шелковского района Чеченской республики. Проживая длительное время в тесном соседстве с чеченцами, они переняли многие черты «чеченского» характера: они более привержены к традициям, более религиозны, более напористы и социально активны.

Война в Чечне вызвала значительную миграцию ногайского населения из Шелковского и Наурского районов Чечни в соседние районы Дагестана и Ставрополья. В Терекли-Мектебе, центре Ногайского района, вырос целый микрорайон, называемый местными жителями «Дудаевка». Активность вынужденных переселенцев и беженцев действительно бросается в глаза; многие из них довольно быстро обустроились, продвинулись по службе. К примеру, должность начальника РОВД вот уже несколько лет сохраняют за собой выходцы из села Сары-Су Шелковского района. В то же время, наверное, не стоит и сильно преувеличивать разницу в психическом складе разных групп ногайцев, хотя она признается самими жителями Ногайской степи. Не стал бы я также преувеличивать масштабы перехода ногайцев в шафиизм. Случаи эти пока все же единичны, не имеют массового характера и объясняются больше описанным выше прерыванием религиозной традиции и слабой осведомленностью ногайцев в религиозных вопросах.

Однако наметившаяся тенденция весьма тревожит духовных лидеров ногайцев. Они понимают принадлежность к ханафитскому мазхабу как неотъемлемую часть этнического облика ногайцев и активно противодействуют проникновению шафиизма, в первую очередь в молодежную среду. Муллы разъясняют разницу между двумя мазхабами, мотивируют необходимость сохранения своего мазхаба, называя его «верой отцов и дедов». Если среди арабов есть последователи всех четырех мазхабов и никому в голову не придет увязывать какой-то из них с этнической принадлежностью, то в Ногайской степи именно мазхаб определяет на религиозном уровне национальную принадлежность. Совершить молитву по правилам шафиитского мазхаба — значит помолиться «по-горски» (тавылыша намаз кылмак). Масла в огонь подливают и многие религиозные деятели Дагестана, которые распространяют среди верующих идею о том, что все мусульмане республики должны следовать мазхабу аш-Шафии. Пока эти заявления звучат в устных проповедях и не отражены в публичных печатных выступлениях. Однако идея жива, она имеет много сторонников среди служителей культа и верующих.

Проблема эта актуальна в Ногайской степи также и из-за активной политики переселения горцев на равнину [Бобровников 1997а. С. 55], в результате которой ногайцы превращаются в этническое меньшинство на своей территории. Срабатывает нечто вроде коллективного «инстинкта самосохранения»: этнос стремится сохранять именно те черты, которые позволяют чем-то выделиться среди окружающих, подчеркнуть свою инаковость. В соседстве с единоверцами-суннитами ногайцы вполне закономерно в качестве этнической особенности подчеркивают свой мазхаб.

В целом основания для проповеди дагестанских мусульман среди ногайцев соответствуют прецеденту, созданному в 1920–30-е гг.. Этот период был ознаменован небывалым распространением среди степных ногайцев суфизма. Как и прежде, он не был местного происхождения, — его распространяли также многочисленные горские шейхи из Дагестана, и Чечни развернувшие широкую проповедническую деятельность. Моим информаторам наиболее запомнился шейх Даниял (проповедовал в 1926–27 гг.), чья могила находится недалеко от Грозного. Тот, кто становился мюридом, «брал службу» у шейха (куллык алган). Шейх почитался как святой человек; считалось, что между шейхом и его мюридом устанавливалась мистическая связь.

Наряду с арабскими терминами «шейх» и «мюрид» ногайцам был известен и термин иранского происхождения — «дервиш», означавший дословно «нищий»‚ «бедняк», но применявшийся как синоним термина «суфий» [Акимушкин — ИЭС 1991]; однако этот термин широко не употреблялся. Мюриды практиковали уединение, порой переходящее в отшельничество. Часто они имели свою отдельную кибитку, где занимались духовным самосовершенствованием. В его программу, по словам информаторов, входили так называемые «40 обязанностей» (кырк парыз). Кроме обязательной пятикратной молитвы, большое внимание отводилось совершению многочисленных дополнительных молитв, взятых на себя мюридом по поручению шейха. Судя по имеющимся в нашем распоряжении данным, суфизм среди ногайцев распространялся в традиционной для них накшбандийской форме. Во всяком случае, громкий кадирийский зикр, устроенный в эти годы горскими муллами на похоронах Рахмеда-эфенди, был воспринят как нечто диковинное.

