§ 5. АРАБСКО-РОССИЙСКИЙ ДИАЛОГ В ОБЛАСТИ ПОЗНАНИЯ

1. Познавательно общение происходит в системе «Я и Другой». Оно приносит пользу каждому из его участников. «Человек богат дружбой», — говорят арабы, опровергая высказывание «Человек человеку — волк». Отношение между «волками» основаны на взаимоотрицании — неприятии другого как личности, отношения между людьми — на взаимной приязни, т.е. признании другого равным себе.

Аль-Фараби, например, относил общение к области поиска согласия через взаимопонимание, либо поиска превосходства через отрицание, т.е. непризнание другого, которого в конечном счете ждет превращение в объект.

Вслед за аль-Фараби — великим философом, одинаково почитаемом арабами и русскими, арабские мыслители установили различие между «действующим» и «претерпевающим» (субъектом и объектом). На этапе гуманизации арабо-мусульманской культуры нашим предкам открылось понимание блаженства встречи и горечи расставания. Они научились видеть в Другом соратника, либо противника, как и делить людей на две группы — «братьев по религии» и «братьев по естеству». В России рядом с православными обитают мусульмане, а в Арабском Леванте православные — рядом с мусульманами. Общение между ними с неизбежностью проходит на двух уровнях — религиозном с его символикой и светском с присущей ему культурной, научной и литературной атрибутикой.

2. В начале двадцатого столетия и в его последние года произошли одинаковые перемены в жизни двух великих наций — арабской и русской. Арабская нация возникла в начале как идея, или национальная мечта, при распаде Османской империи. Мы были оккупированы и поделены на многие страны, но не переставали мечтать об освобождении, независимости и суверенитете. Пришло время, и повсюду кроме Палестины, возникли независимые арабские страны, объединенные сегодня в Лиге арабских государств и входящие в ООН. Османская же империя из халифата превратилась в современное светское государство. Просвещенные арабские мыслители приняли такой поворот событий (письма шейха Абд аль-Хамида Бариса Кемалю Ататюрку) как перспективу обновления и модернизации самой мусульманской культуры, открывшейся для международного общения. Этому помогли события в России, где в 1917 году по свержении царского режима был установлен советский, республиканский и федеративный строй (помогли они, возможно, и переменам в Арабском Леванте). И вот в новой России арабы во многих отношениях открыли для друга и старшего брата — не только в политике, идеологии и освободительной борьбе, но и когнитивном пространстве. Русская литература стала одним из источников современной арабской культуры. Произведения русских прозаиков и поэтов заполнили библиотеки арабских интеллигентов. Затем пришла очередь русской науки, технической и иной, которая стала опорой независимых государств Арабского Леванта. Остались в стороне лишь страны Залива, которые были изолированы от поднимающегося Арабского Востока.

3. Моему поколению выпало жить, подчиняясь ритму грандиозных перемен, в идеологической обстановке «холодной войны». Арабская культура в те времена вела диалог и боролась в одно и то же время: вела диалог с Востоком и Западом, как самостоятельное целое, и боролась за утверждение своих особенностей, являя самобытность особого гуманитарного дискурса, возвышающегося над такими всеобщностями, как убеждения (идеология), политика (интересы государства) и даже религии (дискурсы конфессионального толка). Между арабами и русскими существовало различие: арабы занимались национальными, тогда как русские — социальными проблемами (преобразование аграрного общества в индустриальное, эксплуатируемые классы — в объединенные, солидарные общественные силы, пренебрегая религиозным фактором, место которого занял навязанный силой фактор культурно-идеологический). В Арабском Леванте религия и национализм то расходились, то сходились, как, например, в лозунге «Ислам и арабизм». Принимали его, правда, только арабы-мусульмане. Иное дело — мусульмане-неарабы. Они находились в таком же положении, как нерусские православные.

А все же Советская Россия не были для арабов чем-то огромным, закрытым и неведомым, хотя нужен был диалог, чтобы понять особенности ее исторической эволюции.

Конечно, потребовались большие перемены в арабском мире и в самой России (эпоха постсталинизма), чтобы наше поколение стало свидетелем поворота в познавательном общении между арабами и русскими. Упомянем в этой связи войны арабов с Израилем и Западом, развитие национально-освободительного движения, которое поддерживала Москва, этап ближневосточной политики, связанный с именем Насера, когда несправедливо утверждалось: «Если в Москве дождь, у нас открывают красные зонтики». Простой русский человек полагал тогда, что Насер говорит от имени всех арабов, тогда как просвещенные, демократические и либеральные элиты подвергались преследованиям в своих странах.

