§ 3. Мусульманское духовенство и власть в эпоху коллективизации (конец 1920-х — начало 1930-х гг.)

С конца 1920-х гг. начинается новый этап в развитии государственно-религиозных отношений. Основное их содержание по-прежнему определялось руководящими партийными органами, в которых стал преобладать «воинствующий» подход к религии и религиозным организациям. В это время культивируется теория обострения классовой борьбы, согласно которой религиозные организации ставятся в ряд проводников кулацкого влияния. В партийных и государственных органах, в печати все чаще появляются обвинения религиозных деятелей в участии в кулацком движении.

На XV съезде ВКП(б) в декабре 1927 г., вошедшем в историю как съезд коллективизации, первоочередной задачей в деревне провозглашалась борьба с кулачеством экономическими методами. Однако уже в связи с хлебозаготовительным кризисом 1927/1928 г. в руководстве страны выдвигаются предложения не ограничиваться этим и перейти к мерам административного порядка. В январе 1928 г. Политбюро ЦК проголосовало за использование чрезвычайных мер при выполнении плана хлебозаготовок. В то же время в газетах появляются «разоблачающие» материалы о том, как «кулаки в союзе с попами» срывают хлебозаготовки. В апреле, выступая на собрании актива Московской организации ВКП (б), И.В.Сталин призвал к развертыванию широчайшей антирелигиозной кампании. Линию Сталина поддержало большинство партийных и государственных деятелей, в выступлениях которых отмечалось, что в обострившейся классовой борьбе религия и церковь оказались на стороне сил, препятствующих социалистическому строительству.

В феврале 1929 г. за подписью секретаря ЦК ВКП (б) Л.Кагановича в парткомы рассылается письмо «О мерах по усилению антирелигиозной работы». В нем констатируется, что в стране изживается религиозность, но она тормозится недостаточным вниманием к этой работе организаций и оживлением деятельности религиозных организаций. Духовенство, верующие, религиозные организации зачислялись в разряд противников социализма: «...религиозные организации (церковные советы, мутаваллиаты, синагогальные общества и т.п.) являются единственно легально действующей контрреволюционной организацией, имеющей влияние на массы». Заявления же руководителей конфессий страны о лояльности к советской власти преподносились как маскировка их «подлинных» интересов.

Идеологические установки ЦК партии в отношении религии легли в основу ряда нормативных актов, принятых советскими органами в конце 1920-1930-х гг. и, прежде всего, отразились в постановлении Президиума ВЦИК и СНК РСФСР от 8 апреля 1929 г. «О религиозных объединениях». Как отмечают многие исследователи, уже само название законодательного акта означало отказ от принципа отделения церкви от государства, т.к. регламентация деятельности религиозных организаций была их собственной прерогативой, а не функцией государства. По этому постановлению их компетенция сужалась до удовлетворения религиозных потребностей в рамках молитвенного здания. Это вытесняло религиозные организации из всех сфер общественной жизни, где они могли действовать ранее.¹

Сложная социально-политическая обстановка в стране на рубеже 1920-1930-х гг. в полной мере отразилась и на религиозном вопросе. В докладах председателя СНК А.И.Рыкова и наркома просвещения А.В.Луначарского на XIV Всероссийском съезде Советов (май 1929 г.) религия оказывается на стороне антисоциалистических сил. Показательным было то, что съезд внес изменения в соответствующие статьи конституции РСФСР, согласно которым за гражданами признавалась лишь «свобода религиозных исповеданий и антирелигиозной пропаганды». Понятие «свобода религиозной пропаганды» была изъята в "целях ограничения распространения религиозных предрассудков путем пропаганды, используемой часто в контрреволюционных целях...«.² В июне 1929 г. состоялся II съезд Союза воинствующих безбожников, определивший антирелигиозный фронт «кричаще ясно видным как фронт классовой борьбы».

Таким образом, к 1929 г. деятельность государственных и партийных органов, общественных организаций в области религиозной политики окончательно сводится к возможности ликвидации религиозной идеологии в обществе не только пропагандистскими методами, но и с применением силы. Духовенство, приравненное к кулакам, должно было окончательно уничтожено в ходе начавшейся масштабной «классовой борьбы».

Антирелигиозная кампания конца 1920-х гг. была направлена против всех конфессий. Характерной чертой этого периода является то, что со стороны центрального правительства и комитета партии не было принято отдельных постановлений по конкретным религиозным организациям, все они носили общий характер. Так последние антиисламские постановления вышли в 1928 г., когда было принято решение о закрытии мусульманских религиозных школ. Примерно тогда же антиисламская политика государства стала одинаковой во всех регионах СССР. Даже в союзных мусульманских республиках, где преобладал мягкий вариант антирелигиозной политики, началась полная секуляризация всех областей жизни общества.

Однако, несмотря на унификацию государственно-религиозных отношений, на местах продолжалась дифференциация разных направлений так называемого религиозного движения. В ТАССР традиционно на первый план выдвигалось мусульманское движение. В разных местных источниках постоянно разделялась деятельность православного и мусульманского духовенства. Так в конце 1929 г. начальником 3 отделения ТатОГПУ Музаффаровым был подготовлен обстоятельный секретный доклад «Мусульманское религиозное движение». В нем излагалась деятельность мусульманских служителей в Татарстане в этот период, а акцент был сделан на изменение форм работы их в условиях новой социально-экономической и политической ситуации. Такое подробное изучение деятельности мусульманского духовенства свидетельствует о том, что «мусульманский вопрос» оставался актуальным для правительства.

В целом в Татарстане антирелигиозная политика на рубеже 1920-1930-х гг. не отличалась своеобразием. Она проводилась в рамках, предписанных союзным законодательством и решениями ЦК партии. Еще на XIV областной партконференции в январе 1929 г. говорилось о «кулацкой опасности», когда кулаки, попы и муллы составляют крепкий союз. Здесь же было специально отмечено, что мусульманское духовенство республики, по численности в несколько раз превышающее православное, старается всеми способами сохранить свое влияние в массе путем создания нелегальных школ и проведения регулярных собраний с верующими. В апреле 1929 г. Татарский обком партии принял постановление о более решительном наступлении на религию. Предполагалось усилить антирелигиозную пропаганду, не допускать никаких послаблений для духовенства, поддержать инициативу населения по секуляризации традиционных бытовых обрядов, бойкотировать религиозные праздники и др.³

Последующие годы были продолжением натиска на религию и верующих. В трудностях хлебозаготовок и коллективизации обвинялись «кулацкие элементы», в разряд которых входили и служители культа. К ним применялась полная конфискация имущества и выселение. Было предложено даже лишить избирательного права председателей религиозных общин и членов их исполнительных органов.