Распространению суфизма способствовало в некоторой степени и то, что согласно разъяснению инструкции Дагестанского ЦИКа к постановлению «Об избирательных правах духовных лиц и арабистов» мюриды не были отнесены к «духовным лицам» и были восстановлены в правах [ГАНР. Ф.1 (170), оп.1, ед.хр.2, л. 6 об.]. Недаром шейхи неоднократно подчеркивали, что они — не муллы. Однако и эта попытка исламских религиозных деятелей сохранить широкое бытование ислама, пользуясь легальными основаниями, закончилась провалом. С началом коллективизации в 1930-е гг. власти заняли более жесткую позицию в отношении любых проявлений религиозности. Суфизм, не имеющий глубоких местных корней, вновь быстро сошел на нет.

Архивные и полевые материалы свидетельствуют о том, что верующие не всегда безучастно наблюдали за антирелигиозными мерами государства. Комиссии Дагестанского ЦИКа, обследовавшие ногайские районы (Караногайский и Ачикулакский), в своих отчетах жаловались, что «очень трудно выявить духовных элементов, живущих на нетрудовые доходы, а председатели сельсоветов либо скрывают их, либо находятся под влиянием последних» [ГАНР. Ф.1(170), оп. 1, ед.хр.2, л. 20]. Скрывали своих мулл и широкие народные массы. «Обследователь Караногайского района» Гаджиев (так он назван в документах архива — А.Я.) в том же отчете сетует: «Устраивали бедняцкие и батрацкие собрания, ставили там специальные информационные доклады... для выявления этих (духовных — А.Я.) элементов, но положительных результатов в этой области так же не получили» [ГАНР. Ф.1(170), оп.1, ед.хр.2, л.20]. Такой авторитет служителей культа среди населения вызвал в 1930-х гг. инициированную сверху новую волну гонений на мулл и эфенди. Их, теперь уже без оглядки на имущественное положение выводили из состава сельсоветов, избирательных комиссий, исключали из колхозов, выселяли за пределы ДАССР. Вместе с действующими муллами пострадали и бывшие, а также члены их семей [ГАНР. Ф.1(170), оп.1, ед.хр.4, л.104; ед.хр.7, л.11 об., 30; ед.хр.9, л.8; ед.хр.13, л.88, 94].

Одновременно уничтожались и мечети как «рассадники религиозного дурмана». Первый удар пришелся на самое начало 20-х гг., после чего установилось, видимо, относительное затишье. Об этом косвенно свидетельствует сохранившееся в личном архиве имама Янмурзы Кожаева письмо, датированное 11 марта 1341/1929 г. В нем мулла Курпай пишет своему адресату эфенди Мухаммаду Камилу аль-Хаджжи: «В прошедшие годы мы испытали много гонений со стороны скверных людей (яманлардан — А.Я.), было очень трудно жить. Сейчас все спокойно, жить можно». Курпай-мулла сообщает, что он со своим аулом прикочевал в оседлый аул Орта-Тюбе и теперь всем ямагатом (обществом) «устраивают мечеть». Однако к концу 1920-х гг. позиция властей вновь ужесточилась. Населению приходилось «добровольно» сдавать мечети под «культурные очаги», а кое-где, как это было, к примеру, в селе Нариман Караногайского района, мечети превращали в фермы, скотные дворы и т.д. В 1930 г. власти уже могли удовлетворенно рапортовать, что «большинство мечетей прекращают свое существование» [ГАНР. Ф.1(170), оп.1, ед.хр.2, л.16]. К концу 1930-х гг. в Ногайской степи не осталось ни одной действующей мечети.

Наряду со сворачиванием деятельности служителей культа, шариатских судов и судей и закрытием мечетей разрушалась также система религиозного образования. Эти процессы в некоторой степени были объективными: религиозное образование никак не могло конкурировать с новой системой светского образования, претворявшейся в жизнь советской властью. Светское образование неизбежно должно было оттеснить религиозное на задний план. Целенаправленные мероприятия властей были призваны вовсе его уничтожить.

Количество церквей и мечетей, синагог и дацанов резко уменьшилось, росли ряды так называемых «безбожников» и атеистов, но верующие были и оставались несмотря ни на что. А раз были верующие, то сохранялась и религия.

Внешне власти, казалось бы, добились огромных результатов. Но это лишь внешне. Отсутствие в исламе духовенства как структуры позволяло мусульманской общине не оставаться без своего духовного лидера даже в случае физических репрессий в отношении мулл и имамов. Уровень подготовки этих лидеров, степень их грамотности, конечно же, падали, но для элементарных задач отправления повседневного культа их вполне хватало.