За рамками верхушечных, идеологических и пропагандистских треволнений в эпоху после Насера (Практически ее начало — 1967 год) развивался негромкий, но глубокий диалог между арабами и русскими. Мы в Прогрессивно-социалистической партии, руководимой Кемалем Джумблатом (1917-1977), были прямыми свидетелями многих эпизодов взаимодействия между Москвой и рядом арабских столиц.

Неправильно ограничивать русско-арабское общение областью идеологии и технологии, или политики и экономики, при всей важности такого рода контактов, рисующих яркую картину русско-арабских взаимных интересов. Параллельно, шаг за шагом, укреплялось взаимопонимание. Пустив глубокие корни в области культуры, оно будет иметь более долгую жизнь, чем любой интерес. В конце концов что такое интерес, как не воплощение понимания, и что такое понимание, как не представление о грядущей пользе, т.е. идеальный, разумный интерес?

Культурная политика Москвы отличалась многообразием. Обычно забывают об одном из ее аспектов — издание книг по литературе, искусству и науке на арабском и иных языках для арабской публики, стремившейся к познанию культур Востока и Запада. Отметим значение и такого аспекта культурного сотрудничества, как прием в высшие учебные заведения России студентов и студенток из арабских стран. У нас нет полных статистических данных на этот счет, но даже наш ливанский опыт дает хорошую возможность для социологической интерпретации такого рода явления. Стипендия, убедились мы, есть путь к пониманию, сочетаемому с интересом как символ двоякого рода открытости: открытости принимающей стороны, допускающей десятки тысяч молодых арабов в свое внутреннее пространство, где налаживаются самые широкие контакты — и в доме, университете, магазине, в учреждениях культуры, не говоря уже о сентиментальных узах, таких как брак, и т.д., и открытости стороны получающей, что выходит из состояния политико-религиозной, либо — как в случае с Ливаном — конфессиональной замкнутости. Ранее у нее не было никакой связи (что общего у племени с современным миром?), и вот появился шанс установить взаимодействие с гуманистически настроенной общностью… Наш стипендиат переживает радушие позитивного общения. Университет заменяет ему закрытую этно-лингвистическую группу, которая бережет свои языковые особенности. Скажем без преувеличений: познавательное общение русских и арабов — своего рода ренессанс русско-арабского сотрудничества.

5. Для Прогрессивно-социалистической партии, где я в 1968–1972 гг. Годах занимал пост комиссара по воспитанию и образованию, т.е. по культуре и идеологии, позитивное общение началось с одной стипендии. Дело было летом 1908 года. Я находился в штаб-квартире партии рядом с Кемалем Джумблатом, который по вторникам принимал просителей (вождь в Ливане открыт для своих приверженцев). Тогда-то ливанский армянин г-н Афадис Пататян и шепнул ему на ухо: «Русские выделили для тебя одну стипендию, как для Саиба Саляма и других …» Услышанное заинтересовало меня больше, чем лидера партии, которому не нужны были никакие стипендии. «Что делать с одной стипендией? — спросил я г-на Поготяна. — У нас столько желающих…» Тогда (в 1968 году) движение студентов Ливана находилось на подъеме, и, привлекая их, Прогрессивно-социалистическая партия наполняла молодым вином старые меха. Кемаль Джумблат сказам мне: «Решите, что делать со стипендией на этот год и информируйте братьев, т.е. русских через месье Патаняна». Патанян же, личный друг Кемаля Джумблата, поддерживал хорошие связи с русским посольством. Встетившись с русским культурным атташе, мы получили две стипендии. Когда я вернулся к Кемалю Джумблату с такой ценной добычей, он сказал: «Больше не беспокой их, т.е. русских. У них немало своих студентов. У нас же есть университеты и для бедных, и для богатых». «Господин мой, — возразил я, — нашим бедным не на что учиться медицине, инженерному делу и тому подобному. Стипендия же — не просто подарок — это жертва русского народа в пользу народа Ливана…» В заключении нашего разговора Кемаль Джумблат сказал: «Одна стипендия — для наших братьев в горах, другая — для братьев на Юге». Таким было для нас начало очень важной формы сотрудничества с русскими братьями. Кемаль Джумблат любил слово «брат», обозначающее по-арабски верного друга, надежного товарища, дорогого соратника, и часто употреблял в своих речах.

Стипендия дороже денег, дороже права получить образование. Это — инструмент межличностного общения, символ и братства. Русский народ, казалось, брал на себя осуществление одного из лозунгов Французской революции и принципов раннего ислама (братство мусульман в Медине).

