§ 4.ФУНДАМЕНТАЛЬНЫЕ ТЕМЫ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ И ПРАВОСЛАВНАЯ ТРАДИЦИЯ

Пресловутая «загадочность русской души» для Запада и «русской идеи» для западных исследователей обусловлена, обычно, недостаточно глубоким знакомством с русской культурой и русским православием. Любой непредвзятый исследователь, серьезно занимающийся русской культурой, не может пройти мимо факта характерной центрированности оригинальных традиций русской культуры на фундаментальных православных понятиях и ценностях. Духом православия проникнута вся русская культура. Даже в советское время, идеологически и политически противопоставившее себя религии и церкви, через сохранение традиций русской культуры в литературе, науке, искусстве сохранялись и связи с православной основой этой культуры и, тем самым, сохранялась определенная непрерывность этно-культурного исторического бытия России.

На примере трех специфически русских историко- культурных тем (тенденций), взятых из истории русской философии, русской философии права, истории литературы XIX — XX вв., можно видеть эту глубинную ориентацию на православие.

Философская концепция «целостного разума» и православие

Одной из центральных тем русской философии является концепция «целостного разума». Несмотря на то, что проблема целостного познания и целостного разума ставилась как в западно-европейской философии, так и в России, пути решения ее на Западе и на Востоке были различны. В русской философской традиции подход к проблеме целостного разума был связан с традиционными темами православной антропологии. Отечественная философия вдохновляется верой в то, что у различных способностей души — и прежде всего главных: логического мышления, эстетической оценки, нравственного самоопределения, несмотря на всю специфику и отдельность областей применения этих способностей, есть, тем не менее, общий духовный корень. Это означает, что в конечном счете, все эти способности суть, в некотором смысле, видоизменения одного общего чувства истины, суть лишь «отвлеченные начала» этого общего чувства, в своей изолированности неспособные удовлетворить жажду человеческого познания. Само обособление этих способностей, их противостояние («чистое искусство», «чистая наука», «автономная мораль»), связываются в традиции русской религиозной философии с фундаментальным фактом христианского понимания истории — с грехопадением. В результате грехопадения вражда и разделение пришли не только в человеческое общество, но прежде всего, внедрились в саму человеческую душу, расколов ее на отдельные, спорящие между собой «факультеты». Для познания же целостной истины отдельные человеческие способности нуждаются друг в друге, чтобы поправлять, направлять и дополнять друг друга.

Обретение полной, целостной истины требует и особой умственной полноты, преодоления фундаментальной внутренней расколотости человеческого существа. Задача обретения целостного разума, — «уцеломудрение» ума, — выступает в отечественной философской традиции как задача воспитания человека. Вместе с интеллектуальными способностями исследователь должен обладать и особой чуткостью к тому, что обычно считается второстепенным в познании природы — ее эстетическим и моральным аспектам. «Первое условие такого возвышения разума, — писал об этом И.В.Киреевский, — заключается в том, чтобы он стремился собрать в одну неделимую цельность все свои отдельные силы, которые в обыкновенном положении человека находятся в состоянии разрозненности и противоречия».

Обретение целостного ума, целостного знания (В.С.Соловьев) ищется русской философской традицией, однако, не на путях гуманистического воспитания, а на традиционных путях православной аскетики и мистики. Для последних задача обретения правильного «устроения ума» формулируется конкретно, как «сведение ума в сердце». Ум в своей отдельности выступает здесь как способность формально-логического отношения к действительности, сердце — как способность оценки этой действительности. «Сведение ума в сердце» означает тем самым обретение целостного видения, в котором каждый факт знания оказывается соотнесен со сферой должного. Это исцеление души от внутренней греховной расколотости невозможно без помощи божественной благодати и неотделимо от традиционных методов православной церковной жизни: молитв, постов, покаяния, участия в таинствах. Теория и практика «соединения ума с сердцем» воплотилась в православии в идущую из глубины веков, со времен основания монашества, традицию исихазма. Исихазм (от греч. — спокойствие, мир, тишина) есть путь духовного делания, направленный на очищение сердца от страстей, на обретение внутренней духовной «тишины», на соделывание себя «чистым сосудом» для обретения божественной благодати. Борьба со страстями, посты и другие монашеские подвиги подчеркнуто понимаются здесь не как «умервщление» человеческой природы, а как путь очищения и преображения ее. Центром исихастской практики традиционно являются монастыри горы Афон в Греции. Через прп. Сергия Радонежского и его учеников эта традиция перешла в Россию и стала здесь господствующей школой духовной жизни. В XIX столетии одним из центров исихастской традиции была Оптина Пустынь, старцы которой оказали большое влияние на всю русскую культуру. Многие отечественные мыслители, писатели, представители творческой интеллигенции приезжали в Оптину Пустынь для беседы со старцами о своих жизненных и творческих проблемах (братья Киреевские, А.С.Хомяков, Н.В.Гоголь, Ф.М.Достоевский, Л.Н.Толстой и др.). Именно здесь один из апологетов идеала целостного разума в русской философии И.В.Киреевский занимался под руководством старца Макария изучением и изданием греческих отцов. Через старших славянофилов И.В.Киреевского, А.С.Хомякова, Ю.Ф.Самарина концепция целостного разума оказала решающее влияние на философию В.С.Соловьева («цельное знание»), а через последнего на многих представителей русской религиозной философии в XX столетии: С.Н. и Е.Н. Трубецкие, Н.О.Лосский, о. Павел Флоренский, о. Сергий Булгаков, Н.А.Бердяев, С.Л.Франк и др.