11 февраля 1930 г. ЦИК и СНК СССР принимают постановление «О борьбе с контрреволюционными элементами в руководящих органах религиозных объединений». В нем, в частности, было предложено исключать из органов церковного управления кулаков, лишенцев и других «враждебных» сил. В начале того же года Е.Ярославский выдвинул предложение об объявлении «безбожной пятилетки», в ходе которой процесс массового «обезбоживания» народа увязывался с процессом сплошной коллективизации в СССР. Предполагалось в течении пяти лет сократить число религиозных объединений наполовину.⁴

В конце 1920-начале 1930-х гг. со стороны государства предпринимается сильнейшее экономическое давление на религиозные организации и духовенство. В 1929-1932 гг. издаются десятки законодательных актов и партийных постановлений, которые усугубили социально-экономическое положение духовенства. Главным ударом по нему стала налоговая политика советской власти, предусматривающая повышенные нормы налогов и сборов по сравнению с остальными категориями населения. Положение ухудшало «творчество» местных властей, которые перевыполняли решения государства и партии, нарушая действующее законодательство в области гражданских прав и налогообложения духовенства. В результате таких действий священнослужители являлись одной из наиболее социально незащищенных категорий. Подобная политика вытеснения духовенства из общества разными методами четко вписывалась в начавшиеся в стране в конце 1920-х гг. социально-экономические и политические преобразования. Одним из печальных итогов их стало обнищание или физическое уничтожение духовенства в ходе коллективизации.

Служители культа относились к зажиточной категории граждан еще до введения признаков кулацкого хозяйства. Завышенные налоги с духовенства, равные кулацким и единоличным нормам, позволяли автоматически зачислять их в разряд кулаков. В партийных документах конца 1920-х гг. часто встречается отождествление кулака и священника. Например, в сводке информационно-статистического отдела Татарского ОК ВКП(б) отмечено снижение индивидуально обложенных хозяйств (кулацких) по сравнению с прошлым годом, когда «в Семиостровской волости Мензелинского района обложено 22 хозяйства, тогда как в волости имеется 56 мулл и 36 торговцев». «Систематический рост налогового обложения» был одним из первых методов наступления на кулачество.

Кроме этого в отношении кулаков был применен метод ограничения землепользования. На основании земельного закона лучшие земли получали бедняки, а кулачество не могло участвовать в собраниях при наделе землей и переселялось на худшие участки. В августе 1929 г. Бюро Арского канткома партии приняло резолюцию следующего содержания: «Считать необходимым выселение мулл-духовенства на отведенные им участки совместно с кулацкими хозяйствами. В виду политической важности вопроса, связанного с религиозным настроением населения — просить санкцию данного решения, т.е. по части выселения мулл, со стороны ОК ВКП(б)».

Печальные последствия проводимая политика имела в сельской местности, где коллективизация и связанные с ней процессы были направлены на слом традиционного уклада жизни, разрушение мировоззрения, в том числе и религиозной идеологии. Известно, что 15 съезд ВКП(б) в декабре 1927 г. стал поворотным пунктом в сельскохозяйственной политике государства, когда одним из ее главных условий провозглашалось наступление на кулачество, последовательное и систематическое ограничение его возможностей. Характерно, что тогда было принято решение лишь об экономическом наступлении на кулака. Однако уже в связи хлебозаготовительным кризисом 1927-1928 гг., главными виновниками которого признавались кулаки, руководством страны была выработана концепция об обострении классовой борьбы, которая санкционировала применение наряду с экономическими и административные методы ведения коллективизации. Таким образом, трудности сельского хозяйства автоматически перекладывались на неких врагов в лице зажиточных слоев села, борьба с которыми стала одним из методов строительства социализма.

Детально признаки кулацкого хозяйства были сформулированы в постановлении СНК СССР от 21 мая 1929 г. «О признаках кулацких хозяйств, в которых должен применяться Кодекс законов о труде». Согласно него кулацкими считались те хозяйства, в которых применялся наемный труд, имелись промышленные предприятия с механическим двигателем и сдача их в наем и др. Одним из признаков выделялось занятие членами хозяйства "торговлей, ростовщичеством, коммерческим посредничеством или имеют другие нетрудовые доходы (в том числе служители культа)«.⁵ Таким образом, служители общины, проживающие в сельской местности, были приравнены к кулакам. При чем еще ранее, постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 24 января 1929 г. религиозные организации были объявлены единственными легально действующими контрреволюционными организациями.

Начавшаяся коллективизация принесла немало разочарований ее организаторам. Однако нежелание крестьян вступать в колхоз, как несоответствующий общему крестьянскому представлению о труде и вознаграждении за него, маскировалось правительством под организованную кулачеством антисоветскую агитацию. В отчете Татколхозсоюза за октябрь-декабрь 1929 г. среди положительных тенденций развития колхозного строительства отмечается и ряд недостатков, среди которых «засоренность колхозов разлагающимися элементами — кулачеством, духовенством...».

Кампания борьбы с духовенством на волне ликвидации кулачества четко прослеживается во всех партийных постановлениях. Татобком ВПК(б) принял постановление, которое было руководством к действию для местных властей, в котором указывалось: «1. Выселение кулацко-зажиточных групп населения, лишенцев, в том числе и духовенства, в отдельные поселки, лишение их части или полного надела земли, являясь одной из крайних форм изоляции кулацких элементов, должны применяться при наличии организации сопротивления кулацких элементов против основных мероприятий партии и правительства.

2. Допущение зажиточно-кулацких верхушек в простейшие производственные объединения при организации их целыми селами ни в какой мере не означает отказ или ослабление борьбы с кулачеством... . При этом духовенство ни в производственные объединения, ни в колхозы не может быть принято, а в местах сплошного кооперирования и коллективизации духовенство, оставаясь на службе у верующих (религиозное общество) на основе существующих законов, может быть лишено земельного надела и не допущено таким образом в производственные кооперативы и в колхозы».

Таким образом, политика «ограничения и вытеснения кулачества экономическим методами» сопровождалась применением административно-репрессивных мер при проведении важных хозяйственно-политических кампаний, особенно при хлебозаготовках. Причем, постоянно подчеркивалось, что хозяйство духовенства также является кулацким. В ноябре 1929 г. информационно-статистический отдел обкома подготовил сводку «Активность и методы борьбы кулака в ТР». В ней большое место было уделено деятельности духовенства в условиях коллективизации: «В борьбе за массы кулак идет рука об руку с татарским и русским духовенством, которое по существу выполняет роль идейного вдохновителя и руководителя кулака, обосновывающего почти каждый шаг его борьбы против партии и соввласти ссылками на священное писание и коран».

Однако в 1929 г. раскулачивание крестьянских хозяйств в ходе хлебозаготовок и других сельскохозяйственных мероприятий было незначительным явлением по сравнению с начавшейся в начале 1930 г. сплошной коллективизацией. Ликвидация кулачества как класса официально была оформлена в постановлении ЦК ВПК(б) от 30 января 1930 г. «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации», основное содержание которой было оформлено в законодательном порядке в постановлении ЦИК и СНК СССР от 1 февраля 1930 г. «О мероприятиях по укреплению социалистического переустройства сельского хозяйства в районах сплошной коллективизации и по борьбе с кулачеством».