б. Муллы в ногайском обществе в советский период. Феномен йинли молла в духовной культуре ногайцев

Мы уже видели, что вся карательная мощь государственного аппарата новой власти обрушилась в первую очередь на служителей исламского культа. В результате к началу 1940-х гг. в Ногайской степи более-менее активную деятельность продолжали только муллы. С прекращением ведения дел по шариату постепенно исчез такой немаловажный исламский институт, как институт кади — шариатского судьи. Это в свою очередь привело к тому, что пропал смысл богословских упражнений и глубокого постижения исламских дисциплин: ведь для отправления повседневного культа было достаточно наличия элементарных знаний, касавшихся главным образом внешних сторон религиозной практики. Эти знания заключались в умении читать основные тексты, часто употребляющиеся при отправлении культа, а также умении разбираться в порядке и последовательности совершения определенных обрядовых действий. Широкая подготовка, которая отличала эфенди, стала более невостребованной. На практике эти процессы привели к тому, что значение мулл в обществе неимоверно возросло. Они сконцентрировали в своих руках контроль над всей религиозной жизнью общины. По всем вопросам верующие обращались отныне только к ним: мулла их и консультировал, и наставлял, и поддерживал в тяжелых ситуациях, читал азан над новорожденным и талкын над умершим.

С течением времени муллы, получившие подготовку в дореволюционные и первые послереволюционные годы, когда еще функционировала система исламского образования, уступали место новому поколению мулл. Уровень образованности этого нового поколения был в основном ниже допустимо минимального уровня. Звания муллы удостаивался уже тот, кто кое-как умел читать Коран, знал наизусть несколько важных для отправления культа сур (аль-Фатиха, Йа Син, аль-Ихлас, аль-Фалак, ан-Нас и другие), умел молиться, знал порядок совершения обрядов и исполнял основные обязанности мусульман: молитва, пост и т.д. Кроме всего прочего от муллы требовалось вести особо благочестивый образ жизни.

Авторитет мулл в ногайском обществе все эти годы был весьма высоким и практически непререкаемым среди верующих. На него не влиял даже падавший из года в год уровень их подготовки. К 70–80-м гг. XX в. в степи стали появляться муллы, не умевшие уже читать и писать по-арабски.

Исламская догматика из первоисточника была отныне малодоступна ногайским муллам, поскольку мало кто из них владел арабским языком в той мере, чтобы понимать смысл аятов Корана, хадисов или произведений арабо-мусульманских богословов. Парадоксально, но факт: верующие часто черпали знания о своей религии из антирелигиозной, атеистической литературы, которая печаталась в СССР огромными тиражами. Большие объемы продаж подобной литературы объяснялись, видимо, именно этим, а не все возрастающим успехом атеистической пропаганды. Поколение ногайцев, выросшее при новой власти, в новых условиях, но с глубоким убеждением, что принадлежность к ногайскому народу неразрывно связана с принадлежностью к мусульманству [см., к примеру: Авксентьев 1979. С. 32], живо интересовалось историей и современным состоянием религии предков — ислама.

В ситуации истощения интеллектуального содержания ислама в Ногайской степи на первое место стали выдвигаться простонародные его формы. Вполне естественно, что ислам, если можно так выразиться, стал гораздо «ближе» к народу. «Ближе» к народу стали и муллы, допускавшие самые различные отклонения от исламской ортодоксии. Так, в советские годы среди ногайцев продолжала действовать своеобразная категория мулл, занимавшихся лечебной и гадательной практикой, известная как йинли молла (т.е. мулла, имеющий духов). Рассмотрим эту категорию более подробно.

Основываясь на данных полевых изысканий можно констатировать, что, по крайней мере, к концу прошлого века лечебную практику в основном сконцентрировали в своих руках муллы. Знахари же занимались лечением мелких психических расстройств, травм и ушибов. Считалось, что власть над духами муллам давала особая книга, обладание которой позволяло им перейти в категорию йинли молла. Интересна легенда, объясняющая происхождение этой книги. Рассказывают, что по воле Аллаха Сулеймен-пайхамбар (пророк Сулейман) получил власть не только над людьми, но и над дикими животными, птицами, а также духами-йинами, которые перед тем были побеждены небесным воинством ангелов и изгнаны в окраины обитаемого мира. Даже после поражения духи не освободились от своей гордыни и продолжают вредить человечеству, в основном насылая на него различные болезни. Если заболевал человек, то Сулеймен собирал всех йинов и грозно спрашивал, кто из них причинил болезнь — «ушык». Тому йину, который причинил «ушык», приходилось держать ответ перед грозным царем и пророком, как можно излечить больного, иначе Сулеймен грозился сжечь духа в огне. Все ответы духов Сулеймен-пайхамбар собрал в одной книге, и, глядя в нее, можно было с Божьего соизволения лечить людей.