В русской философской традиции разум понимается динамически. Познание существенно зависит от духовной жизни личности. И хотя законы логики и правила арифметики остаются инвариантными, наше познание глубоко обусловлено теми ценностными и мировоззренческими горизонтами, на фоне которых оно разворачивается, которые суть выражение духовного самоопределения личности, традиции, эпохи. Углубление и расширение нашего познания теснейшим образом связано, в этом понимании, с нравственным совершенством личности. Совершенное познание требует духовного совершенства: по слову Евангелия, только «чистые сердцем Бога узрят». Подъем по лестнице умственного «ведения» возможен только как одновременное преображение человеческого существа благодатными божественными энергиями — обожение (qewsiV). Совершенное познание возможно только через соединение с божественным Логосом. Совершается это на путях личного христианского подвига.

Концепция целостного разума служит одним из главных свидетельств укорененности отечественной философской мысли в православной антропологии, в православном миропонимании.

Русская традиция философии права

Другим характерным примером центрированности русской культуры на православии являются особенности отечественной правовой мысли и, шире, всей правовой культуры. Широко распространенная в русском народе наклонность «судить по совести, а не по закону» есть не просто психологическая черта простонародного сознания. Она нашла свое отражение и в профессиональных трудах по истории и философии права. Размышления о связи права и нравственности, «закона и благодати» характерны для России с самого начала ее исторического бытия, с митрополита Иллариона (XI век). Тема эта идет через всю русскую историю, вплоть до сегодняшнего дня. Но нас, в особенности, интересует здесь ее воплощение в трудах профессиональных правоведов и философов права в XIX–XX веках.

Конечно, связь нравственной сферы и правовой обсуждалась также и на Западе. Но любопытно, что там, начиная с нового времени, происходит своеобразная радикализация этой темы, а потом и срыв ее (к концу XIX века). В XVII–XVIII столетии западные теоретики права (Г.Гроций, Т.Гоббс, Б.Спиноза, Дж.Локк, Г.-В.Лейбниц, Ж.-Ж.Руссо, С.Пуфендорф и др.) стремятся рассмотреть положительное, историческое право в его связи с так называемым естественным правом. Последнее обычно понимается как совокупность вложенных Богом в человека естественных наклонностей и представлений о справедливости. Причем, если в средневековой западной культуре акцент был именно на божественном происхождении естественного права, то к началу нового времени вместе с общими потрясениями и деформациями церковной культуры, распространением деизма и рационализма, акцент все более переносится на естественную разумность этих представлений, которые не смог бы поколебать даже и Бог. Естественное право начинают понимать как норму, как принцип оценки любого положительного права и используют как «таран» в идеологической борьбе. Именно исходя из норм естественного права, была сформулирована знаменитая «Декларация прав человека и гражданина» 1789 года.

Ко второй половине XIX столетия в западной философии права, вместе с общей тенденцией роста влияния позитивизма и сциентизма, популярность концепции естественного права резко падает. Ведущие правоведы и теоретики права все больше склоняются к тому, что толкование «артикулов» естественного права в высшей степени субъективно, и что научное значение имеет единственно изучение истории положительного права. Эволюцию последнего стараются исследовать методами психологии или социологии. Право все больше понимают как формальную юридическую систему, и великая мысль об укорененности правовых представлений в человеческих чаяниях о справедливости и идеале в глубинах духовной и религиозной жизни как бы оставляет западную культуру...

