§ 3.РАЗНООБРАЗИЕ РЕЛИГИЙ И КУЛЬТУР В АРАБСКОМ МАШРИКЕ: РЕАЛЬНОСТЬ И НАДЕЖДА

В самом названии нашей книги указано на множество культур, что существовали в нашем регионе, находясь под влиянием той или иной религии. Так обстояло дело в древние времена, но влияние это не исчезло до конца с появлением религий единобожия. Когда же иудаизм, христианство и ислам заполнили наше духовное пространство, начались треволнения, сретения и междоусобица народов. От того стесненного бытия пошли нестроения обычаев и нестроения умов, схожесть, либо чуждость в чувствованиях. Откуда то и откуда другое? Откуда неприятие и откуда неприязнь? Ужели есть сущий — христианин и сущий — мусульманин? Схожи они или различны? Живут сообща, либо неслиянно пребывают рядом? Затруднительно ответить. Нужен холодный и трезвый ум, а таких не бывает. Каждый из нас остаётся самим собой, даже стараясь быть справедливым.

Вообще-то, каков предел нашей дискуссии? Арабский Левант велик и каждая страна его по-своему религиозна. Не думаю, что кто-либо из нас одинаково хорошо знает Аравийский полуостров, Египет, Судан и то, что именуют Ближним Востоком, — Сирию, Ливан и историческую Палестину. Этот последний я знаю лучше, чем другие страны Арабского Леванта. Не думаю, что здесь отношения между христианами и мусульманами складывались иначе, чем в исторической Сирии. И всё же вместе с другими имею смелость утверждать, что историческая Сирия имеет свою специфику. Потому разговор о христианско-мусульманском общении в Арабском Леванте имеет свои пределы. И ещё есть часть части Ливана. Социологически и духовно ислам у нас не таков, как в иных местах. Причина тому — культурные влияния из-за рубежа, которые Ливан испытывает с семнадцатого века, будучи особенно устроен в политическом отношении. И у нас — свои надежды.

Можно было бы ограничиться проблемами христианства и ислама, поскольку наше поколение сталкивается с иудеями в исторической Палестине. И всё же из теологических писаний иудаизма, как и повеления иудеев в миру, можно представить себе, каковы наши соседи — иудеи-консерваторы и иудеи-реформисты. Есть среди них истово верующие, есть либералы, есть атеисты. Такого деления нет ни в христианстве, ни в исламе, хотя первые два типа чем-то напоминают наших фундаменталистов и обновленцев. В целом же нужно отметить, что иудеи пользовались большой свободой в Арабском халифате и Османской империи, как, в прочем, и в Египте до самой палестинской катастрофы, и на Арабском Западе, где они близки к ассимиляции. Иудеи в Европе разрывались между тягой к ассимиляции в период между Французской революцией и Веймарской республикой (так же обстояло дело в России, пока большевики не объявили их национальностью) и упрямым стремлением к утверждению своей индивидуальности. Я не проявляю к ним несправедливости. Со времени пророков их привлекала роль жертвы — принудительной, или не редко — воображаемой. В Средние века они отнесли к себе слова из плача Исайи о страдающем рабе Божием, тогда как христиане видели в том указание на Иисуса из Назарета. Несомненно, они, даже подвергаясь дискриминации, льнут к народам, среди которых живут. И всяк, верует он или нет, полагает себя иудеем. Такого в принципе не может быть ни в христианстве, ни в исламе. Христиане и мусульмане Благодатного полумесяца нередко, будучи обиженными, замыкались в себе. Но к замкнутости прибегает не только меньшинство. Келейно готовится и борьба за влияние в политике.

Можно ли ожидать, что иудейский менталитет избавится от мазохизма и комплекса превосходства, скопированного с менталитета Запада? Что будет, когда прекратится война между Израилем и арабами? Исчезнет ли комплекс жертвы? Никто не знает ответа на эти вопросы.

Есть ли у иудеев, мусульман и христиан нечто общее, относящееся к вере? Иудеи и христиане читают то же Писание — Тору или Ветхий Завет, отчего европейский христианин проникся симпатией к иудейству. Этому есть общеизвестные причины. Найдутся и другие моменты сходства, если искать с чистой душой. К арабам же, исповедующим христианство, иудаизм был изначально враждебен —
восточное христианство убеждено, что Христос преступил Закон с его Храмом, жертвоприношением, субботой и обрезанием и что новый Святой народ — это Церковь. Нам не могут простить ни примирения с арабским завоеванием, ни мирной жизни под властью мусульман. Помнят и о том, что мы были главной движущей силой пробуждения арабов в конце девятнадцатого — начале двадцатого веков.

В чем сходство между исламом и иудаизмом, при том, что Коран весьма суров к этой ветви людей Книги? Не в строгом ли соблюдении заповедей и не в решительном ли взаимном неприятии? В их духовных пространствах воспитывался приверженец доктринальной строгости, далекий от суфийских склонностей, как и дорогой сердцу христианина идеи божественной любви.