Аналогичный законодательный акт был принят 11 февраля 1930 г. правительством Татарстана, в развитие которого 16 февраля последовало еще одно постановление ЦИК и СНК ТАССР «О ликвидации в Татарии кулачества как класса», ставшее официальным документом начавшейся кампании. Согласно постановлению из пределов республики выселялись с конфискацией имущества «наиболее злостные кулаки, полупомещики и контрреволюционные элементы» (вторая категория), остальные подвергались такой же процедуре, но в границах Татарстана.

Основные мероприятия по раскулачиванию в ТАССР развернулись с февраля 1930 г. На основе составленных планов практических мероприятий и спущенных сверху контрольных цифр местные комиссии, уполномоченные райисполкомов и ОГПУ проводили практическую работу.

О том, как проводилось раскулачивание крестьян в советской деревне можно судить по многочисленным исследованиям историков последних лет. Широкая социально-политическая направленность этой кампании привела к тому, что среди высланных кулаков оказались и духовенство. Как писал член Комиссии ликвидации антиколхозных движений по Арскому району М.Вольфович, — "Раскулачивание шло по признаку не только экономическому, но и по политическому и религиозному; вырывался также и склочно-бытовой элемент«.⁶

Таким образом, религиозный признак играл немаловажную роль при отнесении хозяйства к кулацкому. Конфискация кулацкого имущества проводилась уполномоченными исполкомов с участием представителей сельсовета, колхоза и бедноты, в ходе которой составлялись опись и оценка собственности.

Буквально во всех сводках ОГПУ о перегибах при коллективизации констатируют, что часто раскулачивание проводилось не по оценке хозяйства, а по политической характеристике кандидата. Отмечалось, что в списки вносились просто все лишенцы данной местности, иногда раскулачивание служило поводом сведения местных счетов.

Коллективизация продолжилась и в 1931-1932 гг., когда характерными признаками ее проведения стали массовая идеологическая работа среди крестьянства и преобладание экономических мер принуждения. Большая ставка была сделана на налоговую политику, результатом которой должно было стать окончательное удушение единоличника и его вынужденное вовлечение в колхоз. Увеличение хлебозаготовок и других госзаданий по основным видам заготовок сельхозпродукции привели положение села в критическое состояние. В то же время партийные и государственные органы требовали неукоснительного выполнения всех планов, списывая неудачи на происки врагов. Спад колхозного движения и массовый выход крестьян из колхозов вследствие материальной незаинтересованности, нежелание сельского населения приносить себя в жертву заготовкам и планам и другие негативные моменты коллективизации стандартно переводились на активную антисоветскую деятельность кулаков.

Отличительной чертой коллективизации 1931-1932 гг. стала новая (вторая) массовая кампания раскулачивания и связанные с ней процессы. Постановлением ЦИК и СНК ТАССР от 28 декабря 1930 г. «Об обложении кулацких хозяйств единым сельхозналогом в индивидуальном порядке» вводились их новые признаки. Среди прочих кулацким могло считаться хозяйство и служителя культа, если он имел доход свыше 150 рублей в год. Признаки кулацких хозяйств постоянно расширялись, а местным органам рекомендовалось учитывать и установки прошлых лет. Вновь сверху спускались контрольные цифры раскулачивания и выселения, в результате чего необходимо было выявить нового кулака взамен репрессированного.

Со второй половины 1932 г. выселение по 2 и 3 категориям кулаков прекратилось. Однако это вовсе не означало свертывания карательной политики в деревне. В специальной инструкции ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 8 мая 1933 г. на это указывалось особое внимание: «... три года борьбы привели к разгрому сил наших классовых врагов в деревне... Эти обстоятельства создали в деревне новую обстановку, дающую возможность прекратить, как правило, применение массовых выселений и острых форм репрессий в деревне... Было бы неправильно думать, что наличие новой обстановки означает ликвидацию или хотя бы ослабление классовой борьбы в деревне. Наоборот, классовая борьба в деревне будет неизбежно обостряться».

В ходе коллективизации и других процессов конца 1920-начала 1930-х гг. правовое положение мусульманского духовенства ухудшилось. В этот период к гражданскому бесправию прибавились мощный экономический прессинг, потеря хозяйства в ходе раскулачивания, физическое воздействие, уголовное преследование.

Необходимо подчеркнуть, что до рубежа 1920-1930-х гг. политические репрессии в отношении духовенства не носили систематический характер. Очевидно, это было следствием декларированной свободы совести и легализованного положения религиозных организаций и духовенства. Однако эпизодически факты преследования за религиозные убеждения и деятельность проявляются. Репрессии в отношении мусульманского духовенства начинают приобретать четко выраженный последовательный характер в период окончательного свертывания государственно-религиозных отношений.

Первая по-настоящему массовая волна репрессий против духовенства началась в самом конце 1920-х гг. Тогда государство приступает к форсированному преобразованию всех сфер деятельности. Построению социалистического общества, в котором господствует соответствующая идеология, были подчинены все мероприятия внутренней политики. Причем, важным препятствием на этом пути оставалась религия с ее носителями в лице духовенства и простых верующих.

С этого времени карательная политика советской власти была направлена уже не столько против духовенства, как источника религиозной активности населения, сколько против его представителей, как руководителей антиколхозного движения. Практически все осужденные в 1929-1932 гг. религиозные деятели обвинялись в противодействии колхозной и другим хозяйственным кампаниям и организации с этой целью кулацких группировок (такие действия также попадали под действие 58 статьи). В этот период религиозная деятельность была фактически приравнена к антиколхозной, особенно в тех случаях, когда не имелось достаточных фактов участия духовенства в сопротивлении организации колхозов.

В конце 1929 г. была арестована группа лиц, жителей с. Верхняя Корса Арского кантона, которые обвинялись в организации группы с целью противодействия проведению советских мероприятий на селе, срыва колхозного строительства. Характерно, что антиколхозная деятельность стала основой для производства дела в отношении нескольких середняков и зажиточных крестьян села, основанием же для привлечения к ответственности как руководителя группы, мухтасиба 3 района Арского кантона Гарифа Уразгильдеева стала его религиозная активность. Мухтасиб обвинялся в проведении незаконных собраний духовенства, выступлении с проповедями, в которых изобличал религиозную и национальную политику правительства, распространении воззваний с призывом сохранить единство религии, где обвинял Советскую власть в попытке упразднения ЦДУМ, указав, что аналогичное положение сложилось при императрице Екатерине, когда «мусульмане отстояли право ЦДУ силой оружия, т.к. были организованы и спаяны». Эта деятельность Г.Уразгильдеева относилась к середине 1920-х гг. и материал об этом собирался тогда же. Тем не менее, анализ следственного дела показывает, что обвинения его в организации группы и контрреволюционной работе в конце 1920-х гг. основывались лишь на показаниях одного свидетеля. В результате мухтасиб был приговорен к лишению свободы на 10 лет с заменой высылкой в Северный край на тот же срок.