Отечественная традиция философии права, к счастью, избежала этих крайностей. Несмотря на широкий спектр различных подходов к вопросу о природе права, от гегельянства до позитивизма, формальное понимание права в высшей степени чуждо нашей культуре. Господствующей линией в русской философии права остается та, которая рассматривает право в тесной связи с нравственной жизнью людей и народа в целом. Это является своеобразной аксиомой отечественной традиции философии права. «Эта аксиома утверждает, — писал И.А.Ильин, — что право и государство возникают из внутреннего, духовного мира человека, создаются именно для духа и ради духа и осуществляются через посредство правосознания... На самом деле государство творится внутренно, душевно и духовно; и государственная жизнь только отражается во внешних поступках людей, а совершается и протекает в их душе...». Отечественное разумение природы права оживотворено евангельским пониманием нравственной жизни: «Добрый человек из доброго сокровища сердца своего выносит доброе, а злой человек из злого сокровища сердца своего выносит злое, ибо от избытка сердца говорят уста его» (Лк.6:45). Правовые нормы неотделимы от внутренней нравственной жизни духа. У В.С.Соловьева это понимание воплощается в знаменитую формулу: «Право есть минимум добра».

Однако одновременно с характерным тезисом зависимости правовой жизни от нравственной отечественная философия права всегда трезво осознавала и настойчиво подчеркивала несовпадение сфер нравственности и права. В области нравственности для русской культуры императивом является евангельская заповедь: «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный». Этот императив есть Божий призыв к человеку, призыв к бесконечному нравственному совершенству, вплоть до богоподобия. В правовой же сфере господствует другое императивное требование: «Воздай каждому свое». Здесь нет речи о всеобщем братстве, любви и бесконечном совершенстве, требуется лишь уважать свободу каждого, в соответствии с единством человеческой природы. За этим трезвым разделением сфер права и нравственности стоит правильное отношение к человеческой свободе, глубоко осознанное понимание того, что нельзя насильно заставить быть добрым, заставить любить... Эта тема была гениально воплощена Ф.М.Достоевским во многих его произведениях, в частности в «Легенде о Великом инквизиторе» из его последнего романа. Русская философия права трезво осознавала этот «зазор» между идеальным миром нравственных абсолютов и реальной исторической действительностью, которую мы пытаемся улучшить правовыми нормами. «Мы не вправе ожидать, — писал П.И.Новгородцев, — что когда-либо на земле настанет такое совершенство и такая гармония, которая преодолела бы все жизненные противоречия в совершенной общественной форме. Для человеческих сил эти противоречия непримиримы и непреодолимы. Личность и общество, равенство и свобода, право и нравственность, — поскольку они движутся в рамках исторического развития и человеческих возможностей, — находятся в вечном антагонизме и не допускают окончательного примирения... Не естественным развитием человеческих отношений, а их чудесным перерывом, катастрофой и спасением мира мыслится в русских религиозно-философских инспирациях разрешение социальных противоречий». В условиях земной жизни возможно только символическое преодоление вышеназванных противоречий через проявление человеческой взаимопомощи, жертвенности, любви и подвига, что всегда открывает нам, одновременно, как нравственную высоту и благородство, доступные человеку в этой жизни, так и реальный онтологический зазор, существующий между нашим миром и миром высшего человеческого призвания. В этом сказывается неизбывная трагичность земного существования, но именно в этом — его высшая красота: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его» (Ин.1:5).

Именно глубокое осознание высоты нравственного идеала христианства, укорененное в православной духовной жизни русского народа, никогда не позволяло ему смешивать нормы правовые и нравственные. Вырастающее отсюда миропонимание в высшей степени антиутопическое, трезвое и стоическое. В этом смысле, утопия коммунизма никогда не могла быть русским «культурным продуктом», а была лишь извне привнесенной и силой навязанной идеологической схемой...