Книгу эту ногайцы называли просто — Китап, что собственно и означает «книга». Вообще ногайцы с большим благоговением относятся к книгам, напечатанным арабской графикой, приписывая ей чудотворные свойства. Мне приходилось наблюдать, как в с. Уй-Салган (Ногайский район Республики Дагестан) одна ногайка перед сном прятала под подушку книгу, дабы она охраняла ее. Это были аккуратно сшитые друг с другом учебники по истории ислама и персидскому языку, изданные в 1914 году в Санкт-Петербурге на татарском языке арабским шрифтом. Такая черта присуща всем мусульманским народам; она берет свое начало в арабской культуре, где безмерным почтением были окружены письменность и книги [Очерки истории 1982. С. 252–253].

На основе этого почитания у ногайцев сложился целый ритуал, который называется «открытие книги» (китап ашув). Им широко пользуются муллы. Считается, что книга вмещает в себя всю мудрость человечества; в ней нашли отражение все знания и умения, которые успели накопить люди. Вследствие такого взгляда на книгу (заметим: арабописьменную, бывшую и остающуюся непонятной для основной массы людей) муллы становились обладателями сокровенных знаний, людьми посвященными. Но только самые «сильные» муллы имели право обладать книгой, которая давала власть над духами, и только им было под силу открывать ее.

Успех лечения йинли молла объясняется в народе тем, что люди приходили к ним, бесконечно им доверяя, «преломив свои сердца» (юреклерин сындырып). Важен был психологический настрой человека, сила того влияния, которое имел на его психику йинли молла. В народе это состояние обозначается особым термином — юрек сынув ( букв. «преломление сердца»).

Ногайцам были известны и распространенные в исламском мире представления об излечении на расстоянии. Наиболее сильные йинли молла лечили на расстоянии, для этого достаточно было воззвать к нему или даже просто упомянуть его имя. Вплоть до начала 1970-х гг. в Ногайской степи действовал Шутий-молла, известный тем, что к нему на прием приезжали чеченцы из соседней республики. Один из информаторов рассказывал: «Как-то заболел ребенок одного из моих родственников. Что только с ним не делали, но он плакал, не останавливаясь ни на минуту. Тогда его отец понял, что ребенка постигла болезнь-ушык (ушынган), в которой повинны духи. Взял он ребенка, пошел к автомобилю со словами: «Теперь его надо повезти и показать Шутий-мулле». Как только было произнесено имя «Шутий», так сразу ребенок утих и выздоровел». Точно так же у казахов при тяжелой болезни детей «достаточно было воззвать к ишану, находившемуся на расстоянии десятков и сотен километров: ишан услышит» [Басилов, Кармышева 1997. С. 30]. Насколько известно, книгу, а также свои способности йинли молла обычно передавал по наследству. У многих мусульманских народов Северо-восточного Кавказа (чеченцев, ингушей, отдельных народов Дагестана) особым уважением пользуются прямые наследники шейхов-знахарей, даже если они не занимаются практикой.

Сравнительный анализ изложенного материала позволяет заключить, что практика ногайских мулл, обладающих духами-йин, не выходит за рамки общеисламской традиции. Параллели ей можно найти в самых разных уголках исламского мира. К примеру, у туркменских ходжей обладание джиннами — фамильное свойство, что напоминает явление наследственного шаманства. Ходжа при лечении брал специальную книгу, «связанную со звездами», чтобы определить болезнь, при этом он узнавал имя пациента и его отца, по ней же он определял способ лечения болезни, какую жертву надо принести [Басилов 1970. С. 111]. Шаманский характер практики туркменских ходжей убедительно доказал В.Н.Басилов [Басилов 1970, с.106–107]; в то же время нельзя не признавать ее глубокой исламизации. У азербайджанцев подобные люди назывались «джиндарами». Они обладали книгой, которая представляла собой полный свод литературы о джиннах. Джиндар для гадания так же, как йинли молла, складывал буквы имени посетителя и его матери, переведенные в цифры. Джинна, виновного в болезни, он находил в одной из 12 групп, на которые делятся духи [Алекперов 1960. С. 220–221]. У ингушей подобные функции выполнял «жинаш тайн стаг» (человек, имеющий связь с духами) [Басилов 1971. С. 123]. В Дагестане связь с миром духов (жиндри, чинерар и т.д.) поддерживали алимы — муллы, известные своей ученостью [Булатов 1990. С. 175, 183–185]. Похожие обряды с целью установления связи с джиннами проводили египетские муллы; у них ритуал вызывания духов носил название «дарб аль-мандель» [Лэйн 1982. С. 227–235]. Кстати, у египтян для определения благоприятных периодов в жизни человека широко применялась астрология. Вычисления при этом велись «путем подсчета числовых эквивалентов букв в именах мужчины или женщины и его или ее матери» [Лэйн 1982. С. 228].