Начавшееся раскулачивание заранее предполагало сопротивление со стороны крестьянства, так как конфискация имущества и выселение проходило с применением жестких административных мер. При этом во многих регионах вспыхивали очаги крестьянских волнений на почве недовольства теми или иными мероприятиями в деревне. Примером такого явления стали трагические события, имевшие место в 1929-1930-х гг. в Буинском кантоне, где Татотделом ОГПУ была проведена одна из первых массовых операций по делу «контрреволюционной организации, состоявшей из Новочукальской, Старочукальской, Старошаймурзинской, Новоильмовской, Татарско-Саплыкской, Новоишлинской, Чекурской и Каракитанской кулацко-мульской группировок» (ныне села Дрожжановского района).

Дело было выстроено вокруг фигуры муллы, ишана из с. Старая Задоровка Ахмет-Сафы Биккулова, которому приписывалось руководство организацией через кулаков и представителей духовенства. Сущность обвинения сводилась к тому, что ишан устраивал у себя дома собрания, где под видом религиозных бесед обсуждались и политические вопросы, а также давались установки для деятельности отдельных деревенских группировок. Противодействие коллективизации — основное обвинение против арестованных лиц, жителей указанных сел, где колхозное строительство оборачивалось провалом. Нежелание населения вступать в колхоз и выступления на почве этого преподносились как умелая агитация кулаков и мулл. Причем, массовые аресты последних вызвало сильное сопротивление населения, доходившее до столкновений с органами ОГПУ. Таковое имело место в с. Новые Чукалы, где арест имам-хатыйба Шакира Галлямова спровоцировал местных жителей на решительные действия, позволившие освободить муллу.⁷

В целом весь материал был собран на основе разрозненных антиколхозных выступлений в разных деревнях, представленных как целенаправленная деятельность нескольких групп одной большой организации. Налицо было желание следствия «притянуть» факты, сфабриковать большое дело. Еще одним характерным моментом «дела Биккулова» явилась попытка органов связать некоторых его участников с «делом Султан-Галиева». В частности, в протоколе заседания Судебной тройки ГПУ ТАССР от 14 января 1931 г. среди прочих обвинений против А-С. Биккулова и жителей сел Старые Чукалы, Новые Тинчали и Новое Дрожжаное записано следующее: «Не ограничиваясь распространением идей Султан-Галиева только в своей деревне, члены группировки стремились создать аналогичные Султан-Галиевские ячейки и в других деревнях. Так, Сафиулла Айнуллин в разговоре с муллой Бикмеевым из дер. Черки-Кильдуразы сказал: „У нас идет работа по организации Туранской области, есть ли это у вас“. На вопрос Бикмеева, что эта за область и кто стоит во главе ее, Айнуллин Сафиулла сказал ему, что во главе стоит Султан-Галиев, который раньше работал консулом Татреспублики в Москве, заметив при этом, что когда командная высота была в руках Султан-Галиева, „во всех отношениях была свобода“...». Исследователь И.Р.Тагиров верно заметил, что расследование этого дела совпало по времени со вторым арестом Султан-Галиева и разработкой дела «Московский центр». Причем, в деле о буинских событиях фигурируют непосредственно не связанные с ними Ибрагим Биккулов (привлекался к ответственности по делу «Яна китаб») и «султангалиевец» Шигаб Ахмеров. Всего по этому делу было арестовано 95 человек, из которых А.-С.Биккулов был приговорен к расстрелу, а остальные к разным срокам заключения. Фактически органами ОГПУ была проведена операция по ликвидации несуществующей «контрреволюционной кулацко-мульской и националистической организации».

«Дело Султан-Галиева» стало поводом для проведения репрессий среди различных слоев общества в Татарстане. Под удобный шаблон — «султангалиевщина» — были подведены аресты и партгосслужащих, и интеллигенции, и крестьян. Как отмечает академик И.Р.Тагиров: «Появилась возможность связать все внутренние проблемы с султан-галиевщиной. И платформа «39» — плод «Московского центра» и организованная борьба против «Яналифа», и вообще любое проявление недовольства политикой Советской власти«.⁸ Поиски филиалов «Султан-Галиевской организации» распространились и в сельской местности. В этот процесс оказалось втянутым и мусульманское духовенство. Так, в 1931 г. за «участие в султангалиевской группировке» на 10 лет концлагерей был осужден мулла из с. Карамалы Сармановского района Хусаин Будайли (тогда же по аналогичному обвинению был репрессирован его брат — Ахметзия Будайли). Это лишь один пример из десятков подобных, который показывает, что под волну борьбы с «султангалиевщиной», «буржуазным национализмом» попали и муллы.

Все это свидетельствовало о начале крупной кампании против духовенства. В одном из секретных циркуляров (№ 4351/с от 25 января 1930 г.) Татотдел ОГПУ указал на то, что при проведении изъятия контрреволюционного элемента на селе, особенно в 1928-1929-х гг. было репрессировано значительное количество православного и мусульманского духовенства. Однако там же сетовалось на отсутствие какой-либо системности в этом вопросе: «Целый ряд имеющихся за это время данных свидетельствует о том, что в большинстве случаев мероприятия по изъятию духовенства проводились беспланово, без достаточной и необходимой к тому подготовки, что повсеместно породило целый ряд весьма нежелательных явлений (массовые недовольства, массовые волнения и т.д.)». В качестве примера волнений снова приводятся события в с. Новые Чукалы. Тут же указывались на конкретные «ошибки» местных уполномоченных, которые, судя по всему, возникали повсюду: «... без достаточной предварительной агентурной проработки и даже, в некоторых случаях, без наличия обвинительного материала арестовывали того или иного служителя культа и только потом занимались собиранием материала. Таким образом: не учитывалась серьезность оперируемого объекта, не изучалась его сфера и формы влияния на массы, конкретный круг связанных с ним лиц, формы и способы его контрреволюционной деятельности...».

«Нежелательные последствия, граничащие с политическими осложнениями», которые могли возникнуть при аресте духовенства, должен был устранить более детализированный приказ. 25 января 1930 г. Татотдел ОГПУ распространил среди местных уполномоченных обстоятельную директиву «О массовой операции по кулацко-белогвардейскому и бандитскому элементам». Это было подробное руководство для райотделов ОГПУ в кампании изъятия подобного контингента из села. Во вступительной части директивы указывалось: "Этот кулацко-белогвардейский, в том числе поповско-мульский элемент, как в период хлебозаготовительной кампании, так тем более в последнее время, в период усиленного темпа перехода основной массы крестьянства на коллективные формы сельского хозяйства, не только вел и ведет антисоветскую агитацию против социалистических мероприятий Соввласти на селе, но и открыто выступает против этих мероприятий, вдохновляя террористические акты против местных активистов, наталкивает и подстрекает несознательную часть населения сел и деревень на массовые выступления, умело используя религиозные предрассудки и фанатизм темной масс«.⁹ Массовая операция была запланирована в связи с возможными выступлениями на почве кампании раскулачивания и превращалась в тотальную ликвидацию «неугодных» элементов.

