§ 2. Дело «нелегального медресе» в Казани (1927-1928 гг.)

К середине 1920-х гг. мусульманское духовенство представляло собой значительный интеллектуальный слой общества. Это были муллы, получившие исламское образование до революции. Возможность пополнения духовных кадров осуществляли крупнейшие медресе в России и зарубежом. В самом Татарстане, в городах и селах, работали известные медресе, славившиеся своими традициями: с XVIII в. они существовали в Казани, в деревнях Кшкар, Мингер, Сатышево, Сабы и др.

Однако в 1920-е гг. традиционная система конфессионального образования претерпела некоторые изменения. Сильный удар по позициям мусульманского духовенства в сфере образования был нанесен постановлением Наркомпроса РСФСР «О преодолении вероучения в мусульманских школах» от 3 января 1923 г. и декретом ВЦИК о закрытии религиозных школ. С этого времени в источниках все чаще упоминается термин «религиозное движение», обозначавшее активность мусульманского духовенства в социально-экономической и политической сферах жизни. Одной из областей, где наиболее ярко проявилась его активная деятельность, было вероучение. Стремление вернуть утраченные позиции в сфере воспитания и обучения подрастающего поколения стало своеобразной реакцией на монополизацию духовной жизни со стороны советской власти.¹

Перед мусульманами России встала также насущная задача дальнейшего восполнения кадров учителей и богословов. Поэтому, не ограничиваясь открытием религиозных школ, мусульманское духовенство в 1920-х гг. начинает активную деятельность в направлении открытия средних учебных заведений или краткосрочных курсов по подготовке имамов и мугаллимов.

В конце 1924 г. казанским духовенством была создана специальная комиссия по подготовке открытия в городе медресе. Однако в условиях постоянного административного давления и контроля муллы не решились организовать подобное учебное заведение и ограничиться открытием курсов по переподготовке имамов. Для обсуждения этого вопроса в Казани часто проходят собрания духовенства, что не могло не вызвать опасения со стороны государственных органов. Так, местный отдел ОГПУ высказал нежелательность открытия курсов по ряду причин: «1. это способствовало бы усилению влияния Казанских мулл на сельских, т.к. почти все они займут должности преподавателей, а сельские муллы окажутся на правах учеников, 2. главная цель курсов — указать практический путь приспособления религии к настоящим условиям». ²

В апреле 1925 г. Центральное духовное управление мусульман (ЦДУМ) подготовило специальную инструкцию по работе уездных религиозных курсов, которые организовывались для имамов и муэдзинов на один месяц с целью повышения их профессиональных и моральных качеств. Работа курсов оплачивалась из добровольных пожертвований, а руководство ими осуществлялось мухтасибом и специальной коллегией. Руководством Духовного управления была разработана краткая программа обучения на курсах, которая включала в себя несколько предметов: 1. Основы веры (гакаид), 2. Коран и правила его чтения (тажвид), 3. Изречения пророка (хадис), 4. Нравственность (афляк), 5. Богослужение (игтикад), 6. Методы проповедования, 7. Обязанности духовенства (руханилык).

Летом 1925 г. вопрос открытия медресе снова становится актуальным. При чем казанское духовенство объединилось для этого с некоторыми кантонами и начало сбор средств. Вопрос положительно решился только в середине 1926 г., когда Татнаркомпрос выдал Казанскому мухтасибату уведомление о неимении с его стороны препятствий. Однако окончательное разрешение ситуации и регистрации учебного заведения в комиссариате внутренних дел не последовало. В августе местное ОГПУ указало ТатНКВД на нецелесообразность выдачи разрешений на открытие медресе.³

В следующем году вопрос о медресе снова активизировал Казанское духовенство. Поводом к тому стал приезд в город кази ЦДУМ К. Тарджиманова, возвращавшегося из Москвы и распространившего слухи о согласии центральной власти на открытие медресе. По его же предложению на должность заведующего учебного заведения был выдвинут Тахир Ильяси.

Вопрос оживленно обсуждался в местных и центральных органах на протяжении всего 1927 и начала 1928 годов. При чем велась оживленная переписка между центральными и местными органами исполнительной власти. ВЦИК указывал правительству ТАССР на отсутствие законных препятствий и просил мотивировать отказ местных властей. Тат ЦИК, со своей стороны, лишь сослался на постановление Бюро Обкома партии от 3 января 1928 г., в котором комиссариату внутренних дел предложено не давать разрешения на открытие медресе, оттягивая дело по формальным причинам.

В январе 1928 г. Восточный отдел ОГПУ представил свои соображения Президиуму ЦИК СССР. Это стало последней точкой в дискуссиях по мусульманскому образованию и перечеркнуло надежды мусульман Казани об открытии медресе: «...С точки зрения борьбы против духовенства, нам конечно ни в кое мере не выгодно, создание медресе имеющего задачей, подковать мусульманское духовенство в первую очередь для борьбы с нами. Но тактические же соображения известные Вам, вынуждают нас разрешить этот вопрос в положительную сторону. Поэтому мы должны подойти на практике к вопросу об организации медресе с сугубой осторожностью и на этот год исключительно в виде опыта. Отсюда наше мнение, принципиально разрешить открытие медресе пока только в Уфе при ЦДУ. Разрешение на это выдать на имя лица, пользующегося у нас хотя бы относительным доверием...».