Мы уделили столь много внимания иудаизму, потому что с ним придется иметь дело, и даже серьезно поспорить по достижении мира. То, что именуют диалогом, будет, конечно, иметь тройственный характер.

Вернусь к исламу, как его принимают сунниты и шииты. Оставлю в стороне исмаилитов, сколько бы ни были интересны их философские воззрения, близкие суфизму. Община их малочисленна. Не буду говорить о язидах и сабеях, пусть те и другие обладают весьма характерными особенностями. И умолчу об алавитах и друзах. Их писания закрыты для непосвященных, хотя в последнее время друзские авторы все же кое в чем просветили нас. У друзов особое отношение к жизни. Ради оригинальности скажу, что все мы в Ливане немного друзы, ибо столь же обходительны, благочестивы и скрытны, как и внимательны друг к другу. Друзское единоборство, скорее всего, испытало влияние греческого разума, как и влияние ислама, в котором есть понятие общинности.

У ислама много точек соприкосновения с христианством — в Писаниях, в истории и в современной жизни. Иудаизм же не приемлет христианства, ибо оно, несмотря на общие корни, отрицает многие из его догм. Иудеи отвергают сущность Нового Завета: в их глазах Иисус не является мессией Бога. Христианам чуждо ветхозаветное отношение к Храму, к жертвоприношениям, обрезанию, понимаемой ограничительно концепции Божьего народа. Ислам, по выражению Абу Таймийи, «заменил» христианство. Пусть в Коране содержится побуждение уважать Евангелие, мусульмане не принимают главного в нашем мире — Распятия и Воскресения Назаретянина, чужд им и догмат Святой Троицы. Христианство же полагает себя последним откровением Господа. Так гласит богословское наследие, которым мы живем в этой стране, хотя на Западе в последнее тридцатилетие признают какое-то право на существование и за иными вероучениями. Там появилась т.н. теология религий. Итак, догматического согласия нет, хотя многие вероучительные принципы, пусть не полностью, но схожи. Можно было бы обсудить, подобно ли милосердие в Коране любви Бога к человеку, хотя любовь для нас заключена в воплощении Сына Божия и в той Жертве, которую он принес, т.е. в том богословском принципе, который отрицается Кораном.

Полного согласия нет и в отношении некоторых фундаментальных ценностей. Ислам, например, стоит на том, что между религией и мирской жизнью существует тесная, установленная связь. Исключив горстку модернистов (правда, ряды их множатся), не найдешь никого, кто полагал бы, что мусульманское государство — благое пожелание, а не грядущая реальность, хотя шейх Али Абд ар-Раззак в своей книге «Ислам и власть» доказывает обратное. Сегодня во всех странах мира крепнут движения, выступающие за власть ислама. Для них Коран — единственный источник права. Наши же богословы до начала Средних веков отвергали всякую органическую связь религии с государством, военной властью, хотя высокопоставленные христиане, конечно, приносили больше духовности и нравственности в политическую жизнь.

Каждая из двух религий по-разному смотрит на применение силы. В Евангелии сказано: «Взявший меч от меча и погибнет». Там нет догматического обоснования насилия, хотя христиане больше, чем кто-либо другой, пролили чужой крови. Но такое положение дел существовало на практике — оно не вытекало из вероучения. В то же время по изучении источников, у меня не осталось сомнения, что западная церковь, призвав к Крестовым походам, приняла в полном смысле этого слова принцип джихада. Проблема не ограничивается историческими трагедиями. Ее суть — в Писаниях. Приведем такие слова: «Когда же кончатся запретные месяцы, убивайте многобожников, где ни найдете их» (Покаяние 5).

Повсюду встречаем указания на различие в статусах мусульманина и немусульманина. У нас разные представления о насилии. Мы расходимся в вопросе о статусе женщины (многоженство в исламе).

Но есть и такие стихи: «И также знаешь, что более всех любят те, которые называют себя назарянами: это потому, что у них есть пресвитеры и подвижники, что они не горды» («Трапеза», 85). А также: «В сердца последователей его (т.е.Иисуса) мы вложили добродушие и сострадание …» («Железо», 27).

В чем-то мы сходимся и в чем-то — весьма далеки. Это больше, чем просто разнообразие. Понять, в чем тут суть, не поможет никакая интерпретация, если пренебречь движением истории. О нем же редко кто помнит. Как принимать Писание? Как абсолютную истину, либо как истину, частью которой можно поступиться во имя общих интересов? Перед нами две культуры. У каждой — свое духовное пространство. В каждой человек вместе с тысячами единоверцев наслаждается божественной красотой — источником блага, милосердия и доброты.