Подробно расписывалось ведение дел: "При оперативной проработке сел и деревень не ограничивать себя узкой задачей — только лишь изъять кулацко-белогвардейский элемент, а ставить перед собой гораздо глубже и серьезнее задачу: выявления и разоблачения других антисоветских элементов...; выяснять физиономию каждого из них, ..., круг их знакомства и связи.... При такой постановке вы сможете вскрыть контрреволюционную группировку или организацию там, где вы даже и не допускали возможности существования такой«.¹⁰ То есть, для оперативников изначальна была поставлена задача выявления не столько контрреволюционеров-одиночек, сколько объединения их в некую организацию, причем, любая степень знакомства подозреваемых, не говоря уже о родстве, могла служить признаком организационного оформления, а следовательно — целой группировки. При «обнаружении» признаков какой-либо организации предписывалось обеспечить следствие агентурной разработкой и далее идти строго по плану: а) выяснить и доказать антисоветскую деятельность каждого участника группировки в данном селе, «особенное внимание сосредотачивая на интеллигенции, бывшем офицерстве, поповско-мульском элементе и влиятельных в этой местности кулаках и торговцах»; б) выяснить, кто из участников, какую и с кем имели связь в других селах, волостях, районах и кантонах, и сосредоточиться уже на них. Таким образом, задавалась некая общая схема для «раскрытия» крупных организаций: "При этих условиях разрабатываемая вами кулацко-белогвардейская группировка, как вы видите сами, уже перерастает в контрреволюционную организацию. Здесь нужно только проявить чекистское искусство и энергию...«.¹¹ Однако даже на этом следствие не должно было останавливаться. В тех случаях, когда по делу проходили известные и влиятельные лица, разрабатывались их связи не только с кантонными городами, но и дальше — с Казанью и даже другими областями. При таком ходе дела можно было «сконструировать» организацию не только районного или кантонного, но и республиканского или межобластного масштаба.

Чуть позже, приказом ОГПУ № 44/21 от 2 февраля 1930 г. планировалось форсированными методами развернуть широкомасштабные операции «в целях организованного проведения ликвидации кулачества как класса и решительного подавления всяких попыток противодействия со стороны кулаков мероприятиям Советской власти...». Согласно приказу мероприятия ОГПУ должны были развернуться по двум направлениям: 1. немедленная ликвидация по отношению к кулацкому активу, членам контрреволюционных повстанческих организаций и группировок (первая категория), 2. массовое выселение остальных активных кулаков и их семей с конфискацией имущества (вторая категория).

В первую очередь эта кампания была направлена на уничтожение кулаков первой категории, среди которых выделялись:

"1. Кулаки — наиболее махровые и активные, противодействующие и срывающие мероприятия партии и власти по социалистической реконструкции хозяйства. Кулаки, бегущие из районов постоянного жительства и уходящие в подполье, особенно блокирующиеся с активными белогвардейцами и бандитами;

2. Кулаки — активные белогвардейцы, повстанцы, бывшие бандиты, белые офицеры, репатрианты, каратели и др.

3. Кулаки — активные члены церковных советов, всякого рода религиозных, сектантских общин и групп;

4. Кулаки — наиболее богатые, ростовщики, спекулянты, бывшие помещики и крупные землевладельцы«.¹²

Итогом операции должна была стать полная «очистка» сельской и городской местности от «махровых кулацко-белогвардейских элементов». Среди бывших помещиков, торговцев, военных, «вилочников», бандитов и других категорий предполагалось репрессировать духовенство, ишанов и сектантов.

Чуть позже по этому поводу Татотдел ОГПУ распространил новый циркуляр (от 13 марта 1930 г.), в котором содержалось категорическое требование к кантрайуполномоченным следующего содержания: «... представить сведения церквей, мечетей, духовенства и сектантства..., немедленно организуя тщательную проверку действительно сложившегося положения. При этом предупреждаю сугубую осторожность репрессий, проводя их с учетом обстановки и действительных конкретных данных активной контрреволюционной деятельности, каждый раз предварительно решая вопрос о каждом объекте».

Вслед за этим началась массовая кампания ликвидации кулачества, в ходе которой было сформировано несколько дел и по представителям духовенства, обвиняемых в контрреволюционном, антиколхозном движении. Руководствуясь указанными директивами, местные органы ОГПУ старались выходить на крупные групповые дела. Практически все они однотипны по материалу и методам производства.

В течение второй половины 1930-первой половины 1931-х гг. ОГПУ ТАССР было организовано и завершено несколько групповых дел по так называемым «мульско-купеческим контрреволюционным образованиям». Репрессии были начаты на основе указанных директив о массовой операции и охватили все районы республики. Так, в июле-августе 1930 г. было сформировано дело о контрреволюционной группе в Мамадышском районе, «возглавляемой» муллой с. Усали Латыфом Камаловым. По материалам следствия, эта группа, состоявшая из пяти человек, обвинялась в ведении антиколхозной и повстанческой агитации, сопровождавшейся популяризацией идей Султан-Галиева, распространении провокационных слухов, организацией крестьянских выступлений в ряде селений на почве колхозных мероприятий (против контрактации и хлебозаготовок) и закрытия мечетей. В июне 1931 г. Л.Камалов был приговорен к высшей мере наказания.

Подобная операция ОГПУ была направлена и на ликвидацию группы, в «зоне влияния» которой были несколько сел Тукаевского, Арского, Дубъязского и Тюнтерского районов. Это дело было разработано вокруг мухтасиба Тукаевского района Самигуллы Сулейманова (двоюродный брат имам-хатыйба Московской мечети Абдуллы Сулейманова).

Оба дела аналогичны не только по содержанию обвинений, предъявленных участникам. Одной из приоритетных задач следственных органов было обязательное установление руководства этими группами со стороны высшего мусульманского духовенства: «В процессе ведения следствия по делам вскрытых контрреволюционных образований установлено, что все они имели живые и непосредственные связи с отдельными к/р (контрреволюционными — И.М.) элементами — членами ЦДУМ. Вместе с этим установлено также и то, что руководящий состав вскрытых контрреволюционных образований был связан с Казанским мухтасибом С.Иманкуловым, который давал им разные указания и принимал непосредственное участие в их антисоветской деятельности».