Такие совпадения в разных краях исламского мира было бы неправильно связывать только с заимствованиями. Эти параллели и явные совпадения в некоторых деталях позволяют предполагать их общий источник. Смело можно утверждать, что она восходит к общемусульманской книжной традиции[1] и схожа у разных народов в силу общности для них арабской грамоты. Другое дело, что эта книжная версия имеет явные корни в архаичных шаманских традициях: наследственность обладания духами, особые молитвы для призывания духов, способы их изгнания или умилостивления и т. д. Однако попытка найти эти корни в культуре какого-то определенного народа, исповедующего сегодня ислам, не дает результатов. К примеру, если мы сравним детали действий ногайских шаманов-бахшы с действиями йинли молла, в глаза бросается, прежде всего, их глубокое отличие. В принципе, занимаясь одним и тем же, эти люди принадлежат к двум разным культурам: первый — к тюркской кочевой, а второй — к книжной арабо-мусульманской.

Благодаря общности культовой письменности и языка, эта версия, сложившаяся в результате включения в мусульманские представления шаманских элементов, проникла в духовную культуру самых разных народов исламского мира, вытеснив местные реликты шаманства. Таким образом, феномен йинли молла в ногайской духовной культуре возник благодаря включению ногайцев в систему арабо-мусульманской культуры.

в. Состояние народной религиозности

На основании материала, рассмотренного в предыдущем разделе, мы можем прийти к выводу, что к 1940-му году в Ногайской степи так называемый «официальный», «высокий» или «богословский» ислам был совершенно вытеснен из жизни. Между тем, как уже указывалось, это не привело к полному вытеснению ислама в широком смысле этого слова из жизни ногайцев. Как бы то ни было, советский опыт борьбы с исламом показал, что народные формы ислама если не определяют ход развития мусульманской общины, то, во всяком случае, составляют его немаловажную составную часть, способную в трудные минуты служить основой его стабильности и выживания.

Особенностью рассматриваемого периода стал широкий отход людей от исполнения обрядности при сохранении высокого уровня конфессиональной самоидентификации (степные ногайцы в основном сельские жители, в среде которых этот показатель традиционно высок). Почти каждый ногаец с детства знал слова шахады: «Ла илаха иллалла, Мухаммад расуль улла» («Нет Бога, кроме Аллаха и Мухаммад посланник Аллаха»), понимал ее смысл и не раз повторял ее в течение своей жизни. Этими словами в повседневном общении нередко выражали свое отношение к чему-либо: восторг, испуг, страх, возмущение или удовлетворение. К примеру, в высокогорных Белоканском, Закатальском и Кахском районах Азербайджана с традиционно глубоко религиозным населением, сложилась следующая ситуация: «Мусульманское духовенство и верующие родители, пользуясь своим авторитетом, иногда внушают молодежи, что можно быть комсомольцем и даже членом партии и вместе с тем верить в Аллаха и соблюдать мусульманские обряды. Они говорят: «Никогда не забывайте, что вы — мусульмане!» Эти рассуждения оказывают воздействие на подрастающее поколение». И далее: «В связи с этим следует заметить, что среди жителей образовалась прослойка людей, которые пренебрегают молитвой, постом и другими религиозными обязанностями. Но, не смотря на это, они все же считаются мусульманами и даже пользуются уважением верующих, так как никогда не выступают против ислама, а, напротив, в какой-то мере помогают духовенству. В тех случаях, когда комсомольцы открыто высказывают сомнения в непогрешимости догм Корана и т.д., эти люди не принимают участия в подобных диспутах или же, пользуясь своим авторитетом, пытаются прекратить обсуждение этих тем» [Датунашвили 1967. С. 193–194]. Остается добавить, что описанная ситуация идентична тому, что наблюдалось в Ногайской степи.

 К примеру, одна из фетв муфтия Северного Кавказа и Дагестана обосновывала возможность несоблюдения поста мусульманами, которые выполняют «тяжелую работу» [Авксентьев 1984. С. 241].

Другой особенностью ислама в Ногайской степи было то, что за все годы советской власти ни один ее житель не совершил паломничества в Мекку. Это не означает того, что ногайцы не проявляли стремления совершить хаджж. Советское государство осуществляло жесткий контроль над всеми передвижениями своих граждан, особенно за движением паломников. Вопросами же паломничества в СССР занимались духовные управления мусульман, которым давались мизерные квоты, распределяемые среди «благонадежных» мусульман. Жители Ногайской степи, ничем практически не связанные с руководством Духовного управления мусульман Северного Кавказа и Дагестана, не имели никаких шансов отправить своего представителя в хаджж.

Как видим, четыре из пяти основных обязанностей мусульман (кроме первой) в советские годы довольно плохо исполнялись ногайцами. Между тем сами ногайцы не считали это основанием для отстранения их от ислама и продолжали считать себя мусульманами, демонстрируя по-своему приверженность к этой религии.