Отечественные теории государства также следуют идее зависимости правовых норм от нравственной жизни. И.А.Ильин учил о творческом правосознании, о правовой совести — о той живительной связи права с нравственной жизнью людей, которая необходима для правильного функционирования всех правовых институтов, включая и государство. Без этой «пуповины», связывающей формальное право и живую жизнь духа, правовые нормы «кальцинируются», подвергаются злоупотреблениям и неизбежно деградируют. Гениальный русский политолог Л.А.Тихомиров дал исчерпывающий анализ зависимости основных типов верховной власти от уровня нравственной жизни народа. Демократия, аристократия и монархия не возникают просто по чьему-то произволу. Они суть политическое выражение внутреннего духовно-нравственного самоопределения народа, его представлений о присутствии Правды в мире, о божественном Промысле. Народ имеет ту власть, которой он достоин, и решающим моментом этого достоинства является его вера в возможность воплощения истины на земле...

Отечественная правовая культура, как в смысле наклонностей народной психологии, так и в смысле господствующих тенденций профессиональной философии права, вся какбы служит воплощением новозаветного тезиса: «Несть бо власть, аще не от Бога».

Тема «Благоразумного разбойника» в русской литературе

Русская классическая литература XIX — XX веков представляет собой уникальное явление в мировой культуре. Мы часто забываем об этом... Ведь в мире нет другого Достоевского, Толстого, Пушкина, Платонова... Именно поэтому русскую литературу переводят и читают на всех языках мира. Но если задать прямой вопрос: в чем же смысл этой популярности, в чем наиболее проявляется значение русской литературы, то ответы могут быть разные. Как зрелая и достаточно продолжительная национальная традиция русская литература имела свою богатую историю, множество направлений, представлена во множестве жанров. Она отдала дань всем школам и веяниям европейской культуры последних двух столетий: классицизму, романтизму, историзму, натурализму, эстетизму и т.д. Однако, на наш взгляд, все-таки главная характерная черта русской классической литературы состоит в том, что она в своих лучших образцах всегда стремилась быть учителем жизни. В условиях прогрессирующей эрозии христианской культуры отечественная литература старалась сохранить и объяснить ту интуицию «внутреннего человека», о которой — весь Новый Завет, все христианство. Даже в советское время, в удушающих условиях казенной богоборческой идеологии, изучение русской классической литературы воспитывало и просвещало сердца, помогало сохранить в народе христианские начала жизни и подготовить возвращение России к традиционным формам ее культурно-исторического бытия...

Во всей истории последних двух столетий отечественной литературы (мы ограничиваемся здесь только этими временными рамками) поразительно устойчивое присутствие отражений одного евангельского сюжета, носящее стержневой, знаковый характер. Мы имеем в виду сюжет «Благоразумного разбойника». В Евангелии рассказывается как по обе стороны Иисуса Христа были распяты два разбойника. Распятый по левую руку хулил Господа и повторял фарисейское: «Если Ты Христос, спаси Себя и нас». Другой же, распятый по правую руку, укорял своего товарища, говоря: «... Мы осуждены справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли; а Он ничего худого не сделал. И сказал Иисусу: помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое !» И Иисус Христос отвечает ему: «Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю» (Лк. 23:39-43). Христианское предание твердо держится представления, что первым с Господом вошел в рай Благоразумный разбойник (по имени Рах). Тема благоразумного разбойника в высшей степени значима для всей русской культуры. Так, в XVI–XVIII веках русская иконопись центральных областей России (Тамбовская, Ярославская губернии и т.д.) уделяет очень много внимания образу Благоразумного разбойника. В старообрядческой иконописи эта тема играет большую роль еще и весь XIX век. Сюжеты полных икон «Воскресение и сошествие во ад» стремятся выявить и выразить смысл истории чудесного спасения Благоразумного разбойника. Фигура Благоразумного разбойника, обнаженного по пояс, несущего большой, тяжелый крест, появляется на северных дверях алтарей, то есть на месте, где традиционно до и после этого периода изображается первосвященник Аарон, первомученник архидьякон Стефан, Архангелы.

Русская литература XIX века с особой чуткостью относится к теме Благоразумного разбойника. А.С. Пушкин в своей гениальной «Капитанской дочке», законченной в 1836 предсмертном году, также обращается к этому сюжету, делая его, по существу, стержневым для повести. Все общение офицера царской армии Гринева и бунтовщика Пугачева происходит в модусе преодоления той актуальной исторической действительности, в которой оба героя стоят по разные стороны баррикады. Человеческая взаимопомощь и христианское милосердие оказываются тем ключом, которым открываются двери нового мира, где уже отменяются неумолимо логичные — и в этой своей логичности сплошь и рядом бесчеловечные — законы обычной жизни, где два человека лицом к лицу встречаются перед лицом Вечности... Эти проникновенные диалоги влияют и на обычную историческую действительность, смягчают ее, облагораживают, вселяют надежду. Уже самим фактом своего общения с Пугачевым Гринев как бы настойчиво приглашает бунтовщика покайаться. Сначала, в чисто личном плане, — и Пугачев делает этот шаг: проявляя милосердие к Гриневу, Марье Ивановне, он с полным сознанием происходящего отмечает: «Ты видишь, что я не такой еще кровопийца, как говорит обо мне ваша братья». А потом, возможно, и в политическом... Эта назойливо открытая возможность покаяния в высшей степени неудобна, нелогична и мучительна для предводителя бунтовщиков. Но парадоксальным образом, она приносит с собой одновременно и облегчающее дуновение надежды...