Более показательна в этом отношении следующая крупная операция, начатая весной 1931 г. В сентябре того же года Татотделом ОГПУ было завершено следствие по делу так называемой «контрреволюционной буржуазно-националистической религиозной повстанческой организации» в Мамадышском, Сабинском и Рыбно-Слободском районах (бывший Мамадышский кантон). Оно было построено по типичному образцу, предписанному указанными директивами. Причины, послужившие основанием чистки этих районов, наглядно представлены в обвинительном заключении — наличие большого количества бывших земельных собственников, торговцев, кустарей, крупных пчеловодов и других «кулацких» элементов, бандитов и конокрадов. По мнению органов ОГПУ, этот контингент оказывал сопротивление еще со времен продотрядов и гражданской войны. Активное же недовольство местного населения наблюдалось в 1929-1930-х гг., в связи с мероприятиями по колхозному строительству и сопутствующим им, когда даже была необходимость введения войск для подавления выступлений (весна 1930 г.). Но главным моментом обвинительного заключения стало стремление связать эти явления с активным религиозным движением в кантоне, сопровождающимся требованиями возвратить мечети и освободить духовенство.

Превалирует именно религиозная составляющая дела. Это видно уже с первых материалов, когда во главе ячеек в селах Баскан, Чурашево, Малая, Нижняя и Средняя Сунь, Усали, Катмыш, Казаклар, Алан, Сатышево, Верхняя Ошма и др. указаны только представители мусульманского духовенства. По существовавшей практике, дело обычно формировалось вокруг одной крупной и известной фигуры, устанавливались все его профессиональные и непрофессиональные связи, фигуранты объединялись в одну организацию. В этом случае присутствовала типичная постановка — руководителем формирования был поставлен известный и авторитетный имам-хатыйб в г. Мамадыш, мухтасиб Мамадышского кантона Мухамет Беркутов. Его активная деятельность как имама и мухтасиба, контакты с представителями духовенства различного уровня стали предметом особого внимания к нему со стороны органов. М.Беркутов, например, участвовал в работе Всероссийских съездов духовенства 1920-1926-х гг., был организатором кампании по открытию религиозных школ в кантоне, активно боролся за отстаивание прав духовенства и возвращение мечетей. Естественно, что круг его знакомств охватывал не только представителей приходов Мамадышского мухтасибата, но и включал мусульманских лидеров Казани, Уфы и других центров. Исходя из этого, была построена и структура «организации». Так, в нее по ходу следствия было объединено более 70 человек, проживающих в разных селах, которые составляли 15 групп или «контрреволюционных» ячеек. Причем, во главе каждой из них был поставлен мулла, а остальными «членами» являлись кулаки. Методы и формы деятельности, приписываемые всем эти обвиняемым, были довольно разнообразны: "открытая антисоветская агитация, направленная на срыв мероприятий Советской власти, террористические акты против активных представителей Советской власти, индивидуальная обработка и вербовка, устройство нелегальных совещаний, использование мечетей и религиозных предрассудков, использование отдельных разложившихся элементов в партийном и советском аппаратах«.¹³

В обвинительном заключении была подробно расписана работа каждой ячейки в рамках кантона. Однако на этом уровне масштаб организации был бы незначителен. Традиционно в подобных делах приписывались связь с Казанью, в частности, с С.Иманкуловым, общее руководство, осуществляемое ЦДУМ и выход на другие регионы, в данном случае — Средняя Азия. Причем, формальным поводом установления связей организации могла служить любая поездка или заочное знакомство. Так, связь с Духовным управлением была основана на фактах посещения многими обвиняемыми г. Уфы по личным обстоятельствам.

Из 76 человек, осужденных по этому делу, 16 являлись представителями духовенства. Постановлением Тройки ГПУ ТАССР от 31 октября 1931 г. наиболее активные из них — М.Беркутов, А. и М.Якуповы, А.Гайнетдинов, Г.Мифтахутдинов — были приговорены к 10-летнему заключению в концлагере, остальные — на сроки от 3 до 8 лет.

Практически аналогичным с этим было дело религиозно-националистической организации, охватывающей Мензелинский, Актанышский и Муслюмовский районы ТАССР, т.е. территории прилегающие к Бакалинскому району БАССР. Этот регион также отличался своей религиозной активностью и антисоветскими выступлениями в начале 1920-х гг., когда только лишь в одной деревне Такталачук было убито 16 продотрядников.

В ходе производства дела было арестовано 140 человек, признаны виновными 66, а материалы дела составили 11 томов (!). Оно было сходно с «делом Беркутова» буквально во всем. Главой организации был определен также известный религиозный деятель, имам-хатыб в д. Табанлы-Куль, мухтасиб 5 района Мензелинского кантона Хафиз Салимьяров. Это был крупный ученый-богослов, завоевавший авторитет благодаря своим знаниям, полученным в лучших медресе России и зарубежом — д. Стерлитамак Уфимской губернии, г. Троицк Оренбургской губернии («Расулия»), Турция, Аравия, Египет. Вернувшись в 1906 г. на родину, Х. Салимьяров совмещал не только должности имам-хатыйба и мугаллима, но и в 1918 г. был избран членом Амикеевского волсовета, а до 1921 г. работал заведующим волостного отдела народного образования.

Аналогичным был и принцип «построения» организации: руководящее ядро — контрреволюционные ячейки. Во главе последних поставлены представители мусульманского духовенства из 25 татарских деревень указанных районов, которые были осуждены в апреле 1931 г. к различным срокам заключения от 5 до 8 лет, а Х. Салимьяров к 10 годам в концлагере (из 66 осужденных — 22 являлись муллами). При чем обвинения, выдвинутые против них, были стандартны — агитация против коллективизации, развал колхозов, срыв сельских мероприятий, распространение пораженческих слухов и т.д.

Как и в предыдущем, в материалах «дела Салимьярова» большое место заняли допросы о связях с ЦДУМ. Анализ показаний Х. Салимьярова свидетельствует о большом интересе со стороны органов к положению и самого Духовного управления. Показательно, что допросы становятся более подробными в тех местах, где речь идет о тех или иных деятелях духовного ведомства, о группировках внутри него, стремлении самороспуска, фактах подготовки известного обращения муфтия к правительству.¹⁴

Указанная директива ОГПУ «О массовой операции по кулацко-белогвардейскому и бандитскому элементам» коснулась не только села. Учитывая «неизбежное оживление городской контрреволюции, и в особенности связанной с кулачеством», предполагалось активизировать работу и в городах. Параллельно с этими операциями Татотделом ОГПУ готовилась новая, направленная на репрессии против влиятельного духовенства и буржуазии столицы, объединенных в «мульско-купеческую группу г. Казани». Как и прежние, это дело формировалось вокруг крупного представителя мусульманского духовенства, на этот раз — общественного деятеля, Казанского мухтасиба, имам-хатыйба 9 соборной мечети Мухаметсадыка Иманкулова. Анализ следственного дела показывает, что органы ОГПУ подошли к этому вопросу очень осторожно, т.к. арест такого авторитетного муллы мог привести к недовольству как населения, так и представителей высшего духовенства. Вначале, 28 июня 1931 г., были взяты под стражу 12 человек из бывших купцов и предпринимателей, духовенства. Среди последних арестованы имам-хатыйб 9 мечети Абдулла Бадигов и имам-хатыйб 8 мечети Гариф Салихов. В первых же протоколах допросов видно, что целью следствия был сбор доказательств об антисоветской деятельности М.-С.Иманкулова, после чего он и был арестован.