Одной из форм демонстрации приверженности к исламу было довольно строгое следование некоторым пищевым запретам. Четко обозначенные в Коране [Коран 5:4–5; 90–91], эти запреты были широко известны всем. Даже у самых убежденных коммунистов на столе было невозможно увидеть какие-либо блюда из свинины. Только к 1970-м гг. в рацион некоторых ногайских семей начинает проникать колбаса фабричного производства. Некоторые торговые работники для того, чтобы поскорее распродать свой товар, скрывали факт присутствия свинины в колбасном продукте, объявляя его «говяжьей» или «конской» колбасой.

Строго следовали ногайцы и правилам убоя скота и птицы. Непоследовательно относились ногайцы к запрету пить вино и другие спиртные напитки. Из напитков, содержащих алкоголь, ногайцы традиционно потребляли слабоалкогольные бузу и кумыс. Позднее они познакомились с казенной водкой — аракы, которая с течением времени стала основным горячительным напитком на свадебном, да и вообще на праздничном столе, вытеснив бузу и кумыс. На различных торжествах водку в той или иной мере потребляла значительная часть взрослого мужского населения. Не пили ее в основном муллы, некоторая часть верующих и старики. Ногайские женщины также водку не потребляли.

Хотя запрет на вино и горячительные напитки обозначен в Коране довольно четко, мусульмане часто позволяли себе им пренебрегать. Ни для кого не является секретом широкое распространение винопития среди правящих кругов мусульманских стран в средние века [Мец 1996. С. 24, 365–367; Басилов 1998. С. 13–14]. К примеру, вино было непременным атрибутом ханских застолий в Золотой Орде. По образному выражению Ибн-Арабшаха в ночи ханского веселья «звезды чаш кружились в сферах удовольствия и султан вина... распоряжался пленником ума» [Тизенгаузен 1884. С. 458]. Даже известный своей суровостью и тщательным соблюдением исламских предписаний шафиитский Дагестан не избежал этого. Судя по описаниям, в прошлом веке водка была непременным атрибутом, сопровождавшим как праздники в честь приема гостей, так и общесельские праздники [Амиров 1873. С. 19–27]. Что интересно, потребление водки не особо мешало дагестанцам исполнять ежедневную обрядность. Э.У. Лэйн в отношении египетских мусульман отмечал: «Вино и другие опьяняющие напитки запрещены, поскольку “грех их — больше пользы”. Однако в наше время (речь идет о XIX веке — А.Я.) многие мусульмане втайне пьют вино, бренди и тому подобное, а некоторые, не считая умеренное употребление таких напитков грехом, не стесняются пить их открыто, но мало кто из египтян этим злоупотребляет. Нильские лодочники и другие простолюдины обычно пьют бузу...» [Лэйн 1982. С. 111].

На фоне все большого отхода населения от исполнения обязательной обрядности наиболее стабильными показателями принадлежности ногайцев к исламу были совершение обряда обрезания (бабалатув) и заключение мусульманского брака некях (неке кыйув). Хотя за годы советской власти в свадебной обрядности ногайцев произошли значительные изменения [о них см.: Керейтов 1978; он же 1988], выразившиеся в восприятии большого количества инокультурных элементов (включая потребление крепких спиртных напитков во время свадебного пира — той), обряд заключения брака по шариату — неке — остался практически без изменения. В отличие от других обрядов свадебного цикла, он проводился тихо и незаметно, без излишнего шума. Молодые обычно при заключении брака по шариату не присутствовали, а порой даже и не подозревали о нем. Обряд проводил мулла в присутствии родителей и четырех свидетелей (по два со стороны жениха и невесты). Для этого ему было достаточно получить согласие сторон — родителей вступающих в брак молодых и свидетелей; после этого мулла читал специальную молитву, и брак считался заключенным. Ногайцы смогли сохранить широкое бытование обряда некях благодаря его незаметности в общей свадебной обрядности и относительной простоте, несопоставимой, к примеру, с христианским венчанием.

Обрезание (бабалатув) не входит в число обязательных исламских предписаний (парыз).

Достигшего 7–8 летнего возраста и еще не обрезанного мальчика сверстники обычно презирали, существовало даже специальное уничижительное обозначение такого человека — буьринкей (нечто вроде «грязный», «нечистый»). Человек, не подвергшийся операции обрезания, не считался мусульманином. К примеру, он не имел права совершить убой скота или птицы, поскольку мясо такого животного даже при условии соблюдения всех правил убоя считалось «нечистым». Неудивительно поэтому, что у ногайцев были нередки случаи, когда сыновья сами заставляли своих родителей поскорее отвести их в больницу для совершения обрезания.