В январе 1927 г. АПО ЦК ВКП(б) был подготовлен проект постановления Оргбюро ЦК ВКП(б) «О мерах борьбы с мусульманским религиозным движением», в котором, в частности, предлагалось резко ограничить возможности обучения исламу и подготовки священников. Проекты постановлений были направлены в партийные комитеты республик и областей. В мае 1928 г. Политбюро ЦК ВКП(б) принимает решение о закрытии мусульманских религиозных школ, предложив оформить его постановлениями ЦИК республик.⁷ 30 мая Президиум ЦИК СССР постановил "ходатайство Татарской, Башкирской и др. автономных республик удовлетворить и постановление Президиума от 9 июня 1924 г. и 28 июля 1924 г. о мусульманском вероучении, с вытекающими из него законоположениями и инструкциями — отменить«.⁸ Вслед за этим аналогичные законодательные акты отменили и исполнительные комитеты автономных республик.

Таким образом, к концу 1929 г. были выработаны постановления запрещающие любые формы организации религиозного образования. К этому времени государственная религиозная политика окончательно свелась к уничтожению любыми методами всех конфессий, их идеологии и ее носителей. Существование религии не вписывалось в осуществление планов грандиозного социалистического строительства и формирование человека нового типа, обладающего новым, коммунистическим сознанием. Советской школе отводилась важная роль в воспитании и образовании советского человека, в то время как религиозные организации потеряли одну из важнейших своих функций — образовательно-просветительскую.

Постановление ВЦИК и СНК РСФСР «О религиозных объединениях» от 8 апреля 1929 г. разрешало преподавание религии исключительно на специальных богословских курсах, открываемых с особого разрешения НКВД и ЦИК. Ни каких собраний и групп по изучению вероучения не допускалось. Впрочем, вскоре даже это мизерное право было перечеркнуто известными событиями 1930-х гг. Административно-командная система с всеобъемлющим аппаратом ОГПУ-НКВД не позволяла существовать ни какой другой идеологии кроме советской. Репрессии подавили одну из составляющих мусульманского образования — мусульманское духовенство.

Одним из первых крупных политических дел, основанных именно на материале о мусульманском образовании, стало дело так называемого «нелегального медресе» в Казани (архивно-следственное дело № 2-8588).⁴ Оно начало формироваться еще в начале 1927 г., когда в Татотдел ОГПУ поступили агентурные сведения о незаконном преподавании вероучения некоторыми известными муллами города. В мае был проведен ряд арестов, что позволило приступить к производству следствия, в ходе которого определился круг обвиняемых. «Нелегальным» обучением шакирдов занимались бывший преподаватель «Азимовского» медресе Джиганьша Низамутдинов, имам-хатыйб мечети 7 прихода Таиб Алтынбаев и имам «Азимовской» мечети Киям Гафаров. В общей сложности они преподавали религиозные предметы более 40 ученикам, в возрасте от 18 лет, уроженцев Татарстана, Москвы, Ленинграда, Нижегородской, Пензенской областей.

Агентурными сведениями и свидетельскими показаниями установлено, что эти имамы ряд лет занимались частной преподавательской деятельностью. Обучение шакирдов проводилось раздельно каждым преподавателем на своих частных квартирах. Это были довольно авторитетные мугаллимы, получение образования у которых считалось престижным еще до революции. Следственные материалы подтвердили, что все учащиеся получили такую возможность исключительно по своим связям и рекомендациям. Например, у Гафарова обучался сын ленинградского муллы Камалетдина Басырова — Икрамутдин и сын торговца из Москвы — Мухаметзян Шарафутдинов. При обысках были найдены рекомендательные письма многих имамов Татарстана и за его пределами, которые отправляли своих детей изучать мусульманские науки в Казани.

Каждый преподаватель имел свой круг учащихся. Больше всего учеников обучал Дж. Низамутдинов — от 20 до 25 человек, остальные от 6 до 12. Предметами обучения были Наху, Фикх, Хадисы, Тафсир, Коран, Ихтихад, Ахляк.

Материалы этого уголовного дела свидетельствуют о явном стремлении ОГПУ придать ему важное политическое значение. Такое обвинение как просто «незаконное преподавание» (т.е. без разрешения административных органов) не позволяло раздуть его значение. Этот факт в материалах следствия был вообще опущен. ОГПУ стремилось представить это не просто как дело нелегального преподавания отдельными лицами, а как дело о нелегальном преподавании в централизованном учебном заведении типа медресе. Это позволяло увеличить круг обвиняемых от простых преподавателей и шакирдов до высшего мусульманского духовенства. Все обвиняемые признались в фактах такого обучения, но отказались от фактов существования какого-либо организованного медресе. На допросах они пытались доказать, что каждый проводил занятия по личной инициативе и без чьего либо руководства. Однако факт обучения некоторых шакирдов сразу у нескольких преподавателей позволил сотрудникам ОГПУ свести это в систему: «Несмотря на то, что каждый преподаватель имел свой определенный кадр учащихся, все же некоторая часть учащихся одновременно обучалась у нескольких учителей. Проведение этого видимо предполагало постепенную специализацию учителей и переход работы медресе на предметную систему».