В смешанном обществе нравы складываются под влиянием обоих религий. В мирные времена люди тянутся друг к другу и на что-то великодушно закрывают глаза. Но и конфессиональный фанатизм дает себя знать, когда происходит борьба за власть. И все же не догмат управляет людьми. О нем забывают или умалчивают, не желая обижать ближнего. И вот мусульманин ведет себя как приверженец Иисуса, а христианин смотрит его глазами на некоторые вопросы жизни и веры. Например, все мы немного фаталисты, ибо то, что случается с нами, принимаем как должное. И наш мужчина любого вероисповедования не станет оспаривать такую премудрость: «Мужья стоят выше жен, потому что Бог дал первым преимущество над вторыми, и потому, что они из своих имуществ делают траты на них» («Жены», 38). В наших краях, где правит традиция, мужчина гордится своим положением в семье. Имеющиеся на этот счет писания требуют более глубокого прочтения.

Ради умиротворения душ и успокоения умов, а может и ради поиска того общего, что есть в разных вероучениях, начался христианско-мусульманский диалог. В итоге основательных и спокойных дискуссий мы немного продвинулись на интеллектуальном уровне. Согласие начать разговор пришло после того, как было сказано: «Ты можешь понять иную веру, лишь обратившись к ее источникам. Важно, каким я вижу себя, а не каким видишь меня ты». Так был положен конец пререканиям и так называемому прозелетизму. Если я пытаюсь обратить другого в свою веру, диалог лишается смысла. В диалоге участвуют двое. Ход его зависит от отношения к источникам. Если христианин применяет к своему источнику метод исторического и текстологического анализа, т.е. видит в нем памятник, который нужно изучать рационалистически, а мусульманин не использует такого метода, значит, они говорят на методологически разных языках.

Мы все еще придерживаемся разных интерпретационных методик, и наши встречи по-прежнему далеки от полной объективности. Предварительная стадия диалога еще не закончилась — мы занимаемся ее подготовкой, уясняя позиции друг друга. Мы излагаем как можно более научно свои взгляды, собеседник же по моей просьбе — свои позиции. Стараясь по мере возможности понять услышанное, мы приступаем к поиску взаимопонимания, о том, чего нет, не спорим. Просветление умов приходит с единой культурой интерпретации религиозных источников.

Но вера — это не только интерпретация. Это — сама жизнь, и плюрализм — стимул к объединению духовных начал и начал мирного бытия. Провозглашая желание жить сообща, нельзя пренебрегать критериями религии. Христианство — с тобой, даже если ты агностик. Ислам — с тобой, пусть ты принял культуру Запада, уверовав в идеалы Просвещения. Каждый из нас несет на себе печать своей среды, даже полагая, что свободен от ее влияния.

Мы не можем до скончания веков пребывать врозь. Нужно научиться жить сообща. Цивилизованные люди убивают друг друга. И наше спасение — не в безбожии. Безбожие принесло в мир свою долю презрения, ненависти и насилия. История не знала большей жестокости, чем та, что проявлялась в конфликтах между атеистической властью и верующими. Народы больше всего страдали при атеистических режимах. Правда, и на Востоке есть люди, что исповедуют в теории полный атеизм, какой можно встретить у представителей интеллигенции в странах Запада. Проведем же здесь спокойный, исполненный духовности разговор, не ущемляющий достоинства ни одной религии.

Нужно еще сказать, что все мы, желая духовно поддержать друг друга, руководствуемся принципами свободы, демократии и прав человека. Не мое дело давать оценку этим принципам. Просвещенный человек пришел к ним в период между концом восемнадцатого столетия и нашим временем. С ними канули в Лету политический деспотизм, как и деспотизм теократический. Но грех останется с нами до конца времен, и с ним не справится никакому политическому режиму. Любой режим в какой-то момент своего развития начинает клониться к упадку, но свойство демократии таково, что она, предчувствуя упадок, старается спасти от него человека.

Великая человеческая наука, то есть опора во всех делах на силу ищущего разума, поможет каждому постичь смысл слова Божьего, преодолев разрыв между традиционной, привязанной к Писаниям ментальностью, и умозрением современного человека. Модернизм совершенен не во всех своих формах, но человек, исполненный гуманности, не будет проливать чужой крови, не преисполнится ненависти и не станет умалять человеческого достоинства тех, кого он полагает погрязшим в заблуждении. Нужно познавать Другого в его истине и помогать ему жить свободной и достойной жизнью. И при этом не ослаблять усилий. Никто из нас не придет к совершенству, если не прижмет Другого к своей груди, таким как он есть, в бескорыстном объятии, желая, чтобы возросло его понимание и укрепилась любовь. Любовь — будущее человечества, будущее нашего Востока. Не благодать ли Божия соединила нас на этом клочке земли? Бытие сообща прибавляет нам зрелости. Каждый становится лучше, познавая другого. От такого взаимопознания начинаешь чувствовать, что между нами — нерасторжимые узы. И это рождает надежду.