В обвинительном заключении М.-С.Иманкулов представлен, как «один из самых реакционных представителей мусульманского духовенства», «организующий центр контрреволюционных националистических сил города», «панисламист по убеждению». На основании предоставленных следствием материалов он изобличался в том, что в первые годы Советской власти выступал на стороне белых, будучи в Бухаре по делам Помгола, установил там тесные контакты с представителями буржуазии и духовенства, в последние годы вел антисоветскую деятельность под руководством ЦДУМ и т.д.

Однако предъявленные обвинения основывались только лишь на оперативных материалах и показаниях других участников дела, причем, вся антисоветская деятельность главных лиц — М.-С.Иманкулова и Г.Салихова — выражалась в выступлении с проповедями перед прихожанами. Так, в обвинительном заключении указано: «В своих горячих проповедях Иманкулов и Салихов, делая резкие антисоветские выпады, говорили, что весь народ сейчас «испортился» благодаря существованию Советской власти, что существующий «беспорядок» есть наказание за гонение на религию, и что безбожники неминуемо должны погибнуть. После проповедей они произносили громкие молитвы об установлении на земле «порядка» и о ниспослании краха безбожникам«.¹⁵ Других фактов «контрреволюционной деятельности» в документах не приводится. Это было единственным обвинением и против Г.Салихова, хотя он не отрицал факта проповеднической работы среди населения: «С проповедями в мечети я действительно выступал часто, когда я читал свои проповеди, я хорошо знал, что ваши люди там присутствуют, однако проповедей, направленных против Советской власти, я не читал. Я, например, в своих проповедях говорил верующим, что они плохо исповедуют законы религии, и что поэтому бог сейчас их наказывает, отбирая у них вещи и имущество».

Безосновательным было и обвинение в организации «мульско-купеческих групп» с установлением законспирированных связей и получением руководящих бумаг со стороны ЦДУМ. Фигуранты дела были сведены в одну организацию по причине профессиональных или личных контактов между ними, а факт руководства над ними был «установлен» по знакомствам их с влиятельными мусульманскими лидерами: например, И.Насретдинов, мелкий торговец, был «определен» связистом между казанским духовенством, с одной стороны, и А.Сулемановым, М.Бигиевым и Духовным управлением — с другой. Однако, Г.Салихов и М.-С. Иманкулов не только отвергали какую-либо организованную связь друг с другом и ЦДУМ, но и дистанцировались от руководства последнего. В протоколах допросов Г.Салихова не раз подчеркивается его холодное отношение к К.Тарджиманову и несогласие с Иманкуловым, например по причине расхождений в трактовке Корана; он также определил взаимоотношения Иманкулова с Духовным управлением как «самые обычные, как взаимоотношения мухтасиба с вышестоящим органом». В показаниях Иманкулова также отвергается наличие каких-либо тесных контактов с Духовным управлением: "К.Тарджиманов был дома у Салихова не в силу хороших взаимоотношений, а просто Гариф Салихов самый богатый мулла и все у него останавливаются. У них с К.Тарджимановым принципиальные разногласия. Салихов Гариф сторонник старых традиций, а Кашаф нет«.¹⁶

О возможной фабрикации документов свидетельствует один немаловажный факт. На допросе 30 августа 1931 г. М.-С.Иманкулову были зачитаны показания Г.Салихова о том, что мухтасиб получил от ЦДУМ осенью 1930 г. распоряжение выявить среди имамов и муэдзинов секретных агентов ГПУ. Тем не менее, в материалах архивно-следственного дела таких показаний нет, более того во всех протоколах допросов имам-хатыйба «Усмановской» мечети нет указаний на «контреволюционную деятельность» Иманкулова и присутствует лишь сдержанная оценка его работы. М.-С.Иманкулов сам также отвергает получение каких-либо секретных директив. Он считает, что Духовное управление находится в кризисном состоянии, усугубившемся внутренними разногласиями, вследствие чего оно не только не способно помочь мусульманским приходам и служителям, а тем более вести подпольную работу.

Видно, что производство этого дела произведено теми же методами, что и предыдущие. На основании постановления Коллегии ОГПУ от 26 марта 1932 г. М.-С.Иманкулов, Г.Салихов и Ш.Биккенин (бывший председатель ревизионной комиссии Казанского мухтасибата) были отправлены в концлагерь сроком на 5 лет, остальные пятеро — на 3 года.

Таким образом, в ходе «кулацких» операций ОГПУ в Татарстане произведен ряд групповых дел, целью которых стала ликвидация наиболее влиятельных представителей мусульманского духовенства в селах и столице. Несмотря на то, что обвинение в антиколхозной деятельности присутствовало в каждом приговоре, материалы рассмотренных архивно-следственных дел свидетельствуют о большей религиозной направленности в них. Здесь не приводятся факты действительного участия духовенства в срыве госкампаний на селе, участии в уничтожении колхозного имущества, агитации против коллективизации и т.п. Анализируя материалы этих дел, трудно проследить даже идейное руководство группировками (если они реально существовали) со стороны мухтасибов и имамов. В целом, могла подтвердиться только активная религиозная деятельность последних. Именно это становилось основным мотивом обвинения. Поэтому среди репрессированных оказались наиболее известные и авторитетные муллы, ликвидация которых должна была способствовать ослаблению религиозного движения.

Кампания, направленная против мусульманского духовенства в Татарстане, являющаяся составной частью политики ликвидации кулачества, не была ограничена только пределами республики. Татотдел ОГПУ обладал огромным материалом на большинство религиозных деятелей и стремился к полному его охвату. Так, ряд агентурных разработок имели целью выявить и ликвидировать мусульманское духовенство Татарстана, представители которого проживали вне его пределов по разным причинам. К последним могли быть отнесены бегство от раскулачивания, выезд к родственникам на постоянное место жительство, уход в поисках заработков и др. В конце 1920-начале 1930-х гг. в разных регионах СССР, в основном в восточных, осело большое количество мусульманского духовенства, родившихся в Татарстане и покинувших его в разное время.

В марте 1930 г. Ферганским окружным отделом ОГПУ были задержаны Музакки и Абдулла Хакимовы, разыскиваемые Татотделом ОГПУ. М. Хакимов являлся известным общественно-политическим и религиозным деятелем: с 1897 по 1929 г. имам-хатыйб в с. Большие Тарханы Буинского кантона (ныне Тетюшский район), ахун, мухтасиб 1 района Буинского кантона, делегат губернских съездов по выбору членов 1 и 2 Государственной Думы, заместитель председателя Симбирского губернского мусульманского «Шуро». Кроме этого он осуществлял успешную предпринимательскую деятельность, владея лесопромышленным производством. По данным ОГПУ, М.Хакимов скрылся от раскулачивания в Средней Азии. Хотя по другим материалам он значится раскулаченным с конфискацией трех домов и остального имущества.