Если в «Капитанской дочке» тема Благоразумного разбойника реализуется, так сказать, потенциально, то в «Преступлении и наказании» Ф.М.Достоевского она выступает актуально и явно. Вообще, Достоевский, как хорошо известно, всю жизнь мечтал написать большое произведение «Житие великого грешника». В архивах писателя остались наброски плана этого сочинения, а известные романы Достоевского оказываются лишь как бы попытками воплощения этого грандиозного замысла. Главной темой этого сочинения должна была стать именно история покаяния и исправления человека, пережившего глубокое нравственное падение, отвергшего Бога. Знаменитые диалоги преступников и «святых» в романах Достоевского есть все то же отражение евангельской крестной встречи Христа и покаявшегося разбойника Раха.

Настойчивые попытки Н.В.Гоголя воскресить «мертвые души» в продолжении своей «поэмы» — это еще один пример художественной реализации идеи Благоразумного разбойника. Н.А.Некрасов в поэме «Кому на Руси жить хорошо» (часть «Пир на весь мир») дал свое воплощение темы покаявшегося разбойника Кудеяра:

Днем с полюбовницей тешился,

Ночью набеги творил,

Вдруг у разбойника лютого

Совесть Господь пробудил.

Несмотря на ядовитую народнически-революционную концовку некрасовского «Кудеяра», великолепные стихи, а главное, фундаментальная значимость этой темы для русской духовности сделали свое дело: стихи эти превратились в народную песню, в «Легенду о двенадцати разбойниках».

Наконец, в XX веке, в «Докторе Живаго» Б.Л. Пастернака, проникновенные диалоги Антипова и Живаго опять дают нам новое воплощение все той же темы Благоразумного разбойника, уже на новом материале огненных лет последней гражданской войны в России.

Почему же столь привлекателен сюжет Благоразумного разбойника для русской литературы, для русской души ? Основой этого, по нашему мнению, является исторически сложившаяся глубочайшая — порой до грани еретичества — жалостливость русского человека к человеку вообще. Образ Божий, отраженный в человеке, наделяет последнего возможностью бесконечного благородства. Перед лицом этой возможности все земные грани, иерархии, оценки становятся условными. Последняя Божественная правда может их всех разом отменить. Как бы низко ни упал человек в нравственном отношении, не может он измерить бездны милосердия Божия. «... Да не одолеет моя злоба Твоей неизглаголанной благости и милосердия», — учит нас молиться Иоанн Дамаскин в молитвах на сон грядущий. Ибо так высок Бог христианства. И к этой высоте влечет Он верующих в Него. Вырастающее отсюда отношение к человеку в высшей степени антифарисейское. Все природные и социальные иерархии становятся условными, пластичными и как бы прозрачными. Иногда, почти до нигилизма... Везде проступает самое важное — лицо. И несмотря на все исторические издержки русского варианта этого христианского персонализма, именно здесь находит русская культура истинное мерило человека. Рядом с высотой божественного призвания все мы — разбойники и дикие звери по отношению к ближнему... И все достойны жалости, и от всех нас Господь ждет покаяния...

Сегодняшний возврат русской культуры к православию обещает много новых творческих свершений в ближайшем будущем. Ожидания эти законны: мы заново опознаем свои собственные духовные истоки, возвращаемся к тому корню, из которого взошли и соками которого веками питались русское правосознание, любомудрие, литература, искусство. Если попытаться выразить это начало одной фразой, то можно сказать: русская культура стремится мерить человека, общество и их достижения не каким-то формальным кодексом (уголовным или «строителя коммунизма»), не рациональной схемой (научной или правовой), а Живым Образом воплотившегося Бога, источником всякой жизни и благородства. Жизнь в корне своем жива не законом, а благодати...