Большой упор в обвинении был сделан также на то, что некоторые шакирды принимали активное участие в работе антирелигиозных диспутов. Из показаний свидетелей: «В один из антирелигиозных диспутов, проводимых в клубе фабрики „Спартак“ явилось 7-8 человек шакирдов, которые во время речи антирелигиозника подняли шум и крики и, обращаясь к собравшимся, говорили: „Мусульмане, что вы смотрите, зачем допускаете антирелигиозников сюда, ведь эти люди наши враги, они хотят уничтожить нашу религию“. В результате две трети присутствовавших с диспута ушли и диспут был сорван».

Стремление раздуть дело подтверждает и факт привлечения к нему большого числа участников, что было удобным случаем для ликвидации влиятельного слоя казанского духовенства. Следствие установило, что половина из учащихся сдавала экзамен при Казанском мухтасибате. Члены экзаменационной комиссии, известные религиозные деятели — Шагар Шараф, Касим Салихов и Садык Иманкулов — представляли собой для властей наиболее «опасный элемент», к тому же деятельность первого уже долгие годы была под контролем ОГПУ. Во время обысков на квартире Ш.Шарафа летом 1928 г. были найдены журналы экзаменационной комиссии, в которых регистрировались все испытуемые на звание имам-хатыйбов. Грандиозность следствия нетрудно представить по тому факту, что было произведено несколько десятков арестов шакирдов за пределами ТАССР, в основном в Нижегородской губернии.

Причастность к работе «медресе» вменялась в вину и руководству ЦДУМ. В доме К.Гафарова были обнаружены его письма к казыю Духовного управления З.Абзгильдину. В них он сообщал о своих занятиях и их конспиративности. Кроме того, со стороны ОГПУ активность ЦДУМ в деле учреждения медресе получила еще больший негативный оттенок: «...стремление ЦДУ во что бы то ни стало получить разрешение от власти на открытие медресе в первую очередь в Казани, красноречиво указывает, что эти старания сводились в конечном счете лишь к желанию легализовать уже существующее учебное заведение на нелегальном положении».

Одна из секретных докладных Татотдела ОГПУ в Москву четко свидетельствует о желании органов значительно ослабить духовенство посредством этого дела: «...Общая преподанная Вами линия заключалась: 1) в обессиливании через это дело мусульманского духовенства Татарии — нами выполнено нанесением довольно чувствительного удара по руководящей его части — Казанскому мухтасибату.

2) В изолировании наиболее злостных элементов из среды Казанских мулл...

3) В подборе наибольшего количества материала на оставшихся Казанских мулл и в частности на членов ЦДУ...».

После долгого следствия Особое совещание при Коллегии ОГПУ 8 октября 1928 г. приговорило заключить в концлагерь сроком на 3 года Ш.Шарафа и Д.Низамутдинова (последнему, учитывая его 80-ти летний возраст, заменен условно), выслать на 3 года за пределы ТАССР К.Гафарова и Т.Алтынбаева. Ш.Шараф, отбыв наказание в Соловецких лагерях, в 1938 г. по делу ЦДУМ был приговорен к высшей мере наказания. В ходе следствия значительно ухудшилось здоровье Д.Низамутдинова и вскоре он скончался. Гафаров, Алтныбаев и другие были высланы в Орловскую губернию.

Дело «нелегального медресе» стало одним из первых в серии крупных политических дел в Казани по ликвидации мусульманского духовенства. Вслед за ним по цепной реакции был произведен процесс над участниками молодежной организации «Хакикат Юлдузы». Некоторые его участники были учениками указанных преподавателей. В частности в деле о нелегальном медресе неоднократно упоминается активист национального молодежного движения в Казани Абдулхак Сагеев — шакирд Дж.Низамутдинова.

По этому делу в августе 1928 г. был привлечен и Шагар Шараф, хотя в обвинительном заключении, составленном в июле, он еще не значится в числе обвиняемых. Это было удобным случаем для ликвидации его как «опасного элемента», деятельность которого непрерывно находилась в поле зрения органов ОГПУ. Вскоре, в 1932 г., был арестован и отправлен в концлагерь и другой активный деятель мусульманского движения — мухтасиб Садык Иманкулов.

К концу 1920-х гг. система мусульманского образования была окончательно разрушена. Получение религиозных знаний было практически недоступно как в дошкольном, так и в школьном возрасте. В дальнейшем мусульманское образование воспроизводилось лишь в семьях, вследствие чего сильно деформировалось.

Таким образом, кроме политико-правовых и социально-экономических ограничений самого духовенства государство предпринимает меры по ликвидации такого религиозного института как система образования. Ограничение его административными мерами, а затем и полное уничтожение привели к тому, что воспроизводство мусульманских служителей было прервано на несколько десятилетий.