У ногайцев так же, как и у других народов Северного Кавказа [Пчелинцева, Соловьева 1996а. С. 138], нет обычая проводить пышный праздник по поводу обрезания, как это принято, к примеру, у узбеков. Новоиспеченного мусульманина обычно облачали в отцовские трусы, в которых он с гордостью щеголял перед сверстниками и приходящими с поздравлениями гостями. В одном из хадисов говорится: «Чистота — половина веры» [Еремеев 1990. С. 87]. Основываясь на подобных хадисах, мусульманские богословы вполне справедливо заключают: «Чистота — веление ислама» [Зину 1999. С. 144–145]. Показательно, что когда Индия после получения независимости разделилась в 1947 г. по конфессиональному признаку, мусульмане назвали свое государство «Пакистан», что в переводе с урду означает «страна чистых (людей)» [Ганковский 1969. С. 222; Белокреницкий 2000. С. 118].

Таким образом, несмотря на значительный отход ногайцев от исполнения некоторых обрядовых предписаний ислама, они продолжали считать себя мусульманами и по-своему воспроизводить исламскую культуру. Можно сказать, что за десятилетия советской власти у ногайцев сложилась особая локальная форма ислама, отличающаяся большим своеобразием. Отход населения от исполнения обрядовых предписаний кроме всего прочего во многом был вызван и модернистскими настроениями, причем иногда «послабления» давались от имени глав Духовных управлений мусульман.

В этом плане было бы нелишним напомнить, что при всей изолированности Советского Союза от внешнего мира, мусульманская часть его населения не была совершенно отрезана от своих собратьев за рубежом. Г.Р. Балтанова, специально изучавшая этот вопрос, пришла к следующему выводу: «...ислам в СССР развивается по тем же имманентным законам, переживает те же этапы, те же противоречия, одним словом, повторяет эволюцию всего мирового ислама, хотя и несколько в других формах. Иными словами, «советский ислам» подчиняется тем же закономерностям, и это объясняется внутренней природой самой религии, ее спецификой и внутренней эволюцией. Хотя, разумеется, социальные и политические условия существования религии, общественная среда, ее окружающая, также оказывает на ислам сильное воздействие и обуславливает специфику его развития» [Балтанова 1991. С. 23].

Действительно, при всем многообразии локальных форм ислам един и это его единство не может подвергаться сомнению. Едины в нем и новые процессы. Даже отход от выполнения основных мусульманских обрядов в середине — второй половине XX в. отмечался по всему исламскому миру. К примеру, социологические исследования в крупном религиозном тунисском центре — городе Кайрауане, проведенные в начале 60-х годов показали, что 62% опрошенных вообще не молятся (среди людей в возрасте от 20 до 34 лет этот показатель составляет 88%). Кроме того, «среди опрошенной молодежи практически не оказалось ни одного человека, который соблюдал бы все предписания ислама; в группе молодых регулярно и в установленные шариатом часы молился лишь 1%, а в группе пожилых (старше 50 лет) — 66%» [Наумкин 1982. С. 4]. В 80-е годы ведущий пакистанский телеобозреватель по вопросам религии Исрар Ахмад отмечал, что «85% населения Пакистана не соблюдает полностью требования ислама. Только 9–10% населения совершают ежедневные пятикратные молитвы, паломничества, соблюдают пост в месяц рамазан, платят религиозные налоги» [Вагабов 1988. С. 112–113]. Массовый отход ногайцев от исполнения некоторых мусульманских обязанностей создавал иллюзию огромного успеха атеистической пропаганды. В секретном Информационном отчете «О состоянии и деятельности религиозных культов на территории Дагестанской АССР в 1969 году», направленном в совет по делам религии при Совете Министров СССР, дагестанский уполномоченный Совета по делам религии М.-С. Гаджиев одобрительно отозвался о результатах атеистической работы в Ногайской степи: «Там где хорошо организовано атеистическое воспитание, максимально используют средства идейного воздействия для воспитания людей в духе научно-материалистического миропонимания, для преодоления религиозных предрассудков, в этих районах и городах наблюдается снижение активности духовенства и уменьшение выполнения религиозных обрядов. Это относится к районам: Лакскому, Кулинскому, Ногайскому и другим» [ЦГА РД. Ф. р-1234, оп.1, ед.хр.78, л.7.]. Однако «уменьшение выполнения религиозных обрядов», как было показано, вряд ли может служить надежным мерилом успеха атеистической пропаганды и вытеснения религиозного сознания. О высоком уровне религиозности ногайцев, даже молодежи, косвенно свидетельствует следующий факт. В январе — феврале 1988 г. среди старшеклассников Ногайского района было проведено анкетирование с целью выяснения их отношения к религии. Результаты анкетирования серьезно встревожили партийных работников, поскольку выяснилось, что «23,8 процентов учащихся не смогли определить свои позиции отвечая на вопрос: "Есть ли Аллах или нет?”» [ЦГА РД. Ф. п-3133, оп.1, д.643, л.5]. Иными словами, около четверти старшеклассников даже в условиях строжайшего идеологического надзора не посчитали нужным скрывать свою веру в Бога. Ту же картину можно было наблюдать и в других регионах России, причем в гораздо более раннее время. Например, в 1968 г. во всех без исключения населенных пунктах Пензенской области были проведены социологические исследования религиозности населения, результаты которых были потрясающими для того времени: 19% опрошенных назвали себя верующими, а еще 9% отнесли себя к группе «колеблющихся» (иными словами, уровень религиозности населения области составлял тогда около 28%)[2]. Незарегистрированная мусульманская община в центре Ногайской степи — селе Терекли-Мектеб — уже приступила в конце 1980-х гг. к сбору средств на нужды строительства мечети.