После этапирования обоих в Татарстан местным отделом ОГПУ было срочно заведено уголовное дело, причем, уполномоченному по Буинскому кантону было предписано "допросить 3-4 человек в качестве свидетелей, направляя допрос в сторону выявления антисоветской деятельности Хакимова Музакки, в бытность его в д. Б. Тарханы, а также цели его разъездов по ряду городов Советского Союза, в особенности Баку и Средней Азии«.¹⁷ Тем не менее, по делу был допрошен всего один свидетель, житель с. Аксу Буинского кантона. На основании только его показаний было составлено обвинительное заключение, в котором антисоветская деятельность М.Хакимова сводилась к его работе по распространению вероучения среди населения (причем, в период его легализации) и высказываниям провокационных слухов о войне. Постановлением судебной тройки ГПУ ТАССР от 25 января 1931 г. он был приговорен к заключению в концлагерь сроком на 5 лет.

Репрессии применялись не только в отношении религиозных деятелей, находящихся на свободе. В начале 1930-х гг. распространенным явлением стало повторное применение наказания к лицам, отбывшем срок в лагере или ссылке. Это были, как правило, те, кто был осужден в 1928-1929 гг. на незначительные сроки (три года). Решение о повторном отбытии наказании применялось в одностороннем порядке Коллегией ОГПУ, в целом лишь за «социальную опасность» репрессированного, авторитетного в обществе человека.

Среди таких, неугодных к возвращению, оказался Я.Адутов. В феврале-апреле 1929 г. из Владимирской губернии мухтасиб два раза обратился с заявлениями о применении к нему амнистии как отбывшему две трети своего наказания. Однако губернский прокурор не отреагировал на эти ходатайства, а уже осенью того же года Татотдел ОГПУ обратился в Восточный отдел с отношением о продлении срока наказания: "Адутов Якуб в бытность свою в Татарии состоял мухтасибом и был одним из активнейших деятелей мусульманского религиозного движения. Благодаря активности Адутова Агрызско-Елабужский мухтасибат был выдающимся как по степени развитости религиозного движения, так и по своей отзывчивости на материальные запросы ЦДУМ... Являясь личностью популярной в религиозных кругах Татарии, Адутов по возвращении с места высылки, следует ожидать, вновь займет пост мухтасиба, а это несомненно повлечет оживление деятельности, стоящего накануне окончательного развала, Агрызско-Елабужского мухтасибата. В связи с этим возвращение Адутова не только к своему прежнему месту жительства, но и вообще в Татарию — нежелательно, а поэтому ходатайствуем о лишении его права возвращения в пределы Татарии«.¹⁸ На основании этого отношения и аналогичного от Восточного отдела дело Адутова было пересмотрено. Особое Совещание в июне 1930 г. постановило по отбытии первого наказания повторно лишить его права проживания в Московской, Ленинградской областях, Харьковском округе, Северо-Кавказском крае, Дагестане, Средней Азии, Татарии, Башкирии и пограничных округах на тот же срок.

В том же 1930 г. подобная процедура была применена к мухтасибу Х.Музафарову, высланному в 1927 г. на три года в Костромскую губернию. В 1932 г. Коллегией ОГПУ пересмотрено и дело руководителей организации «Хакикат Юлдузы». В отношении них, отбывших срок в лагерях, мерой социальной защиты избрана высылка в Северный край еще на три года.

Таким образом, в конце 1920- начале 1930-х гг. репрессии затронули все уровни духовенства — от низшего до высшего звена. Выселению и/или уголовному преследованию подверглись мухтасибы, имам-хатыйбы и муэдзины, религиозный актив приходов. Точное количество репрессированного духовенства за эти годы определить достаточно сложно, т.к. отсутствуют какие-либо полные статистические данные о раскулаченных или осужденных по социальным категориям. Цифры, приводимые в различных исследованиях, отражают лишь общий итог первой волны массовых репрессий, к тому же они достаточно противоречивы. Число пострадавших в этот период и их социальную принадлежность, в частности к духовенству, можно установить лишь в результате планомерной и многолетней исследовательской работы с использованием недоступных до сего времени источников. Поэтому, не задаваясь целью определить количество репрессированного мусульманского духовенства, необходимо проследить общие тенденции в этих процессах. Анализ источников и литературы позволяет в этом плане сделать ряд выводов.

1. Репрессии в отношении мусульманского духовенства предпринимались с первых лет установления в России нового строя, колеблясь от преследования в период гражданской войны, прекращения в условиях становления государственно-религиозных отношений, до нового подъема приблизительно с 1927 г. В 1927-1928 гг. карательная политика государства применялась лишь к некоторым наиболее активным деятелям религиозного движения, не носила массовый характер, а наказание следовало в основном за деятельность в области мусульманского образования и просвещения.

2. Первая массовая волна репрессий, затронувшая значительную часть духовенства, началась с 1929 г. и связана с политическими кампаниями этого периода, прежде всего с коллективизацией. Кроме раскулачивания и выселения формой репрессий стало уголовное преследование и лишение свободы мулл как участников или организаторов кулацких контрреволюционных группировок. Этот процесс проходил параллельно с кампанией ликвидации кулачества и направлялся директивами партии и государственных органов, в частности приказами ОГПУ.

3. Уголовные дела, заведенные в период ликвидации кулачества на представителей мусульманского духовенства по политическим мотивам, как правило, имеют ряд общих черт:

а) Карательные органы были нацелены на охват как можно большего круга религиозных деятелей, поэтому этот период представлен большим количеством групповых дел;

 б) Материал в отношении контрреволюционных групп с участием духовенства выстроен одинаково. В основном, руководителем определялся известный деятель, мухтасиб или другой авторитетный мулла, вокруг которого вычерчивался круг участников из знакомых ему лиц (представителей сельской или городской буржуазии, духовенства и др.), в результате чего образуется так называемая «мульско-купеческая (-кулацкая)» группа или организация. Она охватывала одно или несколько сел района, но могла иметь связь с другими регионами Татарстана, соседними областями и «руководствовалась» указаниями одного центра — ЦДУМ или Казанского мухтасибата. Духовенство также привлекалось в качестве обвиняемых и по другим менее крупным делам, а также по одиночке;

в) Обвинения по таким делам стандартны и подходили под 58 статью УК, предусматривающую наказание за контрреволюционную деятельность. Анализ архивно-следственных дел показывает, что наиболее «популярными» в этот период обвинениями, предъявляемые представителям мусульманского духовенства, являлись такие — антиколхозная деятельность и приравненная к ней религиозная агитация, популяризация идей Султан-Галиева, распространение пораженческих слухов, организация крестьянских выступлений, пропаганда свержения существующего строя.