6. Посредством стипендий впервые был сооружен когнитивный мост между арабскими и русскими массами. Через него-то и налаживалось общение — полевое, каждодневное и тесное. Со временем число стипендий увеличилось с двух почти до сотни. Так обстояло дело до самых девяностых годов. К тому же русские книги, переводимые у нас, либо публикуемые издательством «Прогресс», как и русские публикации на иностранных языках, преодолев стену холодного молчания, нашли путь к арабскому читателю. Арабская культура испытала на себе их влияние, и до сих пор они пользуются большим спросом.

Летом 1970 года, в бытность Кемаля Джумблата министром внутренних дел, я впервые посетил Москву. Для такой поездки нужно было получать специальное разрешение. Запрет на поездки в СССР, как и в некоторые другие страны (включая Израиль) фигурировал в ливанском паспорте. Некоторые ливанцы отправлялись в Москву кружным путем — через Сирию или через Кипр. Кемаль Джумблат в том же 1970 году отменил этот запрет, сочтя его незаконным, т.е. противоречащим ливанской конституции. И все же мне не удалось обойтись без проблем, ибо запрещающая надпись оставалась в моем паспорте. Кемаль Джумблат связался с директором управления общественной безопасности, предложив ему вычеркнуть Советский Союз из числа стран, посещение которых запрещено. Директор, в то время — Жозеф Саляма, дал согласие, и мне вернули паспорт с вычеркнутым запретом. «Что делать, — спросил я Кемаля Джумблата, — если полиция в аэропорту решит, что я сам, а не генеральный директор, вычеркнул запрет?» — «Дорогой мой, ты прав», — сказал он и еще раз позвонил генеральному директору. «Господин мой, — ответил тот, — я могу снять этот запрет только по письменному распоряжению». Юридический советник министра тут же подготовил для него письмо. После того свершилось чудо — стена, препятствовавшая поездкам в Москву, пала.

Поводом для поездки был Всемирный конгресс молодежи, посвященный столетию со дня рождения В.И.Ленина. Важен был сам конгресс, а не памятная дата, думалось мне, при всем почтении к вождю. Нас поселили в гостинице «Юность». Я познакомился с множеством молодых людей из разных стран. Русский интернациональный гуманизм на многие годы опередил западную глобализацию. Такова форма более гуманной глобализации, ибо в центре внимания здесь — человек, а не товар. Мое выступление на конгрессе было посвящено познавательному общению между арабской молодежью и молодежью всего мира, ожидающему переустройства на основах демократии, равенства, общности интересов, общности знаний и общности судьбы. Из Москвы мы выехали в Ленинград, прекраснейший город, нынешний Санкт-Петербург. Городу переменили название, но какое ему до этого дело? Какое до того дело Неве и Эрмитажу? Какое до того дело всем, кто пал в борьбе, вернув России ее честь. В плавании по Финскому заливу мы наслаждались прекрасной русской музыкой. Великая культура наших братьев, до нынешнего запустения, была способна отправить тысячи парусов в плавание по океанам арабской культуры.

7. После убийства Кемаля Джумблата мне представился еще один случай посетить Москву. Целый месяц я провел на берегу Черного моря, в Сочи, где проходил курс лечения, а по вечерам смотрел прекрасные русские фильмы. Лечение было великолепным. Меня окружало внимание, какого я не мог даже себе представить. Как тут было не вспомнить великую мудрость наших предков: «Человек богат дружбой»! В кругу друзей каждый становится лучше, хотя в любой душе, говорил аль-Бухтари, есть светлые и темные полосы. Я посетил Харьков и другие города, где наши соотечественники получали образование за счет дружественного русского народа. Несколько дней мы с сыном провели в Москве, осмотрев множество ее достопримечательностей. Огромное удовольствие нам доставил спектакль в Большом театре. Русские и арабы действительно стали близки. Не родственники ли мы? Вот — русский, чья мать — арабка, и вот араб, чья мать — русская. Она — мусульманка, он — православный… В последний раз я посетил Москву по поводу столетнего юбилея газеты «Правда». Где еще пребывает истина?

Социологически итог познавательного общения русских и арабов не относится к области технологии или идеологии, не выражается в поездках, делегациях и конференциях. Все это, конечно, важно, но важнее — другое. Мы вышли на новый этап истории — этап гуманизации русско-арабских отношений. Чему иному служат тысячи арабско-русских и русско-арабских семей? Они растят всем нам новое поколение — русско-арабское, владеющее двумя языками, имеющее две природы, соединяющее в братском союзе православие и ислам. Кто он, рожденный в смешанном браке? Какова природа его индивидуальности? Не в нем ли преодолен антагонизм Я» и Другого? Этот вопрос заслуживает специального исследоваия.