г. Праздники и памятные даты. Мавлид

За годы советской власти праздничная жизнь ногайцев претерпела серьезные изменения. Причина этого во многом состояла в том, что стремительно менялась окружающая их действительность. Грандиозные преобразования в социальной и материальной областях вели к трансформации общественного сознания, в котором религиозная составляющая хоть и не была изжита, но все же значительно потеснена. Советская власть принесла ногайцам достойную жизнь, буквально вырвав их из тисков патриархального прошлого. Поэтому новые советские праздники заняли видное место в общественной и семейной жизни ногайцев. Вместе с советскими праздниками проникли и стали любимыми западные по происхождению, но привившиеся на отечественной почве праздники. Среди них первое место занимает, несомненно, праздник зимнего Нового года.

Однако религиозные праздники и памятные даты не были совершенно забыты. Верующие продолжали их отмечать, хоть и не с тем размахом, как раньше. Все даты вычислялись муллами, обычно по книге «Руз-наме». Судя по имеющимся в нашем распоряжении данным, некоторые даты были известны только узкому кругу мулл и образованных людей.  Однако, о прежнем широком бытовании этих памятных дат у ногайцев косвенно свидетельствует ногайская антропонимия, в которой популярны имена, восходящие к названиям соответствующих месяцев: Рамазан (рамадан), Шабан (шаабан), Эрежеп (раджаб). В этом отношении ногайцы поступали так же, как и другие народы мусульманского мира, где обычай давать имена детям, родившимся в эти месяцы, по их названиям, был широко распространен [Гафуров 1987. С. 180, 209]. Подобные представления характерны и для других мусульман как северокавказского региона, так и всего мусульманского мира. Последняя среда месяца сафар считается днем всех мыслимых бед и несчастий. Отлично понимая, что основная масса верующих не имеет возможности исполнять такие подробные и сложные для них обряды, муллы сами шли на уступки, создавая одно из проявлений так называемого «народного ислама». Они уверяли верующих, что если даже те не могут молиться, у них все же есть возможность спастись от бед. Надо в этот день всего остерегаться, не грешить и вообще стараться вести себя благочестиво. Кроме того, каждый верующий может присоединиться к просьбам об ограждении от бед. Для этого муллы писали молитвенные формулы на листочках бумаги и распространяли их среди верующих. Вечером в день на последнюю среду месяца сафар листок с молитвами погружали в чашку с водой и держали в ней до растворения чернил. Утром вся семья со словами «Бисмилла, бисмилла, бисмилла» (троекратное «Во имя Бога») выпивала эту воду (дува сув), что должно было с позволения Аллаха защитить всех членов семьи от бед.

День последней среды месяца сафар широко отмечался у ираноязычных и входящих в круг иранского культурного влияния народов и имеет отчетливые корни в доисламской календарной обрядности [Снесарев 1969. С. 189; Лобачева 1997, с. 53, 56, 59]. Связанный с предновогодней обрядностью, день последней среды месяца сафар имел четкую направленность на магическое воздействие с целью стимулирования плодородия и ограждения от бед, очищение людей через воздействие огня разжигаемых костров. К примеру, у ягнобцев последняя среда месяца сафар считалась днем очищения от зла и избавления от его влияния [Пещерева 1959, с. 122]. В ногайской обрядности, как мы видели, в этот день доминирует идея очищения


Информационные партнеры

www.dumrf.ru | Мусульмане России Ислам в Российской Федерации islamsng.com www.miu.su | Московский исламский институт
При использовании материалов ссылка на сайт www.idmedina.ru обязательна
© 2024 Издательский дом «Медина»
закрыть

Уважаемые читатели!

В связи с плановыми техническими работами наш сайт будет недоступен с 16:00 20 мая до 16:00 21 мая. Приносим свои извинения за временные неудобства.